Ведь мы женаты, и я устал ждать.
Она обернулась, еще не до конца поняв, что у него на уме, и увидела его мерзкую улыбку и взгляд. Его рука, обвивавшая ее стан, окаменела, не давая ей вырваться.
– Ты ведь привыкла к спариванию в любых условиях, не правда ли, радость моя? На открытом воздухе, в вигвамах команчей, в каморке капитана Игеры, которую стерегут его подчиненные? Что тебе за дело, если мы впервые осуществим наши брачные отношения прямо здесь, при свидетеле? Не разыгрывай скромницу! Если тебе требуются удобства, я готов постелить на пол свой плащ, чтобы тебе было удобно лежать. А голой он тебя уже видел.
Только сейчас, когда до нее наконец дошло, что он задумал, она начала сопротивляться всерьез:
– Нет, Педро, нет! Ты обещал… Ты не говорил…
– Разве я говорил, что не поступлю именно так? Ты подчинишься моему желанию сейчас, женушка, как будешь подчиняться всегда. Мне хочется, чтобы ты хорошо запомнила, как я впервые тобой овладел.
Факел едва не погас, словно в душное подземелье каким-то образом просочился сквозняк, по стенам забегали причудливые тени: тень Марисы, бившейся так, словно речь шла о жизни и смерти, и Педро, опрокинувшего ее на пол ударом в лицо, подпрыгнувшего к ней и разорвавшего на ней платье.
В следующее мгновение он заломил ей руки за спину и заглянул ей в лицо, словно они остались одни.
– Вы теперь моя жена, донья Мария Антония Каталина, и я буду овладевать вами там и тогда, где и когда мне этого захочется. После того как я это сделаю сейчас, здесь, вы никогда больше не ляжете в постель с другим мужчиной, иначе я вас убью. С меня довольно чужих детей!
– Если вы совершите это со мной здесь и сейчас, Педро Ортега, то, клянусь, вам придется всякий раз брать меня силой, пока я не улучу момента и не убью вас, если вы не прикончите меня первой.
Он с ухмылкой оттолкнул ее, не выпуская ее руку, заломленную за спину.
– Сначала мы займемся этим здесь и сейчас. Это будет полезно тебе и ему. А потом…
От отчаяния Мариса завизжала, зная лишь одно: она не будет больше терпеть надругательств над своим телом. Но, как она ни билась, усталость брала свое, а полковник имел богатый опыт по части усмирения непокорных заключенных. Он опять мощным ударом сбил ее с ног. Сжимая одной рукой ее запястья, он другой сорвал с нее остатки одежды.
– Для начала покончим с этим! Будешь знать, кто твой хозяин… – цедил он сквозь зубы.
Мариса еще раз взвизгнула, и он наотмашь ударил ее в лицо, разбив в кровь губы. Ее визг метался между стенами, отдаваясь у нее в ушах.
Педро стал раздеваться, злорадно скалясь.
– А теперь…
– Теперь, сеньор, вы уберете от нее руки, встанете и изволите сразиться со мной. Немедленно, не то я буду вынужден проткнуть вас шпагой!
– В чем дело, капитан Игера? Вы совсем забылись! Вы всерьез вызываете меня на дуэль из-за моей законной супруги? На вашем месте я бы призадумался! В конце концов, мы оба знаем, кто она такая…
Педро тем не менее поднялся, отпустив ее руки и избавив ее от тяжести своего тела. Мариса села и рыдая вцепилась в обрывки своего платья, которое оказалось настолько изодранным, что уже не могло прикрыть ее наготу.
На нижней ступеньке лестницы стоял с суровым выражением на лице Фернандо, обнаживший шпагу. Педро выпрямился и, не отходя от Марисы, потянулся к поясу.
– Кем бы она ни была, я не позволю над ней издеваться, полковник. Защищайтесь!
Он стал наступать. Педро попятился, но в голосе его звучало прежнее презрение:
– Вы безумец, капитан! Забыли, кто вы и кто я? Я просто собирался преподать своей жене урок, который она давно заслужила, в присутствии ее прежнего любовника. Ваше жалкое рыцарство неуместно и бессмысленно! Или вам захотелось оказаться на моем месте? Вот оно что! – Он захохотал. – Мне вас жаль: в дуэлях я не имею равных. Боюсь, капитанишка, на сей раз тебя покинул здравый смысл.
– Это мы еще посмотрим. – Хриплый голос Фернандо Игеры был полон решимости.
– Осторожнее, у него пистолет!
Услышала она эти слова или сама их выкрикнула? Не обрел ли дар речи Доминик? У нее не было времени на размышления. Дальнейшие события заняли считанные мгновения.
Педро отступил на шаг, выхватив из-за пояса пистолет. Фернандо замер на месте с обнаженной шпагой, поблескивающей в пламени факела. Педро со злорадным смехом навел на противника пистолет. Мариса наблюдала за разыгрывавшейся трагедией сквозь пелену слез. Внезапно Доминик ударил Педро скованными ногами сзади под колени. Педро потерял равновесие и выстрелил в стену, раскачиваясь, как неумелый балетный танцовщик.
Перед ним разверзся колодец. Он перешагнул через него, едва не налетев на обнаженный клинок Фернандо, отшатнулся – и провалился в пустоту. Его крик долго доносился изнутри, стремительно удаляясь, затем раздался зловещий всплеск, и все стихло.
– Боже! Я слышал, у этого колодца вообще нет дна…
Мариса не стала слушать, а, забыв про свою наготу, метнулась к растянувшемуся на соломе и задыхающемуся от недавнего усилия Доминику.
– Доминик, Доминик!..
Его глаза, поблескивающие как сталь, впервые обратились к ней. Она потянулась к нему, но его хриплый голос, полный усталости и горечи, заставил ее замереть:
– Не надо! Ты все испортишь. Твой муж погиб. Уходи со своим любовником и оплакивай его! – Он зажмурился, не желая видеть ее искаженное страданием лицо. – Зачем ты притащилась днем на площадь? Почему не оставила меня в покое? В смерти есть хоть какое-то достоинство, но нет, тебе понадобилось продать свое тело за еду, воду и проклятого лекаря, чтобы я дожил до того момента, когда буду болтаться на виселице! Боже, не довольно ли?
– Ты не понимаешь! Педро грозил, что…
– Зачем мне это слушать? Неужели мне приятно было лежать и смотреть, как эти двое грызутся из-за тебя, как кобели из-за суки? Теперь ты принадлежишь победителю. Он тебя ждет. Почему ты не уходишь с ним?
Она ощущала присутствие Фернандо. На лестнице зазвучало несколько голосов. Фернандо накинул на ее обнаженные плечи свой плащ и резко произнес:
– Пойдем, Мариса! Так надо!
Доминик отвернулся, не разжимая век. Зная, что он не сможет ей помешать, Мариса наклонилась над ним и прижалась ртом к его плотно сомкнутым губам.
– Причина всех моих поступков – любовь к тебе. Я не позволю тебе умереть, слышишь? Я на все пойду…
– Вот и уйди. Боже, почему я должен тебя умолять? Дай мне спокойно умереть. – Он перешел на шепот и открыл глаза, чтобы поймать ее взгляд. – Живи дальше, а мне позволь закончить жизнь. Не лишай меня последних остатков гордости!
Фернандо заставил ее выпрямиться, удерживая на ней запахнутым свой плащ. Она слышала как сквозь вату его объяснение со столпившимися вокруг них солдатами. Солдаты ошеломленно заглядывали в колодец, переговариваясь между собой:
– Боже! Ну и конец! Как это произошло? А эта женщина, его жена…
– Пусть несколько человек пойдут с нами. Я все объясню лично губернатору. А вы держите язык за зубами!
– Но, капитан…
– Губернатор лично объявит вам свое решение.
– Мы не найдем тело, если оно само не всплывет, – мрачно пробурчал кто-то, и Мариса содрогнулась, чувствуя, как Фернандо сжимает ей плечи.
Повсюду валялись обрывки ее одежды, позволяя желающим делать собственные заключения. Впрочем, не все ли равно? Пусть думают, что хотят. Она чувствовала, что впадает в оцепенение. В голове звучало: «Доминик, Доминик…» Но он отверг ее…
Оказавшись на поверхности, она увидела на небе звезды и зябко поежилась от ночного холода. Фернандо прижимал ее к себе, и она чувствовала тепло его ладоней. Неужели она действительно способна быстро забывать? Неужели она принадлежит к женщинам, меняющим мужчин без тени сожаления и без угрызений совести? Так считает Доминик. Ему ничего от нее не нужно, он ненавидит ее! Однако, что бы ни происходило с ее телом, душой она была навеки прикована к нему.
Такими же звездными ночами Доминик, положив ее голову на свою руку, учил ее названиям созвездий, которые укажут ей дорогу, если она заблудится. Сейчас она не только заблудилась – она лишилась его, если он только принадлежал ей прежде…
«Почему я должен тебя умолять?»
На Педро можно было махнуть рукой. Педро исчез как страшный сон. Она ровно ничего не чувствовала. Неужели то же самое происходит сейчас с Домиником? Неужели и он ощущает сейчас только пустоту, как сосуд, из которого вылили воду?
Ухватившись за ощущение пустоты как за спасительную соломинку, она забормотала:
– Фернандо, как ты?..
– Я следовал за вами. Или ты решила, что я смог бы выпустить тебя из виду? Потом я услышал твой крик… А теперь молчи. Ты будешь говорить только правду, остальное я возьму на себя.
Маятник качнулся в другую сторону, и она разом все вспомнила.
– Что же будет теперь с ним?
– Ничего не изменится. Придется тебе с этим примириться. Значит, ты его по-настоящему любишь? Слишком поздно, Мариса, даже он это понимает. И ты пойми.
Оглушенная случившимся, она задрожала и обреченно разрыдалась в объятиях капитана.
– Я вышла за Педро только потому, что он обещал…
– Не говори об этом, Мариса! Не желаю слушать! Или ты ни в грош не ставишь мужское достоинство?
– Достоинство!.. – Это слово подействовало на нее как раскаленная игла, обострившая все чувства. – Это ли для мужчины главное? А я? Как же моя гордость, мои чувства? Или они не имеют значения, ведь я всего лишь женщина? Могу ли я считаться человеком? Имеют ли значение мои желания? Я сама? Я устала от насилия, от того, что меня защищают и ради моего же блага волокут в безопасное место! Будь прокляты все мужчины до одного с их гордыней! Отныне я собираюсь стоять на собственных ногах и бороться за то, что нужно мне, насколько хватит моих сил. Я пущу в ход тело, голову, любое другое оружие, какое только окажется под рукой! Какой еще выход остается в мире мужчин у женщины с головой? Я найду ей применение!
– Мариса…
– Жаль, Фернандо, что ты не желаешь слушать правду. Я благодарна тебе за то, что ты для меня сделал. Если бы ты сейчас захотел мной овладеть, я бы не смогла тебя остановить, настолько измучена. Я и это вытерплю. Мою душу ни тебе, ни Доминику никогда не изнасиловать, а вся ваша болтовня о мужском достоинстве для меня пустой звук. Пока я живу и дышу, я останусь собой и буду принадлежать только себе, независимо от того, сколько раз мне придется жертвовать своим телом. Посмотри на меня! Ты меня видишь, Фернандо?
Уже в дверях губернаторского дома она сбросила его плащ и бесстыдно предстала перед ним обнаженной. Он деловито подобрал плащ и снова накинул ей на плечи. Находясь в сильном смущении, он не мог понять, о чем она толкует.
– У тебя истерика. Сама не знаешь, что говоришь. Успокойся ради всего святого!
– Не надо меня успокаивать. Я в своем уме – кажется, это у меня впервые в жизни. Педро погиб от руки Доминика, и слава Богу. Об этом и узнает губернатор. Мне нет больше дела до его глупой гордыни, как, впрочем, до твоей и до моей собственной. Вы, мужчины, можете продолжать вести друг с другом свои бессмысленные войны. Я поведу собственное сражение, добиваясь своих целей – по-своему!
Дверь отворилась, и они увидели губернатора, натянувшего поверх ночной рубашки халат. Из дверей дальше по коридору выглядывала его любопытная невестка.
– Что это значит?.. – Губернатор остолбенел. – Мариса! То есть сеньора…
– Прошу не называть меня этим именем. Не уверена в законности моего брака с Ортегой, тем более что я уже родила одного ребенка от Доминика Челленджера и жду второго. Но даже если он законен, теперь я вдова. Педро затащил меня в подвал вашей тюрьмы и попытался изнасиловать. Фернандо прибежал мне на помощь и отвлек его внимание. И тогда Доминик…
– Все это весьма интересно, – раздался хорошо знакомый ей негромкий суховатый голос. – Но, полагаю, нам лучше найти более подходящее место для завершения твоей исповеди, племянница. А также одежду… Несмотря на все старания капитана, плащ не самое подобающее прикрытие.
Плащ оказался на полу, когда она, не заботясь о приличиях, бросилась к нему на шею.
– Дядя! Монсеньор! – Ее лицо внезапно озарилась надеждой. – Вы мне поможете! Вы поймете…
– Будет лучше, если нас перестанет отвлекать твой вид, дитя мое. Ты не Ева, а здесь, увы, не райский сад.
Глава 61
Сама тюрьма и условия заключения изменились, однако до свободы было так же далеко, как и раньше. Еды и воды он получал теперь столько, сколько хотел; регулярно навещавший его врач-испанец хмурился, качал головой и отмалчивался, лишь отдавая отрывистые команды. Доминик Челленджер так долго смотрел в лицо смерти, что не боялся ее, а, наоборот, ждал как избавления и теперь с трудом привыкал к жизни. Ему навязали жизнь, но лишь для того, чтобы подготовить к смерти.
Он оставался заточенным в одиночную камеру, однако теперь в этой камере было окошко – подслеповатое, зарешеченное, под самым потолком. Он был прикован за одну ногу, но цепь была достаточно длинной, чтобы он мог прогуливаться по камере. Впервые найдя в себе силы встать, он принялся расхаживать и через некоторое время с мрачным удовлетворением подметил истертость пола в отдельных местах: как видно, прежний обитатель камеры – или обитатели – шагал так же, как и он, взад-вперед в ожидании конца.
К нему явился молодой испанский капитан, которого он смутно помнил. Войдя в камеру, капитан замер у тяжелой решетчатой двери.
– Я пришел сказать вам…
Голос его звучал торжественно, но в глазах читалось сочувствие. Доминик прислонился к стене без всякого выражения на лице.
– Монсеньор, возвратившись… Вице-король… Словом, ваши сообщники будут помилованы и получат разрешение возвратиться в Соединенные Штаты. Это делается для того, чтобы они отговорили других следовать вашему неудачному примеру, сеньор. Однако в отношении лично вас…
Доминик заметил, как молодой капитан прячет глаза, не желая встречаться с ним взглядом, и услышал дрожь в его голосе. Скорее всего капитану Игере поручили огласить приговор в качестве наказания за его собственные проступки… Зачем облегчать задачу любовнику Марисы, примчавшемуся спасать ее от Педро, тогда как он… Прервав свои мысли, Доминик безразлично произнес:
– Что будет со мной?
Лицо Игеры окаменело. Он откашлялся и проговорил:
– Вам не предоставят свободы и не разрешат уйти вместе с остальными. Возможно, вы уже догадались, что в бессознательном состоянии вас перевезли в другую тюрьму. Вашим сообщникам было объявлено, что вы… не выжили. Они поверили. Более того… – Игера заторопился: – После сообщения о вашей гибели они, по словам охранников, договорились между собой не причинять еще большего горя вашей невесте и сказать ей, что вы погибли в бою.
– Выходит, я больше не существую? – Он не смог сдержать горечь, смешанную с возмущением. – Бог мой, зачем так стараться оставлять меня в живых? Почему бы просто не… – Он вовремя опомнился, передернул плечами и заговорил ровным голосом: – Могу ли я узнать, как со мной намерены поступить? Или на сей раз мне готовится сюрприз?
От его сарказма Игера залился краской, но голос его остался невозмутимым:
– Об этом вас поставят в известность. Сначала уйдут американцы. До тех пор вас будут держать здесь без связи с внешним миром. Не считая моих посещений, конечно.
Почему он выделил слово «моих»? Хотел на что-то намекнуть? Дверь за капитаном давно закрылась, а Доминик еще долго стоял неподвижно, хмуря лоб.
У него было предостаточно времени, чтобы поразмыслить и взвесить каждое слово Игеры. Он непрерывно мерил шагами камеру, насколько позволяла цепь, следуя по замкнутому кругу своих предшественников. Время утратило свой смысл, превратившись благодаря окошку под потолком в бесконечную череду дней и ночей.
Доминик напоминал себе, что ему уже приходилось сиживать в тюрьмах и что эта лучше многих. Но не было еще, наверное, на свете такого узника, который не гадал бы, когда выйдет на свободу.
Его сытно кормили и не жалели воды. Проголодавшись, он ел, устав, спал, а остальное время расхаживал в четырех стенах с целью устать и снова заснуть. Такое ли существование влачили несчастные, заточенные в казематы Бастилии накануне революции? Спустя некоторое время должно было появиться чувство отрешенности, безразличия ко всему. Вопреки обещанию Игеры он не видел ни души, кроме усатого стражника, приносившего еду и питье; стражник всегда был вооружен и, входя в камеру, приказывал узнику стать к стене. Он неизменно хранил молчание и косился на Доминика как на опасного зверя. Доминик упрямился и не поддавался искушению задавать вопросы.
И все же всякий раз, когда в ржавом замке начинал поворачиваться ключ, его нервы натягивались как струны. Потом он клял себя за наивность. Болван! Зачем ждать ее появления? Ведь он считал благом ее отсутствие, говорившее о том, что она наконец покорилась здравому смыслу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66
Она обернулась, еще не до конца поняв, что у него на уме, и увидела его мерзкую улыбку и взгляд. Его рука, обвивавшая ее стан, окаменела, не давая ей вырваться.
– Ты ведь привыкла к спариванию в любых условиях, не правда ли, радость моя? На открытом воздухе, в вигвамах команчей, в каморке капитана Игеры, которую стерегут его подчиненные? Что тебе за дело, если мы впервые осуществим наши брачные отношения прямо здесь, при свидетеле? Не разыгрывай скромницу! Если тебе требуются удобства, я готов постелить на пол свой плащ, чтобы тебе было удобно лежать. А голой он тебя уже видел.
Только сейчас, когда до нее наконец дошло, что он задумал, она начала сопротивляться всерьез:
– Нет, Педро, нет! Ты обещал… Ты не говорил…
– Разве я говорил, что не поступлю именно так? Ты подчинишься моему желанию сейчас, женушка, как будешь подчиняться всегда. Мне хочется, чтобы ты хорошо запомнила, как я впервые тобой овладел.
Факел едва не погас, словно в душное подземелье каким-то образом просочился сквозняк, по стенам забегали причудливые тени: тень Марисы, бившейся так, словно речь шла о жизни и смерти, и Педро, опрокинувшего ее на пол ударом в лицо, подпрыгнувшего к ней и разорвавшего на ней платье.
В следующее мгновение он заломил ей руки за спину и заглянул ей в лицо, словно они остались одни.
– Вы теперь моя жена, донья Мария Антония Каталина, и я буду овладевать вами там и тогда, где и когда мне этого захочется. После того как я это сделаю сейчас, здесь, вы никогда больше не ляжете в постель с другим мужчиной, иначе я вас убью. С меня довольно чужих детей!
– Если вы совершите это со мной здесь и сейчас, Педро Ортега, то, клянусь, вам придется всякий раз брать меня силой, пока я не улучу момента и не убью вас, если вы не прикончите меня первой.
Он с ухмылкой оттолкнул ее, не выпуская ее руку, заломленную за спину.
– Сначала мы займемся этим здесь и сейчас. Это будет полезно тебе и ему. А потом…
От отчаяния Мариса завизжала, зная лишь одно: она не будет больше терпеть надругательств над своим телом. Но, как она ни билась, усталость брала свое, а полковник имел богатый опыт по части усмирения непокорных заключенных. Он опять мощным ударом сбил ее с ног. Сжимая одной рукой ее запястья, он другой сорвал с нее остатки одежды.
– Для начала покончим с этим! Будешь знать, кто твой хозяин… – цедил он сквозь зубы.
Мариса еще раз взвизгнула, и он наотмашь ударил ее в лицо, разбив в кровь губы. Ее визг метался между стенами, отдаваясь у нее в ушах.
Педро стал раздеваться, злорадно скалясь.
– А теперь…
– Теперь, сеньор, вы уберете от нее руки, встанете и изволите сразиться со мной. Немедленно, не то я буду вынужден проткнуть вас шпагой!
– В чем дело, капитан Игера? Вы совсем забылись! Вы всерьез вызываете меня на дуэль из-за моей законной супруги? На вашем месте я бы призадумался! В конце концов, мы оба знаем, кто она такая…
Педро тем не менее поднялся, отпустив ее руки и избавив ее от тяжести своего тела. Мариса села и рыдая вцепилась в обрывки своего платья, которое оказалось настолько изодранным, что уже не могло прикрыть ее наготу.
На нижней ступеньке лестницы стоял с суровым выражением на лице Фернандо, обнаживший шпагу. Педро выпрямился и, не отходя от Марисы, потянулся к поясу.
– Кем бы она ни была, я не позволю над ней издеваться, полковник. Защищайтесь!
Он стал наступать. Педро попятился, но в голосе его звучало прежнее презрение:
– Вы безумец, капитан! Забыли, кто вы и кто я? Я просто собирался преподать своей жене урок, который она давно заслужила, в присутствии ее прежнего любовника. Ваше жалкое рыцарство неуместно и бессмысленно! Или вам захотелось оказаться на моем месте? Вот оно что! – Он захохотал. – Мне вас жаль: в дуэлях я не имею равных. Боюсь, капитанишка, на сей раз тебя покинул здравый смысл.
– Это мы еще посмотрим. – Хриплый голос Фернандо Игеры был полон решимости.
– Осторожнее, у него пистолет!
Услышала она эти слова или сама их выкрикнула? Не обрел ли дар речи Доминик? У нее не было времени на размышления. Дальнейшие события заняли считанные мгновения.
Педро отступил на шаг, выхватив из-за пояса пистолет. Фернандо замер на месте с обнаженной шпагой, поблескивающей в пламени факела. Педро со злорадным смехом навел на противника пистолет. Мариса наблюдала за разыгрывавшейся трагедией сквозь пелену слез. Внезапно Доминик ударил Педро скованными ногами сзади под колени. Педро потерял равновесие и выстрелил в стену, раскачиваясь, как неумелый балетный танцовщик.
Перед ним разверзся колодец. Он перешагнул через него, едва не налетев на обнаженный клинок Фернандо, отшатнулся – и провалился в пустоту. Его крик долго доносился изнутри, стремительно удаляясь, затем раздался зловещий всплеск, и все стихло.
– Боже! Я слышал, у этого колодца вообще нет дна…
Мариса не стала слушать, а, забыв про свою наготу, метнулась к растянувшемуся на соломе и задыхающемуся от недавнего усилия Доминику.
– Доминик, Доминик!..
Его глаза, поблескивающие как сталь, впервые обратились к ней. Она потянулась к нему, но его хриплый голос, полный усталости и горечи, заставил ее замереть:
– Не надо! Ты все испортишь. Твой муж погиб. Уходи со своим любовником и оплакивай его! – Он зажмурился, не желая видеть ее искаженное страданием лицо. – Зачем ты притащилась днем на площадь? Почему не оставила меня в покое? В смерти есть хоть какое-то достоинство, но нет, тебе понадобилось продать свое тело за еду, воду и проклятого лекаря, чтобы я дожил до того момента, когда буду болтаться на виселице! Боже, не довольно ли?
– Ты не понимаешь! Педро грозил, что…
– Зачем мне это слушать? Неужели мне приятно было лежать и смотреть, как эти двое грызутся из-за тебя, как кобели из-за суки? Теперь ты принадлежишь победителю. Он тебя ждет. Почему ты не уходишь с ним?
Она ощущала присутствие Фернандо. На лестнице зазвучало несколько голосов. Фернандо накинул на ее обнаженные плечи свой плащ и резко произнес:
– Пойдем, Мариса! Так надо!
Доминик отвернулся, не разжимая век. Зная, что он не сможет ей помешать, Мариса наклонилась над ним и прижалась ртом к его плотно сомкнутым губам.
– Причина всех моих поступков – любовь к тебе. Я не позволю тебе умереть, слышишь? Я на все пойду…
– Вот и уйди. Боже, почему я должен тебя умолять? Дай мне спокойно умереть. – Он перешел на шепот и открыл глаза, чтобы поймать ее взгляд. – Живи дальше, а мне позволь закончить жизнь. Не лишай меня последних остатков гордости!
Фернандо заставил ее выпрямиться, удерживая на ней запахнутым свой плащ. Она слышала как сквозь вату его объяснение со столпившимися вокруг них солдатами. Солдаты ошеломленно заглядывали в колодец, переговариваясь между собой:
– Боже! Ну и конец! Как это произошло? А эта женщина, его жена…
– Пусть несколько человек пойдут с нами. Я все объясню лично губернатору. А вы держите язык за зубами!
– Но, капитан…
– Губернатор лично объявит вам свое решение.
– Мы не найдем тело, если оно само не всплывет, – мрачно пробурчал кто-то, и Мариса содрогнулась, чувствуя, как Фернандо сжимает ей плечи.
Повсюду валялись обрывки ее одежды, позволяя желающим делать собственные заключения. Впрочем, не все ли равно? Пусть думают, что хотят. Она чувствовала, что впадает в оцепенение. В голове звучало: «Доминик, Доминик…» Но он отверг ее…
Оказавшись на поверхности, она увидела на небе звезды и зябко поежилась от ночного холода. Фернандо прижимал ее к себе, и она чувствовала тепло его ладоней. Неужели она действительно способна быстро забывать? Неужели она принадлежит к женщинам, меняющим мужчин без тени сожаления и без угрызений совести? Так считает Доминик. Ему ничего от нее не нужно, он ненавидит ее! Однако, что бы ни происходило с ее телом, душой она была навеки прикована к нему.
Такими же звездными ночами Доминик, положив ее голову на свою руку, учил ее названиям созвездий, которые укажут ей дорогу, если она заблудится. Сейчас она не только заблудилась – она лишилась его, если он только принадлежал ей прежде…
«Почему я должен тебя умолять?»
На Педро можно было махнуть рукой. Педро исчез как страшный сон. Она ровно ничего не чувствовала. Неужели то же самое происходит сейчас с Домиником? Неужели и он ощущает сейчас только пустоту, как сосуд, из которого вылили воду?
Ухватившись за ощущение пустоты как за спасительную соломинку, она забормотала:
– Фернандо, как ты?..
– Я следовал за вами. Или ты решила, что я смог бы выпустить тебя из виду? Потом я услышал твой крик… А теперь молчи. Ты будешь говорить только правду, остальное я возьму на себя.
Маятник качнулся в другую сторону, и она разом все вспомнила.
– Что же будет теперь с ним?
– Ничего не изменится. Придется тебе с этим примириться. Значит, ты его по-настоящему любишь? Слишком поздно, Мариса, даже он это понимает. И ты пойми.
Оглушенная случившимся, она задрожала и обреченно разрыдалась в объятиях капитана.
– Я вышла за Педро только потому, что он обещал…
– Не говори об этом, Мариса! Не желаю слушать! Или ты ни в грош не ставишь мужское достоинство?
– Достоинство!.. – Это слово подействовало на нее как раскаленная игла, обострившая все чувства. – Это ли для мужчины главное? А я? Как же моя гордость, мои чувства? Или они не имеют значения, ведь я всего лишь женщина? Могу ли я считаться человеком? Имеют ли значение мои желания? Я сама? Я устала от насилия, от того, что меня защищают и ради моего же блага волокут в безопасное место! Будь прокляты все мужчины до одного с их гордыней! Отныне я собираюсь стоять на собственных ногах и бороться за то, что нужно мне, насколько хватит моих сил. Я пущу в ход тело, голову, любое другое оружие, какое только окажется под рукой! Какой еще выход остается в мире мужчин у женщины с головой? Я найду ей применение!
– Мариса…
– Жаль, Фернандо, что ты не желаешь слушать правду. Я благодарна тебе за то, что ты для меня сделал. Если бы ты сейчас захотел мной овладеть, я бы не смогла тебя остановить, настолько измучена. Я и это вытерплю. Мою душу ни тебе, ни Доминику никогда не изнасиловать, а вся ваша болтовня о мужском достоинстве для меня пустой звук. Пока я живу и дышу, я останусь собой и буду принадлежать только себе, независимо от того, сколько раз мне придется жертвовать своим телом. Посмотри на меня! Ты меня видишь, Фернандо?
Уже в дверях губернаторского дома она сбросила его плащ и бесстыдно предстала перед ним обнаженной. Он деловито подобрал плащ и снова накинул ей на плечи. Находясь в сильном смущении, он не мог понять, о чем она толкует.
– У тебя истерика. Сама не знаешь, что говоришь. Успокойся ради всего святого!
– Не надо меня успокаивать. Я в своем уме – кажется, это у меня впервые в жизни. Педро погиб от руки Доминика, и слава Богу. Об этом и узнает губернатор. Мне нет больше дела до его глупой гордыни, как, впрочем, до твоей и до моей собственной. Вы, мужчины, можете продолжать вести друг с другом свои бессмысленные войны. Я поведу собственное сражение, добиваясь своих целей – по-своему!
Дверь отворилась, и они увидели губернатора, натянувшего поверх ночной рубашки халат. Из дверей дальше по коридору выглядывала его любопытная невестка.
– Что это значит?.. – Губернатор остолбенел. – Мариса! То есть сеньора…
– Прошу не называть меня этим именем. Не уверена в законности моего брака с Ортегой, тем более что я уже родила одного ребенка от Доминика Челленджера и жду второго. Но даже если он законен, теперь я вдова. Педро затащил меня в подвал вашей тюрьмы и попытался изнасиловать. Фернандо прибежал мне на помощь и отвлек его внимание. И тогда Доминик…
– Все это весьма интересно, – раздался хорошо знакомый ей негромкий суховатый голос. – Но, полагаю, нам лучше найти более подходящее место для завершения твоей исповеди, племянница. А также одежду… Несмотря на все старания капитана, плащ не самое подобающее прикрытие.
Плащ оказался на полу, когда она, не заботясь о приличиях, бросилась к нему на шею.
– Дядя! Монсеньор! – Ее лицо внезапно озарилась надеждой. – Вы мне поможете! Вы поймете…
– Будет лучше, если нас перестанет отвлекать твой вид, дитя мое. Ты не Ева, а здесь, увы, не райский сад.
Глава 61
Сама тюрьма и условия заключения изменились, однако до свободы было так же далеко, как и раньше. Еды и воды он получал теперь столько, сколько хотел; регулярно навещавший его врач-испанец хмурился, качал головой и отмалчивался, лишь отдавая отрывистые команды. Доминик Челленджер так долго смотрел в лицо смерти, что не боялся ее, а, наоборот, ждал как избавления и теперь с трудом привыкал к жизни. Ему навязали жизнь, но лишь для того, чтобы подготовить к смерти.
Он оставался заточенным в одиночную камеру, однако теперь в этой камере было окошко – подслеповатое, зарешеченное, под самым потолком. Он был прикован за одну ногу, но цепь была достаточно длинной, чтобы он мог прогуливаться по камере. Впервые найдя в себе силы встать, он принялся расхаживать и через некоторое время с мрачным удовлетворением подметил истертость пола в отдельных местах: как видно, прежний обитатель камеры – или обитатели – шагал так же, как и он, взад-вперед в ожидании конца.
К нему явился молодой испанский капитан, которого он смутно помнил. Войдя в камеру, капитан замер у тяжелой решетчатой двери.
– Я пришел сказать вам…
Голос его звучал торжественно, но в глазах читалось сочувствие. Доминик прислонился к стене без всякого выражения на лице.
– Монсеньор, возвратившись… Вице-король… Словом, ваши сообщники будут помилованы и получат разрешение возвратиться в Соединенные Штаты. Это делается для того, чтобы они отговорили других следовать вашему неудачному примеру, сеньор. Однако в отношении лично вас…
Доминик заметил, как молодой капитан прячет глаза, не желая встречаться с ним взглядом, и услышал дрожь в его голосе. Скорее всего капитану Игере поручили огласить приговор в качестве наказания за его собственные проступки… Зачем облегчать задачу любовнику Марисы, примчавшемуся спасать ее от Педро, тогда как он… Прервав свои мысли, Доминик безразлично произнес:
– Что будет со мной?
Лицо Игеры окаменело. Он откашлялся и проговорил:
– Вам не предоставят свободы и не разрешат уйти вместе с остальными. Возможно, вы уже догадались, что в бессознательном состоянии вас перевезли в другую тюрьму. Вашим сообщникам было объявлено, что вы… не выжили. Они поверили. Более того… – Игера заторопился: – После сообщения о вашей гибели они, по словам охранников, договорились между собой не причинять еще большего горя вашей невесте и сказать ей, что вы погибли в бою.
– Выходит, я больше не существую? – Он не смог сдержать горечь, смешанную с возмущением. – Бог мой, зачем так стараться оставлять меня в живых? Почему бы просто не… – Он вовремя опомнился, передернул плечами и заговорил ровным голосом: – Могу ли я узнать, как со мной намерены поступить? Или на сей раз мне готовится сюрприз?
От его сарказма Игера залился краской, но голос его остался невозмутимым:
– Об этом вас поставят в известность. Сначала уйдут американцы. До тех пор вас будут держать здесь без связи с внешним миром. Не считая моих посещений, конечно.
Почему он выделил слово «моих»? Хотел на что-то намекнуть? Дверь за капитаном давно закрылась, а Доминик еще долго стоял неподвижно, хмуря лоб.
У него было предостаточно времени, чтобы поразмыслить и взвесить каждое слово Игеры. Он непрерывно мерил шагами камеру, насколько позволяла цепь, следуя по замкнутому кругу своих предшественников. Время утратило свой смысл, превратившись благодаря окошку под потолком в бесконечную череду дней и ночей.
Доминик напоминал себе, что ему уже приходилось сиживать в тюрьмах и что эта лучше многих. Но не было еще, наверное, на свете такого узника, который не гадал бы, когда выйдет на свободу.
Его сытно кормили и не жалели воды. Проголодавшись, он ел, устав, спал, а остальное время расхаживал в четырех стенах с целью устать и снова заснуть. Такое ли существование влачили несчастные, заточенные в казематы Бастилии накануне революции? Спустя некоторое время должно было появиться чувство отрешенности, безразличия ко всему. Вопреки обещанию Игеры он не видел ни души, кроме усатого стражника, приносившего еду и питье; стражник всегда был вооружен и, входя в камеру, приказывал узнику стать к стене. Он неизменно хранил молчание и косился на Доминика как на опасного зверя. Доминик упрямился и не поддавался искушению задавать вопросы.
И все же всякий раз, когда в ржавом замке начинал поворачиваться ключ, его нервы натягивались как струны. Потом он клял себя за наивность. Болван! Зачем ждать ее появления? Ведь он считал благом ее отсутствие, говорившее о том, что она наконец покорилась здравому смыслу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66