– А где твой корабль?
– На нем идет Абдул Мустафа, – со смехом объяснил Мурад. – Корабль везет самых непокорных из наших пленников. Те, которых удалось легко запугать, приплыли сюда на моем корабле, под защитой моих людей. Мы проплывали мимо американской канонерки. Капитан, услышав крик своей жены, приказал подать правильный сигнал.
Камил приподнял тонкую бровь.
– Жена? На борту была женщина?
Мурад Раис взволнованно потеребил бурую бороду.
– И не одна, а целых три! Жена капитана – старая уродина, она только и делает, что кричит и воет. Но две другие не в пример моложе, одна – вообще худенькая девчонка, но силы духа у нее побольше, чем у ее спутниц. Она утверждает, что по происхождению наполовину испанка, наполовину француженка, к тому же, – Мурад понизил голос и подался вперед, – приходится крестницей особе по имени Жозефина Бонапарт! Она дерзко заявила мне, что за ее безопасное возвращение будет уплачен щедрый выкуп и что на американский корабль она попала не по своей воле, а по принуждению некоего человека, названного ею авантюристом, надеявшегося наложить лапу на ее наследство. Сначала я отказывался верить, посчитав ее слова баснями, но названный ею человек подтвердил ее правоту.
– Понимаю, – молвил Камил, задумчиво запуская в бороду тонкие длинные пальцы.
– Другая женщина, американка, говорит, что у нее есть богатый кузен, способный ее выкупить. Что до старухи, то она ничего не говорит, а только визжит и громко молится своему неправедному Господу. – Мурад сплюнул и зловеще осклабился. – Я велел раздеть всю троицу и запереть в каюте, чтобы нагнать на них страху и отучить от мыслей о побеге. Один из моих евнухов осмотрел двух молодух. Обе не девственницы.
Мурад не стал распространяться о том, что не смог отказать себе в удовольствии и присутствовал при этой сцене, вследствие чего возжелал роскошно сложенную женщину, назвавшуюся Тессой, и следующей же ночью овладел ею.
– Как же мне с ними поступить? – спросил он ворчливым голосом. – Я готов уже через три дня снова выйти в море; моя жена ревнива, особенно когда речь идет об иностранках. Видимо, можно было бы передать их в гарем паши, но, сказать по правде, друг мой, мне не хочется упускать свою долю выкупа! Вот я и вспомнил о твоей достойнейшей сестре. Ты получил бы за это десятую часть моей доли. Что скажешь?
Зулейка, заинтересовавшаяся европейками и возможностью превратить их в своих рабынь, уговорила брата согласиться на предложение Мурада Раиса. Зачем отказываться от своей части выкупа?
Камил сурово напомнил ей, что в случае его согласия женщины должны получить статус гостей. Зулейка пожала плечами и небрежно ответила, что сделает из них компаньонок: присутствие других женщин, тем более образованных, поможет ей скрасить одиночество.
На протяжении нескольких недель, последовавших после захвата злосчастной «Мари-Клер», Мариса жила в страхе, унижении, замешательстве и негодовании. Она совершенно обессилела; где-то в глубине души оставалась только тлеющая ярость, мешавшая ей покориться окончательно. Что ждет ее теперь? Жизнь на борту, в тесной, душной каюте, без клочка одежды на теле, была жалким прозябанием. Сначала с нее сорвали всю одежду, потом чернокожий евнух занялся неописуемой мерзостью. Однако она пережила даже это – отчасти благодаря тому, что похотливый взгляд Мурада Раиса остановился на Тессе, а не на ней. Она изо всех сил скрывала свой стыд, когда гордо заявила ему, что паша, его господин, подписал мир с Францией, правитель которой, Наполеон, потребует вернуть ее целой и невредимой.
«Только если он узнает, где ты находишься», – ответствовал шотландский вероотступник елейным голосом. Марису снова охватил страх. Польстится ли он на выкуп или предпочтет продать ее в рабство какому-нибудь толстобрюхому турку?
Прежде чем увести женщин с корабля, их плотно закутали. Теперь все они хранили молчание; молчала даже миссис Микер, чья истерика сменилась оцепенением. Следующей их тюрьмой стал беленый домик с решетчатыми окошками за толстыми стенами; тяжелые ворота охраняли двое турецких янычар.
Женщин провели по темному прохладному коридору. К своему удивлению, они увидели восхитительный дворик с фонтанами, изливающимися в большой бассейн, выложенный голубой плиткой. Раньше здесь плескался гарем бывшего владельца дома; стражу по-прежнему несли евнухи, вооруженные изогнутыми ятаганами. Здесь трех иностранных пленниц приветствовала как своих гостей Зулейка в окружении своих рабынь. Она не скрывала любопытства. На Тессе ее взгляд задержался дольше, чем на Марисе, миссис Микер она вообще не удостоила внимания.
– Итак, вы и есть добыча Мурада Раиса? Приветствую вас в доме моего брата Камила Хасана, капитана янычар. Вы будете находиться здесь под его защитой, пока за вас не внесут выкуп. До тех пор – в ее тоне послышалось высокомерие, – вы будете моими компаньонками. Ваша обязанность – развлекать меня. Возможно, мы узнаем друг от друга много нового.
Зулейка говорила по-испански (этому языку она научилась у жены одного из пленников своего отца), и Марисе волей-неволей пришлось выступать в роли переводчицы. Зулейке не нравился язык чужеземцев, и Марису принялись обучать турецкому и арабскому. Учителем стал дряхлый старик в зеленом тюрбане хаджи, то есть правоверного, осуществившего паломничество в Мекку. Хаджи был имамом, поэтому не только учил языку, но и настаивал, чтобы его ученицы постигали премудрости ислама.
– Уж не задумали ли они обратить нас в свою веру? – воскликнула как-то раз Тесса, томно приподнимая выщипанную бровь. Впрочем, ее это мало волновало: к своей новой жизни, сильно смахивающей на пребывание в гареме, она относилась с ленивым безразличием. Она наслаждалась продолжительными ваннами с благовониями и любила, когда после омовений ей натирали тело ароматными маслами и выщипывали брови; она послушно мазала хной ногти и ладони и подводила сурьмой глаза. Мариса неоднократно слышала от нее, что ей по вкусу такая неспешная, удобная жизнь.
– Будет о чем рассказать дома, – говорила она своим тягучим голосом. – Ведь нас с тобой есть кому выкупить. Если за кого и переживать, то за бедную Селму Микер, но она всегда была такой нестерпимой ханжой! Ты только взгляни на нее! Для нее главное – чтобы с нее не срывали одежду и чтобы ее не беспокоили мужчины. Она работает усерднее, чем все остальные рабыни! Уж не принудили ли ее к этому побоями?
– По-моему, ты к ней несправедлива, – буркнула Мариса. – Мне ее по-настоящему жаль. Если бы мне позволили написать письмо, я бы попросила, чтобы выкупили и ее.
– Не вздумай раскисать! – предостерегла ее Тесса. – Нашла из-за кого переживать – из-за старой стервы! Забыла, как она нас обзывала? Подумай лучше о себе. И учись приспосабливаться, если еще не научилась. Раз уж Доминик Челленджер увез тебя с собой… Даже я поверила, что вы муж и жена! Я познакомилась с ним в Каролине – до чего же загадочный мужчина! Знаю немало женщин, которые только вздохнули бы с завистью и назвали тебя счастливицей.
– Велико счастье – оказаться здесь! – горько возразила Мариса. Впрочем, она привыкла пропускать болтовню Тессы мимо ушей. Только когда та упоминала Доминика, Мариса вся обращалась в слух и начинала помимо воли гадать, что случилось с ним и всей командой корабля.
«Я очутилась здесь по его вине! – мысленно возмущалась она. – До чего же я его ненавижу! Надеюсь, что и ему придется несладко. Скорее всего он давно уже закован в кандалы и работает от зари до зари».
Сколько она ни ломала голову над его судьбой, ей не хватало духу спросить об этом Зулейку. Час тянулся за часом, день за днем; скука была настолько иссушающей, что она считала развлечением даже занятия со старым имамом и быстро овладевала обоими языками, которые он ей преподавал.
Мариса не позволяла выщипывать ей брови, отказывалась покрывать лицо рисовой пудрой и краситься, а также наносить желтую хну на ногти и ладони. Посмотревшись как-то раз в серебряное зеркальце, она пошла на одну-единственную уступку и позволила подвести себе сурьмой глаза, как у остальных. Однако она твердо решила не превращаться в одалиску, раскрашенную и опрысканную благовониями по хозяйской прихоти. Чего ради? К счастью, хозяин этого дома дал обет воздержания, поэтому опасность оказаться в его постели ей не грозила. Она ни разу не видела его…
Камил Хасан Раис был слишком занят управлением Триполи в отсутствие паши и пока лишь мимоходом поблагодарил сестру за заботу о трех пленницах. Он по-прежнему сердился на Мурада, настоявшего на его согласии взять к себе трех женщин. Мурад был хитрой бестией; Камил подозревал, что ему еще придется пожалеть о своей уступке.
Зулейка, напротив, стала гораздо радостнее и оживленнее, чем когда-либо прежде. По ее собственным словам, она наслаждалась обществом женщин равного ей статуса и беседами с ними. Она даже стала понемногу овладевать французским языком. Интереснее всего ей было с женщиной, звавшейся раньше Тессой, а здесь превратившейся в Амину: та искренне наслаждалась переменой в своей жизни. Что до старой уродины, то, увы, она принадлежала к низшему сословию, упорствовала в своих христианских заблуждениях и довольствовалась ролью прислуги, словно для этого появилась на свет.
– А третья? – насмешливо полюбопытствовал Камил. – Та, которой Мурад не мог отказать в присутствии духа? Ведь за нее мы рассчитываем получить самый большой выкуп. Надеюсь, ее ты не превратила в служанку?
Зулейка сделала недовольную гримаску, надув губы.
– Ах, эта… По правде говоря, я ума не приложу, что с ней делать, хотя имам Ибрагим говорит, что она отнюдь не глупа и прилежно учится. Она не то что бунтарка, но страшно упряма. К тому же, – Зулейка самодовольно приосанилась, – она тощая, как подросток. Не пойму, кому она вообще может приглянуться. Сама она как будто не интересуется мужчинами, даже имела наглость заявить в моем присутствии, что презирает их.
– Возможно, она предпочитает свой пол, – сухо подсказал Камил. Однако в нем уже проснулось любопытство, и на следующий день он нашел предлог пораньше вернуться домой, не предупредив о своем возвращении.
Глядя в окно на голых и полуголых женщин у бассейна, он гадал, которая из них та, кого его сестрица переименовала в Лейлу. Сама Зулейка сидела спиной к чернокожей рабыне, расчесывавшей ее влажные волосы. Она была одета и опиралась на гору разноцветных подушечек, позволяя двум другим женщинам красить ей хной ладони и ступни. Рядом евнух вытирал рослую женщину – по всей видимости, Амину. Ее черные волосы резко контрастировали с белоснежной кожей. Даже бесстрастный Камил мог понять, почему Мураду Раису приглянулась именно эта пышногрудая обладательница роскошных бедер. Он уже был готов отвернуться, когда заметил ее. Она выходила нагая из бассейна, как греческая богиня Диана – тоненькая, с осиной талией и маленькими грудками, задорно торчащими, а не повисшими от собственной тяжести. Ее кожа отливала золотом, что великолепно сочеталось с короткими золотистыми волосами. У нее была прямая, горделивая осанка. Со спины ее ничего не стоило принять за мальчишку с круглыми крепкими ягодицами и стройными мускулистыми бедрами, не слишком тощими, но и не слишком широкими.
Он застыл как завороженный. Новоиспеченная Лейла тем временем забрала у рабыни полотенце, вытерлась и улеглась на мраморные плитки у края бассейна, чтобы ее помассировал евнух. После массажа она перевернулась на спину, и треугольник светлых курчавых волос внизу ее живота призывно блеснул на солнце. В это мгновение Камил впервые за долгие годы возжелал женщину, да так сильно, что перестал владеть собой.
Женщина-мальчик! Он уже давно пресытился пышнотелыми женщинами, считавшимися красавицами в этих краях. Как теперь выяснилось, не все женщины его перестали интересовать.
Не обращая внимания на причитания и угрозы сестры, он отдал особые распоряжения перед наступающей ночью. Женщина, получившая в его доме имя Лейлы, вкусила за ужином, сама того не зная, приворотного зелья, после чего была приведена в его покои. Хамид, главный евнух Камила, медленно раздел ее, стянув с нее тонкие гаремные шаровары и прозрачную сорочку, после чего оставил на постели господина.
В задрапированной шелками комнате были потушены все светильники, кроме одного, свисавшего с потолка прямо над кроватью и превращавшего Марису в золотую статуэтку.
Они остались вдвоем. Камил присел с ней рядом, вылил себе на ладонь благовонного масла из сосуда с узким горлышком и стал растирать ее горящую кожу, пока она кусала себе губы, стараясь унять дрожь, волнами пробегавшую по всему телу. Его движения были преисполнены нежности. Он ласково обращался к ней по-турецки и по-арабски, и она, уже кое-что зная на обоих языках, понимала, что он восхваляет ее тело и называет ее нежными именами. Он цитировал строки из «Песни песней» Соломона – Сулеймана, как называют его мусульмане, – и твердил, что ее тело сравнимо с телом юной газели, что оно подобно благоуханному саду наслаждений, погруженному в сон и ожидающему первого солнечного луча, чтобы возродиться к жизни.
Его прикосновения были бальзамом для ее пылающего тела, отчасти снимающим напряжение и странное покалывание во всех мышцах. Он продолжал втирать в нее масло, уделяя особенное внимание груди и добиваясь, чтобы ее дыхание замирало и чтобы при каждом прикосновении его пальца к ее соску из ее горла вырывался крик. Потом его нежные руки поползли вниз и очутились между ее ногами, которые она раздвинула помимо воли, в бессознательном уповании, что так к ней придет долгожданное облегчение. Он утолил ее страсть и заставил загореться снова, перевернув и проявив интерес к месту, сохранившему девственность; благодаря маслу он сумел проникнуть туда, куда, как она раньше воображала, мужчинам нет хода. Запустив руку под ее извивающееся тело, он вы-звал у нее целый каскад сладостных судорог. Не желая того и сгорая от стыда, она взорвалась раз, другой, третий, еще и еще, пока не лишилась последних сил и не уснула; а может быть, то был не сон, а обморок от утоленной страсти.
На следующий день – а проснулась она уже за полдень – Мариса попыталась убедить себя, что все это привиделось ей во сне, однако снисходительная улыбка Зулейки и ее беспощадные слова рассеяли все ее иллюзии. Впрочем, Зулейка ничем не могла прогневать брата: она внушала Марисе чувство гордости происшедшим.
– Мой брат не так-то легко расточает ласки. Не в его правилах вожделеть женщин. Тебе повезло даже больше, чем ты можешь себе представить, ибо он человек чести и не забывает о своих клятвах. Он обошелся с тобой так, как обходятся турецкие мужчины с желанными девственницами. Отныне у тебя будут собственные рабы и право свободно совершать конные прогулки, как у бедуинок.
Мариса оставалась сонной и томной. Лишь неясное сладостное томление и покалывание во всем теле напоминали ей о ночи, проведенной при свете одной лампы в объятиях мужчины по имени Камил, клявшегося ей в любви.
Снова наступила ночь, и ей снова дали выпить вина. Она раскинулась на мягких подушках и позволила собственным рабам и рабыням готовить ее к любви, подводя ресницы и брови черной тушью, красить ногти, губы и щеки и золотить кудри.
Эта ночь стала повторением прошлой. Сгорающий от любви Камил клялся, что никогда ею не пресытится. Не пройдет и года, как закончится срок его службы в янычарах и он увезет ее в Турцию как свою жену. Он сам заплатит назначенный за нее выкуп и сделает ее единственной женой.
Мариса получила собственные огромные апартаменты и отдельных слуг и более не должна была повиноваться Зулейке. Она не пыталась размышлять о своей судьбе, а просто наслаждалась телесной истомой и умиротворяющим благополучием. Появился мужчина, могущественный и богатый, желающий только ее. Проще всего было забыть свое прошлое и жить одним пленительным настоящим, где каждая ее прихоть приобретала силу закона и где ее окружало невероятное подобострастие.
Она продолжала брать уроки у имама, который выражал удовлетворение ее успехами и все чаще поговаривал о ее переходе в ислам. Одевшись юношей и покрыв свои золотистые волосы капюшоном бурнуса, она каталась верхом вместе с Камилом, легко управляясь с норовистым арабским жеребцом.
Мариса с нетерпением ждала прихода дня, потому что упивалась чувством свободы, когда, одетая молодым янычаром, разъезжала повсюду с Камилом. Иную усладу несли ночи: надушенная, накрашенная и опоенная вином, она познавала с его помощью собственное тело, открывая тайны, самою возможность которых ранее отвергла бы; противоестественный путь, к которому он прибегал для обладания ею, уже казался ей самым естественным, ибо его умение и терпкое вино заставляли ее закрывать глаза на все, кроме утоления ее вожделения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66