Первый залп застал всех врасплох и был подобен разорвавшейся бомбе.
– Господи Иисусе! Да у них пушки!
– Негодяи!
С этой секунды стало некогда размышлять. Доминик рухнул на земляной пол, получив пулю в плечо. Пока он не чувствовал боли, а только тепло от хлынувшей крови. Он с трудом поднялся.
Стрельба прекратилась. Испанцы, окружившие укрепление, выкрикивали свои требования:
– Пусть выйдет ваш главарь! Сдавайтесь – и вам будет дарована жизнь! Если не сдадитесь, мы разнесем вас на куски!
Не дождавшись ответа, испанцы, перечеркивая собственное предложение, еще раз выпалили из пушек, пробив в бревенчатой стене форта брешь. Одна из разлетевшихся щепок поранила Доминику лоб. Кровь заливала ему глаза, мешая видеть.
«В аду невозможно выжить…» Кто это сказал? Впрочем, не важно. Сейчас это были его собственные мысли. Две небольшие пушки не оставляли им ни малейшей надежды.
– Оставайтесь и прикрывайте меня. Я выхожу. – Если испанцы хотят крови, то он ее прольет. Он выйдет с заряженным ружьем и выстрелит в ту сторону, откуда раздавался голос, коварно предлагавший сдаваться. А дальше будь что будет!
– Куда это вы, черт побери? – возмущенно окликнул его Трюдо.
– Прочь с дороги! Прекратить стрельбу. Дайте выбраться.
– Собрались помахать перед этими мерзавцами белым флагом?
– А вы собираетесь засесть здесь и позволить разнести себя на клочки? Сцапав меня, они, возможно, отпустят остальных, ограничившись выговором.
– Решили пожертвовать собой? Вы только посмотрите на него! Весь в крови! Нет уж, теперь главным буду я. Вы меня поняли, капитан? Я обещал малышке…
– Уйди с дороги, Трюдо!
Он не заметил взметнувшейся рукоятки пистолета. Обрушившись ему на затылок, она повергла его наземь. Прежде чем лишиться чувств, он успел услышать откуда-то издалека голос Трюдо:
– Если кто-то здесь будет геройствовать, то только я, слышите?
Он потерял сознание под оружейный залп.
Дон Педро торжествовал. Получив шифровку от своего старого друга генерала Джеймса Уилкинсона, он жил ожиданием триумфа и мести. И вот свершилось! Ему не было дела до того, что дюжине американцев-флибустьеров все же удалось улизнуть вместе с украденными лошадьми. Ведь все остальные попали ему в руки! Главное, среди них был вожак, его старый недруг.
– Ты мертв, по крайней мере для твоей страны! Полуразложившуюся голову с глазами, выклеванными хищными птицами, будет нелегко опознать. Твоя невеста будет тебя оплакивать и облачится в траур, американос на той стороне реки станут потрясать кулаками и грозить отомстить, но, как всегда, ничего не предпримут, потому что ты был нарушителем границы, а значит, закона. Тебя больше нет – во всяком случае, для них. Понятно тебе? Для них. Что касается тебя самого, то тут надо запастись временем. В конце концов ты подохнешь, казненный публично для острастки людишек. Но сначала тебе придется помучиться… Ты признаешься во всех своих преступлениях и поставишь свою подпись.
Голова раскалывалась от боли, в висках стучали молоты, плечо так дергало, что свет померк в его глазах…
– Понял? Понял? – раздавалось со всех сторон. Когда это стало совершенно невыносимо, он открыл глаза и осознал происшедшее раньше и происходящее теперь.
– Я постарался оставить тебя в живых. Не торопись умирать. Твоя смерть будет не такой легкой, как тебе хотелось бы. Вместо тебя погиб другой человек, твой сообщник.
Другой? Трюдо?.. Безумец! Доминик хотел пошевелиться, но не смог.
– Знаешь ли ты, что инквизиция добралась и сюда? Святые отцы горели желанием обращать в истинную веру и допрашивать… К их разочарованию, жертвами становились в основном индейцы, дикари, не боявшиеся пыток и отказывавшиеся каяться. А как отнесешься к этому ты?
Он не знал, где находится. Возможно, это был военный гарнизон, возможно, миссия, сохранившая зловещие инструменты испанской инквизиции. Он был привязан к колесу. Его ноги были прикованы к полу, руки задраны над головой.
– Поверните еще! – приказал Педро Ортега. Колесо со скрипом пришло в движение. Доминику казалось, что его разрывают на части, растягивая сильнее, чем он мог вынести. Он старался не кричать от боли, но стонов сдержать не мог. Все тело горело, из разрывающихся сосудов брызгала кровь.
– Исчерпывающие признания. Собственноручные, с твоей подписью! Они, конечно, повлекут смертный приговор, но разве это не лучше, чем пытка?
– Нет!
Он не ожидал, что в легких осталось так много воздуха.
– Я предвидел твой ответ, – тихо молвил Педро Ортега.
Скосив глаза, Доминик увидел нож с длинным лезвием, раскалившийся докрасна на углях жаровни. Взяв нож рукой в перчатке, Ортега стал прикладывать лезвие к телу Доминика в разных местах. Иногда он возвращал его на угли, чтобы подогреть. В конце концов настал черед раны на плече: Ортега с гнусной ухмылкой пообещал вылечить ее прижиганием…
Все это продолжалось около четверти часа. В конце концов Доминик, проклиная себя за малодушие, изъявил желание сознаться в чем угодно. Про себя он оправдывал свою уступку тем, что привык выживать, а не становиться мучеником. Какая разница, если его так или иначе ждет смерть? У него создалось, впрочем, впечатление, что Педро разочарован и не желает слушать многое из того, что мог рассказать Доминик.
– Лжешь, негодяй! Инес не стала бы… Ты сам ее украл! А потом продал команчам. Об этом и напиши. Изложи в точности, как ты с ней поступил.
Доминик подчинился и этому требованию. Теперь этот самооговор не имел ни малейшего значения: Мариса уже находилась у дяди в полной безопасности. К тому же он пытался оторвать свое сознание от бренного тела, как уже поступал в прошлом.
Трюдо принял смерть вместо него… Проклятие! Какой легкий выход! Ведь он умер быстро и легко, тогда как остальные…
Остальные еще были живы. Зверски избитым, окровавленным, им еще только предстояло принять смерть. Побег!.. Скрежеща зубами от нечеловеческой боли, пронзавшей его при любом движении, Доминик сосредоточился на одной этой мысли.
Все они валялись, скованные по рукам и ногам, на каменном полу промозглого подвала. Услышав тихий хриплый шепот, Доминик повернул голову, морщась от боли.
– Капитан? Вот мерзавцы! Как думаете, у нас еще есть надежда?
Оливер Стюарт был самым молодым в отряде – высокий и ясноглазый парень, всегда ходивший враскачку, подражая старшим. Ему было не больше восемнадцати лет, и голос его дрожал.
– Почему бы им просто не расстрелять нас? Я бы предпочел это, чем…
– Повешение так же смертельно, как и расстрел, – отозвался Доминик с преувеличенным бездушием. – Но пока ты жив, надежда на избавление не должна умирать. Нам предстоит долгий переход в Сальтильо. По пути они могут ослабить наблюдение. Если тебе представится возможность, не упускай ее.
«Но куда бежать?» – мысленно спросил он себя.
По прошествии нескольких дней он окончательно перестал думать, заботясь только о том, чтобы переставлять ноги.
– Пошевеливайтесь, американос! Скоро вам будет знаком каждый дюйм нашей страны. Ведь вы за этим сюда и пожаловали. Марш!
Они подчинялись, не видя другого выхода. Тех, кто уже не мог идти, волочили за фургоном. Каждое утро с их ног снимали кандалы, каждый вечер возвращали их на место. Ручные кандалы с короткой цепью, соединявшей их друг с другом, не снимались никогда. В качестве зловещего символа испанцы, способные на черный юмор, надели каждому на шею веревочную петлю.
Их кормили толченой кукурузой, иногда – бобами, к которым, скорее для издевки, добавляли кусочки жесткого сухого мяса. Воды давали в обрез. Перегоняемые как скотина, они воспринимали любую лужу или ручей как четвероногие: окунались в воду с головой и сидели так, пока гогочущая охрана не гнала их дальше.
В каждой деревеньке по пути их выставляли на рыночной площади, как неведомых диких зверей. Люди собирались толпами, чтобы на них поглазеть. Женщины были обычно добрее мужчин: в их глазах читалось сострадание, некоторые проскальзывали мимо солдат, чтобы предложить несчастным американос, обреченным на смерть, воды или свежих фруктов.
– Ну как, нравится тебе путешествие по Эль-Камино-Реаль?
Сидевший в седле Педро Ортега сотрясался от хохота. Трудно было догадаться, что когда-то, прежде чем их развели женщина и политика, они были друзьями.
– Не слишком. Но ты, кажется, стремился не к этому?
Темные глаза Педро встретились с пылающим взглядом Доминика Челленджера, не сломленного болью и усталостью. Он принудил его подписать показания, однако этот заносчивый мерзавец по-прежнему задирал нос. Этот человек в свое время отказывался разделить ложе с самой королевой Испании и пошел на попятную только потому, что иначе было уже невозможно; он отнесся к ней как к презренной шлюхе, виснувшей у него на шее… А Мариса? Что было между ними? Что стало с ней?
– Да, я стремился причинить тебе как можно больше страданий, прежде чем тебя вздернут. Но и смерть на виселице будет медленной и мучительной, помяни мое слово! Пора преподать таким, как ты, урок! Проклятые шпионы, флибустьеры! Но прежде тебе еще предстоит пожалеть, что ты не умер раньше.
Доминик не переставал сожалеть об этом, когда его ласкали раскаленным острием ножа, заставляя вдыхать аромат собственной поджариваемой плоти. Потом он стал свидетелем повешения юного Оливера Стюарта, оступившегося и сломавшего ногу: тот не мог больше идти… Впрочем, в Ирландии Доминик видел и кое-что похуже. В камере английской тюрьмы и на кораблях его величества он научился считать минуты жизни и выживать вопреки всему.
Щадя легкие, Доминик промолчал. У него кровоточили ноги, но он упорно ковылял по пыльной дороге. Когда у человека затухает рассудок, когда над ним берет верх желание выжить какой угодно ценой, иди, ползи – таков был приказ, посылаемый измученным мозгом. Насмешки Педро Ортеги, время от времени возвращавшие его к действительности, уже не могли на него повлиять.
– Сеньор полковник! Депеша из Сан-Антонио!
Движение приостановилось. Педро насупленно ознакомился с врученным ему посланием и громко чертыхнулся.
– Maldicion! Губернатор изволил очнуться! Мы должны вернуть пленников в Сан-Антонио для суда, чтобы только потом отправиться в Сальтильо.
Они уже почти достигли Рио-Гранде и теперь были вынуждены повернуть назад. Дорога в Сан-Антонио тоже была как река – река пыли и песка, взбиваемого копытами коней и отбрасываемого рассохшимися колесами фургонов.
Самый могучий гарнизонный город-миссия, Сан-Антонио, уже успел состариться: его дома из саманного кирпича выгорели на солнце и едва выдерживали вечно дующие ветры.
Женщины припали к решеткам на окнах и высыпали на балконы, чтобы полюбоваться на пленных американос, которым вскоре предстояло опуститься на колени и молча выслушать смертный приговор. Предзакатное солнце окрасило все в цвет крови: и небо на западе, и дома, и саму пыльную улицу.
– Если мы не увидим их сегодня, то рассмотрим завтра, на площади…
Мариса жила в монастыре, зная, что монахини молятся за нее и уповают на ее преображение. Если бы они только знали!.. Солдаты не заблуждались на ее счет, но только шептались между собой. На самом деле она была не только женщиной капитана Игеры: в последнее время она также иногда исполняла роль любовницы самого губернатора Элгизабаля. Капитан был молодым сильным мужчиной, зато губернатор – стариком, обремененным пожилой, вечно на все жалующейся женой. Но кто вправе его осуждать? Хоть и старый, но мужчина!
Мариса нежилась в теплой ванне, скрутив волосы на макушке в тяжелый узел. Сейчас ее не интересовало ничего, кроме удобства. Она отказалась пялить глаза на несчастных пленников. Кого-то из них она могла бы узнать, кто-то мог бы узнать ее… Проще было размышлять о Педро Ортеге – полковнике Ортеге, встреча с которым состоится вечером в доме губернатора. Его не предупредят о готовящемся сюрпризе – в этом она могла доверять своим любовникам. Она тоже притворится, что знать ничего не знает. Фернандо наверняка рассердится, губернатор, старый, умудренный опытом человек, просто пожмет плечами. Она станет флиртовать с Педро, заигрывать с ним. А потом… При ней всегда был маленький кинжал с костяной рукояткой. Пылающий страстью негодяй потянется к ней для поцелуя, а получит удар в грудь. После этого она перережет себе вены.
Убийство! Вот о чем взывала ее южная кровь. Она была согласна стать испанкой, цыганкой, арабкой, даже африканской колдуньей, только бы совершить убийство! Если бы она была жрицей ацтеков, то хладнокровно наблюдала бы, как из него живьем вырывают сердце, а потом мстительно захохотала бы.
Она поднялась во весь рост и стала вытираться – безупречная золотая статуэтка, изваянная руками язычника. Ей не нужно было смотреться в зеркало, да монахини и не позволили бы ей его иметь. Она успела насмотреться на отражение своего обнаженного тела в глазах бесчисленных мужчин.
«Ты похожа на Диану, богиню-охотницу», – шептал ей Наполеон. Для Камила она была женщиной-мальчиком. Только Доминик, ненавистный и любимый, видел в ней ту, кем она была на самом деле: цыганкой ли, юнгой ли, она всегда оставалась для него женщиной. Для Фернандо она была сном, в реальность которого он страшился верить, даже сжимая ее в объятиях, для губернатора – напоминанием о бурной молодости, призрачной мечтой. Зато для Педро Ортеги, бывшего своего жениха, она станет смертью.
– Куда вы? Уже поздно! Уж не на улицу ли? – окликнула ее сестра Вера, не надеясь вразумить.
На Марисе было белое муслиновое платье с высокой талией и неприлично низким вырезом; она высоко заколола волосы, устроив на голове подобие короны с ниспадающими на лицо и на лоб соблазнительными локонами.
– Я приглашена на ужин к губернатору. Отказаться было бы невежливо.
– Но что это за платье, дитя мое? Что за вид?
– Хорошо, я накину шаль. Так приличнее?
– Как бы мне хотелось, чтобы приехал монсеньор! – Сестра Вера беспомощно заломила руки. Будь Мариса крестьянкой индейского происхождения, она приказала бы выпороть ее ради спасения души. Однако несчастная была благородной испанской дамой, к тому же племянницей архиепископа. Тут оставалось только возносить молитвы.
Глава 57
Педро Ортега хмурился, развалившись в кресле с бокалом в руке. Внезапно он вытянулся в струнку, как шомпол от ружья.
Святая Дева! Не может быть! Но то была не ошибка и не видение. Сам губернатор произнес в старомодной манере:
– Донья Мария Антония Каталина де Кастельянос-и-Гиллардо. Хотя мы, – внезапно смягчился он, – называем ее просто доньей Марисой.
Педро невольно приподнялся, подражая всем прочим мужчинам. Несмотря на простоту своего платья и манер, она держалась как принцесса.
Он заметил, что она холодно наклонила голову, приветствуя его, однако уселась рядом с придурковатым капитаном Игерой, которому адресовала уже не поклон, а улыбку. Каким образом она здесь оказалась?
Ужин протекал чопорно, словно они находились в Испании. Педро не сиделось на месте. Как, почему?..
К счастью, тонкогубая дама, его соседка, приходившаяся родственницей губернатору, взяла на себя труд его просветить.
– Вы знакомы с этой молодой дамой?
– Немного, – пробормотал он, с трудом отрывая от Марисы взгляд.
– В таком случае вас можно назвать счастливчиком – или заговоренным. Появившись здесь, она подняла вверх дном весь город. Поверите ли, ее выкупили у диких индейцев, команчей! Но по ее виду этого никак не скажешь. – Дама фыркнула. – Бедняга Игера сам не свой с тех пор, как она околдовала его своими чарами. А взять моего шурина, женатого человека! Но я, конечно, никого не хочу задеть.
Она не скрывала острого любопытства, и Педро изо всех сил старался казаться беспечным.
– Я был знаком с сеньоритой несколько месяцев назад. Но я не представлял себе…
– Не представляли? Не думаю, чтобы… Жизнь с этими индейцами кого угодно закалит. О, если бы сюда пожаловал монсеньор! Конечно, я никого не собираюсь осуждать, но…
Он все превосходно понял, к чему его соседка и стремилась. Но несмотря на весь излитый ею яд, он не мог отвести от Марисы глаз.
Мариса!.. Она флиртовала с простоватым капитаном Игерой, то и дело переглядываясь с губернатором, когда его изможденная старуха жена смотрела в другую строну. Вот сучка! Подстилка для любого, стоит только изъявить желание! Два-три раза она бросала на полковника взгляд своих золотистых глаз и тут же отворачивалась.
Это было преднамеренной игрой. Он обнаружил, что с ним играют, после того как со стола убрали последнее блюдо бесконечной трапезы и все встали.
Было ясно, что она до сих пор не научилась поступать согласно обычаям.
– Мне тоже удалиться вместе с дамами? Ведь это Педро, с которым я не виделась уже не один месяц, с тех самых пор, как его кузина, моя мачеха, украла у меня отцовскую плантацию в Луизиане.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66
– Господи Иисусе! Да у них пушки!
– Негодяи!
С этой секунды стало некогда размышлять. Доминик рухнул на земляной пол, получив пулю в плечо. Пока он не чувствовал боли, а только тепло от хлынувшей крови. Он с трудом поднялся.
Стрельба прекратилась. Испанцы, окружившие укрепление, выкрикивали свои требования:
– Пусть выйдет ваш главарь! Сдавайтесь – и вам будет дарована жизнь! Если не сдадитесь, мы разнесем вас на куски!
Не дождавшись ответа, испанцы, перечеркивая собственное предложение, еще раз выпалили из пушек, пробив в бревенчатой стене форта брешь. Одна из разлетевшихся щепок поранила Доминику лоб. Кровь заливала ему глаза, мешая видеть.
«В аду невозможно выжить…» Кто это сказал? Впрочем, не важно. Сейчас это были его собственные мысли. Две небольшие пушки не оставляли им ни малейшей надежды.
– Оставайтесь и прикрывайте меня. Я выхожу. – Если испанцы хотят крови, то он ее прольет. Он выйдет с заряженным ружьем и выстрелит в ту сторону, откуда раздавался голос, коварно предлагавший сдаваться. А дальше будь что будет!
– Куда это вы, черт побери? – возмущенно окликнул его Трюдо.
– Прочь с дороги! Прекратить стрельбу. Дайте выбраться.
– Собрались помахать перед этими мерзавцами белым флагом?
– А вы собираетесь засесть здесь и позволить разнести себя на клочки? Сцапав меня, они, возможно, отпустят остальных, ограничившись выговором.
– Решили пожертвовать собой? Вы только посмотрите на него! Весь в крови! Нет уж, теперь главным буду я. Вы меня поняли, капитан? Я обещал малышке…
– Уйди с дороги, Трюдо!
Он не заметил взметнувшейся рукоятки пистолета. Обрушившись ему на затылок, она повергла его наземь. Прежде чем лишиться чувств, он успел услышать откуда-то издалека голос Трюдо:
– Если кто-то здесь будет геройствовать, то только я, слышите?
Он потерял сознание под оружейный залп.
Дон Педро торжествовал. Получив шифровку от своего старого друга генерала Джеймса Уилкинсона, он жил ожиданием триумфа и мести. И вот свершилось! Ему не было дела до того, что дюжине американцев-флибустьеров все же удалось улизнуть вместе с украденными лошадьми. Ведь все остальные попали ему в руки! Главное, среди них был вожак, его старый недруг.
– Ты мертв, по крайней мере для твоей страны! Полуразложившуюся голову с глазами, выклеванными хищными птицами, будет нелегко опознать. Твоя невеста будет тебя оплакивать и облачится в траур, американос на той стороне реки станут потрясать кулаками и грозить отомстить, но, как всегда, ничего не предпримут, потому что ты был нарушителем границы, а значит, закона. Тебя больше нет – во всяком случае, для них. Понятно тебе? Для них. Что касается тебя самого, то тут надо запастись временем. В конце концов ты подохнешь, казненный публично для острастки людишек. Но сначала тебе придется помучиться… Ты признаешься во всех своих преступлениях и поставишь свою подпись.
Голова раскалывалась от боли, в висках стучали молоты, плечо так дергало, что свет померк в его глазах…
– Понял? Понял? – раздавалось со всех сторон. Когда это стало совершенно невыносимо, он открыл глаза и осознал происшедшее раньше и происходящее теперь.
– Я постарался оставить тебя в живых. Не торопись умирать. Твоя смерть будет не такой легкой, как тебе хотелось бы. Вместо тебя погиб другой человек, твой сообщник.
Другой? Трюдо?.. Безумец! Доминик хотел пошевелиться, но не смог.
– Знаешь ли ты, что инквизиция добралась и сюда? Святые отцы горели желанием обращать в истинную веру и допрашивать… К их разочарованию, жертвами становились в основном индейцы, дикари, не боявшиеся пыток и отказывавшиеся каяться. А как отнесешься к этому ты?
Он не знал, где находится. Возможно, это был военный гарнизон, возможно, миссия, сохранившая зловещие инструменты испанской инквизиции. Он был привязан к колесу. Его ноги были прикованы к полу, руки задраны над головой.
– Поверните еще! – приказал Педро Ортега. Колесо со скрипом пришло в движение. Доминику казалось, что его разрывают на части, растягивая сильнее, чем он мог вынести. Он старался не кричать от боли, но стонов сдержать не мог. Все тело горело, из разрывающихся сосудов брызгала кровь.
– Исчерпывающие признания. Собственноручные, с твоей подписью! Они, конечно, повлекут смертный приговор, но разве это не лучше, чем пытка?
– Нет!
Он не ожидал, что в легких осталось так много воздуха.
– Я предвидел твой ответ, – тихо молвил Педро Ортега.
Скосив глаза, Доминик увидел нож с длинным лезвием, раскалившийся докрасна на углях жаровни. Взяв нож рукой в перчатке, Ортега стал прикладывать лезвие к телу Доминика в разных местах. Иногда он возвращал его на угли, чтобы подогреть. В конце концов настал черед раны на плече: Ортега с гнусной ухмылкой пообещал вылечить ее прижиганием…
Все это продолжалось около четверти часа. В конце концов Доминик, проклиная себя за малодушие, изъявил желание сознаться в чем угодно. Про себя он оправдывал свою уступку тем, что привык выживать, а не становиться мучеником. Какая разница, если его так или иначе ждет смерть? У него создалось, впрочем, впечатление, что Педро разочарован и не желает слушать многое из того, что мог рассказать Доминик.
– Лжешь, негодяй! Инес не стала бы… Ты сам ее украл! А потом продал команчам. Об этом и напиши. Изложи в точности, как ты с ней поступил.
Доминик подчинился и этому требованию. Теперь этот самооговор не имел ни малейшего значения: Мариса уже находилась у дяди в полной безопасности. К тому же он пытался оторвать свое сознание от бренного тела, как уже поступал в прошлом.
Трюдо принял смерть вместо него… Проклятие! Какой легкий выход! Ведь он умер быстро и легко, тогда как остальные…
Остальные еще были живы. Зверски избитым, окровавленным, им еще только предстояло принять смерть. Побег!.. Скрежеща зубами от нечеловеческой боли, пронзавшей его при любом движении, Доминик сосредоточился на одной этой мысли.
Все они валялись, скованные по рукам и ногам, на каменном полу промозглого подвала. Услышав тихий хриплый шепот, Доминик повернул голову, морщась от боли.
– Капитан? Вот мерзавцы! Как думаете, у нас еще есть надежда?
Оливер Стюарт был самым молодым в отряде – высокий и ясноглазый парень, всегда ходивший враскачку, подражая старшим. Ему было не больше восемнадцати лет, и голос его дрожал.
– Почему бы им просто не расстрелять нас? Я бы предпочел это, чем…
– Повешение так же смертельно, как и расстрел, – отозвался Доминик с преувеличенным бездушием. – Но пока ты жив, надежда на избавление не должна умирать. Нам предстоит долгий переход в Сальтильо. По пути они могут ослабить наблюдение. Если тебе представится возможность, не упускай ее.
«Но куда бежать?» – мысленно спросил он себя.
По прошествии нескольких дней он окончательно перестал думать, заботясь только о том, чтобы переставлять ноги.
– Пошевеливайтесь, американос! Скоро вам будет знаком каждый дюйм нашей страны. Ведь вы за этим сюда и пожаловали. Марш!
Они подчинялись, не видя другого выхода. Тех, кто уже не мог идти, волочили за фургоном. Каждое утро с их ног снимали кандалы, каждый вечер возвращали их на место. Ручные кандалы с короткой цепью, соединявшей их друг с другом, не снимались никогда. В качестве зловещего символа испанцы, способные на черный юмор, надели каждому на шею веревочную петлю.
Их кормили толченой кукурузой, иногда – бобами, к которым, скорее для издевки, добавляли кусочки жесткого сухого мяса. Воды давали в обрез. Перегоняемые как скотина, они воспринимали любую лужу или ручей как четвероногие: окунались в воду с головой и сидели так, пока гогочущая охрана не гнала их дальше.
В каждой деревеньке по пути их выставляли на рыночной площади, как неведомых диких зверей. Люди собирались толпами, чтобы на них поглазеть. Женщины были обычно добрее мужчин: в их глазах читалось сострадание, некоторые проскальзывали мимо солдат, чтобы предложить несчастным американос, обреченным на смерть, воды или свежих фруктов.
– Ну как, нравится тебе путешествие по Эль-Камино-Реаль?
Сидевший в седле Педро Ортега сотрясался от хохота. Трудно было догадаться, что когда-то, прежде чем их развели женщина и политика, они были друзьями.
– Не слишком. Но ты, кажется, стремился не к этому?
Темные глаза Педро встретились с пылающим взглядом Доминика Челленджера, не сломленного болью и усталостью. Он принудил его подписать показания, однако этот заносчивый мерзавец по-прежнему задирал нос. Этот человек в свое время отказывался разделить ложе с самой королевой Испании и пошел на попятную только потому, что иначе было уже невозможно; он отнесся к ней как к презренной шлюхе, виснувшей у него на шее… А Мариса? Что было между ними? Что стало с ней?
– Да, я стремился причинить тебе как можно больше страданий, прежде чем тебя вздернут. Но и смерть на виселице будет медленной и мучительной, помяни мое слово! Пора преподать таким, как ты, урок! Проклятые шпионы, флибустьеры! Но прежде тебе еще предстоит пожалеть, что ты не умер раньше.
Доминик не переставал сожалеть об этом, когда его ласкали раскаленным острием ножа, заставляя вдыхать аромат собственной поджариваемой плоти. Потом он стал свидетелем повешения юного Оливера Стюарта, оступившегося и сломавшего ногу: тот не мог больше идти… Впрочем, в Ирландии Доминик видел и кое-что похуже. В камере английской тюрьмы и на кораблях его величества он научился считать минуты жизни и выживать вопреки всему.
Щадя легкие, Доминик промолчал. У него кровоточили ноги, но он упорно ковылял по пыльной дороге. Когда у человека затухает рассудок, когда над ним берет верх желание выжить какой угодно ценой, иди, ползи – таков был приказ, посылаемый измученным мозгом. Насмешки Педро Ортеги, время от времени возвращавшие его к действительности, уже не могли на него повлиять.
– Сеньор полковник! Депеша из Сан-Антонио!
Движение приостановилось. Педро насупленно ознакомился с врученным ему посланием и громко чертыхнулся.
– Maldicion! Губернатор изволил очнуться! Мы должны вернуть пленников в Сан-Антонио для суда, чтобы только потом отправиться в Сальтильо.
Они уже почти достигли Рио-Гранде и теперь были вынуждены повернуть назад. Дорога в Сан-Антонио тоже была как река – река пыли и песка, взбиваемого копытами коней и отбрасываемого рассохшимися колесами фургонов.
Самый могучий гарнизонный город-миссия, Сан-Антонио, уже успел состариться: его дома из саманного кирпича выгорели на солнце и едва выдерживали вечно дующие ветры.
Женщины припали к решеткам на окнах и высыпали на балконы, чтобы полюбоваться на пленных американос, которым вскоре предстояло опуститься на колени и молча выслушать смертный приговор. Предзакатное солнце окрасило все в цвет крови: и небо на западе, и дома, и саму пыльную улицу.
– Если мы не увидим их сегодня, то рассмотрим завтра, на площади…
Мариса жила в монастыре, зная, что монахини молятся за нее и уповают на ее преображение. Если бы они только знали!.. Солдаты не заблуждались на ее счет, но только шептались между собой. На самом деле она была не только женщиной капитана Игеры: в последнее время она также иногда исполняла роль любовницы самого губернатора Элгизабаля. Капитан был молодым сильным мужчиной, зато губернатор – стариком, обремененным пожилой, вечно на все жалующейся женой. Но кто вправе его осуждать? Хоть и старый, но мужчина!
Мариса нежилась в теплой ванне, скрутив волосы на макушке в тяжелый узел. Сейчас ее не интересовало ничего, кроме удобства. Она отказалась пялить глаза на несчастных пленников. Кого-то из них она могла бы узнать, кто-то мог бы узнать ее… Проще было размышлять о Педро Ортеге – полковнике Ортеге, встреча с которым состоится вечером в доме губернатора. Его не предупредят о готовящемся сюрпризе – в этом она могла доверять своим любовникам. Она тоже притворится, что знать ничего не знает. Фернандо наверняка рассердится, губернатор, старый, умудренный опытом человек, просто пожмет плечами. Она станет флиртовать с Педро, заигрывать с ним. А потом… При ней всегда был маленький кинжал с костяной рукояткой. Пылающий страстью негодяй потянется к ней для поцелуя, а получит удар в грудь. После этого она перережет себе вены.
Убийство! Вот о чем взывала ее южная кровь. Она была согласна стать испанкой, цыганкой, арабкой, даже африканской колдуньей, только бы совершить убийство! Если бы она была жрицей ацтеков, то хладнокровно наблюдала бы, как из него живьем вырывают сердце, а потом мстительно захохотала бы.
Она поднялась во весь рост и стала вытираться – безупречная золотая статуэтка, изваянная руками язычника. Ей не нужно было смотреться в зеркало, да монахини и не позволили бы ей его иметь. Она успела насмотреться на отражение своего обнаженного тела в глазах бесчисленных мужчин.
«Ты похожа на Диану, богиню-охотницу», – шептал ей Наполеон. Для Камила она была женщиной-мальчиком. Только Доминик, ненавистный и любимый, видел в ней ту, кем она была на самом деле: цыганкой ли, юнгой ли, она всегда оставалась для него женщиной. Для Фернандо она была сном, в реальность которого он страшился верить, даже сжимая ее в объятиях, для губернатора – напоминанием о бурной молодости, призрачной мечтой. Зато для Педро Ортеги, бывшего своего жениха, она станет смертью.
– Куда вы? Уже поздно! Уж не на улицу ли? – окликнула ее сестра Вера, не надеясь вразумить.
На Марисе было белое муслиновое платье с высокой талией и неприлично низким вырезом; она высоко заколола волосы, устроив на голове подобие короны с ниспадающими на лицо и на лоб соблазнительными локонами.
– Я приглашена на ужин к губернатору. Отказаться было бы невежливо.
– Но что это за платье, дитя мое? Что за вид?
– Хорошо, я накину шаль. Так приличнее?
– Как бы мне хотелось, чтобы приехал монсеньор! – Сестра Вера беспомощно заломила руки. Будь Мариса крестьянкой индейского происхождения, она приказала бы выпороть ее ради спасения души. Однако несчастная была благородной испанской дамой, к тому же племянницей архиепископа. Тут оставалось только возносить молитвы.
Глава 57
Педро Ортега хмурился, развалившись в кресле с бокалом в руке. Внезапно он вытянулся в струнку, как шомпол от ружья.
Святая Дева! Не может быть! Но то была не ошибка и не видение. Сам губернатор произнес в старомодной манере:
– Донья Мария Антония Каталина де Кастельянос-и-Гиллардо. Хотя мы, – внезапно смягчился он, – называем ее просто доньей Марисой.
Педро невольно приподнялся, подражая всем прочим мужчинам. Несмотря на простоту своего платья и манер, она держалась как принцесса.
Он заметил, что она холодно наклонила голову, приветствуя его, однако уселась рядом с придурковатым капитаном Игерой, которому адресовала уже не поклон, а улыбку. Каким образом она здесь оказалась?
Ужин протекал чопорно, словно они находились в Испании. Педро не сиделось на месте. Как, почему?..
К счастью, тонкогубая дама, его соседка, приходившаяся родственницей губернатору, взяла на себя труд его просветить.
– Вы знакомы с этой молодой дамой?
– Немного, – пробормотал он, с трудом отрывая от Марисы взгляд.
– В таком случае вас можно назвать счастливчиком – или заговоренным. Появившись здесь, она подняла вверх дном весь город. Поверите ли, ее выкупили у диких индейцев, команчей! Но по ее виду этого никак не скажешь. – Дама фыркнула. – Бедняга Игера сам не свой с тех пор, как она околдовала его своими чарами. А взять моего шурина, женатого человека! Но я, конечно, никого не хочу задеть.
Она не скрывала острого любопытства, и Педро изо всех сил старался казаться беспечным.
– Я был знаком с сеньоритой несколько месяцев назад. Но я не представлял себе…
– Не представляли? Не думаю, чтобы… Жизнь с этими индейцами кого угодно закалит. О, если бы сюда пожаловал монсеньор! Конечно, я никого не собираюсь осуждать, но…
Он все превосходно понял, к чему его соседка и стремилась. Но несмотря на весь излитый ею яд, он не мог отвести от Марисы глаз.
Мариса!.. Она флиртовала с простоватым капитаном Игерой, то и дело переглядываясь с губернатором, когда его изможденная старуха жена смотрела в другую строну. Вот сучка! Подстилка для любого, стоит только изъявить желание! Два-три раза она бросала на полковника взгляд своих золотистых глаз и тут же отворачивалась.
Это было преднамеренной игрой. Он обнаружил, что с ним играют, после того как со стола убрали последнее блюдо бесконечной трапезы и все встали.
Было ясно, что она до сих пор не научилась поступать согласно обычаям.
– Мне тоже удалиться вместе с дамами? Ведь это Педро, с которым я не виделась уже не один месяц, с тех самых пор, как его кузина, моя мачеха, украла у меня отцовскую плантацию в Луизиане.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66