Они, конечно, с радостью согласились, к вящему удовольствию как Кэтрин, так и ее дяди, Гилфорда Лэвенхэма, герцога Вентворта, заменившего ей и отца, и мать. Опекун Кэтрин был рад, что Эдмунд и Амелия живут с ней. После того как умерла мать Кэтрин, присутствие в доме Амелии, с которой у Кэтрин возникла крепкая дружба, дядя считал весьма благотворным для воспитания племянницы. Девушка нуждается в наставнице.Только Эдмунду это не нравилось. Его тяготила деревенская скука, он тосковал по городской жизни. Проскучав несколько месяцев, Эдмунд все же уговорил всех переехать в лондонский дом Кэтрин.Дядя Кэтрин и этому был рад.— Время выдавать тебя замуж, Кэтрин, — объявил он. — Кто-то должен принять на себя заботу о твоем состоянии. Твой отец сделал тебя наследницей, и он рассчитывал на то, что ты выйдешь замуж и родишь ему внука.Кэтрин вспыхнула. Ей были неприятны столь недвусмысленные заявления, однако она понимала, что дядя прав.— Я последую вашему совету, дядя, — сказала она, стыдливо потупившись, надеясь, что в своем выборе дядя учтет ее личные пожелания.— Конечно, моя девочка.— Мы с Амелией постараемся помочь тебе выбрать подходящую партию, — добавил Эдмунд.Скоро наступит тот день, когда всем его честолюбивым мечтам придет конец. Еще немного, и надежда получить наследство и титул умрет навсегда.И Эдмунд решил действовать. Пока еще не поздно.
Итак, первый лондонский сезон Кэтрин Баррингтон закончился. О ней говорили как о «настоящей душечке». Успех был невероятный. А сама королева бала начала уставать от бесконечного праздника. Балы, приемы, маскарады ужасно ей надоели. С каждым днем она все больше скучала по спокойной жизни дома, в поместье.Она получала предложения от мужчин из лучших английских семейств. И все же ни один из претендентов не тронул ее сердца, никого она не могла представить своим мужем. Кэтрин долго уговаривала дядю позволить ей вернуться в Арундейл с Эдмундом и Амелией, Наконец Гил согласился, но с условием, что она весной вернется в Лондон. И тогда уж точно выйдет замуж.Сейчас, сидя на громадной кровати с четырьмя стойками и прозрачным пологом — украшением спальни ее лондонского дома, Кэтрин думала о будущем. Выйти замуж, всегда жить в Лондоне… Какая скука. Эдмунд, конечно же, любит светские развлечения. Но как все это надоело ей — каждый день одни и те же безвкусные комплименты, дежурные улыбки, разговоры ни о чем, а выбор супруга все больше сводился к бесконечным отказам. С каждым днем таяла надежда на то, что среди претендентов на ее руку и сердце отыщется тот, с кем бы хотелось прожить бок о бок до старости.«Так, может быть, влюбиться?» — думала Кэтрин, глядя прямо перед собой невидящим взглядом. Ей с трудом верилось, что такое может произойти с ней. То, что ее мать и отец любили друг друга, совсем не значит, что такое счастье уготовано ей. Супружество… Это значит стать самостоятельной, стать взрослой… Это значит родить наследника… А любовь? Любовь потом… Кэтрин вздохнула. Самое главное — наследник. И придется выходить замуж. Амелия и Эдмунд и так уже проявили достаточно терпения, предоставляя ей возможность выбирать самой. Кто виноват в том, что она так разборчива! Придется оставить мечты о любви.В спальне было прохладно. Кэтрин зябко куталась в одеяло. Если в сердце не хватает жара, разве может помочь согреться даже теплая ночная рубашка? Звать горничную, чтобы та принесла еще одно одеяло, Кэтрин не хотелось.Часы мирно тикали, усталость постепенно брала свое. Девушка закрыла глаза. Постепенно дыхание ее стало ровнее, и по мере того, как она засыпала, печали отступили.Тихо скрипнула дверь. «Сквозняк, наверное», — подумала Кэтрин и провалилась в сон.Кэтрин проснулась, когда чья-то мясистая ладонь зажала ей рот и грубые сильные руки, подхватив ее под мышки, поволокли куда-то.Господи, что происходит?!— Эдмунд! — попыталась крикнуть Кэтрин, но у нее ничего не получилось. — Помогите!От страха сердце готово было выскочить из груди. Кэтрин вырывалась изо всех сил, лягалась, царапалась. Она не дастся ему живой.— Тихо! — прошептал ей в ухо мужской голос. Ночной гость, человек ли, порождение ли дьявола, несомненно, был могуч и раза в два крупнее своей жертвы. Кэтрин не сдавалась, но ее усилия были бесполезны. Наконец похитителю надоело с ней возиться. Впервые в жизни Кэтрин ударили по лицу. Челюсть ее заныла, комната начала вращаться, очертания предметов расплылись и подернулись дымкой. Потом навалилась чернота. Глава 2 Непредсказуемые, противоречивые, непонятные люди, они идут сквозь жизнь, послушные зову, непостижимому для других. Кэтрин Эсти Франция, пригород Систерона 20 апреля 1806 года Кэтрин поплотнее закуталась в рваную шерстяную шаль, стараясь укрыться от пронизывающего ветра. В белой крестьянской рубахе с глубоким вырезом да драной юбке Кэтрин дрожала от холода. Шерстяная шаль помогала мало. Медные пряди волос били по щекам; повозку нещадно трясло, и девушка то и дело валилась на бок, ударяясь плечом о плечо мужчины, сидящего рядом с ней.— Скоро потеплеет, — ободряюще сказал Вацлав. — Ветер меняется.Кэтрин покосилась на небо, затянутое серыми тучами.— С чего ты взял? — раздраженно спросила она.Кэтрин устала терпеть холод и сырость, но еще больше — противного, грязного, грубого Вацлава.Ее спутник, плотный, склонный к полноте мужчина, пожал плечами.— Я говорю, что потеплеет, значит, потеплеет. Я это чувствую. Мы умеем определять такие вещи.Кэтрин хотелось съязвить, спросить: «А лупу с неба вы доставать не умеете?» — но она промолчала. Этот толстобрюхий Вацлав и ударить может. Тем более за последние восемь недель она поняла, что цыгане знают нечто такое, что для всех остальных — тайна за семью печатями. Странный народ, эти цыгане.Кэтрин расправила на коленях красную юбку, попыталась натянуть ее на озябшие голые ноги. Она мечтала о настоящих туфлях. Но увы, приходилось носить сандалии на тонкой кожаной подошве. Ладно, хоть не босиком.— Мы скоро приедем в табор, — сообщил ей Вацлав, почесывая волосатую грудь через глубокий вырез голубой шелковой рубахи. Поверх рубахи был надет изъеденный молью жилет, подобранный на дороге.— Мы уже близко?У Кэтрин сильнее забилось сердце. Следовало кое над чем подумать, приготовиться. Быть может, именно сейчас представится случай бежать.— Они должны стоять где-то возле реки. Большего от него не добиться. Цыгане никогда не задумываются о том, в каком точно месте находятся, который сейчас час. Они не всегда даже знают, какой наступил месяц, а уж о числах и говорить нечего. Они живут одним днем.Кэтрин много узнала о них за восемь недель с того момента, как ее выкрали из лондонского дома.Кэтрин откинулась на жестком деревянном сиденье вардо — ярко раскрашенного, похожего на бочонок дома на колесах, в котором жил Вацлав. Он так гордился своим домом, что едва не сиял, глядя на это подобие жилья. И он еще считается богачом! Потому, видите ли, что больше не живет в шатре. Ну да, конечно, на самом деле эта старая недоделанная телега не телега вовсе, а дворец!Вацлав рассказывал, что все большее число людей из их племени перебирается в вагончики — строят их сами или покупают. Зимой в них теплее, да и от дождя укрытие понадежнее, чем палатка из козьей шерсти. Он как-то сказал, что Кэтрин должна быть ему благодарна. И за что? За то, что когда они поженятся, в вардо хватит места для них двоих. Спасибо! Обрадовал!У Кэтрин все внутри сжималось при мысли о том, что ее ждет. Рано или поздно он узнает правду. Сколько времени у нее осталось? Она не собиралась выходить за него замуж. Ни сейчас, ни потом. Да, она пообещала выйти за него, но это была всего лишь маленькая хитрость. С врагом надо бороться его методами. И кое-чему Кэтрин уже научилась.Кэтрин вспоминала побои, бесконечные дороги, по которым ей пришлось пройти босиком. Вспоминала, как кровоточили ноги, израненные острыми камнями. Она думала о жестокости женщин, обращавшихся с ней как с последней шлюхой, хуже, чем со служанкой, почти как с рабыней.Много раз она ловила себя на том, что почти не помнит ту прежнюю жизнь, жизнь юной леди, не может четко вспомнить лица людей, которые окружали ее раньше, были ее семьей, ее друзьями. Все они принадлежали другому миру.Живи настоящим. Не думай о прошлом. Что было, то было.И снова Кэтрин глотала слезы. Никогда, никто не увидит, как она плачет. Пора безутешных рыданий прошла. Она быстро поняла, что самое страшное, что они могут с ней сделать, — это побить или оставить голодной. А теперь на нее вообще перестали обращать внимание.Она должна выжить, только об этом она молила судьбу, уезжая с табором вес дальше и дальше от дома, от семьи, от тех, кого так любила. Она должна выстоять, преодолеть все, что еще предстоит, и вернуться в Англию. Она должна выяснить, кто продал ее цыганам. И тогда негодяй заплатит за все ее страдания.
— Домини! Оставь лошадей, давай поужинаем. Уже поздно.Мать стояла на берегу реки. Ее костлявые, огрубевшие от тяжелой работы руки устало лежали поверх яркой желтой юбки, слишком большой и пышной для худенького маленького тела. «Она сильно сдала за последний год», — подумал он. Сколько еще зим сможет пережить его хрупкая постаревшая мать? При этой мысли что-то болезненно сжалось в груди.Он будет тосковать, когда ее не станет. Он будет тосковать и по этой жизни.Доминик привязал серую кобылу к дереву и пошел к матери.Ночи еще стояли сырые и прохладные, но днем уже пригревало солнышко. Сквозь серые тучи проглядывали звезды, предвестники теплых дней. Ну что ж, и на этом спасибо. По крайней мере, матери его станет полегче, перестанут болеть ноги, и она немного повеселеет.— Ты сегодня пойдешь к Яне? — спросила она. Мать и сын вместе пошли к повозкам.— С каких это пор тебе стало интересно, с кем я провожу ночи? — не скрывая удивления спросил Доминик.Настанет ли время, когда он в глазах матери из мальчика, держащегося за материнскую юбку, превратится в мужчину?— Яна расставляет на тебя сети. Она тебе не пара.Доминик добродушно рассмеялся.— Вечно ты стараешься уберечь меня от чего-то. Тебе не о чем беспокоиться, мать. Женщины греют мою постель, и только. Я не строю планов на роммерин.— Это ты сейчас так говоришь, но она хочет замуж, и она совсем не глупа, я скажу тебе. Спроси у Антала, ее первого мужа.Доминик поджал губы.— Я не встретил еще ни одной девки, которая могла бы меня перехитрить. Да и знает Яна, что я с ней не на век, что я скоро уйду из табора.Мать как-то сразу осунулась, постарела, глаза погрустнели.— Я буду скучать по тебе, мой сын. Но, как говорится, все к лучшему.Она повторяла эти слова с тех пор, как ему исполнилось тринадцать лет. С тех пор, как за ним пришел отец. Тогда она сказала, что кровь маркиза-англичанина оказалась сильнее, чем кровь цыганки-матери, что кровь отца взывает к нему, и он должен повиноваться.Когда-то он ненавидел ее за эти слова.А сейчас, пятнадцать лет спустя, Доминик понял, что мать была права.Он подошел к костру. Оранжевые языки пламени разрывали ночь. Доминик постоял у огня, погрелся, затем присел на низенькую деревянную скамейку, которую сам смастерил из поваленного дерева несколько лет назад. Он протянул озябшие пальцы к огню.В Грэвенвольде, поместье отца в графстве Бакингемшир, недалеко от Лондона, ему не приходилось ни мерзнуть, ни ложиться спать голодным, пи прятаться от ветра и дождя. И в то же время здесь, в цыганском таборе, раскинувшемся на берегу Дюранса в промозглом Провансе у подножия каменных стен Систерона, Доминик чувствовал себя удивительно хорошо, как никогда в Англии.
Кэтрин заметила вдалеке огни. Костры в темноте были похожи на уголья, светящиеся среди золы. Где-то грустно пела скрипка. Печальную мелодию уносило ветром. Цыгане. Пиндары — продавцы лошадей. Вацлав рассказал ей о своих людях, когда выкупил ее у другого цыганского табора.— Я тебя купил, — заявил он в первую же ночь. — Теперь ты моя.Одетый в мешковатые коричневые штаны и рваную льняную рубаху, он провел похожим на сосиску пальцем по щеке девушки, и Кэтрин вздрогнула от отвращения.— Ты полна страсти и огня, — сказал он, нежно дотрагиваясь до ее волос, — как Митра, покровительница огня и воды. Ты желанна мне сильней, чем другие, и я возьму тебя к себе в постель.Кэтрин отступила.— Не пойду, — дерзко ответила она, хотя понимала, что ей это вряд ли поможет.Когда Вацлав подошел к ней, Кэтрин решила бороться до последнего. Она царапалась и кусалась, лягалась и вопила, как только его не обзывала. Если бы кто-то всего несколько недель назад сказал ей, что она способна произнести такое, Кэтрин ни за что не поверила бы. Вацлав дал ей пощечину, пригрозил побить, но Кэтрин не сдавалась.— Я не лягу с тобой. Лучше иди к шлюхам! Я буду спать только с мужем.Вацлав окинул взглядом се аппетитную фигуру со всеми женственными округлостями, весьма четко прорисовывающимися пол тонкой блузой и простой юбкой.— Если ты хочешь мужа, я женюсь на тебе.— Ты женишься на гаджио?Кэтрин знала, что такой брак был немыслим среди цыган. Самое важное для них — чистота крови. Их мир был закрыт для посторонних.Кэтрин заметила неуверенность Вацлава, но вскоре он справился с собой. В глазах его была решимость.— Я сделаю это, если ты пойдешь ко мне в постель по доброй воле.Кэтрин лихорадочно соображала. Может быть, если она согласится, удастся выиграть еще немного времени:— А как же твои родители, твоя семья? Ты, конечно же, хочешь, чтобы они присутствовали на свадьбе?— Мы как раз сейчас туда и отправимся. Недели две пути, может, три. Свадьба будет в Систероне.Систерон. На юго-востоке Франции. Достаточно далеко от Константинополя и турецкого паши. Кажется, она все-таки не станет белой рабыней. Хоть в чем-то ей повезло. Они продвигались к морю. Ближе к Англии, ближе к дому.— Ну что же, я принимаю твое предложение. Как только мы станем мужем и женой, я сделаю так, как ты хочешь, но пока дай слово, что не тронешь меня.Вацлав угрюмо кивнул, и надо отдать ему должное — до сих пор он держал слово. Ну, уж она-то свое держать не собирается.— Пиндары, — объявил Вацлав, возвращая Кэтрин в настоящее. — Мы на месте.— Вижу, — прошептала Кэтрин. Господи, что же теперь делать?Признаться, что обманула его? Пока он не сообщил о предстоящей женитьбе семье. Если она скажет об этом позже, когда вокруг будут члены его племени, его семьи, тогда ей точно несдобровать. А если сейчас?У Кэтрин душа уходила в пятки. Что он с ней сделает, когда узнает, что она его дурачила? Вне сомнений он возьмет ее силой. Кэтрин почти чувствовала на своей груди его потные ладони, представляла, как он наваливается на нее, жирный, волосатый, противный.Если бы только можно было сбежать! Но как?! Она здесь словно скотина — Вацлав на ночь привязывал ее к вагончику, да и днем не спускал глаз.Повозка катилась к табору. Деревянные колеса разбрызгивали дорожную грязь. Навстречу Вацлаву кинулись оборванные босоногие ребятишки и лающие собаки. Удивительно, цыганские дети совершенно не замечали, что земля сырая и холодная, и чувствовали себя совершенно счастливыми. Перед каждой повозкой горел костер, и беловатые дымки уходили в небо.— Мы остановимся под деревьями, отдельно от остальных, — сообщил Вацлав, взглянув на Кэтрин так, как, должно быть, смотрит голодный волк на ягненка. — Потом я разыщу своих и сообщу им о свадьбе. — Кэтрин бросила взгляд на его крепкие руки и плечи, вспомнила, какой тяжелой показалась его рука в тот раз, когда она разозлила его, и невольно поежилась. Теперь надо готовиться к худшему.
Доминик растянулся на мягкой пуховой перине в своем вагончике. У него и у его матери были самые лучшие вардо из тех, что можно было купить. Фактически каждый из его племени так или иначе пользовался его деньгами. Конечно же, Доминику приходилось помогать им тактично, с известной тонкостью. Едва ли соплеменники стали бы принимать его благодеяния открыто и, предложи он им деньги напрямую, сочли бы его поведение оскорбительным. Поэтому Доминик действовал по-другому. Время от времени кто-то «находил» что-нибудь ценное и объявлял вещь своей.Доминик любил свой гордый, независимый народ. Для того чтобы быть счастливыми, им не нужны богатства. У них была свобода — главное их сокровище.Доминик услышал какой-то непонятный звук и насторожился. Звук был слабым, похожим на шепот ветерка. Потом стал громче. Доминик готов был поклясться, что слышал женский крик.Доминик вскочил, схватил свою белую рубаху из домотканого холста, заправил бриджи в сапоги. Распахнув дверь вагончика, он опустил лестницу и, спустившись на землю, пошел между повозками. Мать, склонясь над костром, помешивала в котле густую мясную похлебку.Аромат коснулся ноздрей, и Доминик почувствовал, что голоден.— Ужин почти готов, — сказала Перса. Обычно они ели до наступления темноты, но сегодня мать задержалась у постели больного ребенка, а Доминик допоздна занимался лошадьми.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35