— Отлично! Я беру, — сказал колбасник.
И он вновь сделал несколько шагов по направлению к двери.
— Подождите, подождите, черт возьми! — воскликнул г-н Пелюш.
— Да, подожди, — сказал папаша Мартино. — Сударь еще не знает всего, на что способен Фигаро. Вы ведь не видели, не правда ли, как я бросал мой платок в капустную грядку?
— Нет, не видел.
— Фигаро тоже.
— Возможно.
— Ну что ж! Зато сейчас вы кое-что увидите.
И, повернувшись к собаке, папаша Мартино с сокрушенным видом произнес:
— Фигаро, мой бедный Фигаро, я потерял…
Фигаро взглянул на хозяина, казалось, понял причину его отчаяния и, уткнув нос в землю, побежал прочь, идя по следу или, точнее, возвращаясь обратно по своим собственным следам.
— Куда он направляется? — спросил г-н Пелюш.
— Он отправился на поиски моего платка.
— И он вам его принесет?
— Еще спрашиваете! Он скорее утонет в пруду, чем вернется ко мне без платка.
— А если он это сделает… — сказал г-н Пелюш.
— Смотрите, смотрите, видите, как он рыщет? Вон он в моркови… теперь среди лука… и вот, наконец, в капусте… Смотрите же, смотрите… он его схватил… Иди сюда, мой Фигаро!.. Иди!..
Фигаро с видом победителя принес платок.
— Очень удобно иметь такую собаку, — заметил Баке. — Вы теряете кошелек, замечаете это лишь час спустя, говорите ей: «Фигаро, я потерял!», и она вам его приносит. Вот почему мне так хочется обладать вашей собакой, и она будет моей, кум, даже если мне придется заплатить за нее больше, чем предложит этот господин…
— Хорошо, господин Мартино, — перебил его г-н Пелюш, чувствуя, что собака ускользает от него. — Предлагаю вам пойти на взаимные уступки: я дам вам ваши сто франков, но вы не потребуете с нас плату ни за завтрак, ни за экипаж, который доставит меня и мою дочь в Вути.
— О! Раз так, сударь, — ответил хозяин «Золотого креста», — я столь счастлив, принимая у себя друга господина Мадлена, что не стану затевать споры с вами из-за этого. Дело улажено, сударь.
— Отлично! — воскликнул Баке. — Вы можете гордиться, что у вас такая редкостная собака. Она вас удивила, не так ли?
— Признаюсь, да, — согласился г-н Пелюш.
— Что же, это еще не конец.
— Конец чему, сударь?
— Конец вашему удивлению. Я вам только и твержу об этом.
— Но… — проговорил г-н Пелюш, — пожелает ли ваша собака следовать за мной?
— За таким охотником, как вы!? — воскликнул папаша Мартино. — Еще бы! Впрочем, ведь это Бастьен отвезет вас в Вути, а он знает Бастьена… Не правда ли, Фигаро, ты знаешь Бастьена?
Фигаро в ответ радостно подпрыгнул и залаял.
— Ах, сударь, — вздохнув, обратился колбасник к хозяину «Королевы цветов», — вы можете гордиться такой собакой, которая разве что не говорит.
— Да, — ответил г-н Пелюш, непринужденно закидывая ружье на плечо и вновь становясь во главе процессии. — Мне кажется, что теперь я стал настоящим охотником.
Оба кума держались позади.
— Ну-ну! — заметил кум Баке куму Мартино, подмигивая и подталкивая его локтем. — Клянусь честью, парижан, оказывается, все еще не так трудно одурачить, как я полагал!

XVII. ГЛАВА, В КОТОРОЙ ЧИТАТЕЛЬ, УЖЕ ЗНАКОМЫЙ С МАДЛЕНОМ, ЗНАКОМИТСЯ С ДОМОМ, ГДЕ ОН ЖИВЕТ

Господин Пелюш был вынужден дважды окликнуть Камиллу, так она была погружена в созерцание совершенно безлюдной дороги, на которой поэтому он напрасно искал хоть какой-нибудь предмет, способный привлечь ее внимание.
После того как зов прозвучал во второй раз, Камилла вздрогнула и поспешно прибежала к отцу, покрасневшая и смущенная, словно ее застали врасплох и уличили в каком-то недозволенном поступке.
Читатель помнит, что кофе оставался нетронутым, а поскольку его стоимость была включена в сделку, то это тем более укрепляло решимость г-на Пелюша выпить его весь до последней капли.
В это время Бастьен готовил шарабан.
Господин Пелюш торжествующим тоном известил Камиллу о своем только что сделанном приобретении, которое та одобрила от всего сердца. Оставался, правда, вопрос, как представить Фигаро г-же Пелюш и выкроить для него хоть какое-нибудь жизненное пространство в этих магазинчиках, задних комнатах лавочек и антресольных помещениях Парижа, где едва хватало места для людей. Но Камилла нашла выход: она заметила отцу, что, по всей видимости, ему придется охотиться лишь в гостях у Мадлена, и, оставив Фигаро на его попечении, он сможет пользоваться собакой всякий раз, когда возникнет такая потребность, и это избавит его от необходимости заботиться о ней в перерывах между охотами, которые он сочтет уместным делать.
Господин Пелюш принял эти рассуждения с восторгом, который усиливался при мысли, что благодаря этой сделке его расходы на Фигаро ограничатся лишь ценой покупки, ведь такой мот и расточитель, как Мадлен, не опустится до того, чтобы заставить друга оплатить кормежку его собаки.
И г-н Пелюш, не объясняя Камилле всех этих соображений, поцеловал ее за прекрасную мысль, которая у нее появилась.
После этого он отсчитал папаше Мартино сто франков, затем, отдав должное замечанию Огюста о том, что, пересекая лес Виллер-Котре, вполне можно встретить какую-нибудь дичь, он зарядил ружье и устроился вместе с Камиллой на сиденье, в то время как Бастьен скромно уселся на облучке, а кум Баке и кум Мартино подняли Фигаро и поместили его в пустое пространство позади сиденья.
Бастьен щелкнул хлыстом, и лошади тронулись мелкой рысью.
Через пятьдесят шагов Фигаро, вероятно посчитавший тряску слишком сильной, спрыгнул с шарабана и, видимо удерживаемый присутствием своего друга Бастьена, вместо того чтобы вернуться в Виллер-Котре, чего несколько мгновений опасался г-н Пелюш, побежал перед повозкой, рассекая воздух хвостом, которому, несмотря на предрассудки некоторых косных охотников, позволили принять ту великолепную форму, какой наградила его природа.
Так они достигли холма Данплё, холма с довольно крутыми склонами, именно в отношении своей отлогости не соответствовавшего требованиям ведомства мостов и дорог. В то время как г-н Пелюш рассказывал Камилле, делавшей вид, что слушает его, о поведении и приемах Фигаро и о беспримерной ловкости, с какой он сам «утер нос» кролику, Бастьен, пустив лошадей шагом, принялся насвистывать один из тех бесконечных мотивов, какие насвистывают возницы повозок, привыкшие делать длинные перегоны. И в эту минуту Фигаро, по виду которого нельзя было заподозрить, что он думает о чем-то плохом, скрылся в подлеске, необычайно густом в этом месте.
Бастьен прекратил насвистывать.
— Вам следует быть начеку, — сказал он г-ну Пелюшу.
— Почему? — спросил тот.
— Из-за Фигаро!
— Из-за Фигаро?
— Да, он вошел в лес, как будто что-то учуял там. И смотрите!
В тот же миг раздался торопливый лай, громкий шелест листвы и великолепная косуля взметнулась над канавой и в три прыжка пересекла дорогу, преследуемая по пятам Фигаро.
— Стреляйте, ну стреляйте же! — закричал Бастьен, браконьер от рождения, как все жители деревень, граничащих с лесом.
— Что? Стрелять?! — спросил г-н Пелюш, даже и не подумавший прицелиться. — Но в кого?
— В кого?! Вы спрашиваете — в кого? Тоже охотник! А косуля? Тысяча чертей! А! Отличный годовалый самец; черт возьми, если бы у меня было ваше ружье!
— Как?! — воскликнул г-н Пелюш. — Это проскочила косуля?
— А то как же! И к тому же Фигаро отлично ее гонит, он не отстает от нее ни на шаг. О, вы можете гордиться, что приобрели такую отличную собаку.
Вдруг раздался выстрел, за ним послышалось жалобное тявканье.
— Черт возьми! — сказал Бастьен. — Все-таки нам повезло, что вы не выстрелили.
— Как? — спросил г-н Пелюш, переставший что-либо понимать. — Почему это вдруг стало везением, если только что было несчастьем?
— Так, значит, вы не понимаете — спросил Бастьен, — что здесь был папаша Лажёнес?
— Кто такой этот папаша Лажёнес?
— Смотритель охотничьих угодий.
— А-а! И он нам что-нибудь сказал бы по этому поводу?
— Полагаю, непременно сказал бы. Он составил бы акт, и вы бы заплатили по меньшей мере сто экю.
— Черт! Сто экю. Ты слышишь, Камилла?
— Да, отец, — ответила Камилла, не услышавшая ни слова.
— И, — продолжал г-н Пелюш, — это он выстрелил в косулю?
— Не в косулю, а в вашу собаку.
— Как в мою собаку?! В Фигаро?!
— И смотрите-ка, смотрите, видите, как пес бежит обратно, поджав хвост. Отличная работа, мой мальчик, отличная работа! Тебя ведь предупреждали, и ты получил лишь то, что заслужил.
И в самом деле, Фигаро возвращался, летя со всех ног, хотя задняя часть его туловища была испещрена дробью, рассчитанной на кроликов. Пес одним прыжком вскочил с дороги в ту часть шарабана, в которой до этого он не пожелал остаться, и в буквальном смысле распластался там.
— Но, если я не ошибаюсь, моя собака вся в крови, — сказал г-н Пелюш. — Посмотри-ка, Камилла.
— О! Несчастное животное! — воскликнула девушка. Вслед за Фигаро на опушке леса показался смотритель охотничьих угодий.
Господин Пелюш, будучи капитаном национальной гвардии Парижа, полагал себя выше всяких законов, к тому же ему казалось — где-то он это вычитал, не знаю где, — будто ленточка ордена Почетного легиона дает право охотиться в любом месте, поэтому он уже собирался потребовать от смотрителя объяснений по поводу повреждений, какие тот нанес Фигаро, но тут Бастьен, носом чуявший грозивший им акт, дернул г-на Пелюша за рукав со словами:
— Ничего не говорите, и предоставьте все мне. Только спрячьте ваше ружье… Что, папаша Лажёнес, этот бродяга Фигаро не меняет своих привычек? — обратился он уже к смотрителю.
— Где он? Где он? — вскричал разъяренный старик. — Я прикончу этого казака, где он?
— Вот как? Ну, он теперь далеко, папаша Лажёнес, если продолжает все так же удирать. Смотрите-ка, смотрите, видите его вон там? Ах! Как он мчится в свою конуру!
— К несчастью, — произнес Лажёнес, в прошлом, возможно, и заслуживший это прозвище, но вот уже более тридцати лет, безусловно, не имевший права его носить, — к несчастью, мое ружье было заряжено тройкой. Но для этого казака Фигаро у меня в будущем всегда будет при себе крупная картечь.
Папаша Лажёнес видел казаков в молодости, и молва даже утверждала, что он довольно ожесточенно пресекал их попытки мародерствовать в деревнях, прилегающих к лесу. Эти слухи основывались на том, что после возвращения императора, в 1815 году, он продал дюжину часов г-ну Дюге, продавцу-ювелиру, хотя никто никогда не слышал, чтобы Лажёнес получил наследство от родственника-часовщика.
Из этого следует, что эпитет «казак» служил для патриота
Лажёнеса самым тяжким оскорблением, которое он мог бросить не только в лицо человеку, но и послать в адрес собаки…
— О! — вскричал Бастьен в ответ на эту ужасную угрозу. — Вы правильно сделаете, папаша Лажёнес, но будьте спокойны, вы задали псу перца, и он больше не вернется. Не хотите ли что-нибудь сообщить господину Мадлену? Мы едем к нему, и вот этот господин, его лучший друг, возьмет на себя труд засвидетельствовать ему ваше почтение.
— Мое полное и искреннее почтение, Бастьен, полное почтение. Нет, мне нечего ему сообщить, кроме того, что господин Савуа, старший инспектор, в минувшее воскресенье на построении сказал мне: «Боше (такова была настоящая фамилия смотрителя, тогда как Лажёнес было его насмешливое прозвище), имейте в виду, что, если господину Мадлену придет желание поохотиться в ваших угодьях на кролика или даже на зайца, вы должны сделать все, чтобы доставить ему это удовольствие. Я беру это на себя». О! Господин Кассий — человек, достойный уважения, а его собаки, хотя их и зовут Картуш и Мандрен, никогда не сделали бы того, слышите, никогда в жизни, что сейчас сделал этот казак Фигаро!
И, погрозив кулаком в направлении Виллер-Котре, куда, как он полагал, скрылся беглец, старый смотритель послал в адрес Фигаро самое страшное проклятие и последнюю угрозу.
Затем старик исчез в лесу, на опушке которого он все это время стоял.
— А теперь, — произнес Бастьен, обращаясь к г-ну Пелюшу, — послушайте меня, хозяин. Вот вам конец веревки; если вы мне доверяете, то быстренько привяжите Фигаро к чему-нибудь надежному, иначе у вас могут быть неприятности, прежде чем вы прибудете в Вути.
— Благодарю, господин Бастьен, — ответил г-н Пелюш. — Я привяжу его к своей ноге так, что буду чувствовать малейшее его движение.
— Что же, а ведь это отличная мысль, мысль, достойная охотника. За дело, хозяин, за дело.
Пока г-н Пелюш привязывал Фигаро к ноге, Камилла платком промокала кровь, сочившуюся из раны пса.
— Ах, отец, только посмотрите, в каком состоянии по вине этого злого человека находится бедный Фигаро!
— Это что! — сказал Бастьен, погоняя лошадь. — Этот разбойник попадал и не в такие переплеты. Едва выглянет солнце, рана быстро подсохнет.
Поскольку они уже достигли вершины горы Данплё, лошадь перешла на рысь, увлекая за собой шарабан с пассажирами.
— Ну вот, — сказал г-н Пелюш, закончив завязывать под коленкой морской узел. — Если господин Фигаро сумеет развязать это, то он редкостный ловкач.
Так как приблизительно через сорок минут путешественники достигнут конца своего пути, посмотрим, что происходит в доме г-на Мадлена, где их совершенно не ждут.
Когда встал вопрос о выборе тихого места, где Мадлен намеревался провести остаток своих дней, он, следуя одновременно загадочной, таинственной нежности, которую он всегда неизменно питал по отношению к Анри де Норуа, чьим крестным отцом, как мы уже говорили, он был, и своему увлечению охотой и рыбной ловлей, оставил в стороне вопросы живописности и остановился на Суасонё.
Итак, он решил обосноваться в деревушке Вути, входящей в коммуну Норуа.
Ему посчастливилось купить здесь нечто вроде небольшой фермы с огородом и тридцатью арпанами пахотных земель за сорок тысяч франков.
Немаловажным обстоятельством, повлиявшим на его выбор, было то, что эта ферма находилась в пяти минутах ходьбы от замка.
Именно так называли небольшую прелестную с остроконечной шиферной крышей каменную постройку времен Людовика XIII, оконные проемы и углы которой были выложены кирпичом.
Эти маленькие трехцветные замки, все еще часто встречающиеся в Нормандии, Пикардии и в той части Иль-де-Франса, куда мы ведем наших читателей, — эти маленькие замки, повторяем, затерянные в гуще деревьев разнообразных оттенков зелени, представляют собой очаровательную картину.
Но Мадлен, покупая маленькую ферму в Вути, откуда открывался вид на этот замок, исходил вовсе не из чувства прекрасного. Дело в том, что этот замок носил имя Норуа и служил жилищем Анри.
Замок, а следовательно, и маленькая ферма, которая когда-то была в его подчинении, находились на южной окраине леса Виллер-Котре, правда в наименее холмистой его части, но в то же время наиболее богатой дичью и рыбой.
Замок Норуа, располагавшийся в километре от деревни, был вершиной треугольника, в то время как две деревни — Фавроль и Ансьенвиль — служили двумя углами его основания. Сам же треугольник включал в себя равнину в сотню арпанов, с одной стороны прилегавшую к лесу Виллер-Котре, а с другой — к тому, что в Суасонё называют «ларри», то есть к крутым склонам, спускающимся к дну долины. У подножия этих склонов бежала маленькая речка Урк, которая, немного дальше превращенная в судоходную, служила для сообщения между Суасонё и Парижем.
Эта равнина или, скорее, эти ланды, господствующие над долиной, представляли собой большую пустошь, заросшую толстым ковром вереска, который, как и разбросанные по нему восемь или десять островков деревьев или, скорее, кустарника, свидетельствовал о том, что слой плодородной земли здесь очень тонок; четыре или пять тысяч арпанов возделываемой земли, составлявших остальную часть имения, находились с противоположной стороны, то есть со стороны Шуи и Ансьенвиля.
Но именно сама бесплодность этой невозделанной земли, непроходимость ее колючих зарослей и кустарника составляли в глазах Мадлена ее главное достоинство, ведь этот высокий вереск и густой кустарник были прекрасным убежищем для лесной дичи, под их прикрытием подбиравшейся к посевам, которые служили ей местом откорма.
Действительно, здесь Иоанн Безземельный нашего времени, охотник, не имеющий своего удела, европейский могиканин наконец, может — если великий святой Губерт того пожелает —
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56