Но это было только предположением. Магнус не думал, что они ока­зались в пределах земель диких горцев или запад­ных островов, расположенных за ними.
Но и оказаться в Шотландии тоже было до­статочно скверно.
Он посмотрел на девушку. Ее одежда была еще влажной, и она дрожала, зубы выбивали та­кую дробь, что ей приходилось сжимать их. Она повязала волосы своей изорванной вуалью, но зо­лотые пряди выбивались из-под ткани, обрамляя лицо, а ветер играл ими. Она была стройной и для женщины высока ростом, а соблазнительные изгибы ее тела были заметны даже под мокрым пла­щом. Несмотря на то, что она едва не утонула, это не испортило ее красоты, и Магнус усомнился в правдивости истории, рассказанной ему управляющим де Бриза, о том, что тот будто бы собирал­ся выдать девицу замуж, чтобы воспользоваться своим правом сеньора. Гораздо правдоподобнее было предположить, что эта редкостная красавица на самом деле была любовницей или наложницей де Бриза. А мудрая жена де Бриза заставила его избавиться от этой девицы. И еще больше, чем прежде, золотоволосая девушка с чуть раскосыми изумрудными глазами напомнила ему статуи свя­тых, украшенные золотом и драгоценными камня­ми. Она казалась чужеземкой, непохожей на жен­щин Франции и Англии, в этом он готов был поклясться. Управляющий де Бриза уверял его и божился, что девушка – сирота, взращенная мо­нахинями в монастыре Сен-Сюльпис, что она про­вела там свои детские и отроческие годы, и что никто ничего не знает о ее происхождении.
– Не повредит, если мы пройдем немного на север вдоль побережья, чтобы посмотреть, не спасся ли кто-нибудь с нашего корабля, – сказал Магнус.
Он не очень в это верил, но ничего другого придумать не мог, кроме как сдаться на милость первым же встреченным шотландским крестья­нам, если, конечно, поблизости есть хоть какая-нибудь деревушка. Но это, без сомнения, было рискованно, поскольку эти берега приобрели дур­ную славу тем, что местные жители нападали на уцелевших после кораблекрушения людей и требовали выкуп, а тех, у кого денег не было, убивали, Шотландский король пытался цивилизовать этих людей и с этой целью поселил здесь множество нормандских дворян, дав им наделы. Теперь в Аннандейле жили нормандские Брюсы, в Эйршире – де Морвили, а в Лодердейле – фитц Ала­ны, из которых, по слухам, Уильям Лев подбирал себе дворян на должность стюартов, передавав­шуюся по наследству. Поэтому невежественные шотландцы уже начали называть фитц Аланов Стюартами.
Магнус решил, что, возможно, лучше всего пройти вдоль берега и попытаться найти кого-ни­будь из команды. В то же время они могли бы поискать усадьбу какого-нибудь нормандского дворянина, поселившегося в этих краях. Магнус подумал, что, если бы они оказались вблизи Эйршира, он мог бы найти де Морвилей, происходив­ших из того же городка в Нормандии, что и семья его деда, и напомнить о своем отдаленном родстве с ними.
Он задумчиво потер щеку, покрытую мягкой порослью, появившейся за ночь. Продвигаться вперед в этой части Шотландии было нелегким делом. Первой помехой тому был их вид. Хотя Магнус потерял свой прекрасный рыцарский шлем тонкой работы, смытый во время кораблекруше­ния, на нем все еще была дорогая кольчуга, столь редко встречающаяся на жителях севера. И, ко­нечно, не пришлось бы долго искать босоногого шотландца, которому приглянулись бы его латы испанской работы, и тот, не задумываясь, убил бы его из-за них.
Иисусе, подумал Магнус, то же можно было сказать и о его мече! Отец подарил его ему в тот день, когда его посвятили в рыцари, вместе со стальными шпорами. Это оружие высоко цени­лось и должно было служить всю жизнь, и граф не зря подарил его своему первенцу и наследнику. Даже король Генрих восхищался лезвием и наме­кал на то, что был бы не прочь получить такой же, если бы граф де Морлэ проявил щедрость и сде­лал ему подобный подарок. Если не принять на этот счет мер, размышлял Магнус, он будет про­сто ходячим приглашением к разбою и убийству.
Но не одно это вызывало его опасения – с ним была девушка.
Она стояла рядом, с беспокойством вглядыва­ясь в море, а он тем временем разглядывал ее про­филь. На лбу она носила серебряный обруч, такие же серебряные браслеты красовались на ее запяс­тьях. Платье ее было порвано. Морская соль про­питала его и оставила на нем пятна, но оно было из шелка и украшено изящной вышивкой. Ноги ее были босыми – прошлой ночью во время бури она потеряла башмаки или их смыло волной, зато плащ ее был из самой тонкой шерсти.
Ведь на ней брачный наряд, сказал себе Маг­нус, вспомнив историю, рассказанную ему управ­ляющим о праве сеньора. Но по тому, как эта девица выглядела и вела себя – особенно когда он поймал ее за разглядыванием интимных частей его тела, – можно было предположить, что она все-таки наложница де Бриза. Именно таким и было его первое впечатление о ней.
Магнус снова потер небритую щеку, размыш­ляя, что он, черт возьми, будет с ней делать. Ему и о себе-то позаботиться будет нелегко, а уж иметь при себе эту девицу все равно что размахи­вать красным флагом, приглашая разбойников на­пасть на них. Если он не хотел тратить все свое время только на то, чтобы защищать ее от посяга­тельств, гораздо разумнее бросить ее здесь.
Господь свидетель, размышлял Магнус, раз­глядывая ее, оставить ее здесь – весьма серьез­ное искушение. Ведь он так было и сделал, впе­рвые увидев ее на берегу. Но теперь почему-то ему представилось, что воля Божья заключалась в том, чтобы эта девица стала его бременем, его ношей, его крестом. Его епитимьей.
И теперь, оказавшись перед лицом ужасной правды, состоявшей в том, что Господь, безуслов­но, наказывает его за беспутную жизнь, Магнус вновь почувствовал отголосок все еще не изжито­го похмелья. Это было карой за пьянство, при­страстие к азартным играм и хвастовство.
Все это и привело его к сегодняшнему несчас­тью. За время, проведенное при дворе графа Чес­тера, он порядком набедокурил, и теперь ему при­ходилось весьма сожалеть о своей разгульной жизни и расплачиваться за нее.
Он понимал, что у Всевышнего много причин для недовольства им: и то, что он растерял всю подать, собранную для графа, и то, что выбросил весь груз за борт, и то, что вся его команда, веро­ятно, погибла.
Магнус беззвучно застонал. В резком и бес­пощадном свете дня он как нельзя более ясно по­нимал, что единственно разумным было бы вер­нуться в Честер с тем, что у него осталось после всех его злоключений. Да и что еще он мог бы предпринять? Девушка была его единственной свидетельницей. Кто, кроме нее, мог бы высту­пить в его защиту и сказать, что, несмотря на не­везение, он старался делать все, что только было в его силах.
Магнус знал, что если поступит так, то навле­чет на себя недовольство, а возможно, и наказа­ние. Но он знал также, что, если хочет когда-ни­будь снова заслужить графскую милость, ему следует привезти девушку в Честер. И рассказать графу всю историю с начала и до конца.
Магнус глубоко вздохнул и спросил:
– Как тебя зовут?
– Идэйн, – робко прошептала она.
– Идэйн?
Имя это звучало как-то по-ирландски.
– А как дальше?
Она не ответила, и Магнус снова нетерпеливо спросил:
– Ну, говори же, другого имени у тебя нет? – Она отрицательно покачала головой. Магнус издал сквозь зубы какой-то звук, оз­начавший, вероятно, нетерпение.
– Ладно, девушка, пусть будет так. Пола­гаю, мы где-то на землях шотландцев. Ты должна понимать, что у нас нет еды, кроме той, что нам удастся найти или украсть, и так будет, пока мы не набредем на какую-нибудь усадьбу, если тако­вая есть поблизости. И нам придется расстаться кое с чем из своих пожитков, а иначе нас ограбят только за то, что на нас надето.
Идэйн подняла голову, и Магнус встретил взгляд ее широко раскрытых изумрудных глаз. Ему не хотелось говорить ей о том, что только что пришло ему в голову. А именно: если здешние шотландцы проведают, что он сын и наследник графа де Морлэ, то их алчность возрастет непо­мерно, и они потребуют за него огромный выкуп. Поэтому он сказал только:
– Следуй за мной за скалы, туда, где стоит сухое дерево.
И двинулся вперед по тропинке. Она пошла за ним. Магнус знал, что ее босые ноги зябнут на покрытой камнями и галькой земле, но в данный момент не мог придумать, как ей помочь.
Придется ему купить или украсть для нее па­ру башмаков. Или смастерить какую-нибудь обувь из ткани, соломы или еще чего-нибудь, как это делают вилланы. Но сначала, сказал он себе, им нужно избавиться от всего, что может вызвать у воров искушение напасть на них. Стоя возле су­хого дерева, Магнус стащил с себя кольчугу, на­грудные латы и надгортанник. Кое-что из доспе­хов он спрятал за подкладку своего плаща, думая, что, возможно, когда-нибудь все это понадобится ему снова, если придется вступить в бой. Самым скверным было то, что приходилось жертвовать драгоценной кольчугой.
Выкопав кинжалом яму под деревом, Магнус уложил туда нагрудные латы. Потом, присев на землю, снял шпоры и положил их поверх лат. И торопливо, боясь бросить взгляд на то, что было символами его рыцарского звания, начал за­брасывать яму землей, потом встал и утрамбовал ее сапогами. Покончив с этим, подкатил ближай­ший камень и положил его сверху.
Девушка молча наблюдала за его действиями.
– Никто их не найдет.
Он чуть не забыл о ее присутствии. Пока ко­пал яму, а солнце согревало ему спину, Магнус был полон мыслями о доме, о замке Морлэ, о ма­тери, брате и сестрах, о прекрасных лошадях, ко­торых разводил его отец, о полях золотистой пше­ницы и о том, как их земля выглядит теперь, в это время года. Ему не хотелось вспоминать о жизни при дворе графа Честера, которую он вел с тех пор, как расстался с семьей.
Магнус всем сердцем хотел надеяться, что Господь не накажет его за его легкомыслие, за то, что он вел никчемную и расточительную жизнь и тратил свою молодость и силы без всякого смыс­ла. И вот он оказался в чужих краях, потерпев ко­раблекрушение, всеми покинутый и всего лишен­ный, кроме одежды, меча и маленького мешочка с серебряными монетами, который он чудом сохра­нил во время последней своей проклятой игры в кости. Одной монеты едва ли было достаточно, чтобы купить каравай хлеба и кружку пива.
Щурясь от солнца, он думал, что им еще надо изыскать возможность поесть. Солнце поднялось уже высоко, близился полдень. А есть и пить было нечего, и Магнус чувствовал, что просто умирает от голода.
– Постой-ка, – сказал он девушке и снял с нее серебряные запястья и серебряный обруч, ук­рашенный некрупными рубинами, и наконец тон­кую серебряную цепочку, обвивавшую ее шею.
Все ее украшения поместились в ладони одной его большой руки, и он почувствовал, что ему пре­тит отбирать их у нее. И все же он опустился на колени и вырыл другую яму, положил в нее укра­шения и забросал землей.
Идэйн выглядела такой удрученной и несчаст­ной, что Магнус почувствовал, что должен что-то сказать.
– Мы за ними вернемся, – сказал он. – Погляди, я отметил место под этим сухим дере­вом. Оно стоит на холме на берегу маленькой бухты.
Когда они спускались с холма, Магнус заме­тил, что девушка все время оглядывалась назад, и подумал, что эти вещи, несомненно, были единст­венными безделушками, которые она имела в сво­ей жизни.
Разгневанный Бог безжалостен.
«Мы никогда сюда не вернемся», – думала Идэйн, поворачиваясь спиной к холму и сухому дереву на нем. От этого она почувствовала себя как-то странно опустошенной, но делать было нечего, потому что им предстоял дальний путь, возможно, на восток. Ее Предвидение было особенно явственным, когда она смотрела, как он закапывал свои шпоры. В этот момент она ясно увидела, как высокий человек с такими же темно-рыжими во­лосами, как у него, казавшийся ей сильным и властным, но добрым, дал ему эти шпоры. Воз­можно, это было, когда его посвящали в рыцари? И кто это был? Его отец?
– Да, его отец, – подтвердило Предвиде­ние.
Пока рыцарь закапывал свои доспехи, она вдруг увидела множество людей: молодых де­вушек, вероятно, его сестер, молодого человека, должно быть, брата, мать и отца, а также не очень ясно различимую картину какой-то окутанной ту­маном земли, лошадей, горожан и, наконец, зам­ка. И надо всем этим царил дух любви, молодос­ти, силы и счастливых и веселых перепалок между юными существами. Читая таким образом его мысли, она поняла, что он не был таким избало­ванным и испорченным, как ей показалось внача­ле, и что он даже не сознавал, как красив.
Его меч все еще при нем, говорила себе Идэйн, пробираясь по каменистой тропинке. В конце кон­цов, самое главное для него – это меч.
Много позже они миновали горный перевал и оказались в небольшой долине, где паслось стадо овец. Пастуха видно не было. Они слышали, как он созывает свое стадо, до них доносился лай со­баки. Магнус отдал Идэйн свой меч и осторожно заскользил по травянистому склону, чтобы ук­расть меховой мешок, в котором, судя по запаху, был обед пастуха.
Обратно вверх по склону Магнус бежал бе­гом. Лесок здесь был не слишком густым, а пото­му не слишком надежным укрытием. Теперь им хорошо был слышен лай собаки, возмущенной втор­жением невидимых захватчиков.
Они изо всех сил помчались по горной тро­пинке, которая вела на север, и скоро морское по­бережье осталось далеко позади. Они бежали до­вольно долго и оказались далеко от долины, где паслись овцы. В конце концов, обессилев от бега, они скатились вниз по склону довольно крутой ло­щинки, поросшей рябинами и остролистом, по дну которой бежал мелкий и стремительный ручей.
– Ты оставил ему серебряную монетку? – спросила, задыхаясь, Идэйн, думая о пастухе, ос­тавшемся без обеда.
Он изумленно взглянул на нее:
– Да. И заодно посвятил его в рыцари. Гос­поди! Неужели ты думаешь, что я должен был за­явить ему о нашем присутствии, оставив серебря­ную монетку?
Идэйн промолчала и подумала, что, вероятно, он прав и им следует хорониться и от обычных людей, и от разбойников, которые наверняка должны были им встретиться, и искать то, что один норманн мог бы счесть приютом у другого норманна, а значит, безопасным местом. Кажется, Магнус был уверен, что в этих краях есть не­сколько наделов, пожалованных шотландским ко­ролем нормандским рыцарям.
Идэйн опустилась на колени и пила из ручья до тех пор, пока у нее не перехватило дыхание. Вода была чудесной, даже нужнее пищи. С того момента, как она проснулась с полным морской соли ртом, она так сильно страдала от жажды, что боялась умереть.
Идэйн присела и вытерла губы тыльной сто­роной ладони. Молодой рыцарь отогнул овечью шкуру, в которую был завернут обед пастуха, и замер, глядя на покрытый странными прожилками белый шар, оказавшийся внутри.
Если бы Идэйн саму не терзал смертельный голод, она бы рассмеялась при виде выражения его лица.
– Что это? – спросил Магнус таким тоном, будто не мог поверить глазам своим. Или обоня­нию. – Да хранит нас Святой Георгий! Конечно, это несъедобно!
И в эту минуту Идэйн поняла, что красивый молодой рыцарь никогда в жизни не испытывал голод. По крайней мере настолько, чтобы есть грубую крестьянскую пищу. Она снова присела на корточки.
– Тебе ведь случалось есть пудинг из мяс­ных обрезков, – сказала она. – Это то же са­мое. Только туда добавлена ячменная и овсяная мука, а приготовлен он в овечьем желудке.
– Приготовлен в овечьем желудке, – про­бормотал Магнус. – Мне доводилось есть сви­ные и говяжьи рубцы. Это мое любимое блюдо. Но этот пудинг ни на что не похож.
Он взял пастушеский пудинг, понюхал его. Идэйн заметила, что он вздрогнул и отшатнулся.
– Матерь Божия! А ты-то откуда знаешь? Ты уверена, что это то, о чем только что сказала?
Идэйн пожала плечами.
– Все, кто живет на этом побережье, знают, что такое хаггис. Пастухи готовят его после того, как зарежут овцу. Они даже говорят, что он долго и хорошо сохраняется. Иногда они весь сезон, когда пасут овец, питаются хаггисом. Просто за­рывают его в…
– Неважно, – торопливо ответил Магнус. – Можешь больше не просвещать меня на этот счет.
Он срезал верхнюю оболочку и осторожно от­резал себе кусок. Положил в рот, подержал неко­торое время, потом наконец решился проглотить. Со все еще недоуменным выражением лица отре­зал еще кусок и предложил ей.
Идэйн взяла его и тут же съела. Она была го­лодна, к тому же пастушья еда была для нее не внове. Когда она жила в монастыре Сен-Сюльпис, иногда горцы уделяли сиротам часть своей пищи. Обычно это случалось по осени, когда пас­тухи пригоняли на убой свои стада.
И все же хаггис был не столь сытной едой, как твердая колбаса, которую шотландцы изготов­ляли из овечьих кишок, набивая их мясными об­резками, приправляя диким чесноком и мукой из желудей. Такую пищу можно было хранить меся­цами и в любую погоду. Пастуха легко можно бы­ло отличить по одежде, потому что после такой трапезы он мог сколько угодно находиться на вет­ру в одной рубашке и никакой холод не был ему страшен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33