Неподвижно сидящая на циновке незнакомка повернулась к нему, и Акире привиделось, будто ее глаза сияют тем таинственным светом, какой обычно излучают жемчужины; фигура же, напротив, была темной, сливалась с общим фоном стен, тогда как пол и потолок усыпали лунные блестки, а воздух казался осязаемым, голубовато-прозрачным, точно тончайшее шелковое покрывало.– Господин желает чего-то особенного? – тихо спросила женщина, и Акира ответил:– Нет. – И тут же поправился: – Да.Тогда она повернула светильник, и свет упал ему прямо на лицо. Акира невольно зажмурился, а когда открыл глаза, то увидел, что она быстро убирает лампу. Он заметил, что ее руки дрожат. Следом за этим женщина прикрыла лицо рукавом и произнесла неестественным срывающимся голосом:– Уходите, господин! Я не смогу вас принять! Акира изумился и одновременно встревожился.Поднявшись с места, он сделал шаг вперед.Внезапно его охватило раздражение. Что за игры?! Он вспомнил тех продажных женщин, с какими изредка имел дело еще во время боевых действий в Киото. Как правило, это были жертвы хищной плотской любви, женщины, чьи объятия напоминают змеиные кольца, а пламя души давно превратилось в золу.Резким движением Акира отвел руки незнакомки от ее лица и… О нет, он не сразу понял, глаза узнали раньше, а сердце и разум запоздали. И все-таки истина настигла его, и он отшатнулся, ужаленный и одновременно просветленный ею до глубины души.– Кэйко! Ты?! Жива!В этом вопле было столько радостного удивления и горячего, живого восторга, что она растерянно заморгала.– Конечно, – прошептал Акира, – лучшая женщина. Кто это может быть, кроме тебя?– Я не лучшая женщина, – ответила она, на удивление быстро овладев собой. – Я лучшая из женщин в этом квартале. Ты понимаешь, что это означает?Ее голос обрел уверенность, в нем звучали ирония и вызов.– Как ты здесь оказалась? – спросил он, опускаясь на циновку. – Значит, Нагасава тебя не убил…– Я убежала от него.– Сюда?!– Куда мне было идти? Киото сожгли. – Она подняла глаза, и по ее лицу пробежала мрачная тень. – Ведь вы не вернулись за мной, господин!– Я не мог, Кэйко, не мог! Мое окружение следило за мной. А когда я все же нашел возможность справиться о твоей судьбе, тебя уже не было в той деревне. Потом один пленный самурай сказал, что господин Нагасава убил свою наложницу. Все эти годы я не разыскивал тебя, поскольку считал погибшей. Но теперь…– Что теперь? – подхватила она, и Акира понял: Кэйко ему не верит. – Вы получите то, за чем пришли, мой господин, ведь вы дорого заплатили за это!– Я не платил. Это подарок судьбы.На длинных ресницах женщины дрожали слезы. По ее лицу было видно, что она давно не плакала и сама удивляется себе.– Я ничего не знаю о своем сыне.– У тебя нет других детей?– Нет. А у тебя?– Три дочери. Младшая недавно родилась, и я назвал ее твоим именем. Я помнил о тебе все это время, с того момента, как мы расстались, как я думал – навсегда.Женщина бросила на него быстрый взгляд и промолчала.– Твой сын с Нагасавой, – сказал Акира. – Я видел его и даже разговаривал с ним. Могу тебя заверить, господин Нагасава воспитал из него хорошего, честного воина.По губам Кэйко скользнула усмешка:– Представляю, что Нагасава рассказал ему обо мне!– Ничего. Кэйтаро ничего о тебе не знает.– Вот как? – прошептала Кэйко. – Как будто меня и не было…– Я ему рассказывал. И знаешь, это истинно твой сын. Он смотрит на мир твоими глазами.– Нагасава до сих пор жив? – спросила Кэйко после паузы.– Я надеюсь. Они помолчали.– Я заберу тебя отсюда, Кэйко, – промолвил Акира.Она опять усмехнулась. На смену минутному смятению пришел покой, покой безразличия и безжалостности.– Так говорили многие, но я не соглашалась.– И… даже со мной?– Это я тоже слышала много раз.– Почему ты так отвечаешь?– Потому что это – моя жизнь. Другой я уже не знаю, не помню и не хочу.– Я заберу тебя! – уверенно повторил он.– Каким образом? Тебе, знатному самураю, нельзя связывать себя с «нечистой женщиной». И потом, – она жестко блеснула глазами, – я не хочу быть одной из многих!– Ты будешь единственной. Моей женой. Любимой женой.В это мгновение Акира не думал ни о Мидори, ни о Масако, ни о детях. Обрести то, что он считал навсегда потерянным, было равносильно тому, чтобы найти в бесконечном океане золотое зерно!Но Кэйко твердо ответила:– Нет.И тут Акире почудилось, будто то неведомое, что до сего момента поддерживало ее надежды и душевные силы, внезапно дало трещину, через которую теперь просачивается леденящий душу холод, сравнимый разве что с вечным холодом мировых пространств. Да, есть вещи, которые действуют постепенно, как медленный яд. И результат невозможно предугадать.Что ж, говорят, будто каждый человек подобен целому миру – в нем и добро, и зло, и разум, и безумие. И что он выберет для себя, то ему и достанется. Но могла ли Кэйко выбирать? В его сознании вереницей пронеслась череда воспоминаний: вся эта история, обман и предательство Кэйко… Собственно, Акира никогда не знал, любила ли она его хотя бы день, час или миг!– В любом случае тебе нельзя оставаться здесь. В Киото – чума!– Чума? – Она приподняла тонкие брови. – Есть вещи и пострашнее!И тогда Акира понял, что должен действовать иначе. Должен поддаться порыву и увлечь за собой Кэйко, увлечь в бездонную, горячую тьму безрассудства и страсти. Он взглянул на нее. Нет, ее непонятная притягательная сила не умерла, только теперь она не горела ярким пламенем, а была подобна тлеющему огню. Внезапно решившись, он обнял ее, сначала осторожно, потом уверенно, и сказал ей все то, что хотел сказать в самых безумных мечтаниях и снах.Что делать, если все эти годы она стояла перед его мысленным взором, вся золотая в сиянии солнца, с соблазнительно нежной улыбкой на губах, и призывно протягивала руки!То, что произошло дальше, он запомнил надолго. О нет, она была не многоопытной дзёро, а шестнадцатилетней девушкой, живущей по законам своих желаний, желаний сердца, любви. Прошло немного времени – и их страсть достигла невероятного накала. Им обоим чудилось, будто они коснулись той запретной, непроницаемой оболочки друг друга, что зовется душой, уничтожили грань между страстностью и любовью, между пламенной жаждой сердец и неистовым желанием тел. Акире казалось, что их тела – два куска расплавленного металла, слившихся воедино в пламени горнила и принимавших то одну, то другую причудливую форму…Минул час, может быть, два. Акира спал, утомленный событиями дня и ночи, а Кэйко сидела и размышляла. Освободилась ли она от прошлого? Нет. И никогда не освободится. Возможно, позднее Акира станет ее упрекать… Кэйко вспоминала свою прежнюю, казалось, забытую жизнь. Та была по-своему непонятной, противоречивой, трагической, но… и другой, отличной от этой, жестоко однообразной, фальшиво праздничной, такой объяснимой и безысходной.И Кэйко решилась. Возможно, ей еще доведется увидеть своего сына! Она знала, что не сможет сказать Акире о своем согласии вот так, прямо, вслух, что-то мешало ей. И тогда Кэйко придумала написать письмо. Продажные женщины часто писали письма своим клиентам, и у нее были при себе все необходимые принадлежности. Она закончила довольно быстро и искусно запрятала листок в одежду Акиры.На рассвете он повторил свой вопрос, и она снова ответила «нет». Но ее взгляд был иным, чем вчера, и Акира это заметил.– Я вернусь за тобой в следующее полнолуние, – сказал он. – Даю слово.Кэйко молчала. Она думала о письме. Женщина знала, что нужно было написать, и изложила в нем именно то, что хотела. Акира вернется, в этом она не сомневалась. Но окончательное решение останется за ней.Она вышла его проводить. Было еще рано, и высоко над горизонтом, над темным городом, горными хребтами, которые вздымались волна за волною, постепенно исчезая вдали, плыла огромная, медово-желтая луна.Акира посмотрел на Кэйко, и она улыбнулась, кажется, впервые за это время. Улыбка придала ее чертам мягкость, губы нежно изогнулись, из широко раскрытых глаз заструился свет. Сейчас в ней было нечто пугающее и одновременно манящее, и Акира любовался ею, как любовался бы прекрасной статуей какого-нибудь враждебного ему божества. Но он любил ее, любил, несмотря ни на что, и только это придавало ему уверенности в будущем.Вернувшись домой, Акира перво-наперво отправился с докладом к господину Кандзаки.Он нашел его на одной из сторожевых башен. Стояла пасмурная погода, какая обычно бывает поздней осенью, и лежавший в низинах туман поднимался пласт за пластом, постепенно обволакивал подножие холма, на котором стояла крепость. Казалось, липкие языки каких-то чудовищ лижут неподвижный, сумеречный воздух и там, вдалеке, уже нет ни домов, ни людей…– В Киото – чума, – сообщил Акира своему приемному отцу после традиционного доклада о результатах поездки.Затем заявил о своем желании отослать Мидори, Масако и детей в безопасное место. Одновременно он думал о том, что так ему будет проще решить проблему с переездом и устройством Кэйко.Господин Кандзаки одобрил решение Акиры, и тот поспешил к своим женщинам. Масако, издавна привыкшая повиноваться малейшему слову и жесту господина, согласилась без всяких вопросов. Иное дело Мидори. Взволнованно выслушав супруга, она, к его удивлению, быстро промолвила:– Я не хочу уезжать, господин! Я желаю остаться с вами!– Как только опасность минует, вы вернетесь, – сказал Акира.Но женщина не хотела слушать и повторяла, что не поедет. Акира смотрел на нее с изумлением: теперь она не казалась похожей на безупречную драгоценную жемчужину, она была страстная, живая, горячая, как огонь, ее щеки порозовели, глаза сияли, на лице отражалась целая смесь противоречивых, до боли обостренных чувств.В былое время Акира, наверное, нашел бы необходимые доводы и сумел успокоить Мидори. Но теперь дело обстояло иначе, и он холодно и твердо повторил приказ.Потом он лег спать и быстро уснул, а женщина принялась складывать одежду мужа. Как она любила все эти вещи – неотъемлемую часть его и своей жизни! И маленький веер из черной бумаги с красным узором, и бамбуковые палочки, и самшитовый гребень! Она любила даже боевые доспехи его коня! Все это наполняло ее душу, душу самурайской женщины, чувством причастности к чему-то необъяснимому, но возвышенному, непонятному, но великому! Но сейчас она была грустна. Господин хочет отослать ее. Почему? Мидори не видела чумы, ничего о ней не знала и не боялась ее. Киото далеко, а в крепости все здоровы, и здесь редко появляются люди из других провинций. Она не страшилась смерти, потому что знала с детства: смерть никогда не ищет нас, мы сами приходим к ней по дороге, обозначенной судьбой. Вот зла стоит бояться. Если б Мидори спросили, что есть зло, она, пожалуй, ответила бы, что это нарушение установленного порядка, то, что препятствует гармонии. Война – иное дело, а в мирной жизни жена должна пребывать подле своего мужа, разделять его горести и радости. И хотя пришло время, когда Мидори узнала нечто такое, чего разделить не могла, она считала своим долгом служить Акире. Дело в том, что с некоторых пор женщина следила за своим господином, и то, что ей открылось, устрашило ее разум и повергло душу в смятение. Она долго размышляла, в ней боролись преданная своему клану самурайка и любящая жена. В конце концов победила жена, и Мидори решила молчать, жить так, как жила прежде, наблюдать, не пытаясь объяснить и понять.Она почти сложила одежду Акиры, как вдруг заметила, как что-то упало, быть может из рукава. Письмо. Бросив быстрый взгляд на спящего мужа, Мидори взяла листок в руки и развернула. По слогу и почерку было видно, что писала женщина. Любовное послание! За изящными выражениями угадывались далеко идущие цели. Незнакомка подписалась «Кэйко» и внизу начертала еще одну фразу уверенной, твердой, прекрасно владеющей кистью рукой: «Нас всегда соединял Кэйтаро, наш сын. Я надеюсь его увидеть».От письма исходил аромат хризантем. А это имя – «Кэйко»? Имя ее дочери. Значит, господин давно знаком с этой женщиной, должно быть, постоянно навещает ее в Киото. «Наш сын»! Она родила господину сына. Вот почему он всегда был спокоен, когда речь заходила о наследнике, и ничуть не огорчился из-за рожденной ею девочки. Он назвал ее Кэйко, очевидно, в честь той, другой. Значит, сын той женщины станет наследником рода Кандзаки! Мидори душили слезы. Она не имела права выговаривать мужу – мужчина может завести любое количество женщин, и, если ты не сумела стать единственной, это твоя вина.Мидори спрятала письмо. Она думала всю ночь, не смыкая глаз. Она совершила преступление, не защитив свой клан, не перекрыв дорогу злу, и теперь наказана.Она решила обо всем рассказать отцу. О том, что ее муж – шпион князя Нагасавы и что именно он укрыл у себя, а после освободил того таинственного пленника.Мидори не учла одного: на сей раз в ней тоже победила женщина. ГЛАВА 4 Сто крат благородней тот.Кто не скажет при блеске молнии:«Вот она – наша жизнь!» Мацуо Басе Перевод В. Н. Марковой.

Снег падал большими хлопьями, он заново выбелил все: и холмы, и дороги, и лес. Потом пришел день, день без солнца, и небо выглядело грязно-серым, неживым. О, если б солнце стояло высоко над головой, снег сверкал бы, как золотая пыль на поверхности бумажного веера, и всюду, причудливо переплетаясь, играли бы прозрачные голубые тени.Вокруг простирались снежные дали, и даже звенящий в вышине ветер не нарушал величавого спокойствия этих мест. Белый туман лежал плотной пеленой, он не имел ни очертаний, ни границ, вдаль уходили поросшие соснами горы, и там, за мрачными вершинами сгущалась тьма.Кэйтаро не знал, правильно ли выбрал дорогу, но упорно двигался вперед, как он предполагал, к границе одной из самых крайних северных провинций, где у господина Нагасавы еще оставались дальние родственники, способные приютить его вместе с остатками войска.Помнится, отец говорил: «Дороги есть везде – зачастую мы их просто не видим. И главная из них – дорога судьбы: с нее не свернешь, не замедлишь путь, не устроишь привал».Кэйтаро шел и шел, и его поддерживала только надежда на то, что отец жив, и он сможет увидеть его, словно солнце на небе! Было холодно, резкие порывы ветра наполняли окружающее пространство глухими вздохами. Всюду виднелись лишь угрюмые холмы, зловеще торчащие сучья обнаженных деревьев, неподвижные безмолвные небеса.И вот настал тот момент, когда сердце молодого человека возрадовалось, – он стал различать на склонах холмов силуэты построек, почти сливавшиеся с окружавшей их естественной средой и сейчас, на фоне ненастного дня, казавшиеся сиротливыми, покинутыми.Но такое впечатление, как водится, обманчиво, и вскоре Кэйтаро заметил спускавшийся по дороге небольшой самурайский отряд. Юноша был так рад людям, что, забыв об осторожности, почти побежал им навстречу. Если это были и не друзья, то, во всяком случае, не враги. Едва ли здесь могли оказаться слуги князя Аракавы.Кэйтаро сказал, кого ищет, и воины не выразили удивления. Его привели к местному правителю Ямаги-сан, в дом с просторными комнатами и галереями, и Кэйтаро сразу понял: перед ним союзник. Он поведал, как долго добирался сюда, отказался от предложенного угощения и от ванны и выразил желание поскорее увидеться с отцом.– Он здесь, – сообщил Ямаги-сан, и сердце юноши подпрыгнуло от радости. – Господин Нагасава был тяжело ранен, но теперь почти поправился. Сейчас он живет уединенно и не желает никого видеть, но, думаю, будет очень рад встретиться с вами, молодой господин. Я уже послал к нему человека с докладом.Кэйтаро сердечно поблагодарил Ямаги-сан. Выйдя на улицу, юноша увидел, что над горами пылает закат: он растекался по небу золотыми ручейками и оживлял пейзаж, заливая его теплым красноватым светом.Кэйтаро остановился, чувствуя на лице легкое нежное прикосновение падающих с неба невесомых снежинок. Молодой человек пребывал в том удивительном состоянии, когда словно не ощущаешь времени: мгновения плывут безмолвной вереницей, и сквозь легкую путаницу мыслей пробивается чувство ожидания чуда.И чудо свершилось – Кэйтаро увидел отца: спустя четверть часа юношу проводили к нему, в небольшой дом у подножия холма. Нагасава выглядел постаревшим; он словно в одночасье лишился последнего запаса некогда поддерживавших его сил: и физических, и духовных. Но любимый меч-катана был при нем, а в осанке сохранилась врожденная гордость наследственного даймё.Нагасава не произнес никаких слов, но его рука, стиснувшая плечо сына, вмиг обрела прежнюю силу и твердость.Кэйтаро с бесконечным восхищением и глубокой любовью смотрел в скованное привычной хмурой сдержанностью лицо.Немного позднее Нагасава сказал:– Нет, я не ждал. Но надеялся.– Я тоже, отец.– Садись. Ты проделал долгий путь.В этой встрече было что-то странное. Нагасава не спрашивал сына, как ему удалось спастись, где он был все это время и каким образом добрался сюда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24