– Нам пора уходить.
Мадди свалил все вещи на диван, дал одну руку Теодору, другую – Хэнку, и через мгновение они вылетели из бутылки, как пробка из шампанского.
Маргарет стояла около Хэнка на коленях, он лежал плашмя на песке. Туманное кольцо из цветного дыма постепенно рассеялось. Теодор, Мадди и Лидия со спящей Аннабель на руках толпились рядом и с опаской выглядывали из-за спины Маргарет.
– Он умер? – спросил Теодор.
– Нет, дорогой.
Хэнк застонал. Маргарет успокоила остальных:
– Видите, он приходит в себя. Хэнк? – Она положила руку ему на грудь.
– У меня получилось? – спросил он слабым голосом. – Где я? Невредим?
– Ты несколько минут был без сознания.
Хэнк охнул, потом открыл глаза, но сначала не мог их сфокусировать. Затем, видимо, узнал детей, Маргарет, его жуткий взор переместился на Мадди. Хэнк сразу же заморгал, сморщился, как будто хлебнул уксуса, потер кулаками глаза и выругался, как пьяный матрос. Маргарет обернулась к остальным, закатила глаза и сказала:
– Ну, вы видите, он явно пришел в себя. Я же говорила вам, что нам не о чем беспокоиться. Он, вероятно, упал головой вниз. Бегите, не ждите нас. Мадди пойдет с вами.
– Подождите! – крикнул Теодор, и его рыжая голова показалась из-за плеча Маргарет. – Хэнк, с тобой все в порядке?
– Да, не бойся, – проскрипел контуженный.
– Хорошо. Мы ведь останемся товарищами?
– Да.
Мальчик развернулся на месте и опрометью бросился прочь.
– Лиди! Подождите меня!
– Что, черт возьми, произошло? – насупясь, спросил Хэнк.
– Когда вы вылетели из бутылки, ты отпустил руку Мадди.
Он опять разразился целым залпом ругательств.
– Жаль, что ты не упал ртом в песок.
Глаза его сузились, и он язвительно произнес:
– Если бы это случилось, я был бы не способен утешить тебя, милочка.
Он быстро пригнул ее голову к себе и жестко поцеловал. Маргарет вскрикнула, уперлась ему в грудь руками и высвободилась.
– Прекрати немедленно!
Маргарет обернулась: дети, разумеется, стояли неподалеку и с открытыми ртами наблюдали за ними. Она почувствовала, что багровый румянец покрывает ее щеки.
Боже, и это в тридцать два года!
– Эй, Лиди! Мадди! – улюлюкал Теодор. – Вы видели, что делали Смитти и Хэнк?
– Ну и черное сердце у тебя, Хэнк Уайатт!
– У меня нет сердца, Смитти. – Он сел. – Я думал, что такая сообразительная женщина, как ты, давно уже догадалась об этом.
– Они же дети.
Он мельком взглянул на детей и замахал им рукой:
– Смитти помогала мне выровнять дыхание. Идите, не бойтесь. – Он посмотрел на нее и серьезно сказал: – Если только ты не хочешь, чтобы я снова тебя поцеловал, лучше отодвинься.
Он медленно встал, бормоча, что становится старым, расправил плечи, почесал затылок, поморщился, вытер руки о себя, взял банан и стал есть.
Маргарет не могла удержаться от замечания:
– Видел бы тебя сейчас Чарлз Дарвин.
– Кто?
– Чарлз Дарвин, великий ученый, который разработал теорию происхождения видов, в частности он говорил о том, что люди происходят от обезьян.
Он бросил на нее непроницаемый взгляд.
– Я всему учился на улицах, Смитти. Там Дарвинов не проходят. – Он распрямил плечи и посмотрел на нее свысока. – Никогда мне не приходилось задавать себе вопросы о том, зачем жить. Весь свой ум я направлял на то, чтобы выжить.
Маргарет с удивлением обнаружила, что он очень рассержен, да и в голосе было много горечи. Она, не раздумывая, нежно взяла его за руку.
– Хэнк?
Он бросил на нее такой же серьезный взгляд, посмотрел на ее руку, потом уставился на океан.
– Тебе незачем стыдиться. Ты нужен детям, Хэнк...
Он повернулся и молча прошел мимо нее, остановился спиной к ней неподалеку, засунул руки в карманы и стал смотреть на лагуну.
– Хэнк, пожалуйста...
– С чего ты взяла, что мне стыдно?
Она опять промахнулась. Сказала совершенно не то, что нужно. Она смотрела на его массивную спину и не знала, что сказать.
– Я вовсе не хочу сражаться с тобой.
– Правильно. Потому что проиграешь. А теперь уйди куда-нибудь.
Глава 20
Следующие несколько дней стояла прекрасная погода. Природа была настроена к ним ласково, по-товарищески. Сильные ветры миновали остров, дули только легкие бризы, и, к облегчению Маргарет, не было дождей. Совместными усилиями они построили новую хижину. Хэнк все время ворчал, что скоро нагрянут муссоны, и поэтому за два дня возвел для нее каркас. Они сделали и прочные стены, сплетенные из бамбука и листьев. Хэнк и Маргарет надеялись, что теперь их укрытие сможет противостоять грядущим штормам.
Новое сооружение, как нейтральная страна, располагалось как раз посередине поляны, на равном расстоянии от прежних хижин. Это была длинная и узкая постройка типа бунгало. Хэнк устроил в ней оконные проемы и навесил ставни, которые можно было закрывать во время непогоды и, естественно, открывать днем, чтобы впустить солнце и легкий ветерок.
В домике была одна дверь. Как и ставни, она была сделана из стеблей бамбука, крепко связанных между собой. Около двери поставили бочку, всегда полную свежей воды. Спали робинзоны в гамаках из копры, а сидели на циновках, прямо на земле. Среди вещей, выловленных из моря, был огромный плоский деревянный сундук, его торжественно установили в центре вместо стола, маленькие деревянные бочонки служили стульями. Найденная керосиновая лампа освещала хижину, но горючее было на исходе, вообще их быт был устроен, мягко говоря, скромно. Они часто спорили из-за кухни. Хэнк издевался, что им нужно завести добровольную пожарную команду. Маргарет же вынуждена была терпеть его насмешки, ежедневно кремируя половину добытых продуктов.
Когда однажды она сожгла пять огромных манго, то провела после этого целый час на пляже, конспектируя на песке, что можно есть сырым, а что необходимо варить. Мрачное настроение Хэнка почти не изменилось. Маргарет, однако, чувствовала, что разгадка кроется не в их беседе о Дарвине, а в чем-то другом. Он не был настроен именно против нее. Он дулся на весь мир. Целыми днями он отмалчивался, а вид у него был такой, как будто он подрался бы с любым, кто согласился бы на потасовку.
Резким, гневным голосом он запретил Теодору выпускать джинна из бутылки. Хэнк кричал, что будто Мадди всем мешает, отвлекает от работы. В данном случае отвлекался только сам Хэнк, непрерывно ворчавший и жаловавшийся на облака цветного дыма, якобы застилавшие горизонт.
Впрочем, работали они дружно, не покладая рук, вернее, усердно помогали Хэнку во всем, и наконец он смягчился и разрешил даже, чтобы Мадди помог ему укрепить соломенную крышу. Однако это случилось только после того, как он сам дважды оттуда упал. Пурпурному дыму было, несомненно, не справиться с черной меланхолией, которая окутывала Хэнка плотнее, чем цветное облако Мадди.
По ночам Хэнк куда-то исчезал. Проснувшись утром, Маргарет заставала его храпящим в гамаке, и от его дыхания можно было захмелеть. На третью ночь она решила проследить за тем, куда он ходит. В тот день Маргарет сопутствовала удача, ибо ей удалось сжечь только половину рыбы и три плода хлебного дерева из десяти.
Она осторожно выбралась наружу и потихоньку пошла по пляжу. Тонкий серпик луны висел высоко в черном небе, поэтому песок был не таким светлым, как обычно, а море скорее серым, чем серебряным.
Волны где-то глухо бились о скалы. Кроме этого немолчного грохота да шуршания воды на пляже, когда она уходит сквозь песок, откатываясь назад, ничего не было слышно – ни человеческих голосов, ни каких-либо других звуков, царил только властный голос Тихого океана.
Маргарет шла по пляжу, увязая в песке, как в губке. Легкий ветерок раздувал ее волосы и юбку. Она обыскала пляж и ближние скалы, шла вдоль кокосовых пальм, листья которых выглядели на фоне ночного неба как раскрытые ладони с растопыренными пальцами.
Наконец, пройдя весь пляж и взобравшись на утес, она увидела Хэнка в маленькой бухточке, со всех сторон окруженной скалами. Он сидел, ярко освещенный луной, положив руки на согнутые колени, и смотрел на темный безбрежный океан. Она могла даже разглядеть, как ветерок играет его волосами. Маргарет не двигалась. Шестое чувство подсказывало ей, что лучше помолчать. Была в нем какая-то незащищенность, уязвимость, которой не было раньше. Может быть, она просто ничего не замечала? Несколько минут она молча наблюдала. Он казался частью окружающей природы, как будто принадлежал скалам, пляжу, волнам и ветру. Нельзя было различить его черты, только контуры – резко очерченного подбородка, шеи, плеч: как черный силуэт на окне.
Подождав еще немного, она сделала шаг вперед, и несколько камешков скатилось со скалы. Хэнк резко обернулся, все в нем сразу переменилось, он насторожился. Маргарет спустилась и пошла по мелкому прохладному песку. Приблизившись, она мягко спросила:
– Что ты тут делаешь?
– Пирую. – Он взял бутылку, стоявшую с ним рядом, поднес к губам и сделал большой глоток.
– Опять виски?
– Ром.
– Где ты его взял?
– Нашел зарытый клад.
Он засмеялся, снова поднял бутылку и отпил из нее. Вытерев губы ладонью, Хэнк протянул свое сокровище Маргарет.
– Сделай глоток, дорогая. Тебе это тоже пойдет на пользу.
Она отрицательно покачала головой.
– Смелости не хватает?
– Мне не требуется выпивки, чтобы расцветить красками мир.
– Не могу этого сказать про себя.
– Может, тебе только так кажется. А что, если ты не нуждаешься в этих костылях?
Он пристально посмотрел на нее. Было заметно, что он рассердился.
– Костыли? Пусть так. – Он сделал исполинский глоток.
– Тебе абсолютно все равно?
– Да.
– Разве не обидно зря тратиться?
– Ну, это зависит...
– От чего?
– Зависит от того, о ком ты говоришь, о себе или обо мне. – Он расхохотался, донельзя довольный своей шуткой.
– Ты невозможен.
– Знаю. Бьюсь об заклад, что если бы тебя хватило на то, чтобы выпить со мной глоток-другой, то с тобой еще можно было бы иметь дело.
– Что это, интересно, значит?
Хэнк ничего не ответил. Иногда его молчание беспокоило ее больше, чем слова. Он внимательно вглядывался в бутылку, но мысли его были где-то далеко, на другом конце земли. Вдруг он усмехнулся так, как будто хотел сам себя оскорбить, покачал головой и поторопился сделать еще один огромный глоток. Маргарет стояла на некотором расстоянии и наблюдала за ним, удивляясь про себя тому, насколько тяжелая жизнь выпала этому человеку.
На Хэнке словно лежала тень череды одиноких лет, которые преждевременно его состарили. Этого нельзя было не видеть. Впрочем, иногда, при определенном настроении, печальные следы пережитого он показывал всем, как герой демонстрировал бы свои медали.
Это был грубый, циничный человек, его нелегко, практически невозможно было вызвать на откровенность, и, даже если бы это удалось сделать, он никого не подпустил бы близко. В его сердце было слишком много шрамов и ран, полученных еще в раннем возрасте и не затянувшихся до сих пор.
– Мне так жаль, – сказала Маргарет; ей было действительно жаль его, жаль, что именно так сложилась его жизнь.
Хэнк поднял на нее глаза, он как будто только сейчас вспомнил, что она рядом. Отпив еще раз из бутылки, он перевел взгляд на море и сказал в темноту:
– Мне тоже жаль, дорогая. Чертовски жаль.
Маргарет еще постояла немного, повернулась и ушла.
В последнее время Хэнк все чаще задумывался о своей жизни. Может, выпивка заставляла его, а может, то путешествие внутрь бутылки и воспоминания о прожитом вынуждали его переосмысливать прошлое. Но он приходил сюда каждую ночь, сидел на песке в одиночестве и думал. Он вспоминал свою жизнь, перебирал в памяти годы, то нанизывая их на невидимую нить, то пытаясь утопить их в выпивке, чтобы забыть, кто он такой и кем мог бы стать.
Только виски да ром зачеркивали все: и мечты, и промахи.
Итак, он пил, коря себя за каждую идиотскую ошибку, которую он когда-либо сделал. А за сорок лет он сумел в этом плане добиться многого. Однажды, будучи еще ребенком, он получил серьезное предупреждение, но не обратил на него внимания. Ему говорили, что он настроен на разрушение. «Ты никогда никем не станешь, Генри Джеймс Уайатт». Он слышал нечто подобное и позже, когда был подростком лет пятнадцати, колючим, обиженным и озлобленным. Седовласый старый тренер по бейсболу орал на него: «Никто не сможет испортить тебе жизнь так, как это сделаешь ты сам, упрямый ублюдок!»
Билли Хобарт, тот самый мудрый старик, оказался совершенно прав.
Хэнку сейчас было сорок, и жизнь не оставила уже от него почти ничего. Он часто спрашивал себя, было ли хоть что-нибудь в нем, о чем стоило бы сожалеть. Он так долго боролся, чтобы не походить на всех остальных и именно поэтому с пренебрежением относя весь свет к олухам или простакам. Но именно сейчас ему пришло в голову, что только он-то и оказался полным болваном.
Хэнк опять сделал продолжительный глоток, не потому, что нуждался в этом или ему так хотелось, а чтобы отключиться, не смотреть правде в глаза. Он так долго отбрасывал от себя все хорошее в жизни, что никак не мог остановиться.
Хэнк проснулся из-за того, что ему показалось, будто на него с треском падает крыша. Он застонал и заворочался. Он лежал на полу домика. Видно, вчера не мог попасть в гамак. Голова раскалывалась, была готова вот-вот взорваться. Он открыл один глаз, потом второй. Но солнечный свет оказался таким неожиданно ярким, что чуть не убил его.
Откуда-то появилась тень Смитти, и снова раздался тот же самый металлический звук. Как будто ему запустили кастрюлей прямо в голову – нет, в челюсть. Это Смитти переставляла кухонные принадлежности на полке.
– Боже, – простонал он и схватился руками за уши. С трудом оторвав тело от земли, Хэнк перебрался в гамак. Она подошла к нему, чуть задержавшись на пороге.
– Ты когда-нибудь спишь?
– Я – ранняя пташка.
– Она ранняя пташка, слыхали? – передразнил он, когда она исчезла. Потом закрыл глаза рукой и так лежал некоторое время. Во рту было такое ощущение, будто там кто-то умер совсем недавно.
Очередной грохот из кухни прозвучал словно разрыв снаряда. Казалось, произошло крушение поезда. Он, шатаясь, встал. Нет, пожалуй, поезд потерпел аварию у него в голове. Он подобрался к ведру с водой, которое стояло в углу хижины, и, проигнорировав кружку для питья, висевшую рядом, взял его в руки целиком и опрокинул в себя половину, потом вытер рот тыльной стороной ладони. Половину трупа во рту куда-то смыло. Хэнк добрался до порога и оттуда стал наблюдать за Смитти. Она носилась, как трудолюбивый маленький бобер, переставляя свои горшки и кастрюли без всякой видимой цели. Может, она исполняла металлическую симфонию на сковородах?..
Когда она в очередной раз стукнула кастрюлей о кастрюлю (Хэнк каждый раз вздрагивал), его терпение лопнуло.
– Что ты делаешь, черт побери?
– Готовлю. – Очередной оглушительный взрыв сопровождал ее слова.
– Варишь на обед поезд? – Хэнк помассировал руками лоб и сжал виски, когда Смитти положила крышку на железный чайник.
– Нет, бананы. – С этими словами она вылила что-то из бутылки.
– Боже всемогущий! Это же мой ром!
Она взглянула ему прямо в глаза:
– Ой! Правда? – Она опять перевернула бутылку, и последние капли жидкости оказались на сковородке. – Спасибо за то, что ты великодушно поделился с нами. – Она наградила его сахарной улыбкой, пробудившей в Хэнке острое желание отомстить во что бы то ни стало. Сейчас, правда, он не мог сосредоточиться, в голове билась какая-то жилка, в ушах стоял колокольный звон. Даже зубы болели. Смитти зажгла спичку и подожгла содержимое кастрюли. Хэнк стал чертыхаться как заведенный. Его ром с громким хлопком вспыхнул оранжево-синим пламенем и улетел в небеса. Он убьет ее, но попозже, когда воспрянет к новой жизни. Он сделает это голыми руками и получит удовольствие.
Маргарет нахмурилась, взяла палку, которая служила ей. вертелом, ткнула во что-то на сковородке, перевернула, и все с таким видом, как будто знала, что делает. Потом вытащила что-то коричнево-желтое и скользкое, подошла к Хэнку поближе и стала водить этим перед его носом. Сладковато-пряный сильный запах рома ударил в его ноздри, и все внутри у него перевернулось. Желудок подпрыгнул, кровь, напротив, отхлынула от головы, Хэнк еле успел схватиться за жердь, служившую косяком.
– Ты какой-то бледный. Наверное, от голода, бедняжка. – Она помахала «едой» прямо у него перед носом. – Дать откусить?
Зажав рот руками, Хэнк метнулся мимо нее в кусты, чуть не сбив с ног детей. В зарослях олеандра ему стало совсем плохо.
– Что случилось с Хэнком? – недоумевал Теодор.
– Не уверена, но думаю, он просто не любит печеные бананы.
Мадди спрашивал себя, существует ли судьба, рок, о котором столько говорят. Трудно поверить, что кто-то (или что-то) захотел слить воедино судьбы Маргарет Смит и Хэнка Уайатта, столкнуть их вместе, да еще на необитаемом острове в Тихом океане.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33