Действительно, очень досадно, что мы не можем вскрыть тело. Могу предположить, что эта инкапсулированная гнилостная жидкость — абсцесс или распад легкого.
— Что же все это может значить?
— Вы чувствуете? В этом месте ощущается скопление жидкости.
Николай взял аптекаря, который подошел к нему и встал рядом, за руку и приложил ее к подозрительному месту.
— Существует два рода распада легкого, — продолжил свою лекцию врач. — Гнилостный и гнойный. Гнилостный захватывает только легкие, гнойный же скапливается в остальных участках грудной клетки. Ясно, что это гнилостная жидкость, но… вы же сами чувствуете, что она находится ниже легкого.
Циннлехнер попытался осмыслить услышанное, но не сумел.
— И что все это значит? — спросил он.
Николай, кажется, и сам был не слишком уверен в своей правоте.
— Говоря о гнилостном распаде, мы имеем в виду пространство, в котором скопился не гной, а более текучая жидкость, которая, как правило, имеет красновато-желтую или коричневую окраску. Можно предположить, что эта жидкость попала сюда из пораженного циррозом легкого. Если же эта субстанция воспаляется, то формируется абсцесс и образуется белая, вязкая и жирная жидкость. Обе эти находки называются порвавшимся абсцессом легкого, так как содержимое расплавленных пространств, сообщаясь с разветвлениями бронхов, посредством мокроты отхаркивается из легких. Поэтому открытые скопления гнилостной жидкости имеют большую площадь, чем изолированные.
— Значит, существуют четыре вида патологической жидкости, — понял Циннлехнер, захваченный производимым опытом.
— Да, — ответил Николай, — если вам так угодно. Изолированная гнойная, открытая гнилостная и так далее. Но здесь… — он снова постучал по передней брюшной стенке покойного графа, — здесь, как мне представляется, мы имеем дело с закрытым скоплением гнилостной жидкости. И это очень странно. Она расположена слишком низко… У графа был кашель, не так ли?
Циннлехнер кивнул.
— Сухой или влажный?
— Поначалу он был влажным, — ответил Циннлехнер.
— Отхаркивал ли он мокроту?
— Да.
— И что? Вы исследовали ее?
— Мокрота была гнойно-кровянистой. При нагревании она начинала издавать гнилостный запах. При погружении в воду она тонула. Но потом кашель стал сухим — мучительным и сухим. Граф все время хрипел. Иногда кашель был так силен и вызывал такие судороги, что графа начинало рвать. К тому же периодически у него была лихорадка. Щеки и губы становились багрово-красными, он терял аппетит и практически переставал есть. В это же время начиналась одышка. Однажды я даже пощупал его пульс. Это было когда однажды во время прогулки вокруг замка ему стало плохо, он побледнел, задрожал и без сил упал на скамью. Пульс в это время стал слабым, частым и очень мягким. Я хотел пустить ему кровь, так как подумал, что она слишком сильно сгустилась, но он не позволил мне это сделать. Потом ему снова стало немного лучше.
— Когда это случилось?
— Весной, в мае.
— Что было потом?
— С каждым днем ему становилось все тяжелее дышать. Все было как у дочери. Он медленно задыхался, хотя временами наступали улучшения.
Внезапно Николай снова представил себе ту картину, какую он увидел в библиотеке. Мертвец в кресле, странное положение его тела, ожог на голени. Николаю пришла в голову одна мысль.
— Вы знаете, на каком боку он спал? — поинтересовался врач.
— Почему вы об этом спрашиваете?
— Хотя этого, конечно, не может быть… — задумчиво произнес Николай.
— Чего не могло быть? — нетерпеливо воскликнул аптекарь.
— Его положение… я хочу сказать, вы помните, в каком положении мы его нашли? Там, в кресле у камина.
— Конечно, помню.
— Давайте еще раз его так положим.
— Но…
— Прошу вас. Вы сейчас сами все увидите. Помогите мне. Подложим подушку и уложим его как нужно.
Трупное окоченение стало заметно слабее, но аптекарю и Николаю потребовалась пара минут на то, чтобы поднять покойника и усадить его в том положении, в каком он пробыл несколько часов в кресле, прежде чем его нашли. Свечи отбрасывали неяркий свет на пепельно-серую кожу мертвого графа. Николай оглядел комнату, быстро направился к камину и вернулся с горстью золы. Он растер золу указательным пальцем по ладони и принялся рисовать свой диагноз на животе покойника.
— …до этого уровня доходит жидкость в правом легком, не так ли?
Он рисовал очертания органов на восковой коже.
— По логике вещей, Альдорф должен был лежать на правом боку, потому что… смотрите! В таком положении отяжелевшее легкое давит прямо на сердце. Вы это видите?
Циннлехнер кивнул. Все это действительно было очень странно.
— Здесь, внизу, находится другое уплотнение, природу которого мы не в состоянии объяснить. — Николай нарисовал контуры выпота на коже нижней части туловища покойника. То, что они увидели, заставило обоих онеметь. Какая же ужасная тяжесть давила на сердце этого несчастного! С правой стороны удушьем грозило правое легкое, а слева сердце сдавливал словно специально созданный для этого абсцесс. Не надо было иметь большого воображения, чтобы представить себе, как умирающий метался в кресле, раздираемый приступами удушья и безумной болью в сердце. Он не мог унять одну боль без того, чтобы усилить другую. Смерть подступала с обеих сторон. Не стоит удивляться тому, что этот человек решил положить конец своим страданиям. Но чем были вызваны эти страдания?
Циннлехнер заговорил первым:
— Великий Боже! Граф лежал на левом боку. Он сам себя задушил.
Даже в смерти это тело не обрело равновесия. Несколько мгновений аптекарь и врач молчали, созерцая покойного. Не оставалось никаких сомнений. Этот человек задохнулся, об этом говорил синюшный оттенок щек, языка и ногтей.
— Он принял яд, но слишком поздно, — сказал Николай. — Посмотрите на ожог. Он не вынес мучительного ожидания смерти.
Циннлехнер в ответ только покачал головой:
— Это невозможно. Ни один человек не способен задушить сам себя.
— Но это единственное объяснение, — возразил Николай. — Смотрите, он сам оставил нам документальное свидетельство того, насколько невыносимо медленно действовал яд. Боль, должно быть, стала настолько ужасной, что он приложил к голени тлеющую головню, чтобы узнать, сколько времени еще ему придется ждать.
Аптекарь недоверчиво вскинул брови.
— Но что же это была за болезнь?
В ответ Николай только пожал плечами.
— Вероятно, это была гнойная язва, абсцесс или злокачественное перерождение.
На некоторое время он задумался, потом спросил:
— Что случилось с дочерью Альдорфа? Вы говорили, что она тоже задохнулась, не так ли?
—Да.
— Вы присутствовали при ее смерти?
— Нет.
— Был ли при ней кто-нибудь?
— Только ее отец.
— А где находилась его жена?
— В то время она была уже очень тяжело больна. Я говорил вам об этом. Смерть Максимилиана погрузила мать и дочь в глубокую меланхолию. Это было ужасно. Но Альдорф никого не допускал к ним.
Николай поднялся и подошел к окну. Снегопад прекратился, ветер стих. Далеко внизу виднелись контуры заснеженных могил маленького кладбища. Николай услышал, как за его спиной Циннлехнер прикрыл саваном тело умершего. Металлический щелчок означал, что аптекарь привел в действие тайный механизм двери. Николай повернулся и вслед за Циннлехнером поспешил из спальни.
12
Он плохо спал и рано проснулся. В кухне ему дали миску горячего молока с овсяными хлопьями. Николая преследовали воспоминания о событиях минувшей ночи. Он съел только половину предложенного ему завтрака и отставил миску в сторону.
Ветер приятно холодил кожу. Он отыскал в конюшне свою лошадь, дал конюху крейцер и испытал большое облегчение, когда открылись ворота и он выехал на дорогу, ведущую в Нюрнберг. Однако не успела лошадь сделать и нескольких шагов, как Николай остановил ее, оглянулся, пристально всмотрелся в контур замка и спешился.
Выпавший за ночь снег припорошил вчерашние следы конских подков. Как вчера, он прошел мимо куч отбросов, которые теперь были засыпаны снегом, вошел в ту дверь, через которую он накануне вместе с девушкой попал во внутренний двор замка, и направился к задней стене.
Неподалеку Николай увидел и кладбище, куда и направился. Вход в ограду охраняли два каменных ангела. Это было все, ворота отсутствовали. Он не спеша вошел на окруженную низкой оградой территорию кладбища и скользнул взглядом по могилам. Николай насчитал семнадцать могильных камней и три деревянных креста. Он подошел к могилам, отряхнул с крестов снег, опустился на колени и прочел надписи. Агнесс. Максимилиан. Мария София. Девушке не исполнилось и двадцати лет. Юноша был на два года старше. Агнесс фон Альдорф. 1733—1780. Бог одарил ее четырьмя детьми и до времени отнял их. До времени?
Николай встал на ноги. Что он здесь делает? Какое ему дело до судеб этого семейства? Он врач. Что он потерял на этом кладбище? Он тихо произнес краткую молитву, скорее по обычаю, нежели по внутренней потребности, потом подошел к лошади. Покидая кладбище, он еще раз окинул взглядом каменных ангелов. Фигуры были выполнены с большим мастерством. У Николая даже возникло желание потрогать скульптуры. Он потянулся к ним, но цоколи, на которых стояли ангелы, оказались слишком высоки. Но при этом он обнаружил надпись, полускрытую снегом. Он сгреб снег и прочел высеченные в камне слова. Слова не составляли связного предложения. Николай обошел цоколь, но не обнаружил продолжения. Потом он нашел еще одну надпись на фундаменте другой скульптуры. Видимо, это и было продолжение надписи. Никто из посетителей кладбища не мог пройти мимо этой сентенции, не прочтя ее, удивленно подумал Николай. Он приблизился к соседнему постаменту, провел рукой по камню, чтобы счистить с него снег. Он долго стоял там в неверном свете наступавшего дня и читал: «Да не допустит небо, чтобы сердце мое верило тому, что видят мои глаза».
ЧАСТЬ II
1
Вы уверены, что ничего здесь не трогали?
Николай постарался ничем не выдать своего волнения, но не смог скрыть его от сидевшего напротив человека.
— Только графин с вином, — ответил Николай, — и стакан, из которого граф выпил яд. Я осмотрел сосуды и поставил их на прежнее место, туда, откуда я их взял.
Джанкарло ди Тасси поднялся и сделал пару шагов в глубину комнаты. У этого человека была весьма своеобразная манера двигаться. При ходьбе он немного покачивался из стороны в сторону, словно играя невидимым грузом, привязанным к спине между лопатками. Впрочем, в нем все было своеобразным, в особенности тот факт, что он вообще оказался здесь. Что ищет в этом Богом забытом замке советник юстиции из Высшего имперского суда в Ветцларе?
— Где он стоял? Здесь? На этом месте? — Ди Тасси ткнул пальцем в стол.
— Да. То есть я хочу сказать, что сейчас здесь все не так, как было, но поднос стоял где-то там, на столе.
Николаю стоило большого труда сориентироваться в совершенно изменившейся обстановке. Библиотека стала неузнаваемой: сейчас в ней все было перевернуто вверх дном. На полу громоздились стопки книг, снятых с полок. Здесь же, на полу, стояли деревянные ящики, из которых торчали научные инструменты и приборы графа. В другие ящики были хаотично сложены графские раритеты. Но самый большой беспорядок творился на столе, стоявшем в середине помещения. Стол был завален папками с документами и бумагами, причем некоторые папки были сложены в аккуратные стопки, а другие брошены как попало, и можно было рассмотреть отдельные исписанные листы. Николай полагал, что это переписка графа, письма, которые он получал, или копии писем, которые он отправлял сам. Разве не говорил Циннлехнер об оживленной переписке, которую граф поддерживал с учеными?
Ди Тасси подошел к окну и принялся рассматривать зимний пейзаж. Николай украдкой изучал этого человека, втайне надеясь, что неожиданный допрос скоро закончится. Мужчина, стоявший сейчас у окна, не был рядовым исполнителем. Об этом можно было судить даже по его одежде. Ди Тасси носил тесные башмаки с большими пряжками, рискуя при быстрой ходьбе в кровь растереть себе лодыжки. Шелковые чулки были подвязаны выше колен, а панталоны застегнуты внизу, плотно охватывая ноги. Это были очень неудобные штаны, так как держались на бедрах с помощью многочисленных застежек и подвязок. Однако благородное происхождение человека, а главное, возможность перепоручить любую работу слугам требовали жертв. Сюртук сидел на плечах как влитой, казался тесным и был плотно застегнут на множество крючков. Безупречно повязанный галстук, напомаженные, припудренные волосы и косичка. Не хватало только треуголки. Но и без нее человек имел властный и внушительный вид.
Советник юстиции Джанкарло ди Тасси прибыл в Нюрнберг через два дня после смерти графа, но в городе не задержался, осмотрел почтовую станцию, а потом без долгих проволочек отправился в Альдорф. Две закрытые кареты, запряженные четверками могучих лошадей, проследовавшие вчера через городские ворота в направлении Лоэнштайна, произвели должное впечатление на жителей Нюрнберга.
Ди Тасси прибыл не один. Его сопровождали трое важных господ. С двумя из них врач столкнулся по прибытии в замок на первом этаже. Эти одетые в гражданское платье чиновники имперского министерства юстиции с непроницаемыми лицами и надменными манерами выполняли на первом этаже какие-то инструкции ди Тасси. Но что именно здесь происходило, Николай не понимал. Он, конечно, знал о слухах, которые начали ходить по всей округе сразу, как только стало известно о смерти Альдорфа. Труп обнаружили ночью во вторник. Уже в среду перед ратушей Нюрнберга собралась взволнованная толпа. Некоторые богатые горожане в прошлом ссужали графа деньгами и желали зарегистрировать в магистрате свои заемные письма. Состоятельных горожан выпроводили из магистрата, причем одновременно выяснилось, что некоторые его члены тоже одалживали графу деньги, и их требования как приоритетные будут рассмотрены в первую очередь. А в четверг в Нюрнберге появился ди Тасси.
Поначалу Николая не слишком сильно волновала эта суматоха. Он передал Мюллеру доклад, задал несколько вопросов относительно умерших жены и дочери Альдорфа, но не узнал ничего, что могло бы хоть сколько-нибудь прояснить их судьбу. Мюллер пояснил, что весной, еще до приезда Николая в Нюрнберг, в округе от грудной и брюшной водянки умерли более сорока человек, а как известно, среди больных царит то самое равноправие, о котором мечтают горячие республиканские головы французских вольнодумцев: перед болезнями все равны.
Стоя спиной к Николаю, ди Тасси задал ему следующий вопрос:
— Вы также сказали, что за вами послал господин Зеллинг?
— Да.
— Но когда вы прибыли в замок, граф был уже мертв?
— Да. Я думаю, что он умер накануне моего приезда.
Ди Тасси откашлялся, обернулся и, прищурив глаза, внимательно посмотрел на Николая. Тот же не переставал удивляться внешности этого австрийца. Все черты многоязычного государства, порождением которого был ди Тасси, явственно запечатлелись в его облике. Черты лица выдавали его итальянское происхождение, о котором свидетельствовало и его имя, но сложением и ростом он нисколько не походил на итальянца. Ди Тасси был на целую голову выше Николая, которого тоже нельзя было назвать низкорослым. Когда ди Тасси задумывался, а это случалось довольно часто, то подпирал рукой подбородок, и врач отметил необычную длину его локтя. Этот человек говорил по-немецки с венским акцентом, но в то же время не так, как другие австрийцы, с которыми случалось сталкиваться Николаю. Очевидно, немецкий язык не был родным для ди Тасси. Со своими подчиненными советник юстиции общался либо на каком-то диалекте итальянского, который Николай не понимал, либо на чистейшем французском. С одним из чиновников ди Тасси общался на совершенно непонятном наречии, вероятно, по-венгерски.
— А где состоялся разговор между вами, Зеллингом, Калькбреннером и Циннлехнером?
— В какой-то комнате на первом этаже. Где она находится точно, мне неизвестно.
— И вы полагаете, что господин Калькбреннер всеми силами препятствовал тому, чтобы кто-либо вошел в библиотеку?
— Да, таково было мое впечатление. Но все мои умозаключения, выведенные из этого впечатления, являются чисто умозрительной спекуляцией. Гораздо лучше о мотивах Калькбреннера могут судить господин Зеллинг и господин Циннлехнер.
Ди Тасси вскинул брови.
— Оба эти господина исчезли из замка сегодня утром. Мы, конечно, сумеем их найти, но пока я спрашиваю об этом вас.
Николай насторожился. Исчезли? Все трое? Он хотел было задать ди Тасси вопрос, но тот опередил врача и заговорил первый:
— Я прошу вас, лиценциат Рёшлауб, передать мне содержание разговора, состоявшегося в тот вечер.
— Господин Калькбреннер был против того, чтобы без разрешения входить в библиотеку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
— Что же все это может значить?
— Вы чувствуете? В этом месте ощущается скопление жидкости.
Николай взял аптекаря, который подошел к нему и встал рядом, за руку и приложил ее к подозрительному месту.
— Существует два рода распада легкого, — продолжил свою лекцию врач. — Гнилостный и гнойный. Гнилостный захватывает только легкие, гнойный же скапливается в остальных участках грудной клетки. Ясно, что это гнилостная жидкость, но… вы же сами чувствуете, что она находится ниже легкого.
Циннлехнер попытался осмыслить услышанное, но не сумел.
— И что все это значит? — спросил он.
Николай, кажется, и сам был не слишком уверен в своей правоте.
— Говоря о гнилостном распаде, мы имеем в виду пространство, в котором скопился не гной, а более текучая жидкость, которая, как правило, имеет красновато-желтую или коричневую окраску. Можно предположить, что эта жидкость попала сюда из пораженного циррозом легкого. Если же эта субстанция воспаляется, то формируется абсцесс и образуется белая, вязкая и жирная жидкость. Обе эти находки называются порвавшимся абсцессом легкого, так как содержимое расплавленных пространств, сообщаясь с разветвлениями бронхов, посредством мокроты отхаркивается из легких. Поэтому открытые скопления гнилостной жидкости имеют большую площадь, чем изолированные.
— Значит, существуют четыре вида патологической жидкости, — понял Циннлехнер, захваченный производимым опытом.
— Да, — ответил Николай, — если вам так угодно. Изолированная гнойная, открытая гнилостная и так далее. Но здесь… — он снова постучал по передней брюшной стенке покойного графа, — здесь, как мне представляется, мы имеем дело с закрытым скоплением гнилостной жидкости. И это очень странно. Она расположена слишком низко… У графа был кашель, не так ли?
Циннлехнер кивнул.
— Сухой или влажный?
— Поначалу он был влажным, — ответил Циннлехнер.
— Отхаркивал ли он мокроту?
— Да.
— И что? Вы исследовали ее?
— Мокрота была гнойно-кровянистой. При нагревании она начинала издавать гнилостный запах. При погружении в воду она тонула. Но потом кашель стал сухим — мучительным и сухим. Граф все время хрипел. Иногда кашель был так силен и вызывал такие судороги, что графа начинало рвать. К тому же периодически у него была лихорадка. Щеки и губы становились багрово-красными, он терял аппетит и практически переставал есть. В это же время начиналась одышка. Однажды я даже пощупал его пульс. Это было когда однажды во время прогулки вокруг замка ему стало плохо, он побледнел, задрожал и без сил упал на скамью. Пульс в это время стал слабым, частым и очень мягким. Я хотел пустить ему кровь, так как подумал, что она слишком сильно сгустилась, но он не позволил мне это сделать. Потом ему снова стало немного лучше.
— Когда это случилось?
— Весной, в мае.
— Что было потом?
— С каждым днем ему становилось все тяжелее дышать. Все было как у дочери. Он медленно задыхался, хотя временами наступали улучшения.
Внезапно Николай снова представил себе ту картину, какую он увидел в библиотеке. Мертвец в кресле, странное положение его тела, ожог на голени. Николаю пришла в голову одна мысль.
— Вы знаете, на каком боку он спал? — поинтересовался врач.
— Почему вы об этом спрашиваете?
— Хотя этого, конечно, не может быть… — задумчиво произнес Николай.
— Чего не могло быть? — нетерпеливо воскликнул аптекарь.
— Его положение… я хочу сказать, вы помните, в каком положении мы его нашли? Там, в кресле у камина.
— Конечно, помню.
— Давайте еще раз его так положим.
— Но…
— Прошу вас. Вы сейчас сами все увидите. Помогите мне. Подложим подушку и уложим его как нужно.
Трупное окоченение стало заметно слабее, но аптекарю и Николаю потребовалась пара минут на то, чтобы поднять покойника и усадить его в том положении, в каком он пробыл несколько часов в кресле, прежде чем его нашли. Свечи отбрасывали неяркий свет на пепельно-серую кожу мертвого графа. Николай оглядел комнату, быстро направился к камину и вернулся с горстью золы. Он растер золу указательным пальцем по ладони и принялся рисовать свой диагноз на животе покойника.
— …до этого уровня доходит жидкость в правом легком, не так ли?
Он рисовал очертания органов на восковой коже.
— По логике вещей, Альдорф должен был лежать на правом боку, потому что… смотрите! В таком положении отяжелевшее легкое давит прямо на сердце. Вы это видите?
Циннлехнер кивнул. Все это действительно было очень странно.
— Здесь, внизу, находится другое уплотнение, природу которого мы не в состоянии объяснить. — Николай нарисовал контуры выпота на коже нижней части туловища покойника. То, что они увидели, заставило обоих онеметь. Какая же ужасная тяжесть давила на сердце этого несчастного! С правой стороны удушьем грозило правое легкое, а слева сердце сдавливал словно специально созданный для этого абсцесс. Не надо было иметь большого воображения, чтобы представить себе, как умирающий метался в кресле, раздираемый приступами удушья и безумной болью в сердце. Он не мог унять одну боль без того, чтобы усилить другую. Смерть подступала с обеих сторон. Не стоит удивляться тому, что этот человек решил положить конец своим страданиям. Но чем были вызваны эти страдания?
Циннлехнер заговорил первым:
— Великий Боже! Граф лежал на левом боку. Он сам себя задушил.
Даже в смерти это тело не обрело равновесия. Несколько мгновений аптекарь и врач молчали, созерцая покойного. Не оставалось никаких сомнений. Этот человек задохнулся, об этом говорил синюшный оттенок щек, языка и ногтей.
— Он принял яд, но слишком поздно, — сказал Николай. — Посмотрите на ожог. Он не вынес мучительного ожидания смерти.
Циннлехнер в ответ только покачал головой:
— Это невозможно. Ни один человек не способен задушить сам себя.
— Но это единственное объяснение, — возразил Николай. — Смотрите, он сам оставил нам документальное свидетельство того, насколько невыносимо медленно действовал яд. Боль, должно быть, стала настолько ужасной, что он приложил к голени тлеющую головню, чтобы узнать, сколько времени еще ему придется ждать.
Аптекарь недоверчиво вскинул брови.
— Но что же это была за болезнь?
В ответ Николай только пожал плечами.
— Вероятно, это была гнойная язва, абсцесс или злокачественное перерождение.
На некоторое время он задумался, потом спросил:
— Что случилось с дочерью Альдорфа? Вы говорили, что она тоже задохнулась, не так ли?
—Да.
— Вы присутствовали при ее смерти?
— Нет.
— Был ли при ней кто-нибудь?
— Только ее отец.
— А где находилась его жена?
— В то время она была уже очень тяжело больна. Я говорил вам об этом. Смерть Максимилиана погрузила мать и дочь в глубокую меланхолию. Это было ужасно. Но Альдорф никого не допускал к ним.
Николай поднялся и подошел к окну. Снегопад прекратился, ветер стих. Далеко внизу виднелись контуры заснеженных могил маленького кладбища. Николай услышал, как за его спиной Циннлехнер прикрыл саваном тело умершего. Металлический щелчок означал, что аптекарь привел в действие тайный механизм двери. Николай повернулся и вслед за Циннлехнером поспешил из спальни.
12
Он плохо спал и рано проснулся. В кухне ему дали миску горячего молока с овсяными хлопьями. Николая преследовали воспоминания о событиях минувшей ночи. Он съел только половину предложенного ему завтрака и отставил миску в сторону.
Ветер приятно холодил кожу. Он отыскал в конюшне свою лошадь, дал конюху крейцер и испытал большое облегчение, когда открылись ворота и он выехал на дорогу, ведущую в Нюрнберг. Однако не успела лошадь сделать и нескольких шагов, как Николай остановил ее, оглянулся, пристально всмотрелся в контур замка и спешился.
Выпавший за ночь снег припорошил вчерашние следы конских подков. Как вчера, он прошел мимо куч отбросов, которые теперь были засыпаны снегом, вошел в ту дверь, через которую он накануне вместе с девушкой попал во внутренний двор замка, и направился к задней стене.
Неподалеку Николай увидел и кладбище, куда и направился. Вход в ограду охраняли два каменных ангела. Это было все, ворота отсутствовали. Он не спеша вошел на окруженную низкой оградой территорию кладбища и скользнул взглядом по могилам. Николай насчитал семнадцать могильных камней и три деревянных креста. Он подошел к могилам, отряхнул с крестов снег, опустился на колени и прочел надписи. Агнесс. Максимилиан. Мария София. Девушке не исполнилось и двадцати лет. Юноша был на два года старше. Агнесс фон Альдорф. 1733—1780. Бог одарил ее четырьмя детьми и до времени отнял их. До времени?
Николай встал на ноги. Что он здесь делает? Какое ему дело до судеб этого семейства? Он врач. Что он потерял на этом кладбище? Он тихо произнес краткую молитву, скорее по обычаю, нежели по внутренней потребности, потом подошел к лошади. Покидая кладбище, он еще раз окинул взглядом каменных ангелов. Фигуры были выполнены с большим мастерством. У Николая даже возникло желание потрогать скульптуры. Он потянулся к ним, но цоколи, на которых стояли ангелы, оказались слишком высоки. Но при этом он обнаружил надпись, полускрытую снегом. Он сгреб снег и прочел высеченные в камне слова. Слова не составляли связного предложения. Николай обошел цоколь, но не обнаружил продолжения. Потом он нашел еще одну надпись на фундаменте другой скульптуры. Видимо, это и было продолжение надписи. Никто из посетителей кладбища не мог пройти мимо этой сентенции, не прочтя ее, удивленно подумал Николай. Он приблизился к соседнему постаменту, провел рукой по камню, чтобы счистить с него снег. Он долго стоял там в неверном свете наступавшего дня и читал: «Да не допустит небо, чтобы сердце мое верило тому, что видят мои глаза».
ЧАСТЬ II
1
Вы уверены, что ничего здесь не трогали?
Николай постарался ничем не выдать своего волнения, но не смог скрыть его от сидевшего напротив человека.
— Только графин с вином, — ответил Николай, — и стакан, из которого граф выпил яд. Я осмотрел сосуды и поставил их на прежнее место, туда, откуда я их взял.
Джанкарло ди Тасси поднялся и сделал пару шагов в глубину комнаты. У этого человека была весьма своеобразная манера двигаться. При ходьбе он немного покачивался из стороны в сторону, словно играя невидимым грузом, привязанным к спине между лопатками. Впрочем, в нем все было своеобразным, в особенности тот факт, что он вообще оказался здесь. Что ищет в этом Богом забытом замке советник юстиции из Высшего имперского суда в Ветцларе?
— Где он стоял? Здесь? На этом месте? — Ди Тасси ткнул пальцем в стол.
— Да. То есть я хочу сказать, что сейчас здесь все не так, как было, но поднос стоял где-то там, на столе.
Николаю стоило большого труда сориентироваться в совершенно изменившейся обстановке. Библиотека стала неузнаваемой: сейчас в ней все было перевернуто вверх дном. На полу громоздились стопки книг, снятых с полок. Здесь же, на полу, стояли деревянные ящики, из которых торчали научные инструменты и приборы графа. В другие ящики были хаотично сложены графские раритеты. Но самый большой беспорядок творился на столе, стоявшем в середине помещения. Стол был завален папками с документами и бумагами, причем некоторые папки были сложены в аккуратные стопки, а другие брошены как попало, и можно было рассмотреть отдельные исписанные листы. Николай полагал, что это переписка графа, письма, которые он получал, или копии писем, которые он отправлял сам. Разве не говорил Циннлехнер об оживленной переписке, которую граф поддерживал с учеными?
Ди Тасси подошел к окну и принялся рассматривать зимний пейзаж. Николай украдкой изучал этого человека, втайне надеясь, что неожиданный допрос скоро закончится. Мужчина, стоявший сейчас у окна, не был рядовым исполнителем. Об этом можно было судить даже по его одежде. Ди Тасси носил тесные башмаки с большими пряжками, рискуя при быстрой ходьбе в кровь растереть себе лодыжки. Шелковые чулки были подвязаны выше колен, а панталоны застегнуты внизу, плотно охватывая ноги. Это были очень неудобные штаны, так как держались на бедрах с помощью многочисленных застежек и подвязок. Однако благородное происхождение человека, а главное, возможность перепоручить любую работу слугам требовали жертв. Сюртук сидел на плечах как влитой, казался тесным и был плотно застегнут на множество крючков. Безупречно повязанный галстук, напомаженные, припудренные волосы и косичка. Не хватало только треуголки. Но и без нее человек имел властный и внушительный вид.
Советник юстиции Джанкарло ди Тасси прибыл в Нюрнберг через два дня после смерти графа, но в городе не задержался, осмотрел почтовую станцию, а потом без долгих проволочек отправился в Альдорф. Две закрытые кареты, запряженные четверками могучих лошадей, проследовавшие вчера через городские ворота в направлении Лоэнштайна, произвели должное впечатление на жителей Нюрнберга.
Ди Тасси прибыл не один. Его сопровождали трое важных господ. С двумя из них врач столкнулся по прибытии в замок на первом этаже. Эти одетые в гражданское платье чиновники имперского министерства юстиции с непроницаемыми лицами и надменными манерами выполняли на первом этаже какие-то инструкции ди Тасси. Но что именно здесь происходило, Николай не понимал. Он, конечно, знал о слухах, которые начали ходить по всей округе сразу, как только стало известно о смерти Альдорфа. Труп обнаружили ночью во вторник. Уже в среду перед ратушей Нюрнберга собралась взволнованная толпа. Некоторые богатые горожане в прошлом ссужали графа деньгами и желали зарегистрировать в магистрате свои заемные письма. Состоятельных горожан выпроводили из магистрата, причем одновременно выяснилось, что некоторые его члены тоже одалживали графу деньги, и их требования как приоритетные будут рассмотрены в первую очередь. А в четверг в Нюрнберге появился ди Тасси.
Поначалу Николая не слишком сильно волновала эта суматоха. Он передал Мюллеру доклад, задал несколько вопросов относительно умерших жены и дочери Альдорфа, но не узнал ничего, что могло бы хоть сколько-нибудь прояснить их судьбу. Мюллер пояснил, что весной, еще до приезда Николая в Нюрнберг, в округе от грудной и брюшной водянки умерли более сорока человек, а как известно, среди больных царит то самое равноправие, о котором мечтают горячие республиканские головы французских вольнодумцев: перед болезнями все равны.
Стоя спиной к Николаю, ди Тасси задал ему следующий вопрос:
— Вы также сказали, что за вами послал господин Зеллинг?
— Да.
— Но когда вы прибыли в замок, граф был уже мертв?
— Да. Я думаю, что он умер накануне моего приезда.
Ди Тасси откашлялся, обернулся и, прищурив глаза, внимательно посмотрел на Николая. Тот же не переставал удивляться внешности этого австрийца. Все черты многоязычного государства, порождением которого был ди Тасси, явственно запечатлелись в его облике. Черты лица выдавали его итальянское происхождение, о котором свидетельствовало и его имя, но сложением и ростом он нисколько не походил на итальянца. Ди Тасси был на целую голову выше Николая, которого тоже нельзя было назвать низкорослым. Когда ди Тасси задумывался, а это случалось довольно часто, то подпирал рукой подбородок, и врач отметил необычную длину его локтя. Этот человек говорил по-немецки с венским акцентом, но в то же время не так, как другие австрийцы, с которыми случалось сталкиваться Николаю. Очевидно, немецкий язык не был родным для ди Тасси. Со своими подчиненными советник юстиции общался либо на каком-то диалекте итальянского, который Николай не понимал, либо на чистейшем французском. С одним из чиновников ди Тасси общался на совершенно непонятном наречии, вероятно, по-венгерски.
— А где состоялся разговор между вами, Зеллингом, Калькбреннером и Циннлехнером?
— В какой-то комнате на первом этаже. Где она находится точно, мне неизвестно.
— И вы полагаете, что господин Калькбреннер всеми силами препятствовал тому, чтобы кто-либо вошел в библиотеку?
— Да, таково было мое впечатление. Но все мои умозаключения, выведенные из этого впечатления, являются чисто умозрительной спекуляцией. Гораздо лучше о мотивах Калькбреннера могут судить господин Зеллинг и господин Циннлехнер.
Ди Тасси вскинул брови.
— Оба эти господина исчезли из замка сегодня утром. Мы, конечно, сумеем их найти, но пока я спрашиваю об этом вас.
Николай насторожился. Исчезли? Все трое? Он хотел было задать ди Тасси вопрос, но тот опередил врача и заговорил первый:
— Я прошу вас, лиценциат Рёшлауб, передать мне содержание разговора, состоявшегося в тот вечер.
— Господин Калькбреннер был против того, чтобы без разрешения входить в библиотеку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43