А затем, черт его возьми, сделал изрядную ошибку. Его приняли в круг сверхосведомленных лиц, которые не замечали его существования, и он из кожи лез, чтобы восхвалять прусский милитаризм. Ты знаешь это, он сам нам рассказывал.
– Этот барон фон Хессельман! – с негодованием воскликнула Беатрис.
– И баронесса, – добавила Флоренс.
– Да, – сказал Уильям. – Талия фон Хессельман. Ты должна знать, Беа. Поэтому мы откладываем путешествие. У Эдвина была связь с этой женщиной. Это был заговор, конечно. И чтобы жить с ней, ему требовались большие деньги. Он влезал в долги, как это было предусмотрено, и затем люди предложили оплатить их. – Уильям облизал пересохшие губы. – За кое-какую информацию, которую он мог им дать. Пустяковую, возможно. Но полезную.
– Шпион! – вырвалось у Беатрис. – Наш сын!
Уильям расправил плечи.
– Да, мой отец не вынес бы этого. Нужно пережить это, Беа.
– Но суд не вынесет ему смертный приговор? – с выражением муки в голосе спросила Беатрис.
Эдвина казнят в каком-нибудь ужасном сыром тюремном дворе и зароют под булыжниками! Что это? Возмездие за то, что она позволила чахнуть больной Мэри Медуэй в тюрьме? Дикая мысль пронеслась в ее сознании, и она с трудом могла слушать мрачный беспристрастный голос Уильяма.
– Это зависит от степени вины. Я делаю вывод, что среди информации, переданной врагу, было много пустой; к счастью, всю эту историю подавили в зародыше. Я счастлив, что у мальчика не было настоящего таланта к шпионажу.
– Он благоговел перед уланами, – сказала Флоренс, – я верю, он бы играл в них, если бы они у него были. Уверена, что это обернется против него.
– Идеализм, – сказал Уильям. – Я долго разговаривал с Джоном Мертоном, который согласился защищать Эдвина. Он обратился с ходатайством улучшить содержание арестанта из-за его плохих глаз, и это укротит его амбиции по поводу армейской карьеры.
– Впервые в Оксфорде! – воскликнула Флоренс.
– Это странно из-за раннего развития. Такое, очевидно, мог сделать человек типа Эдвина. Но он, это факт, по своей сущности еще идеалист-школьник.
– Все эта баронесса, – с отвращением сказала Беатрис. – Он бросился в любовь, как школьник.
– Но она не была влюблена в него, конечно, – сказал Уильям. – В этом трагедия Эдвина.
Эдвину повезло, что у него был не только блестящий адвокат, но и разумный снисходительный судья. До того как вынести приговор, судья высказал свое персональное мнение о неуравновешенности личности как основании для его одержимости всяким милитаризмом. Ему казалось, что страна, которая была наиболее совершенна в количестве штыков и имела самую блестящую форму, достойна восхищения, и молодой человек восхищался, к сожалению, даже в ущерб его лояльности. Однако он начал грубо использовать свою карьеру и должен понести ответственность за последствия.
Эдвину присудили семь лет тюремного заключения. Судья встал и после вынесения приговора язвительно посоветовал Министерству иностранных дел в будущем более тщательно отбирать своих сотрудников.
И все это время Эдвин стоял у скамьи подсудимых с поднятой головой, как в строю, а его адвокат посоветовал ему снять монокль (это делало Эдвина похожим на одного из уланских офицеров, кому он подражал) и спрятать его в карман без возражений. Беатрис догадалась об этом потому, что правая рука Эдвина постоянно была сжата около кармана. Беатрис надеялась, что он увидит через зал ее и отца, когда приговор будет уже произнесен, но Эдвин никогда не считал нужным смотреть далеко и пристально, как если бы он был один в целом свете.
Когда его привезли в Англию, она и Уильям смогли повидаться с ним в тюремной камере в присутствии надзирателя. Во время этой встречи он пребывал в полном молчании, никак не оправдывал себя и не выражал раскаяния по поводу сделанного, несмотря на то, что выглядел он ужасно одиноким.
Не то чтобы это суровое испытание было чрезмерным, Беатрис надеялась, что она сможет сблизиться с Эдвином. Возможно, он не мог позволить себе быть совершенно откровенным с ней, но она верила, что он проявит какие-то чувства к ней, его матери. Она долго помогала ему и создавала ему комфорт. Он был ее единственным сыном. Если она не оказывала ему такого рода поддержку раньше, то потому лишь, что ей казалось, он в ней не нуждался. С самого раннего возраста он был самодостаточен, отчужден.
Оглядываясь в прошлое, она видела только одну оплошность. Неужели Эдвин, который теперь знал, как мучительно добиваться любви женщины, забыл ради нее все и не замечал ее пренебрежения?
Но молодой мужчина, сидящий между Беатрис, по другую сторону разделявшего их стола, и тюремщиком у двери, казалось, не испытывал никаких чувств ни к кому.
Он только попросил, когда придет его багаж из Германии, поставить чемоданы в его комнате и не трогать их.
– Не разрешайте слугам раскрывать их, – сказал он, – я сделаю это сам, когда вернусь домой.
Через семь лет? Сердце Беатрис сжалось при взгляде на близорукую неподвижную фигуру.
– Эдвин, почему? – крикнула она. – Тебе нужны деньги? У тебя есть бабушкино наследство.
Ответа не последовало.
– Что, ты действительно был предан больше Германии, чем собственной стране?
Снова никакого ответа.
– Это… – она хотела сказать «приключение», – эта баронесса… Ты не должен мучиться из-за нее. Не будешь?
Она могла так же говорить с манекеном.
– Я верю, нам позволят послать тебе необходимые вещи в тюрьму, – заговорила она, отказавшись от попытки прочитать его мысли. – Книги, например, чего ты хочешь? Какие-нибудь военные романы исключаются.
Тогда он сказал странным резким голосом:
– Солдатиков дедушки.
– Солдатиков дедушки! Нет, я не думаю, что это разрешат.
– Я могу преодолеть себя. Ха-ха! Не беспокойся, мать. Я переживу и даже счастлив, что убежал от войны, которая наступит. А сейчас, не лучше ли тебе назад, к отцу? Или к своим покупателям?
Уильям сказал, что багаж, который прибыл из Германии, надо открыть. Он не может позволить, чтобы там лежала бомба, предположим, которая останется без присмотра в его доме в течение семи лет.
Начали с трех чемоданов, которые были довольно тяжелыми. В результате в них обнаружили личные вещи Эдвина: его великолепные костюмы, прекрасные, начищенные до блеска сапоги для верховой езды и шпоры, его пистолеты. Остался чемодан, где были разные смущающие вещи.
В нем были тщательно уложенная военная форма офицера кавалерии уланского полка, синий мундир с кантами красного цвета, чудной шлем – копия польской каскетки, шпага.
Где Эдвин умудрился приобрести это? Каким тревожным символом были они для него?
– Наш сын! – скептически воскликнул Уильям. Беатрис поежилась и сказала:
– Закрой чемодан, Уильям. Убери его с глаз долой. Я никогда не смогу смотреть на эти вещи.
Она вспомнила презрительный взгляд голубых глаз Эдвина и подумала, каким красивым мальчиком он был в детстве. Она уделяла ему внимание, пока не появилась Мэри Медуэй и не поглотила все ее мысли, целиком и надолго…
Глава 25
Уланские кавалерийские полки, которыми так восхищался Эдвин, в августе 1914 года перешли к действиям вдоль всей линии вместе с другими хорошо обученными и прекрасно экипированными немецкими полками.
Великая война, давно предсказанная Уильямом, началась.
Эдвин, заключенный в Петонвилльской тюрьме, собирался избежать войны, как он говорил прежде. Уильям был достаточно стар для службы в армии. Единственным членом семьи, кого прямо затронула война, оказалась Дези. Война изолировала Дези так же неизбежно, как если бы она жила на Северном полюсе. Письма от нее перестали приходить, безусловно, потому, что Сергея призвали на военную службу и отправили на Восточный фронт. Какие надежды были у Дези и ее маленькой дочери? Было ли у них достаточно еды, будут ли они надежно защищены, если предположить, что Германия победит и ринется на Восток, на Москву и Петербург, как она завоевала Бельгию и часть Франции?
Уильям, который оплакивал возможный захват Парижа этими «кровавыми Гансами», больше волновался, однако, за аннексию российских городов и благосостояние Дези. Он мучился из-за се молчания, постоянно писал ей письма, надеясь переслать их, и молился, чтобы они пришли по назначению.
Он худел и хирел, и в волосах мелькала седина. Если бы Беатрис могла смотреть на него беспристрастными глазами, он показался бы ей совсем старым человеком, потерпевшим поражение. Веселые искорки в его глазах совсем погасли. Правда, он был по-прежнему деликатным. Она всегда понимала это. Конечно, когда, встревоженный, он поднимался с постели, он был похож на старого генерала: то же изможденное лицо, так же выступали кости на теле. Но его шарм и красота оставались неизменными. Беатрис все еще считала его самым красивым мужчиной на свете.
Только росли его нервозность и недовольство, которое не вязалось с его обычной неизменной обходительностью. Но что оставалось в жизни человеку, когда его единственный сын сидит в тюрьме, его любимая дочь в изгнании, а жена и оставшаяся дочь посвятили себя выживанию магазина, так же как пытались выжить Англия и Британская империя.
Беатрис хотела сказать Уильяму, что у него есть женщина, которая любит его как всегда, так же сильно. Но кем она была теперь? Полнеющей и стареющей женщиной, с уложенными в пучок на затылке волосами. И ее образ действий – резкий и компетентный… Она привыкла к своему поведению так же, как к серому рабочему платью в магазине. Она все еще боялась, что ее огромная нежность подавит и удушит ее чувствительного супруга.
Она печалилась по поводу молчания Дези. Но Дези была одним из счастливых существ, которые всегда стоят на своих ногах. Разве она не родилась в незаслуженно благоприятных условиях, в хорошем доме, изнеженная воспитанием? У нее значительно лучший инстинкт выживания, чем был у ее хрупкой и цепкой матери. У нее будет все в порядке и лучше. Так же как для Беатрис лучше, когда Дези находится за тысячу миль от нее.
Эдвин, вероятно, более глубоко и унизительно страдал.
Сначала Беатрис часто писала ему и раз в месяц ездила в тюрьму. Но его красивое безжизненное лицо отворачивалось от нее, он делал это так явно, показывая абсолютное отсутствие интереса и к письмам, и к посещениям, что она прекратила свои поездки. Правда, она еще писала. Уверяла, что Овертон Хауз всегда будет его домом, что его комната хранится для него, а редкостная коллекция солдатиков, оставшаяся от дедушки, станет его собственностью, если он захочет. Она будет продолжать посылать ему книги по истории и о знаменитых военных походах. И что в противоположность тому, как он думает, она более глубоко и с симпатией интересуется его личностью.
Она только однажды повинилась, стоя перед усыпальницей Овертонов и прося прощения у старого генерала за то, что ее сын оставил пятно на семейной чести. Она, конечно, виновата и перед своими предками. Случай с Эдвином не мог быть наследственной чертой Овертонов.
В связи с яростной войной во Франции возникла благоприятная возможность возобновить тему патриотизма на витринах «Боннингтона». Это было сделано всем мужским штатом призывного возраста, которые ожидали повестки для прибытия на военную службу.
Беатрис не стала поддерживать малодушных, непреклонный взгляд ее глаз был всегда такой же суровый, как немецкие пушки. Молодые люди отправились пополнить ряды, включая Браша. Он первым предложил Флоренс выйти за него замуж сейчас, до того, как он отправится во Францию. Или она пообещает дождаться его?
Ни за что, сказала бесстрастно Флоренс. У нее нет намерения выходить замуж. Она любит Джеймса, но второй сорт есть второй сорт. Кроме того, у нее были подозрения, что его предложение в основном было связано с желанием утвердить свои права в «Боннингтоне».
Капитан Филдинг, ее действительная любовь (или он всегда был не более чем романтическая мечта?), погиб при отступлении у Монса.
Он был награжден посмертно Военным крестом, и Флоренс надела черную вуаль на соломенную шляпу, в которой она всегда ездила в магазин. Если Джеймс Браш и другие молодые люди из «Боннингтона» тоже будут убиты, она в знак траура закажет двойную церковную службу. К тому же вуаль скрывала красные заплаканные глаза, что было заметно по утрам, когда она вставала. Она только тайно рыдала.
По обыкновению, Беатрис хотела задрапировать магазин флагами, военными эмблемами и выставить на витринах траурные принадлежности – начиная от одежды до похоронных черных плюмажей. Этому решительно воспротивилась Флоренс. Страна всегда обязана быть веселой. Здесь должны быть цвет, утверждающий жизнь, изящные ткани, шарфы, ленты, даже шелковые чулки, а также бодрая музыка в Пальмовом дворе с шезлонгами и еда, даже если она менее изобильная и худшего качества, но выглядящая привлекательно. Женщины должны думать о магазине как о убежище от уныния и печали. Тут никогда не имеет права быть ни малейшего намека на потери и поражение.
– Кто решил показывать поражение? – проворчала Беатрис.
– Вы, мама, если вывесите флаги, потому что мы понесли потери при битве на Сомме. Это недостаточно и вызовет страх.
– Разве мы потеряли Сомму? – тревожно спросила Беатрис.
– Как вы думаете, со всеми этими тысячами убийц? Их с трудом можно назвать победителями.
Флоренс быстро щелкнула каблуками. У нее были очень тонкие красивые лодыжки, и теперь она их показывала. Казалось, она получала удовольствие, бросив вызов войне, и хотела удачно повернуть события в сторону успеха так же, как сделала однажды Беатрис. Теперь талант Беатрис как бы замер на месте или увял, вероятно, из-за того, что она постарела и гораздо больше беспокоилась об Уильяме, об Эдвине и даже о Флоренс с ее пугающей компетентностью и эмоциональным поведением.
В то же самое время отдел с дорогими драгоценностями, принадлежащий Флоренс, закрыли, потому что иностранных товаров больше не было в наличии. Впрочем, его можно будет восстановить после войны. Все европейские страны сейчас были ограблены.
Вместо работы в своем отделе Флоренс направила свою энергию на обучение женщин, которые заняли место ушедших на фронт мужчин. В этом деле, как и в других, она оказалась сведущей. Ее взгляд теперь стал еще более холодным, чем у Беатрис.
Конечно, миссис Беатрис чуть постарела, немного пополнела и со временем стала менее подвижной, – ее мучил ревматизм, усилившийся оттого, что она много времени сидела за кассой, а не ходила по этажам, как прежде. Взгромоздившись на табурет внутри полированной позолоченной каморки (Беатрис думала, что сама похожа на старую литую неподвижную наковальню, только с пегими от проседи волосами и округлыми грудями), она сидела там, но никто из покупателей не догадывался о ее неподвижности и хромоте.
Конечно, знал об этом Адам Коуп. Война истощила его настолько, что все его долго сдерживаемые эмоции вылезли на поверхность, хотя он и смущался. У него на глазах часто появлялись слезы. И так же часто, как было возможно, он брал Беатрис за руку, долго не отпуская ее. Он сопровождал ее от магазина к стоявшему и ожидающему ее автомобилю. У него появилась дрожь в конечностях, из-за чего он спотыкался и ронял предметы. Настало время Адаму уходить, твердо сказала Флоренс.
По этому поводу было много споров между Беатрис и Флоренс. Когда между матерью и дочерью началась жестокая борьба (кто бы мог подумать, что у Флоренс появится такая сильная воля и непреклонность), Беатрис всегда побеждала, просто из-за ее положения. Она была хозяйкой «Боннингтона». Флоренс, без сомнения, в один прекрасный день тоже будет хозяйкой, но пока что, несмотря на приступы ревматизма, которые делали ее такой неповоротливой и медлительной, Беатрис была абсолютным командиром… И так будет до скончания ее дней.
И в результате Адам оставался. Преданность никогда не приносилась в жертву бизнесу. Глядя в большие бледно-голубые глаза Флоренс, Беатрис сомневалась, что дочь прислушается к этим ее старомодным и бесполезным идеалам.
Флоренс всегда исходила из соображений экономии. Держать Адама Коупа теперь стало совершенно экономически невыгодно. Но он оставался потому, что так сказала миссис Беатрис.
Возможно, если бы он ушел, он бы стеснялся своих старых друзей и тихо постепенно умирал в подвале, куда он ходил всю жизнь и располагал кое-каким имуществом. Может быть, он осознанно выбрал такое место, где покупатели не видели его нищеты.
Беатрис, к возмущению Флоренс, закрыла магазин в день похорон Адама. Это было последнее, что она могла для него сделать. Она тайно и трудно проливала слезы.
После того как она очень давно потеряла мисс Браун, а теперь Адама, молодое поколение наступает ей на пятки. Все было неблагополучно: Уильям с жаждущим страдальческим взглядом (он выглядел так после смерти мисс Медуэй), с растущим беспокойством из-за молчания Дези, – он уверял, что письма были, и обвинял в небрежности почтовое ведомство, Эдвин, отбывающий долгий срок, и Флоренс, интересующаяся только показом красивых товаров назло войне…
Что бы сказал генерал Овертон о семье, которая населяет сейчас его дом?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39