Я уверен, говорил он, что эта экономия доставит удовольствие Беатрис.
Лиззи… Теперь дети выросли, она стала работать горничной. Повар тоже собирался оставаться в свои шестьдесят лет, до тех пор, пока Беатрис сама не сможет разбить яйцо. Овертон Хауз – их дом. Хокенс была третьей из слуг, кто не мог представить себе, что будет жить где-то в другом месте и с другой хозяйкой. Она была чуть-чуть старше Беатрис и значительно подвижнее, чем мисс Браун, дни которой были сочтены. Вскоре ей придется уйти из «Боннингтона» и лечь в постель в темном одиноком доме на Даути-стрит. У нее заострился и посинел нос, она дышала шумно, со свистом от постоянного бронхита. Ее Беатрис не сможет сбросить со счетов. Конечно, эти трое были самыми значительными личностями для Беатрис. Но она, вероятно, будет нуждаться в них еще долгое время.
Будут, конечно, и другие важные для нее люди, которые тоже уйдут на пенсию. Беатрис отказывалась бросить на произвол судьбы преданных служащих, достигших преклонного возраста или нетрудоспособности. Флоренс утверждала, что такая филантропия может привести к печальным последствиям. Она была против этого. Если бы пенсии можно было оплачивать! Они могли бы делать небольшой процент отчислений от недельной зарплаты у штата служащих. Это сумма, накопленная за годы, поддержала бы их в старости.
И однажды во время собрания персонала она сказала им об этом.
– Сейчас вы хотите быть леди Благодетельницей, – насмешливо заметила Флоренс.
Казалось, Флоренс всегда хотела справедливого распределения расходов на нужды «Боннингтона», которые дадут свои плоды в будущем. Но следовало делать это не для души, как она считала.
Да, деньги всегда были важным фактором в жизни Беатрис. Она полагала, что пока добилась благосостояния. И принимала как факт, что это целиком ее заслуга. Поэтому она могла жестко выразить недовольство излишними тратами, которые растут с каждым годом. Она только немного устала. Хорошо, она выдержит этот натиск еще десять следующих лет. Но что она будет делать потом, без ее жизни в магазине?
Уильям не хочет ее видеть дома изо дня в день. Ее присутствие будет помехой и невыносимо для него. Он считал, что достаточно быть вместе по ночам, бок о бок в большой постели. Хотя в большинстве случаев Уильям был вне дома, особенно когда Дези приехала из Парижа. Беатрис и Уильям нечасто соединялись в постели. Может, настало время, когда они устарели для такого рода отношений, может быть так?
Беатрис давно научилась быть довольной (или по возможности почти довольной) тем, что все же была интимная физическая любовь между ней и Уильямом, лежащим у нее под бочком. Она слушала его дыхание, иногда его рука едва прикасалась к ней, иногда он разговаривал с ней в полусне. У него все еще был нежный взгляд. Когда он спал и она видела его запавшие щеки и маленькую острую бородку, в которой появились серебристые нити, ей казалось, что его вид напоминает монаха.
Она изливала так много любви на это лицо, это тело, она так любила его ум, его непостижимую душу, которая называлась Уильям Овертон! Она отказывалась признать тот факт, что в свои пятьдесят лет все еще ждет от него какой-нибудь отдачи.
Поздней осенью наконец умерла мама. Она спрашивала об Эдвине.
– Где он, Беа? Или он подобно своему отцу охотится за женщинами в Европе?
– Мама! – укоряла ее Беатрис.
Очертания огромного тяжелого тела под простыней. Она еще пыталась рассмеяться.
– Разве я неправильно выразилась? Тогда прости. Твой отец никогда не думал обо мне, он думал о магазине. Я предпочитала не убиваться в магазине, а быть женщиной. – Затем она удивленно спросила: – Беатрис, эта птичка…
– Кого вы имеете в виду? Мисс Финч?
– Нет, нет, нет. Кукушонка. Я знаю. Старая Браун тоже знает. Старая Браун молчала как могила.
«Дези, – подумала Беатрис. – Мама все знает об этом несчастном печальном случае. А мои дети узнают хоть немного обо мне, как я узнала о моей матери перед ее смертью?»
– Может, вы хотите попить воды, мама? Или немного крепкого бульона?
– Ничего не хочу. Ничего на свете я больше не хочу. – Она снова попыталась рассмеяться, смешок клокотал в ее груди с прерывистым дыханием. – Какое облегчение… Все, что в желудке, выбрасывается снова. Утомительная вещь – тело. Радуйся…
Она перестала говорить и, казалось, уснула. Через несколько секунд она открыла глаза и сказала удивительно нормальным голосом:
– Беа, твой отец всегда говорил, деньги могут сделать что угодно. Хорошо, благодаря им появились Эдвин и Фло, и, полагаю, капризная Дези тоже, только другим способом. Эй? Эй, Беа? Только не продолжай…
– Что не продолжать, мама? – спросила Беатрис, наклонившись над лицом матери, впавшей в коллапс.
– Не продолжай думать, что деньги помогут тебе избавиться от беды. Скажи Эдвину…
– Эдвин будет здесь завтра, мама. Вы можете ему сказать сами.
– Хотя, когда Джошуа начал делать деньги, я думала, что это прекрасно. – Глаза мамы, непроницаемо серые, неподвижно с печальным выражением остановились на Беатрис. – Но это не сделало тебя счастливой. Беа. Ты не находишь?
На минуту панический страх пробежал по ее лицу.
– Не оставляй здесь мисс Финч. Я не сделала этого для нее, потому что сама была слу… служанкой…
Она с трудом произнесла это слово, еле ворочая толстым языком, но не успела выговорить его как следует и скончалась. Вырвался долгий вздох, и это большое тело, которое никогда не испытывало долгого голода, бедности и унижения, перестало жить.
«Ее дух будет во мне», – подумала Беатрис, нежно закрывая пристально смотревшие на нее глаза. Но кто-нибудь, если они с Уильямом доживут до такого момента, должен отнестись к ним на смертном одре с последней нежностью.
Теперь не стало, наконец, и бедной мамы, утешительницы Беатрис, части ее самой. Не другой женщины…
Глава 21
Завещание было прочитано после похорон, когда Эдвин приехал из Германии, а Дези из Парижа. Беатрис попросила по этому случаю собраться всех в гостиной Овертон Хауза. Она думала, что не сможет остаться в мрачном мамином доме, в темноте и беспорядке, в комнате, где всегда боялись света, где стоял еще запах затхлости и спертого воздуха от старого тела, нечищенной одежды, когда-то сбрызнутой лавандовым одеколоном, что так присуще маме.
Беатрис всегда ненавидела этот дом, а в полумраке туманного ноябрьского дня вообще было невыносимо. Огонь полыхал в камине ее собственной гостиной. Уильям не ходил на похороны, потому что стоял очень промозглый день, а кладбище было как раз таким местом, где легко подхватить воспаление легких, так что ему лучше было сидеть в своем любимом кресле. Он за последнее время заметно постарел. Его вид нежной хрупкости был близок к изможденности. Но он все еще выглядел самым красивым среди мужчин, каких она только встречала. Его искрящиеся глаза, очаровательная мягкая улыбка, его куртуазные манеры и породистость, даже его взгляд предопределяли уступчивость судьбе. Он не всегда так выглядел, но никто не замечал этого.
Сама Беатрис чувствовала, что у нее есть преимущество перед его хрупкостью. Она была совершенно здорова и владела собой, хотя иногда ей бросалось в глаза, как Флоренс смотрит на нее во время собраний служащих, пожалуй, критически. Флоренс находилась в плену холодного честолюбия. Однажды Беатрис поняла ее основную цель – получить контроль над «Боннингтоном»; ну что ж, эта цель была недалека. Если бы только она нашла себе мужа! Не хотелось бы, чтобы она повторила судьбу мисс Браун, которая бесконечно одевала других людей.
Когда прибыл адвокат мистер Торп, Беатрис поймала себя на том, что она изучала детей, вместо того чтобы внимательно слушать содержание завещания.
Ее дом – Эдвину, ее драгоценности (безобразные бусы из черного янтаря и полудрагоценных камней) – Флоренс, исключая унылую траурную брошь, – ее для мисс Финч, которая, естественно, только взглянула на нее, так как была оскорблена. Пять фунтов – повару и пять фунтов горничной. К несчастью, мисс Финч получила еще накидку из страусовых перьев, черепаховый веер и десять фунтов, и она лицемерно выразила удовольствие. А может, неподдельное? А был ли кто среди женщин, кто искренне смирился бы с этим? О чем действительно думала мама? Какие чувства испытывали ее служанки, которые были ей преданы и долго страдали от ее капризов? И ни одной стоящей вещи.
Дези не упоминалась вообще. Мама, казалось, не заметила ее существования.
Эдвин начал надевать монокль. Беатрис не волновало все это, она бросила на Эдвина презрительный взгляд. Но затем пожалела. Бедный мальчик, он всегда ненавидел свои очки, без сомнения, монокль придавал ему большую самоуверенность. Он был красивым молодым человеком, но странным, отчужденным и непредсказуемым. Даже слушая, когда бабушка обещала оставить ему щедрое наследство, он никогда ничего не подарил ей, кроме улыбки удовлетворения. В чем же была ошибка в воспитании Эдвина и Флоренс? Не было у них настоящего тепла и любви со стороны бедной бабушки или родителей?
Дези была единственной, кто проявил восхищение наследством, доставшимся Эдвину, и не замедлила отпустить словечко по поводу безобразных викторианских украшений, которые получила Флоренс. Она не проявляла никакого огорчения, что ее имя выпало из завещания.
Но все они подумали, что это просто хорошие манеры, которые она приобрела во французской школе. Ее поведение заметно улучшилось. Она вела себя безукоризненно и выглядела трогательно благоразумной в скромном черном платье, которое было спешно подобрано ей в рабочей комнате «Боннингтона». «У нее действительно талия восемнадцать дюймов?» – услышала одна швея этот вопрос.
Она будет невероятно красивой в отличие от остальных двух детей. И, как это было уже однажды, ее красота неизбежно усложняла ситуацию, поскольку другие двое не получили достаточно материнской любви.
Она выйдет замуж совсем юной, подумала Беатрис. Это будет довольно трудный подарок для мужа. Имеется много претендентов вместо отвергнутого капитана Филдинга.
– Я думаю, надо поставить какое-нибудь вино, мой любимый, – сказала Беатрис перед обедом в этот вечер. – За долгое время это первый раз, когда мы собрались всей семьей. Не будем печалиться о маме. Она не хотела этого.
– Она была несправедлива к Дези, – сказал Уильям.
– Нет. Я полагаю, что нет. Дези вряд ли хотела бы получить эти ужасные украшения, даже больше чем Флоренс. Все, что я могу сказать. Надеюсь, что Эдвин не промотает свое наследство так быстро. Мне кажется, ты должен поговорить с ним о его намерениях, прежде чем он отправится в Берлин.
– О каких намерениях? Он ничего не говорил мне об этом.
– Только о том, почему у тебя предубеждение против немцев. Он, кажется, чересчур восхищается ими.
– Тогда он скажет, что это вопрос вкуса.
– Возможно. Мне кажется, что у него кто-то есть в Мозеле, а ты так не думаешь? Влюбиться в него не так трудно для девушки. И правда, Уильям, Дези прекрасно обошлась без упоминания ее в мамином завещании. Это не нанесло вреда ее гордости. Она не такая чувствительная, как Флоренс.
Но она была чувствительной. Только она никогда-никогда не призналась бы в этом. «Улыбайся! – говорила она себе, сидя в спальне. – Смейся! Будь веселой! Даже в этом ужасном черном платье. Представляю, если бы я спустилась вниз в красивом платье, наверное, крыша упала бы всем на голову. А может, никто и не заметил бы, кроме папы. Флоренс все еще ненавидит меня, Эдвин всегда был слишком занят самим собой, чтобы заметить мое существование. Мама не одобряет меня. Она всегда не одобряла меня. Я думаю, в тот день, когда меня вернули после кражи из коляски, мама надеялась, что я никогда не найдусь. Иногда я просто не хочу существовать. Женщина, которая украла меня, должно быть, очень хотела меня иметь».
Дези ворчала, раскручивая роскошные шатеновые локоны. Для нее было проблемой избавиться от папильоток и уложить локоны на шею или на лоб. Она хотела… она мысленно была в Париже. Но… Она была в Англии. Пока папа был с ней в Париже, он ублажал мадам коробкой ее любимых конфет, в результате чего разрешалось брать мадемуазель Дези из школы. Это была ужасно скучная и дурацкая школа, принадлежавшая мадам, и некоторые девушки из Швейцарии и Германии были чистокровные врушки и сплетницы. Известны были, конечно, ее любовные дела с Антуаном, красивым садовником. Она обратила на него внимание в оранжерее, когда он сажал клубнику, и он откликнулся со страстной экспрессией и обожанием. Но роман кончился, когда она обнаружила, что у Антуана есть жена и двое маленьких детей. Жалкий обманщик! Он все еще восхищался ею на расстоянии, его черные глаза загорались, но она и не думала, чтобы ее сердце разбилось из-за него.
Но однажды она испытала любовные страдания, и надолго. Это была часть ее жизни. Дези росла очень мечтательной и понижала голос, когда говорила о потерянной любви.
Она, конечно, не пережила такого жестокого удара, как Флоренс. Но никогда до того она не была так несчастна, как сейчас. Не оттого что не было мужчин, на ответное чувство которых она рассчитывала. Один из них искренне любил ее, и, тайно терзаясь одиночеством, Дези страдала.
Она несчастлива была сейчас потому, что никто никогда не напомнил старой, толстой, эгоистичной, равнодушной женщине, что та забыла о внучке по имени Дези.
Это действительно ужасно – быть забытой. Словно ты не существуешь вообще. И в десять минут седьмого Дези постучала в дверь комнаты Флоренс.
– Можно войта? Ты одна?
Послышалось бормотание, разрешение войти. Затем Флоренс задохнулась:
– Почему ты надела это платье?!
Дези взглянула на облегающее черное платье Флоренс – она была похожа на обожженую палку. На Дези было надето платье из шифона цвета чайной розы.
– Бабушка не вспомнила обо мне, так почему я должна помнить о ней?
– Ничего себе, хорошее поведение! Что скажет мама или слуги? Да и все в Хисе…
– Что мисс Дези танцует на могиле своей бабушки? Хорошо, она заслужила это некоторым образом. Я не выношу все время быть в черном и мрачной. Ты знаешь это. Так что, надев желтое платье, я не препятствую бабушке попасть на небеса. Почему это всегда предполагают, что люди попадают на небеса?
– Не меняй тему разговора. Если ты придешь в столовую в таком платье, то ты останешься там одна.
– Прекрасно, но неразумно. Все-таки я подумаю. – Внезапно Дези бросилась к Флоренс и обняла ее. – Фло, но ты не забудешь меня? Никогда?
– Я все пытаюсь узнать, что ты такое, и думаешь ли ты вообще о чем-либо.
– Я некая личность, которая воспользовалась твоей любовью. Я была только вежлива с капитаном Филдингом и не виновата, что понравилась ему больше, чем ты.
– Ты не должна была бросаться к нему ради развлечения. Вот чего я не могу забыть.
– Я составила ему компанию в музыкальной комнате, хотя я только играла и пела по его просьбе.
– И жала ему руку, и смотрела ему в глаза, и улыбалась, и хихикала!
– Не хихикала! – крикнула возмущенно Дези. – Я не хихикала и не делала ничего из того, что ты говоришь. Я не думала ни о чем серьезном, а только экспериментировала. Разве ты не экспериментировала, не играла своей женской силой, когда тебе было шестнадцать?
– С кем? – сурово спросила Флоренс. – Капитан Филдинг был единственный мужчина, который посмотрел на меня. Но ты, которая его не любила, которая даже не нравилась ему… Я представляю, невозможно было сопротивляться эксперименту, как ты называешь это. И теперь, – закончила Флоренс драматически, – я торговка!
– О Фло, ты всегда такая сильная! Я не виновата, что я красивее тебя.
– Но ты должна была оставаться в тени. Ты не могла? Ты собираешься видеться с капитаном Филдингом снова?
– О небеса! Надеюсь, что нет! – воскликнула непосредственно Дези. – Но полагаю, возможно, я столкнусь с ним на балу.
Отчужденный взгляд бледно-голубых глаз Флоренс остановился на Дези.
– Бессердечная, легкомысленная, поверхностная, эгоистичная! И ты рассчитываешь, что я забуду все? Жизнь не будет легкой для Дези Овертон, даже несмотря на то, что ты красивая и очаровательная. Что тебе необходимо, моя девочка, так это чтобы отплатили тебе той же монетой!
Бросив эту злую реплику, Флоренс выскочила из комнаты, только зашуршала черная тафта ее юбки. С высоко взбитыми волосами она была похожа на этих ужасно бесполых продавщиц-примеряльщиц в Париже, на портных, обслуживающих истэблишмент. Какой женой она была бы капитану Филдингу? «Может быть, «Боннингтон» и владение магазином в самом деле надлежащее место для нее? – подумала Дези. – И там она чувствует себя в своей тарелке?» Дези было неприятно, что долгие годы на ней лежит печать вины перед Флоренс.
Считалось, что папа всегда на ее стороне. В этот вечер он сказал, что она лучик солнечного света за обеденным столом. У мамы же вырвались слова, опровергающие папино мнение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
Лиззи… Теперь дети выросли, она стала работать горничной. Повар тоже собирался оставаться в свои шестьдесят лет, до тех пор, пока Беатрис сама не сможет разбить яйцо. Овертон Хауз – их дом. Хокенс была третьей из слуг, кто не мог представить себе, что будет жить где-то в другом месте и с другой хозяйкой. Она была чуть-чуть старше Беатрис и значительно подвижнее, чем мисс Браун, дни которой были сочтены. Вскоре ей придется уйти из «Боннингтона» и лечь в постель в темном одиноком доме на Даути-стрит. У нее заострился и посинел нос, она дышала шумно, со свистом от постоянного бронхита. Ее Беатрис не сможет сбросить со счетов. Конечно, эти трое были самыми значительными личностями для Беатрис. Но она, вероятно, будет нуждаться в них еще долгое время.
Будут, конечно, и другие важные для нее люди, которые тоже уйдут на пенсию. Беатрис отказывалась бросить на произвол судьбы преданных служащих, достигших преклонного возраста или нетрудоспособности. Флоренс утверждала, что такая филантропия может привести к печальным последствиям. Она была против этого. Если бы пенсии можно было оплачивать! Они могли бы делать небольшой процент отчислений от недельной зарплаты у штата служащих. Это сумма, накопленная за годы, поддержала бы их в старости.
И однажды во время собрания персонала она сказала им об этом.
– Сейчас вы хотите быть леди Благодетельницей, – насмешливо заметила Флоренс.
Казалось, Флоренс всегда хотела справедливого распределения расходов на нужды «Боннингтона», которые дадут свои плоды в будущем. Но следовало делать это не для души, как она считала.
Да, деньги всегда были важным фактором в жизни Беатрис. Она полагала, что пока добилась благосостояния. И принимала как факт, что это целиком ее заслуга. Поэтому она могла жестко выразить недовольство излишними тратами, которые растут с каждым годом. Она только немного устала. Хорошо, она выдержит этот натиск еще десять следующих лет. Но что она будет делать потом, без ее жизни в магазине?
Уильям не хочет ее видеть дома изо дня в день. Ее присутствие будет помехой и невыносимо для него. Он считал, что достаточно быть вместе по ночам, бок о бок в большой постели. Хотя в большинстве случаев Уильям был вне дома, особенно когда Дези приехала из Парижа. Беатрис и Уильям нечасто соединялись в постели. Может, настало время, когда они устарели для такого рода отношений, может быть так?
Беатрис давно научилась быть довольной (или по возможности почти довольной) тем, что все же была интимная физическая любовь между ней и Уильямом, лежащим у нее под бочком. Она слушала его дыхание, иногда его рука едва прикасалась к ней, иногда он разговаривал с ней в полусне. У него все еще был нежный взгляд. Когда он спал и она видела его запавшие щеки и маленькую острую бородку, в которой появились серебристые нити, ей казалось, что его вид напоминает монаха.
Она изливала так много любви на это лицо, это тело, она так любила его ум, его непостижимую душу, которая называлась Уильям Овертон! Она отказывалась признать тот факт, что в свои пятьдесят лет все еще ждет от него какой-нибудь отдачи.
Поздней осенью наконец умерла мама. Она спрашивала об Эдвине.
– Где он, Беа? Или он подобно своему отцу охотится за женщинами в Европе?
– Мама! – укоряла ее Беатрис.
Очертания огромного тяжелого тела под простыней. Она еще пыталась рассмеяться.
– Разве я неправильно выразилась? Тогда прости. Твой отец никогда не думал обо мне, он думал о магазине. Я предпочитала не убиваться в магазине, а быть женщиной. – Затем она удивленно спросила: – Беатрис, эта птичка…
– Кого вы имеете в виду? Мисс Финч?
– Нет, нет, нет. Кукушонка. Я знаю. Старая Браун тоже знает. Старая Браун молчала как могила.
«Дези, – подумала Беатрис. – Мама все знает об этом несчастном печальном случае. А мои дети узнают хоть немного обо мне, как я узнала о моей матери перед ее смертью?»
– Может, вы хотите попить воды, мама? Или немного крепкого бульона?
– Ничего не хочу. Ничего на свете я больше не хочу. – Она снова попыталась рассмеяться, смешок клокотал в ее груди с прерывистым дыханием. – Какое облегчение… Все, что в желудке, выбрасывается снова. Утомительная вещь – тело. Радуйся…
Она перестала говорить и, казалось, уснула. Через несколько секунд она открыла глаза и сказала удивительно нормальным голосом:
– Беа, твой отец всегда говорил, деньги могут сделать что угодно. Хорошо, благодаря им появились Эдвин и Фло, и, полагаю, капризная Дези тоже, только другим способом. Эй? Эй, Беа? Только не продолжай…
– Что не продолжать, мама? – спросила Беатрис, наклонившись над лицом матери, впавшей в коллапс.
– Не продолжай думать, что деньги помогут тебе избавиться от беды. Скажи Эдвину…
– Эдвин будет здесь завтра, мама. Вы можете ему сказать сами.
– Хотя, когда Джошуа начал делать деньги, я думала, что это прекрасно. – Глаза мамы, непроницаемо серые, неподвижно с печальным выражением остановились на Беатрис. – Но это не сделало тебя счастливой. Беа. Ты не находишь?
На минуту панический страх пробежал по ее лицу.
– Не оставляй здесь мисс Финч. Я не сделала этого для нее, потому что сама была слу… служанкой…
Она с трудом произнесла это слово, еле ворочая толстым языком, но не успела выговорить его как следует и скончалась. Вырвался долгий вздох, и это большое тело, которое никогда не испытывало долгого голода, бедности и унижения, перестало жить.
«Ее дух будет во мне», – подумала Беатрис, нежно закрывая пристально смотревшие на нее глаза. Но кто-нибудь, если они с Уильямом доживут до такого момента, должен отнестись к ним на смертном одре с последней нежностью.
Теперь не стало, наконец, и бедной мамы, утешительницы Беатрис, части ее самой. Не другой женщины…
Глава 21
Завещание было прочитано после похорон, когда Эдвин приехал из Германии, а Дези из Парижа. Беатрис попросила по этому случаю собраться всех в гостиной Овертон Хауза. Она думала, что не сможет остаться в мрачном мамином доме, в темноте и беспорядке, в комнате, где всегда боялись света, где стоял еще запах затхлости и спертого воздуха от старого тела, нечищенной одежды, когда-то сбрызнутой лавандовым одеколоном, что так присуще маме.
Беатрис всегда ненавидела этот дом, а в полумраке туманного ноябрьского дня вообще было невыносимо. Огонь полыхал в камине ее собственной гостиной. Уильям не ходил на похороны, потому что стоял очень промозглый день, а кладбище было как раз таким местом, где легко подхватить воспаление легких, так что ему лучше было сидеть в своем любимом кресле. Он за последнее время заметно постарел. Его вид нежной хрупкости был близок к изможденности. Но он все еще выглядел самым красивым среди мужчин, каких она только встречала. Его искрящиеся глаза, очаровательная мягкая улыбка, его куртуазные манеры и породистость, даже его взгляд предопределяли уступчивость судьбе. Он не всегда так выглядел, но никто не замечал этого.
Сама Беатрис чувствовала, что у нее есть преимущество перед его хрупкостью. Она была совершенно здорова и владела собой, хотя иногда ей бросалось в глаза, как Флоренс смотрит на нее во время собраний служащих, пожалуй, критически. Флоренс находилась в плену холодного честолюбия. Однажды Беатрис поняла ее основную цель – получить контроль над «Боннингтоном»; ну что ж, эта цель была недалека. Если бы только она нашла себе мужа! Не хотелось бы, чтобы она повторила судьбу мисс Браун, которая бесконечно одевала других людей.
Когда прибыл адвокат мистер Торп, Беатрис поймала себя на том, что она изучала детей, вместо того чтобы внимательно слушать содержание завещания.
Ее дом – Эдвину, ее драгоценности (безобразные бусы из черного янтаря и полудрагоценных камней) – Флоренс, исключая унылую траурную брошь, – ее для мисс Финч, которая, естественно, только взглянула на нее, так как была оскорблена. Пять фунтов – повару и пять фунтов горничной. К несчастью, мисс Финч получила еще накидку из страусовых перьев, черепаховый веер и десять фунтов, и она лицемерно выразила удовольствие. А может, неподдельное? А был ли кто среди женщин, кто искренне смирился бы с этим? О чем действительно думала мама? Какие чувства испытывали ее служанки, которые были ей преданы и долго страдали от ее капризов? И ни одной стоящей вещи.
Дези не упоминалась вообще. Мама, казалось, не заметила ее существования.
Эдвин начал надевать монокль. Беатрис не волновало все это, она бросила на Эдвина презрительный взгляд. Но затем пожалела. Бедный мальчик, он всегда ненавидел свои очки, без сомнения, монокль придавал ему большую самоуверенность. Он был красивым молодым человеком, но странным, отчужденным и непредсказуемым. Даже слушая, когда бабушка обещала оставить ему щедрое наследство, он никогда ничего не подарил ей, кроме улыбки удовлетворения. В чем же была ошибка в воспитании Эдвина и Флоренс? Не было у них настоящего тепла и любви со стороны бедной бабушки или родителей?
Дези была единственной, кто проявил восхищение наследством, доставшимся Эдвину, и не замедлила отпустить словечко по поводу безобразных викторианских украшений, которые получила Флоренс. Она не проявляла никакого огорчения, что ее имя выпало из завещания.
Но все они подумали, что это просто хорошие манеры, которые она приобрела во французской школе. Ее поведение заметно улучшилось. Она вела себя безукоризненно и выглядела трогательно благоразумной в скромном черном платье, которое было спешно подобрано ей в рабочей комнате «Боннингтона». «У нее действительно талия восемнадцать дюймов?» – услышала одна швея этот вопрос.
Она будет невероятно красивой в отличие от остальных двух детей. И, как это было уже однажды, ее красота неизбежно усложняла ситуацию, поскольку другие двое не получили достаточно материнской любви.
Она выйдет замуж совсем юной, подумала Беатрис. Это будет довольно трудный подарок для мужа. Имеется много претендентов вместо отвергнутого капитана Филдинга.
– Я думаю, надо поставить какое-нибудь вино, мой любимый, – сказала Беатрис перед обедом в этот вечер. – За долгое время это первый раз, когда мы собрались всей семьей. Не будем печалиться о маме. Она не хотела этого.
– Она была несправедлива к Дези, – сказал Уильям.
– Нет. Я полагаю, что нет. Дези вряд ли хотела бы получить эти ужасные украшения, даже больше чем Флоренс. Все, что я могу сказать. Надеюсь, что Эдвин не промотает свое наследство так быстро. Мне кажется, ты должен поговорить с ним о его намерениях, прежде чем он отправится в Берлин.
– О каких намерениях? Он ничего не говорил мне об этом.
– Только о том, почему у тебя предубеждение против немцев. Он, кажется, чересчур восхищается ими.
– Тогда он скажет, что это вопрос вкуса.
– Возможно. Мне кажется, что у него кто-то есть в Мозеле, а ты так не думаешь? Влюбиться в него не так трудно для девушки. И правда, Уильям, Дези прекрасно обошлась без упоминания ее в мамином завещании. Это не нанесло вреда ее гордости. Она не такая чувствительная, как Флоренс.
Но она была чувствительной. Только она никогда-никогда не призналась бы в этом. «Улыбайся! – говорила она себе, сидя в спальне. – Смейся! Будь веселой! Даже в этом ужасном черном платье. Представляю, если бы я спустилась вниз в красивом платье, наверное, крыша упала бы всем на голову. А может, никто и не заметил бы, кроме папы. Флоренс все еще ненавидит меня, Эдвин всегда был слишком занят самим собой, чтобы заметить мое существование. Мама не одобряет меня. Она всегда не одобряла меня. Я думаю, в тот день, когда меня вернули после кражи из коляски, мама надеялась, что я никогда не найдусь. Иногда я просто не хочу существовать. Женщина, которая украла меня, должно быть, очень хотела меня иметь».
Дези ворчала, раскручивая роскошные шатеновые локоны. Для нее было проблемой избавиться от папильоток и уложить локоны на шею или на лоб. Она хотела… она мысленно была в Париже. Но… Она была в Англии. Пока папа был с ней в Париже, он ублажал мадам коробкой ее любимых конфет, в результате чего разрешалось брать мадемуазель Дези из школы. Это была ужасно скучная и дурацкая школа, принадлежавшая мадам, и некоторые девушки из Швейцарии и Германии были чистокровные врушки и сплетницы. Известны были, конечно, ее любовные дела с Антуаном, красивым садовником. Она обратила на него внимание в оранжерее, когда он сажал клубнику, и он откликнулся со страстной экспрессией и обожанием. Но роман кончился, когда она обнаружила, что у Антуана есть жена и двое маленьких детей. Жалкий обманщик! Он все еще восхищался ею на расстоянии, его черные глаза загорались, но она и не думала, чтобы ее сердце разбилось из-за него.
Но однажды она испытала любовные страдания, и надолго. Это была часть ее жизни. Дези росла очень мечтательной и понижала голос, когда говорила о потерянной любви.
Она, конечно, не пережила такого жестокого удара, как Флоренс. Но никогда до того она не была так несчастна, как сейчас. Не оттого что не было мужчин, на ответное чувство которых она рассчитывала. Один из них искренне любил ее, и, тайно терзаясь одиночеством, Дези страдала.
Она несчастлива была сейчас потому, что никто никогда не напомнил старой, толстой, эгоистичной, равнодушной женщине, что та забыла о внучке по имени Дези.
Это действительно ужасно – быть забытой. Словно ты не существуешь вообще. И в десять минут седьмого Дези постучала в дверь комнаты Флоренс.
– Можно войта? Ты одна?
Послышалось бормотание, разрешение войти. Затем Флоренс задохнулась:
– Почему ты надела это платье?!
Дези взглянула на облегающее черное платье Флоренс – она была похожа на обожженую палку. На Дези было надето платье из шифона цвета чайной розы.
– Бабушка не вспомнила обо мне, так почему я должна помнить о ней?
– Ничего себе, хорошее поведение! Что скажет мама или слуги? Да и все в Хисе…
– Что мисс Дези танцует на могиле своей бабушки? Хорошо, она заслужила это некоторым образом. Я не выношу все время быть в черном и мрачной. Ты знаешь это. Так что, надев желтое платье, я не препятствую бабушке попасть на небеса. Почему это всегда предполагают, что люди попадают на небеса?
– Не меняй тему разговора. Если ты придешь в столовую в таком платье, то ты останешься там одна.
– Прекрасно, но неразумно. Все-таки я подумаю. – Внезапно Дези бросилась к Флоренс и обняла ее. – Фло, но ты не забудешь меня? Никогда?
– Я все пытаюсь узнать, что ты такое, и думаешь ли ты вообще о чем-либо.
– Я некая личность, которая воспользовалась твоей любовью. Я была только вежлива с капитаном Филдингом и не виновата, что понравилась ему больше, чем ты.
– Ты не должна была бросаться к нему ради развлечения. Вот чего я не могу забыть.
– Я составила ему компанию в музыкальной комнате, хотя я только играла и пела по его просьбе.
– И жала ему руку, и смотрела ему в глаза, и улыбалась, и хихикала!
– Не хихикала! – крикнула возмущенно Дези. – Я не хихикала и не делала ничего из того, что ты говоришь. Я не думала ни о чем серьезном, а только экспериментировала. Разве ты не экспериментировала, не играла своей женской силой, когда тебе было шестнадцать?
– С кем? – сурово спросила Флоренс. – Капитан Филдинг был единственный мужчина, который посмотрел на меня. Но ты, которая его не любила, которая даже не нравилась ему… Я представляю, невозможно было сопротивляться эксперименту, как ты называешь это. И теперь, – закончила Флоренс драматически, – я торговка!
– О Фло, ты всегда такая сильная! Я не виновата, что я красивее тебя.
– Но ты должна была оставаться в тени. Ты не могла? Ты собираешься видеться с капитаном Филдингом снова?
– О небеса! Надеюсь, что нет! – воскликнула непосредственно Дези. – Но полагаю, возможно, я столкнусь с ним на балу.
Отчужденный взгляд бледно-голубых глаз Флоренс остановился на Дези.
– Бессердечная, легкомысленная, поверхностная, эгоистичная! И ты рассчитываешь, что я забуду все? Жизнь не будет легкой для Дези Овертон, даже несмотря на то, что ты красивая и очаровательная. Что тебе необходимо, моя девочка, так это чтобы отплатили тебе той же монетой!
Бросив эту злую реплику, Флоренс выскочила из комнаты, только зашуршала черная тафта ее юбки. С высоко взбитыми волосами она была похожа на этих ужасно бесполых продавщиц-примеряльщиц в Париже, на портных, обслуживающих истэблишмент. Какой женой она была бы капитану Филдингу? «Может быть, «Боннингтон» и владение магазином в самом деле надлежащее место для нее? – подумала Дези. – И там она чувствует себя в своей тарелке?» Дези было неприятно, что долгие годы на ней лежит печать вины перед Флоренс.
Считалось, что папа всегда на ее стороне. В этот вечер он сказал, что она лучик солнечного света за обеденным столом. У мамы же вырвались слова, опровергающие папино мнение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39