А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 


— Спрашивай, — пролепетал Бишоф побелевшими губами.
— Где пятнадцать наших товарищей?
— Я не знаю, о ком идет речь, — заикаясь, произнес оберштурмфюрер.
— Плохое начало, Бишоф, — рассердился Генек и ударил его.
Тот отлетел назад и стукнулся о стенку так, что снаружи посыпался снег. Бишоф вытер рот ладонью и, увидев кровь, заплакал. Это привело Генека в ярость.
— Жалкий вонючий трус, — с ненавистью крикнул он и изо всей силы ударил его сапогом в грудь. — Ты издевался над сотнями наших, а когда пришла пора рассчитываться, завыл, как собака. Перестань ныть, черт тебя побери, не то возьмусь за сигареты и клещи по твоему примеру…
Он схватил Бишофа за грудь и поставил на ноги. Изо рта Бишофа текла кровь, он тяжело дышал.
— Где наши друзья, Бишоф? Не выводи меня из терпения. Иначе я испробую на тебе твои излюбленные методы.
— Что я могу сказать, когда сам ничего не знаю? — запричитал карлик.
Генек отступил на шаг назад и ударил его еще раз.
— Я выполнял приказы! — в страхе кричал Бишоф. Я не виноват!
— Вы все не виноваты, — сказал Генек и приготовился нанести Бишофу новый удар. Эсэсовец весь съежился и дрожал, как щенок. Это еще больше разозлило Генека. Он едва сдерживался от неодолимого желания растоптать этого зверя насмерть. Но он не имел права этого делать. Сначала нужно было добиться ответа.
— Где мои товарищи? — задыхаясь от гнева, закричал он.
— В тюрьме, — пробормотал Бишоф.
— В какой?
В каждом польском городе тюрем было несколько. Под них приспособили бывшие замки, фабрики и мастерские.
— На Краковской улице, — прошептал Бишоф. — Только не убивайте меня…
Краковская улица. Дело осложнялось. Генек надеялся, что его товарищи находятся под охраной в одном из зданий СС. А на Краковской улице была настоящая тюрьма, самая большая в городе. Там, наверное, не менее сотни немецких охранников. Да, будет не так-то просто…
— В каких камерах? — спросил Генек.
— Не знаю… Я приказал отправить их туда и собирался поехать сам, чтобы их… Я должен был поехать к ним для первого допроса… — уточнил он.
Заговорив о тюрьме, он еще острее почувствовал безнадежность своего положения и снова захныкал:
— Не убивайте меня, пожалуйста…
Краковская улица. Генек решил, что туда можно попасть только одним способом.
Это был рискованный способ, но именно поэтому он сулил удачу. Надо было попытаться.
— Не убивайте меня, — молил Бишоф. — Я уже достаточно сильно наказан.
— Ты так считаешь? — спросил Генек насмешливо и взял пистолет.
— По совести говоря, надо бы заставить тебя умереть в таких же муках, в каких умерли сотни замученных тобой людей.
— Не стреляйте, — причитал Бишоф. — Не стреляйте! Умоляю…
Он подполз к Генеку и обхватил его колени.
— И вы называете себя «расой господ», — сказал Генек презрительно и оттолкнул немца, который упал лицом вниз и продолжал плакать, содрогаясь всем телом.
— Повернись лицом, трус.
— Не могу, — произнес всхлипывая оберштурмфюрер. — Я ведь вам ничего не сделал.
— Повернись, — повторил Генек сурово. — Попытайся хоть умереть мужчиной, презренный трус.
— Нет! — завопил Бишоф и пополз в угол шалаша. Он вцепился пальцами в камышовую стену.
— Нет… нет… Не надо. Мне страшно.
Генек разрядил пистолет. В спину, в затылок, в шею немца. Бишоф дергался при каждом выстреле, пронзительно кричал и стих только после седьмой пули.
— Черт возьми, я совсем испортил его форму, — с сожалением произнес Генек. — Да ладно, этот мерзавец был таким карликом, что она не подошла бы ни одному из нас. Надень форму шофера, Словик, а ты возьми мою, Прожняк. Я переоденусь в свой костюм.
— Что ты задумал? — спросил Клатка удивленно. Надеюсь, ты не настолько глуп, чтобы попытаться…
— Да, мы пойдем освобождать наших ребят из тюрьмы, — прервал Генек. — Пилканожна! Сейчас у тебя будет роль потруднее, чем утром. У остальных проще.
Он начал снимать с себя эсэсовскую форму.
— Принеси мои вещи, Прожняк, да и пойдем. По дороге я вам расскажу все подробнее.
Два озябших часовых неподвижно стояли у двойных железных ворот тюрьмы. Генек облегченно вздохнул, когда машина остановилась. Худшего шофера, чем Прожняк, трудно было себе представить.
Пятеро эсэсовцев, в том числе генерал, вышвырнули из машины арестованных.
— Что за балаган? — закричал «генерал» на часовых. — Что делают наши солдаты в этом районе? Спят? Надо же дойти до такого! Генерал со своими солдатами по пути с фронта вынужден заниматься ловлей партизан. Отведите нас к коменданту, проклятые лентяи, да поскорее.
— Слушаем, господин генерал! — хором выкрикнули часовые. — Будет исполнено, господин генерал!
Ворота широко распахнулись, и эсэсовцы вошли в тюрьму, направив пистолеты в спины пятерым пленным.
Они шли по длинному коридору, отделенному от остального здания массивной дверью с железной решеткой. Около нее сидел пожилой солдат вермахта и читал книгу.
— Господин генерал СС к начальнику, — доложил часовой, сопровождавший их.
Дверь со скрипом отворилась, и они очутились в круглом помещении. Слева и справа находились служебные кабинеты, здесь же начинались три коридора, входы в которые были отделены решетками. По каждому коридору ходил вооруженный солдат с автоматом на плече. Десять партизан зябко поежились, услышав, как за ними закрылись двери.
Пилканожна откашлялся, чтобы скрыть волнение.
— К начальнику! — крикнул он. — Да поторапливайтесь!
Начальник в чине капитана вермахта находился в кабинете справа от входной двери. Вместе с ним сидел унтер-офицер, печатавший донесения.
— Что за идиотский порядок в этом идиотском городе?! — орал Пилканожна.
— Этот осел Бишоф прислал сюда пятнадцать партизан, а этих пятерых спокойно оставил на воле. Болвану за это не поздоровится. Где сидят эти пятнадцать бандитов, капитан?
— Их как раз сейчас допрашивают, — пролепетал капитан испуганно. — Но я не виноват, господин генерал, что господин Бишоф арестовал не всех.
— Допрашивают? — переспросил Пилканожна. Это было непредвиденным осложнением. Генек, стоявший рядом в одежде партизана, не мог подсказать мнимому генералу, как поступить дальше.
— Кто допрашивает, черт побери? — бушевал Пилканожна.
— Лейтенант Зибельд, господин генерал.
— Веди нас к нему, — приказал «генерал» в надежде на одобрение Генека. — Где они?
— В комнате допросов, в третьем коридоре, господин генерал.
— Веди же! Что ты медлишь?
— Новых заключенных надо сначала зарегистрировать, господин генерал. Зауэр!
— Слушаю, господин капитан! — отозвался унтер-офицер.
— Отставить регистрацию! — поспешно распорядился Пилканожна, перехватив быстрый взгляд Генека. — Среди тех заключенных — пресловутый Мордерца, капитан! Нельзя допустить, чтобы какой-то идиот вроде лейтенанта Зибельда натворил глупостей. Зарегистрировать можно и потом. А сейчас быстрее веди нас к этим мерзавцам!
— Проводи господина генерала, Зауэр! — сказал капитан.
— Вот как, капитан! Ты поручаешь сопровождать генерала своим подчиненным?! — о гневом воскликнул Пилканожна, следуя новому знаку Генека. — Черт возьми, мне кажется крайне необходимым провести в Люблине хорошую чистку. Вы, бюрократы, присохли к своим столам, а на фронте ежедневно погибают сотни настоящих мужчин. Надо будет написать рапорт рейхсфюреру СС. Неплохо тыловым крысам познакомиться с Россией. Твоя фамилия, капитан…
Генек в душе улыбнулся. Пилканожна вопреки ожиданиям отлично вошел в роль.
Капитан побледнел и поспешно ответил:
— Я не так выразился, господин генерал…
— Меня интересует твоя фамилия, капитан, — продолжал Пилканожна сурово, окончательно освоившись с ролью.
— Шлехтенман, — ответил капитан немного смущенно.
— Шлехтенман! — с издевкой повторил Пилканожна. — Теперь ясно, почему ты такой идиот. С такой фамилией! Я запомню ее, капитан! А теперь за дело!
Капитан взял большой ключ. Генек заметил, как дрожали его руки. Пока все шло как по маслу. Дальше будет труднее. Он прикинул в уме, за сколько времени немцы, находящиеся в разных концах здания, смогут сбежаться, чтобы отрезать им путь к отступлению. Но лучше уж об этом не думать.
Капитан собственноручно открыл железную решетку, ведущую в третий коридор. Слева и справа были камеры. Часовой с автоматом вскочил по стойке «смирно» и громко выкрикнул:
— Хайль Гитлер!
Комната для допросов находилась в конце коридора. В ней не было никакой мебели, кроме большого стола. По краям стола были ввинчены кольца с кожаными ремнями. Предметы, лежавшие на столе, говорили сами за себя: иглы, щипцы, зажигалки, хлыст, бамбуковая палка. Методы допроса были ясны: система везде была одинаковой.
Пятнадцать партизан стояли у стены с поднятыми вверх руками. Допрос еще не начинался. Лейтенант, видимо, рассказывал, что ждет их, если они не будут отвечать. С надменным видом он прохаживался по комнате с хлыстом в одной руке и с пистолетом в другой. У стола стояла, бесстыдно выпятив грудь, девица в форме.
Партизаны удивленно смотрели на вошедших.
Удивился и лейтенант. Но удивление сменилось растерянностью, когда его взгляд упал на Генека, которого сегодня утром он видел в форме эсэсовца.
Генеку стало ясно, что лейтенант догадался, кто перед ним.
— Измена! — закричал лейтенант, не успев нажать на курок. Пуля Генека, выстрелившего через карман, попала ему прямо между глаз.
— Вперед! Быстрота решает все, — приказал Генек и, разрядив пистолет в немку и капитана, выбежал в коридор. Часовой онемел и стоял, как пригвожденный к полу. Генек выстрелил ему в грудь.
— Бегите, черт вас возьми! — кричал он. — Ключ у капитана.
Он схватил автомат часового. Во все двери камер стучали. «Освободите нас… Освободите нас. Ради бога!» Страстная надежда звучала в голосах. Но Генек не мог помочь. Нечего былой думать о поисках ключей от камер.
— Сейчас я ничем не могу помочь вам, ребята! — крикнул он. — Но я еще вернусь!
Партизаны бежали к канцелярии. Там уже поднялась тревога. Сюда спешили надзиратели изо всех коридоров, на всех лестницах раздавался топот сапог. Охранник у решетки был убит. Генек открыл огонь из автомата, а остальные начали стрелять из пистолетов, прорываясь в коридор, ведущий к выходу. С лестниц по ним яростно стреляли. Трое или четверо немцев упали, и началась паника.
— Бегите! — кричал Генек. — Я задержу их. На улице быстро рассеивайтесь. Сбор в условленном месте.
Его автомат не умолкал, и немцы на лестнице повернули назад. Генек слышал глухие шаги своих товарищей, раздававшиеся в сводчатом коридоре, ведущем к выходу. Он отходил за ними, стреляя в каждого немца, появлявшегося в круглом зале. На улице тоже стреляли, и, когда Генек добрался до ворот тюрьмы, он увидел там трупы убитых часовых и несчастного Пилканожну, генеральская карьера которого закончилась так быстро. Он увидел товарищей, . разбегавшихся в разные стороны. Генек свернул в узкую улочку, прилегавшую к тюрьме. Он швырнул автомат в какой-то подвал, свернул налево, а потом направо. Во всем городе, казалось, начался переполох. Повсюду слышался топот сапог и раздавалась грубая брань. Непонятно, как удалось фрицам так быстро поднять тревогу. Но никакой тревоги не было.
Паника в тюрьме и шум на улице, который слышал Генек, не имели ничего общего. Генек случайно оказался в центре района, где проводилась облава на евреев.
Свернув за угол, он внезапно столкнулся лицом к лицу с двумя эсэсовцами.
— Эй, ты, тебе чего надо в этом вонючем районе?
— Ничего, — ответил Генек, тяжело дыша. Пистолет жег руку в кармане, но делать было уже нечего. Улица была полна немцев. Евреи стояли шеренгой лицом к стене, с поднятыми вверх руками.
— Еврейский дружок? Хорошо, проходи к своим друзьям. Вместе поедете в Освенцим. Слышал когда-нибудь о таком местечке?
«Надо стрелять, стрелять, пока хватит патронов. Лучше умереть от хорошей порции пуль, чем дать себя схватить и попасть в этот ужасный лагерь», — думал Генек. Он осторожно нащупал пистолет, но осуществить свой план не успел. Послышался окрик:
— При попытке оказать сопротивление, вся банда будет немедленно расстреляна на месте!
Генек посмотрел на беспомощные фигуры задержанных. Он знал, что эсэсовцы выполнят угрозу.
— Веди его к грузовику, Клаус. Это не еврей. Отправим его сначала в тюрьму в Варшаву.
В грузовике ему удалось избавиться от пистолета. Генек с удовлетворением улыбнулся: ведь ему удалось освободить из тюрьмы товарищей.
А что касается Освенцима, время покажет. Он из выносливых! Может быть, и там им не удастся его сломить. И он уже начал строить планы побега из лагеря.
Глава 5. ТАДЕУШ ВЛОДАРСКИЙ И ЯДВИГА
С первого дня своего появления в партизанском отряде Тадеуш влюбился в Ядвигу. Она уже давно была там, но до него никто на нее не обращал внимания. Другие видели в ней просто товарища и ценили за умение готовить еду и чинить одежду, что было очень нужно в боевом партизанском отряде.
Ядвига привыкла к своему положению. Внешне она почти не отличалась от остальных бойцов и казалась со своими коротко подстриженными волосами и в заношенном мешковатом солдатском обмундировании подростком.
Но Тадеуш сразу заметил ее белое личико, выразительные губы, тонко очерченные брови над умными карими глазами.
На взаимность он не рассчитывал, так как красотой не отличался да к тому же прихрамывал после осколочного ранения в сентябрьские дни 1939 года. В боевых операциях Тадеуш не участвовал и не разделял поэтому славы героев. Он скромно обучал партизан радиотелеграфному делу и азбуке Морзе. Командир партизанского соединения придавал этим занятиям особое значение, полагая, что партизанские отряды будут переформированы в подразделения регулярных вооруженных сил, когда подойдут русские. Тадеуш считал, что его скучные уроки не могли заинтересовать Ядвигу, и он молча восхищался ею, мечтая бессонными ночами в своей землянке о счастье с ней.
Если бы не война, он кончал бы сейчас инженерный факультет Варшавского университета. Но пришли немцы, и в 1939 году он раненым попал к ним в лапы. Его отправили в лагерь под Данцигом, откуда ему удалось бежать в начале 1941 года. Так он попал к партизанам. Он ничего не знал о родителях, но надеялся, что у них в Варшаве все в порядке.
Тадеуш всегда был серьезным юношей и не принимал участия в легкомысленных студенческих проделках и в кутежах со смазливыми девчонками.
Ядвига посещала его занятия, как и все другие. Он любовался ею, склонившейся над тетрадью, восторгался ее нежной шеей и трогательной грудью под старой солдатской курткой. Ему было приятно держать ее руку в своей, исправлять чертеж, вдыхать аромат ее пышных густых волос.
Он один видел в ней женщину и оказывал ей знаки внимания. Раньше она сама ежедневно ходила с ведрами к реке за водой. Теперь это делал Тадеуш. Он помогал ей чистить картошку, разделывать убитых кроликов и мыть пустые котелки. Другие партизаны избегали подобной работы, а Тадеуш делал это с удовольствием. Ведь тогда он мог оставаться с Ядвигой, смотреть на ее ловкие руки и разговаривать с ней. Она всегда относилась к нему дружелюбно. Иногда Тадеушу казалось, что она предпочитает его общество обществу других, но он боялся поверить в это. Как мог он, хромоногий, тягаться с героями, убивавшими врагов десятками.
Тадеуш никогда не осмелился бы признаться ей, если бы не случай. Ему было поручено сопровождать Ядвигу в Пальмиры, городишко севернее Варшавы, примерно в двадцати километрах от их штаба. В Пальмирах жил подпольщик, поддерживавший хорошие отношения с немцами, но в действительности работавший на партизан. Он собирал данные о перемещениях немецких войск, о складах боеприпасов и т. п. Каждую неделю за ними ходила Ядвига, так как женщина вызывала меньше подозрений. Она переодевалась в темно-синее платье и выцветшее бежевое пальто. Тадеуш всегда с тоской смотрел, как она уходит, и радовался ее возвращению. Сердце его билось сильнее при виде ее стройной и гибкой фигурки в скромном наряде. Иногда в своих самых смелых мечтах он отваживался представить ее без одежды, но со стыдом гнал подобные мысли прочь.
Обычно, на случай всяких непредвиденных осложнений, Ядвигу до окраины города сопровождал один из партизан. Пока все обходилось благополучно. Правда, однажды ей целый день пришлось разыскивать отряд, ушедший на выполнение задания по уничтожению важного железнодорожного узла.
На этот раз сопровождать Ядвигу поручили Тадеушу. На вопрос, не трудно ли ему будет, Тадеуш с радостью воскликнул: «О, нет!»
И вот они идут по осеннему сырому лесу. Ядвига — впереди: ей здесь знакома каждая тропинка. Тадеуш — сзади. Он даже не пытался поравняться с ней, не зная, с чего начать разговор. А так он может молча любоваться ею. В женской одежде и походка у нее изменилась. Тадеуш смотрел на ее покачивающиеся бедра, и на душе у него теплело.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28