Но в субботу и в воскресенье они встречались. Стефан с дурацким видом ждал в кухне, пока Эрих блаженствовал наверху. Потом все трое сидели за столом, на котором красовались дары шкопа: белый хлеб, мясные консервы, кофе, напитки. Наверху Эрих чувствовал себя как дома. Он вешал в шкаф свою форму и переодевался в домашний костюм, в котором казался еще толще. Он сидел в любимом кресле Стефана, сплевывая на пол или ковыряя в зубах спичкой.
Ванда, с растрепанными курчавыми волосами, восседала за столом в ярко-красном пеньюаре, обтягивающем ее соблазнительную фигуру. Ванда, не остывшая еще после кровати, греховная. Молчание так накаляло атмосферу, что немец вставал первым и коротко произносил: «Идем!» Ванда шла впереди него, не удостоив Стефана даже взглядом.
Ванда и Эрих страшно удивились, когда Стефан вдруг заговорил в субботу с немцем:
— Извините, господин Брамберг, но я хотел бы попросить вас об одном одолжении.
Спичка выпала из толстых пальцев. Стефан почувствовал, что две пары глаз в недоумении уставились на него. Он с трудом сдерживался, чтобы не выдать себя и оставаться таким, каким его привыкли видеть: трусливым, забитым, глупым обывателем. Теперь он понял, что значит быть человеком. Душа его восстала! Ему не терпелось показать жирному нахалу Эриху и своей неверной красавице жене, на что он теперь способен. Он не боится ненавистного убийцу и презирает Ванду. И как он только мог еще так недавно делить эту шлюху с толстым нацистским боровом… Но надо было сдерживаться до поры до времени, чтобы не вызвать подозрений. Он должен притвориться и униженно выпросить то, что ему надо для дела.
— Да, мой друг, я слушаю, — снисходительно усмехнулся Брамберг.
— Всякий раз, когда я остаюсь дома в субботу и воскресенье, я чувствую себя… — Стефан нарочно говорил сбивчиво, робко, отводя взор в сторону. — Я чувствую себя… не в своей тарелке. Ведь я здесь третий лишний, только мешаю вам. Ванда любит вас, господин Брамберг, и мне тяжело, что здесь, в моем доме…
Ванда встала и начала бесцельно переставлять вещи на комоде.
Стефан смотрел на улицу: на смену весне уже шло лето.
— Ну? — спросил Брамберг нетерпеливо.
— Для всех нас было бы лучше, если бы меня в эти дни не было дома. Я думаю…
— Что ты думаешь?
— Если бы у меня были документы, с которыми я мог бы ездить по стране… Я не знаю, какие… Чтобы меня не задерживала полиция. Я так мало знаю Польшу и всю жизнь мечтал попутешествовать, посмотреть большие города — Варшаву, Лодзь. Я бы уезжал в субботу рано утром и возвращался в воскресенье поздно вечером.
— Замечательно, мой друг! — воскликнул обрадованный Брамберг.
Стефан почувствовал, с каким презрением относится к нему немец, и задохнулся от ненависти. Но ничего! Придет время, и он сполна рассчитается с этой мерзкой тушей. Настанет день, и он избавится от старой личины, как теперь избавился от страха. Казимир вернул ему настоящее удостоверение, но он порвал его, а вместе с ним разорвал оковы трусости и почувствовал себя окончательно свободным. Теперь он всегда предъявлял поддельный документ, с каждым днем обретая непоколебимую уверенность в своем полном освобождении.
Голос немца слышался как бы издалека:
— Я сделаю все необходимое. Ты получишь удостоверение и сможешь беспрепятственно ездить по всей Польше. Кроме того, я дам тебе справку из тайной полиции. Никто не осмелится задержать тебя. Я очень рад, что ты все понимаешь. Мне тоже не особенно приятно появляться здесь в присутствии супруга.
— А не могли бы вы давать мне время от времени табак? — униженно клянчил Стефан. — Или еще что-нибудь, имеющее ценность на черном рынке. Ведь мне надо платить за билеты e за ночлег.
— Да, да, я все сделаю для тебя, — ответил Брамберг.
Перспектива проводить наедине с красавицей Вандой все воскресенья и субботние вечера подействовала на него возбуждающе.
— Идем, — сказал Эрих Ванде, и они заторопились в спальню.
Стефан проводил их взглядом, услышал, как скрипнула сначала четвертая, потом одиннадцатая ступенька лестницы, ведущей наверх, и посмотрел на свои руки, сжатые в кулаки. Он хитро улыбнулся, довольный достигнутым, и при мысли о том, что происходит в спальне, сплюнул.
Эрих и Ванда стояли у кровати. Немец с чувством собственника обнял хрупкую красавицу.
— Ну и ничтожество твой муженек, дорогая. Не удивительно, что ты полюбила такого сильного парня, как я, — бахвалился Брамберг, от которого разило потом.
— Принеси еще какую-нибудь красивую вещицу, — ластилась к нему Ванда, хотя у нее шкаф и так уже ломился от модной одежды и дорогого белья. На туалетном столике стояли флаконы духов, валялись карандаши для бровей и губная помада из Парижа. Хватало у нее и драгоценностей, отобранных у евреек, замученных в Освенциме.
— У тебя уже есть колье, золотые серьги, кольца с сапфирами и бриллиантами. Ты становишься жадной, дорогая. Иногда мне кажется, что ты любишь меня только за подарки.
— Не говори глупостей, Эрих, — ответила Ванда.
Теперь она уже хорошо говорила по-немецки, польский же был у нее не в ходу. Со Стефаном она совсем не разговаривала, соседей избегала.
— Я хочу быть нарядной, чтобы ты мог любоваться мной. Мне нужны золотые часики, — шептала она. — О Эрих, я буду очень, очень благодарна тебе!
Не спеша она расстегнула пеньюар и прижалась к нему, чувствуя, как в нем пробуждается зверь. Возбужденный, страшный, но беспомощный перед ее рафинированной развращенностью.
— Хорошо, принесу, — пообещал он, сдаваясь.
В воскресенье вечером, когда на улице стемнело и на небе появились звезды, Стефан сидел на кухне, не зажигая света. Он услышал, как отъехала машина Эриха, вынес из кладовой матрац и отнес его в маленькую каморку рядом с кухней. Уже несколько месяцев он не пользовался тем, что оставалось ему от немца, и спал внизу, стыдясь необходимости греться теплом, полученным в уплату за грех его распутной жены.
Он лег и задумался над планом Януша. Неожиданно отворилась дверь и к нему вошла Ванда.
— Стефан, — сказала она.
— Что? — ответил он удивленно.
— Почему ты не приходишь ко мне?
В желтоватом лунном свете она казалась удивительно красивой. Кроваво-красный пеньюар подчеркивал черноту ее волос, теплоту бронзовой кожи, волнующие формы изящной фигуры.
— Оставь меня в покое, — ответил холодно Стефан. — Я хочу спать.
— Зачем все превращать в трагедию? — продолжала она.
Теперь, потеряв Стефана, Ванда стала часто думать о нем. Ей не хватало почтительного уважения, с которым он относился к своей красавице жене, его робких нежных ласк, возвышенной любви. Все это она презирала, когда отдавалась ему без желания. Сейчас ей хотелось снова вернуть внимание мягкого и доброго Стефана. Эрих обращался с ней как господин и повелитель, грубо подчиняя своей необузданной страсти.
— Не придавай значения всей этой истории с Эрихом, — продолжала она вкрадчиво. — Надо же на что-то жить. Ты избавлен от принудительных работ в Германии, у нас есть продукты. Хватает и одежды. Всю зиму мы прожили в тепле.
— Оставь меня, — повторил Стефан устало. Он был рад, что может без волнения смотреть на ее красивую фигуру, освещенную луной.
— Когда я выходила за тебя замуж, — не унималась Ванда, — я видела, что ты образован. Я думала, что ты богат. Богатство — моя мечта. Мне хотелось иметь кольца, браслеты, дорогие духи, роскошное белье. Ты дал мне лишь прикрытую бедность. А теперь взгляни…
Она сбросила пеньюар. Драгоценности заискрились на ее бархатной коже.
— Теперь у меня есть все. Но мне недостает тебя, — прошептала Ванда. — Я хочу быть твоей дорогой женушкой, Стефан. Будем наслаждаться жизнью и смеяться по ночам над Эрихом. Пусть он платит за то, чтобы я могла быть твоей милой женой. Ты неплохо придумал с этими поездками. В твое отсутствие я смогу совсем прибрать его к рукам. Ведь он достанет все, что хочешь.
— Уходи, — решительно произнес Стефан.
Он был горд, что спокойно мог смотреть на совершенную красоту ее обнаженного тела. Теперь он видел в Ванде не живую, волнующую красавицу, а прекрасную каменную скульптуру, которой можно восхищаться, но которую можно также разбить на куски.
— Уходи, — повторил он. — Ты не дорогая женушка, а самая обыкновенная потаскуха.
Стефан отвернулся и больше не думал о ней. Его мысли были заняты планом Януша и собственным планом, который он осуществит, если побег удастся.
Ванда оделась и ушла. Он слышал, как заскрипели сначала четвертая, а потом одиннадцатая ступеньки лестницы, ведущей наверх.
Глава 5. «НЕБЕСНАЯ КОМАНДА»
Казимир Полчанский временно был включен в «небесную команду». Так с мрачным юмором висельников окрестили немцы заключенных из похоронной команды, которые подбирали трупы в блоках, доставляли их в крематорий и частенько сами попадали в печи, если у персонала крематория чесались руки.
Януш заставил друзей тянуть жребий — все трое питали одинаковое отвращение к работе в этой команде. Пасовал даже крепкий Генек. Одно дело — ежедневно сталкиваться лицом к лицу с ужасной смертью в различных ее проявлениях, другое — помогать переносить и сжигать трупы товарищей.
Похоронную команду все ненавидели и боялись, хотя заключенные, работавшие в ней, шли туда не по доброй воле.
Януш, получивший разрешение беспрепятственно посещать места, где работают заключенные из восемнадцатого блока, старался запомнить все, что видел. После побега он напишет о том, что творится в лагере.
Друзья накапливали силы. К их скудному рациону добавлялись сытные завтраки Стефана и дополнительные пайки, «добытые» Янушем.
Силы и выносливость крепли, так как друзья твердо верили в удачу.
Побег был намечен на первое мая 1943 года. До этой даты было еще далеко, но надежда окрыляла их — ведь впереди конец всем ужасам.
Раннее утро. Туман быстро рассеялся, но небо над Освенцимом не радовало. В нем не было жизни. Здесь не летали ни птицы, ни насекомые. Тишина, установившаяся после ухода лагерных музыкантов с плаца, казалась мертвой. Яркие солнечные лучи жгли бритые головы «мусульман», бродивших по лагерю в тщетной надежде найти воду.
Казимир и несколько заключенных, назначенных в «небесную команду», ждали остальных, занятых на работе в крематории. Казимиру было не по себе. Друзья ушли в карьер, а он должен был выполнить наказ Януша и разузнать все об одиннадцатом блоке.
Повозка для мертвецов медленно въехала в ворота лагеря, и похоронная команда в полном составе направилась к зловещему одиннадцатому блоку. Эсэсовцев с командой не было. Они предпочитали убивать, а заботу о трупах возлагали на людей «низшего сорта». За заключенными следили несколько капо. Постоянное соприкосновение с мертвыми наложило на них свой отпечаток. Они утратили присущую им склонность к садистской грубости и к кровавым расправам, терпимо относились к рабочим команды, чувствуя, что смерть в равной степени угрожает и заключенным, и им самим.
Один из капо вошел в блок через боковую дверь. Казимир молча смотрел через решетку двойных железных ворот, разделяющих десятый и одиннадцатый блоки. В одиннадцатом оказалось двадцать покойников, большинство — у стены, где совершались экзекуции. Остальных пришлось подбирать в разных местах. Один качался на виселице с упавшей на грудь головой и безжизненно повисшими руками. Мрачная картина на фоне ясного летнего неба.
В дверях появился капо.
— В карцере четверо, пошлите за ними несколько человек.
Казимир, преодолевая отвращение, шагнул вперед, помня указание Януша. Об одиннадцатом блоке ходили неясные слухи. Те, кому удалось чудом вырваться из карцеров, молчали как немые. Только застывший ужас в их глазах указывал на то, что в этом блоке происходит что-то чудовищное.
Казимир с напарником вошел в блок. В грязной конторке справа сидел эсэсовец в распахнутой рубахе. Рядом, в большом «зале» с длинным столом и стульями, заседал обычно пресловутый «военный трибунал», в работе которого принимал участие и любовник жены Стефана. Здесь выносилось до двадцати смертных приговоров в час. Немцы ухитрялись за этот же срок дать слово и обвиняемым, требуя ответа на вопрос, признают ли они себя виновными. Слово «да» или «нет» не имело никакого значения. В любом случае выносился один и тот же приговор — смертная казнь. Обвиняемыми были действительные или подозреваемые участники движения Сопротивления или партизаны из района Краков — Катовице. Их привозили в Освенцим и без регистрации в лагерных документах направляли прямо в одиннадцатый блок, где они и ждали суда. Больше недели ждать не приходилось… Смертные приговоры приводились в исполнение здесь же рядом. Приговоренных сажали в изолятор между десятым и одиннадцатым блоками. Окна, выходившие во двор, были затемнены. В десятом блоке находилась так называемая «научная лаборатория». На площади перед одиннадцатым блоком стояла виселица, за ней стена, у которой проводились экзекуции. Вначале приговоренных расстреливала специальная команда. Патронов не жалели. Потом немцы решили, что на каждого смертника хватит и одной пули. Выстрел в висок и все. Во время дождя расстреливали прямо из дверей казармы, не желая мокнуть «из-за всякой дряни».
По коридорчику налево Казимир с товарищами подошел к двери, ведущей в подвал. У Казимира мурашки побежали по спине, когда они спустились в страшное подземелье. В сером мраке он различил несколько дверей. Гнетущая тишина висела в сыром затхлом воздухе. Казимир с облегчением вздохнул, узнав, что все трупы лежали в коридоре и не надо заходить за двери с решетками. Покойники были чудовищно истощены. Видно, они умерли нелегкой смертью. Изодранная в клочья одежда, на шее — следы ногтей, под ногтями — запекшаяся кровь. Синие лица с выпученными глазами.
— Удушье, — произнес один из заключенных безразличным тоном, и слово повисло в воздухе.
— Газ? — спросил шепотом Казимир.
— Нет. В прошлом году здесь провели несколько опытов для проверки системы. Первые прошли неудачно. Заключенных выводили на улицу, исправляли недочеты и проделывали все сначала. Теперь они придумали новый способ отправлять людей на тот свет целыми группами и построили для этого специальное помещение. Побудешь подольше в этой «веселой» команде — увидишь и услышишь немало. Эти, что лежат здесь, задохнулись от недостатка воздуха. Ведь тут нет никакой вентиляции. Часто сюда загоняют по тридцать-сорок человек. Слабые не выдерживают и погибают. Бывали случаи, когда за одну ночь от удушья умирали все заключенные. Это не очень приятно, но в одиночных бункерах еще хуже.
— Что за одиночные бункеры?
— Задень кого-нибудь из эсэсовцев и узнаешь.
— Эй вы там! Хватит трепаться! Тащите отсюда эту падаль! — закричал капо.
Вдвоем таскали они невероятно легкие и страшно холодные трупы. Холод мертвецов леденил, проникая до сердца. «Надо пережить и это, — думал Казимир. — Надо рассказать людям, какова война. Как глубоко я ошибался, когда думал переждать войну в дремучих лесах, закрыв на нее глаза. Честные люди не могут стоять в стороне в час сурового испытания».
Над Казимиром язвительно посмеялись, когда он стал осторожно класть мертвеца на повозку. Обычно их швыряли, как дрова.
— Может, ты думаешь, они еще что-то чувствуют?!
Казимир поспешно вышел за железные ворота, где грузили расстрелянных, а двое вынимали из петли повешенного.
— Смотри, какой прилежный, — с иронией сказал Казимиру капо. — Чем быстрее ты выбьешься из сил, тем скорее попадешь на эту повозку.
Но Казимир не слышал его слов. Он не сводил глаз с убитых. Многочисленные следы крови на земле, на телах расстрелянных, на стене. Он вспомнил убийство евреев в лесу, расстрел односельчан на церковном кладбище. Он вспомнил немцев, уничтоженных им самим. Руки дрожали от ненависти, от желания мстить. Раньше он жаждал покоя. Он вырос и жил среди природы и знал только мир. Но теперь он стал другим и никогда не будет прежним. Он мечтал о безоблачном счастье с Анной Ливерской. Не быть такому счастью. Тень прошлого всегда будет стоять перед ним. Здесь не найти и квадратного сантиметра, не политого кровью. Он вспомнил, как жалел деревья, сваленные его отцом. Он жалел и зайцев, которых приходилось убивать, чтобы не погибнуть с голоду. А здесь не жалеют людей, жизнь человека ни в грош не ставят.
Из одиннадцатого блока пошли в десятый за трупами женщин, умерших, как значилось в учетной книге, во время хирургической операции. Нагие тела с распоротыми животами и вывалившимися внутренностями напоминали туши животных. Казимиру представилась Анна из его тревожных снов. Если когда-нибудь ей суждено стать его женой, то сможет ли он нежно ласкать ее? Не всплывут ли в памяти ужасные картины Освенцима, не превратят ли они в лед его руки?
Повозку с трупами увезли. Казимира вместе с группой заключенных направили на «Лагерную улицу» подбирать и складывать в кучу умерших «мусульман», чтобы скорее нагрузить повозку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
Ванда, с растрепанными курчавыми волосами, восседала за столом в ярко-красном пеньюаре, обтягивающем ее соблазнительную фигуру. Ванда, не остывшая еще после кровати, греховная. Молчание так накаляло атмосферу, что немец вставал первым и коротко произносил: «Идем!» Ванда шла впереди него, не удостоив Стефана даже взглядом.
Ванда и Эрих страшно удивились, когда Стефан вдруг заговорил в субботу с немцем:
— Извините, господин Брамберг, но я хотел бы попросить вас об одном одолжении.
Спичка выпала из толстых пальцев. Стефан почувствовал, что две пары глаз в недоумении уставились на него. Он с трудом сдерживался, чтобы не выдать себя и оставаться таким, каким его привыкли видеть: трусливым, забитым, глупым обывателем. Теперь он понял, что значит быть человеком. Душа его восстала! Ему не терпелось показать жирному нахалу Эриху и своей неверной красавице жене, на что он теперь способен. Он не боится ненавистного убийцу и презирает Ванду. И как он только мог еще так недавно делить эту шлюху с толстым нацистским боровом… Но надо было сдерживаться до поры до времени, чтобы не вызвать подозрений. Он должен притвориться и униженно выпросить то, что ему надо для дела.
— Да, мой друг, я слушаю, — снисходительно усмехнулся Брамберг.
— Всякий раз, когда я остаюсь дома в субботу и воскресенье, я чувствую себя… — Стефан нарочно говорил сбивчиво, робко, отводя взор в сторону. — Я чувствую себя… не в своей тарелке. Ведь я здесь третий лишний, только мешаю вам. Ванда любит вас, господин Брамберг, и мне тяжело, что здесь, в моем доме…
Ванда встала и начала бесцельно переставлять вещи на комоде.
Стефан смотрел на улицу: на смену весне уже шло лето.
— Ну? — спросил Брамберг нетерпеливо.
— Для всех нас было бы лучше, если бы меня в эти дни не было дома. Я думаю…
— Что ты думаешь?
— Если бы у меня были документы, с которыми я мог бы ездить по стране… Я не знаю, какие… Чтобы меня не задерживала полиция. Я так мало знаю Польшу и всю жизнь мечтал попутешествовать, посмотреть большие города — Варшаву, Лодзь. Я бы уезжал в субботу рано утром и возвращался в воскресенье поздно вечером.
— Замечательно, мой друг! — воскликнул обрадованный Брамберг.
Стефан почувствовал, с каким презрением относится к нему немец, и задохнулся от ненависти. Но ничего! Придет время, и он сполна рассчитается с этой мерзкой тушей. Настанет день, и он избавится от старой личины, как теперь избавился от страха. Казимир вернул ему настоящее удостоверение, но он порвал его, а вместе с ним разорвал оковы трусости и почувствовал себя окончательно свободным. Теперь он всегда предъявлял поддельный документ, с каждым днем обретая непоколебимую уверенность в своем полном освобождении.
Голос немца слышался как бы издалека:
— Я сделаю все необходимое. Ты получишь удостоверение и сможешь беспрепятственно ездить по всей Польше. Кроме того, я дам тебе справку из тайной полиции. Никто не осмелится задержать тебя. Я очень рад, что ты все понимаешь. Мне тоже не особенно приятно появляться здесь в присутствии супруга.
— А не могли бы вы давать мне время от времени табак? — униженно клянчил Стефан. — Или еще что-нибудь, имеющее ценность на черном рынке. Ведь мне надо платить за билеты e за ночлег.
— Да, да, я все сделаю для тебя, — ответил Брамберг.
Перспектива проводить наедине с красавицей Вандой все воскресенья и субботние вечера подействовала на него возбуждающе.
— Идем, — сказал Эрих Ванде, и они заторопились в спальню.
Стефан проводил их взглядом, услышал, как скрипнула сначала четвертая, потом одиннадцатая ступенька лестницы, ведущей наверх, и посмотрел на свои руки, сжатые в кулаки. Он хитро улыбнулся, довольный достигнутым, и при мысли о том, что происходит в спальне, сплюнул.
Эрих и Ванда стояли у кровати. Немец с чувством собственника обнял хрупкую красавицу.
— Ну и ничтожество твой муженек, дорогая. Не удивительно, что ты полюбила такого сильного парня, как я, — бахвалился Брамберг, от которого разило потом.
— Принеси еще какую-нибудь красивую вещицу, — ластилась к нему Ванда, хотя у нее шкаф и так уже ломился от модной одежды и дорогого белья. На туалетном столике стояли флаконы духов, валялись карандаши для бровей и губная помада из Парижа. Хватало у нее и драгоценностей, отобранных у евреек, замученных в Освенциме.
— У тебя уже есть колье, золотые серьги, кольца с сапфирами и бриллиантами. Ты становишься жадной, дорогая. Иногда мне кажется, что ты любишь меня только за подарки.
— Не говори глупостей, Эрих, — ответила Ванда.
Теперь она уже хорошо говорила по-немецки, польский же был у нее не в ходу. Со Стефаном она совсем не разговаривала, соседей избегала.
— Я хочу быть нарядной, чтобы ты мог любоваться мной. Мне нужны золотые часики, — шептала она. — О Эрих, я буду очень, очень благодарна тебе!
Не спеша она расстегнула пеньюар и прижалась к нему, чувствуя, как в нем пробуждается зверь. Возбужденный, страшный, но беспомощный перед ее рафинированной развращенностью.
— Хорошо, принесу, — пообещал он, сдаваясь.
В воскресенье вечером, когда на улице стемнело и на небе появились звезды, Стефан сидел на кухне, не зажигая света. Он услышал, как отъехала машина Эриха, вынес из кладовой матрац и отнес его в маленькую каморку рядом с кухней. Уже несколько месяцев он не пользовался тем, что оставалось ему от немца, и спал внизу, стыдясь необходимости греться теплом, полученным в уплату за грех его распутной жены.
Он лег и задумался над планом Януша. Неожиданно отворилась дверь и к нему вошла Ванда.
— Стефан, — сказала она.
— Что? — ответил он удивленно.
— Почему ты не приходишь ко мне?
В желтоватом лунном свете она казалась удивительно красивой. Кроваво-красный пеньюар подчеркивал черноту ее волос, теплоту бронзовой кожи, волнующие формы изящной фигуры.
— Оставь меня в покое, — ответил холодно Стефан. — Я хочу спать.
— Зачем все превращать в трагедию? — продолжала она.
Теперь, потеряв Стефана, Ванда стала часто думать о нем. Ей не хватало почтительного уважения, с которым он относился к своей красавице жене, его робких нежных ласк, возвышенной любви. Все это она презирала, когда отдавалась ему без желания. Сейчас ей хотелось снова вернуть внимание мягкого и доброго Стефана. Эрих обращался с ней как господин и повелитель, грубо подчиняя своей необузданной страсти.
— Не придавай значения всей этой истории с Эрихом, — продолжала она вкрадчиво. — Надо же на что-то жить. Ты избавлен от принудительных работ в Германии, у нас есть продукты. Хватает и одежды. Всю зиму мы прожили в тепле.
— Оставь меня, — повторил Стефан устало. Он был рад, что может без волнения смотреть на ее красивую фигуру, освещенную луной.
— Когда я выходила за тебя замуж, — не унималась Ванда, — я видела, что ты образован. Я думала, что ты богат. Богатство — моя мечта. Мне хотелось иметь кольца, браслеты, дорогие духи, роскошное белье. Ты дал мне лишь прикрытую бедность. А теперь взгляни…
Она сбросила пеньюар. Драгоценности заискрились на ее бархатной коже.
— Теперь у меня есть все. Но мне недостает тебя, — прошептала Ванда. — Я хочу быть твоей дорогой женушкой, Стефан. Будем наслаждаться жизнью и смеяться по ночам над Эрихом. Пусть он платит за то, чтобы я могла быть твоей милой женой. Ты неплохо придумал с этими поездками. В твое отсутствие я смогу совсем прибрать его к рукам. Ведь он достанет все, что хочешь.
— Уходи, — решительно произнес Стефан.
Он был горд, что спокойно мог смотреть на совершенную красоту ее обнаженного тела. Теперь он видел в Ванде не живую, волнующую красавицу, а прекрасную каменную скульптуру, которой можно восхищаться, но которую можно также разбить на куски.
— Уходи, — повторил он. — Ты не дорогая женушка, а самая обыкновенная потаскуха.
Стефан отвернулся и больше не думал о ней. Его мысли были заняты планом Януша и собственным планом, который он осуществит, если побег удастся.
Ванда оделась и ушла. Он слышал, как заскрипели сначала четвертая, а потом одиннадцатая ступеньки лестницы, ведущей наверх.
Глава 5. «НЕБЕСНАЯ КОМАНДА»
Казимир Полчанский временно был включен в «небесную команду». Так с мрачным юмором висельников окрестили немцы заключенных из похоронной команды, которые подбирали трупы в блоках, доставляли их в крематорий и частенько сами попадали в печи, если у персонала крематория чесались руки.
Януш заставил друзей тянуть жребий — все трое питали одинаковое отвращение к работе в этой команде. Пасовал даже крепкий Генек. Одно дело — ежедневно сталкиваться лицом к лицу с ужасной смертью в различных ее проявлениях, другое — помогать переносить и сжигать трупы товарищей.
Похоронную команду все ненавидели и боялись, хотя заключенные, работавшие в ней, шли туда не по доброй воле.
Януш, получивший разрешение беспрепятственно посещать места, где работают заключенные из восемнадцатого блока, старался запомнить все, что видел. После побега он напишет о том, что творится в лагере.
Друзья накапливали силы. К их скудному рациону добавлялись сытные завтраки Стефана и дополнительные пайки, «добытые» Янушем.
Силы и выносливость крепли, так как друзья твердо верили в удачу.
Побег был намечен на первое мая 1943 года. До этой даты было еще далеко, но надежда окрыляла их — ведь впереди конец всем ужасам.
Раннее утро. Туман быстро рассеялся, но небо над Освенцимом не радовало. В нем не было жизни. Здесь не летали ни птицы, ни насекомые. Тишина, установившаяся после ухода лагерных музыкантов с плаца, казалась мертвой. Яркие солнечные лучи жгли бритые головы «мусульман», бродивших по лагерю в тщетной надежде найти воду.
Казимир и несколько заключенных, назначенных в «небесную команду», ждали остальных, занятых на работе в крематории. Казимиру было не по себе. Друзья ушли в карьер, а он должен был выполнить наказ Януша и разузнать все об одиннадцатом блоке.
Повозка для мертвецов медленно въехала в ворота лагеря, и похоронная команда в полном составе направилась к зловещему одиннадцатому блоку. Эсэсовцев с командой не было. Они предпочитали убивать, а заботу о трупах возлагали на людей «низшего сорта». За заключенными следили несколько капо. Постоянное соприкосновение с мертвыми наложило на них свой отпечаток. Они утратили присущую им склонность к садистской грубости и к кровавым расправам, терпимо относились к рабочим команды, чувствуя, что смерть в равной степени угрожает и заключенным, и им самим.
Один из капо вошел в блок через боковую дверь. Казимир молча смотрел через решетку двойных железных ворот, разделяющих десятый и одиннадцатый блоки. В одиннадцатом оказалось двадцать покойников, большинство — у стены, где совершались экзекуции. Остальных пришлось подбирать в разных местах. Один качался на виселице с упавшей на грудь головой и безжизненно повисшими руками. Мрачная картина на фоне ясного летнего неба.
В дверях появился капо.
— В карцере четверо, пошлите за ними несколько человек.
Казимир, преодолевая отвращение, шагнул вперед, помня указание Януша. Об одиннадцатом блоке ходили неясные слухи. Те, кому удалось чудом вырваться из карцеров, молчали как немые. Только застывший ужас в их глазах указывал на то, что в этом блоке происходит что-то чудовищное.
Казимир с напарником вошел в блок. В грязной конторке справа сидел эсэсовец в распахнутой рубахе. Рядом, в большом «зале» с длинным столом и стульями, заседал обычно пресловутый «военный трибунал», в работе которого принимал участие и любовник жены Стефана. Здесь выносилось до двадцати смертных приговоров в час. Немцы ухитрялись за этот же срок дать слово и обвиняемым, требуя ответа на вопрос, признают ли они себя виновными. Слово «да» или «нет» не имело никакого значения. В любом случае выносился один и тот же приговор — смертная казнь. Обвиняемыми были действительные или подозреваемые участники движения Сопротивления или партизаны из района Краков — Катовице. Их привозили в Освенцим и без регистрации в лагерных документах направляли прямо в одиннадцатый блок, где они и ждали суда. Больше недели ждать не приходилось… Смертные приговоры приводились в исполнение здесь же рядом. Приговоренных сажали в изолятор между десятым и одиннадцатым блоками. Окна, выходившие во двор, были затемнены. В десятом блоке находилась так называемая «научная лаборатория». На площади перед одиннадцатым блоком стояла виселица, за ней стена, у которой проводились экзекуции. Вначале приговоренных расстреливала специальная команда. Патронов не жалели. Потом немцы решили, что на каждого смертника хватит и одной пули. Выстрел в висок и все. Во время дождя расстреливали прямо из дверей казармы, не желая мокнуть «из-за всякой дряни».
По коридорчику налево Казимир с товарищами подошел к двери, ведущей в подвал. У Казимира мурашки побежали по спине, когда они спустились в страшное подземелье. В сером мраке он различил несколько дверей. Гнетущая тишина висела в сыром затхлом воздухе. Казимир с облегчением вздохнул, узнав, что все трупы лежали в коридоре и не надо заходить за двери с решетками. Покойники были чудовищно истощены. Видно, они умерли нелегкой смертью. Изодранная в клочья одежда, на шее — следы ногтей, под ногтями — запекшаяся кровь. Синие лица с выпученными глазами.
— Удушье, — произнес один из заключенных безразличным тоном, и слово повисло в воздухе.
— Газ? — спросил шепотом Казимир.
— Нет. В прошлом году здесь провели несколько опытов для проверки системы. Первые прошли неудачно. Заключенных выводили на улицу, исправляли недочеты и проделывали все сначала. Теперь они придумали новый способ отправлять людей на тот свет целыми группами и построили для этого специальное помещение. Побудешь подольше в этой «веселой» команде — увидишь и услышишь немало. Эти, что лежат здесь, задохнулись от недостатка воздуха. Ведь тут нет никакой вентиляции. Часто сюда загоняют по тридцать-сорок человек. Слабые не выдерживают и погибают. Бывали случаи, когда за одну ночь от удушья умирали все заключенные. Это не очень приятно, но в одиночных бункерах еще хуже.
— Что за одиночные бункеры?
— Задень кого-нибудь из эсэсовцев и узнаешь.
— Эй вы там! Хватит трепаться! Тащите отсюда эту падаль! — закричал капо.
Вдвоем таскали они невероятно легкие и страшно холодные трупы. Холод мертвецов леденил, проникая до сердца. «Надо пережить и это, — думал Казимир. — Надо рассказать людям, какова война. Как глубоко я ошибался, когда думал переждать войну в дремучих лесах, закрыв на нее глаза. Честные люди не могут стоять в стороне в час сурового испытания».
Над Казимиром язвительно посмеялись, когда он стал осторожно класть мертвеца на повозку. Обычно их швыряли, как дрова.
— Может, ты думаешь, они еще что-то чувствуют?!
Казимир поспешно вышел за железные ворота, где грузили расстрелянных, а двое вынимали из петли повешенного.
— Смотри, какой прилежный, — с иронией сказал Казимиру капо. — Чем быстрее ты выбьешься из сил, тем скорее попадешь на эту повозку.
Но Казимир не слышал его слов. Он не сводил глаз с убитых. Многочисленные следы крови на земле, на телах расстрелянных, на стене. Он вспомнил убийство евреев в лесу, расстрел односельчан на церковном кладбище. Он вспомнил немцев, уничтоженных им самим. Руки дрожали от ненависти, от желания мстить. Раньше он жаждал покоя. Он вырос и жил среди природы и знал только мир. Но теперь он стал другим и никогда не будет прежним. Он мечтал о безоблачном счастье с Анной Ливерской. Не быть такому счастью. Тень прошлого всегда будет стоять перед ним. Здесь не найти и квадратного сантиметра, не политого кровью. Он вспомнил, как жалел деревья, сваленные его отцом. Он жалел и зайцев, которых приходилось убивать, чтобы не погибнуть с голоду. А здесь не жалеют людей, жизнь человека ни в грош не ставят.
Из одиннадцатого блока пошли в десятый за трупами женщин, умерших, как значилось в учетной книге, во время хирургической операции. Нагие тела с распоротыми животами и вывалившимися внутренностями напоминали туши животных. Казимиру представилась Анна из его тревожных снов. Если когда-нибудь ей суждено стать его женой, то сможет ли он нежно ласкать ее? Не всплывут ли в памяти ужасные картины Освенцима, не превратят ли они в лед его руки?
Повозку с трупами увезли. Казимира вместе с группой заключенных направили на «Лагерную улицу» подбирать и складывать в кучу умерших «мусульман», чтобы скорее нагрузить повозку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28