— Невеста моего товарища находится в женском лагере, и ксендз хочет обвенчать их. Я и еще один будем свидетелями. Потом мы вернемся, а жених останется. Ты ведь не думаешь, что он оставит молодую жену в первую же брачную ночь?
Януш говорил подчеркнуто грубо. Этот тон был наиболее понятен Юпу Рихтеру, который громко расхохотался, услышав о свадьбе.
— Свадьба! Ну и потеха! Не возьму вот только в толк, черт побери, почему я должен помогать паршивому поляку…
— Ты сделаешь доброе дело, — ответил Януш. — В рождество и от большого мошенника можно ждать Добра.
— А ты считаешь меня большим мошенником?
— Конечно, — ответил Януш.
Юп не рассердился, а рассмеялся, приняв, видимо, ответ Януша за похвалу.
— Почему бы и не помочь! Только вторым свидетелем буду я сам.
— Зачем?
— Тогда и я проведу там ночь. Поиграю в жениха, но не с одной, понимаешь?
— Ну и свинья же ты! — возмутился Януш.
— А свиньи ненасытны, — отпарировал Юп. — Короче, если жених останется на ночь, то останусь и я, чтобы вывести его оттуда утром.
— Каким образом?
— Я знаком со всеми, кто дежурит у ворот женского лагеря. Там нет ни одного эсэсовца.
— Ладно, — согласился Януш.
О том, что старший по блоку тоже останется в женском лагере, он решил не говорить Мариану. Ксендз может отказаться от католической свадьбы, чтобы не подвергать несчастных женщин грубому и мерзкому надругательству со стороны такого чудовища, как Юп Рихтер.
— Мы пойдем туда двадцать третьего после вечерней поверки.
— Только заткните свои пасти. Кроме участников, никто ничего не должен знать. Если эсэсовцы пронюхают…
— Мы не предатели, — отрезал Януш. — Мы не…
Он хотел добавить «старшие по блоку», но прикусил язык. Какой прок злить Юпа, ведь он поможет им только ради своего удовольствия, видя во всей этой истории лишь возможность развлечься необычным способом, утолить свою похоть. Не стоит выводить его из себя раньше времени. Надо хранить свое тайное оружие — фотографию Юпа — для более серьезного момента.
— Все ясно, — сказал Януш и против желания добавил: — Спасибо.
— Думаю, что там я подыщу себе нескольких евреек — захихикал Юп в предвкушении забавы. — У них такой вид, словно они хотят облевать меня, когда я занимаюсь ими. И все же уступают. Из-за куска хлеба, который я приношу. Понимаешь? Ужасно забавно, когда женщина дозволяет спать с ней, хотя ты для нее страшнее чумы…
Януш отвернулся, чувствуя позывы к рвоте.
Двадцать третьего декабря шел снег.
Бескрайняя заснеженная равнина казалась особенно печальной. Еще страшнее вырисовывались на белом снежном фоне черные облака. Снег усиливал чувство одиночества и приглушал зловещие звуки.
Однако на этот раз в глазах измученных заключенных, пробегавших с работы ускоренным маршем через ворота лагеря с двумя камнями в руках, не было отчаяния. С некоторым удивлением смотрели на заключенных музыканты лагерного оркестра, закоченевшие пальцы которых с трудом двигались. Сегодня в лагерь вернулись почти все, даже штрафники. В «мясной лавке» лежали только два трупа. Сердца узников были полны радостным ожиданием, словно они сами являлись женихами. Несмотря на старания Януша, новость быстро распространилась среди заключенных не только восемнадцатого блока, но и всего лагеря. Но ничего опасного в этом не было. Как ни отупели люди в лагере, в них жил дух настоящего товарищества, рожденного в муках и тяжких испытаниях. Религиозные споры, философские разногласия, антипатии людей отступили на задний план перед товариществом, выросшим из общего страдания. Просто невероятно, как много было приготовлено к свадьбе.
Из «Канады» утащили даже ночную рубашку для невесты и пижаму для Тадеуша. («Он с ума сойдет, когда ее наденет», — шутили товарищи). Достали и два настоящих золотых обручальных кольца. Не забыли и об «ужине» новобрачных. Яйцо, три яблока, буханка хлеба, четыре картофелины, кусок пирога и даже кусок жареной свинины из эсэсовской кухни. Где-то раздобыли пол-литра вина. Была тут и туалетная вода, и порошок от вшей, «чтобы Тадеуш не тратил время на почесывание, ха-ха-ха!»
Все старались вести себя на вечерней поверке особенно дисциплинированно, чтобы она закончилась побыстрее. Но это вывело эсэсовцев из себя, и они затянули ее на два часа.
Эти дни Тадеуш жил как во сне. Он немного поправился, стал спокойнее, а когда подсмеивались над его хромотой, только улыбался. Друзья чувствовали, что готовящееся событие имело очень важное значение для Тадеуша. Он уже был близок к полной потере сил, и то, что готовилось, было похоже на рождественское чудо.
Когда команды разбрелись по блокам, в женский лагерь отправились четверо. Ксендз предупредил Ядвигу, и в женском лагере, так же как в мужском, царила атмосфера ожидания запретной радости.
Они шли молча.
Оказалось, что почти весь лагерь знает Тадеуша. Он шел, а заключенные беззлобно подшучивали.
— Держись, Тадеуш!
— Не теряйся, Тадеуш!
ЗАРЯ НОВОЙ ЖИЗНИ
Глава 1. ВСТРЕЧА У ФРАНЕКА
Тревога поднялась на вечерней поверке. Януш, как обычно, стоял перед строем рядом с Рихтером. Он вопросительно взглянул на Генека, когда завыли сирены и сотни эсэсовцев с лаявшими собаками бросились за ворота. Генек подмигнул. В этот вечер поверка длилась недолго. Охранникам тоже не терпелось принять участие в охоте на людей.
Уже через четверть часа на плацу остались только мертвые из штрафной команды и еще четыре человека, стоявшие на коленях с поднятыми в руках камнями.
Януш, Генек и ксендз забрались в свой угол.
— Значит, они решились? — спросил Януш.
— Но ведь ты сам сказал, что побег назначен на сегодня. Когда Рихтер привел нас из зондеркоманды прямо в карьер, мы еще не знали, что делать. Потом Тадеуш опять затянул свою песню, что его долг — остаться здесь. Я решил кончать и велел им лезть в ящик.
— У них же нет продуктов!
— Голодать нам всем приходилось не раз, и, зная, что впереди ждет свобода, выдержать не трудно.
— Если они там не задохнутся, — добавил Мариан.
— И если их не обнаружат проклятые овчарки.
— Давайте не будем думать об этом. Помолитесь о них, отец, — сказал Януш. — Генек, у них есть лопата?
— Конечно. А когда тронемся мы?
— Через день после того, как они выберутся из ящика. Ты можешь говорить с ними?
— Я говорил с ними после того, как замаскировал все камнями. Завтра я опять поднимусь к ним. Ты же знаешь, как усердно эсэсовцы с собаками ищут беглецов. Они не скоро угомонятся. Я должен предупредить ребят, когда закончатся поиски. Наверное, не раньше чем через два дня. Шкопы подумают, что беглецы отмахали уже десятки километров.
— Если повезет… — добавил Януш.
— Может быть, помолимся вместе? — предложил ксендз.
Януш и Генек с удивлением взглянули на свои пальцы, которые автоматически сложились для молитвы.
— Черт возьми, ваше преподобие. Если бы вы родились веков на девятнадцать раньше, вы непременно были бы апостолом, — сказал Генек.
— Мне нужны двадцать человек из вашего блока! — орал Грабнер на следующее утро. — И если эти мерзавцы не вернутся сегодня вечером, то вам и без объяснения понятно, что ждет заложников. А может быть, вы знаете что-либо о побеге? — Он широко расставил ноги и, покачиваясь, испытующе смотрел на заключенных восемнадцатого блока.
Все немного знали о побеге. Живя в такой тесноте, совершенно невозможно было хранить тайну. Но ни один человек не выдал их даже звуком. Эти люди побороли страх. Смерть не пугала их. Она означала победу, потому что два их товарища оставили в дураках шкопов и, несомненно, отомстят за них.
— Вы что, идиоты, не понимаете? Прежде чем повесить заложников, Палич отрежет им языки. А вы все будете смотреть на эту операцию. Рихтер! Ты хорошо знаешь этих мерзавцев. Отбери два десятка!
Физиономия Рихтера ничего не выражала. Он пошел вдоль рядов, довольно долго постоял возле Мариана, но прошел дальше. Генеку казалось, что время остановилось. Януш следил за каждым движением Рихтера. За друзей он не очень боялся. Рихтер прекрасно знал, что не получит ни гроша, если что-либо случится с Генеком или Марианом. Но сам отбор заключенных был пыткой для Януша. Он вздрагивал каждый раз, когда Рихтер тыкал пальцем в очередную жертву. Янушу казалось, что это он сам, своими собственными руками убивает несчастных. Он смотрел на лица заложников. Обреченные медленно поворачивались, пробирались через ряды, шли к стене кухни и становились, подняв руки вверх.
Такие картины они видели неоднократно. Януш пытался понять чувства людей, сознающих, что они должны умереть по вине своих товарищей.
Когда эти события не касались их самих, Януш с друзьями считали прекрасной молчаливую солидарность заключенных. Но теперь!
— Команды, марш! — прокричал Грабнер, когда к стене стали все двадцать.
Начался обычный утренний спектакль. Звуки марша. Постукивание деревянных башмаков: хлоп, хлоп, хлоп. Монотонный скрип «мясной лавки». Свист плетей, брань. Но вот туман поглотил и людей и звуки. Только «мусульмане» с консервными банками в руках бродили по опустевшему лагерю, высматривая лужу — бальзам для их запекшихся губ. Януш смотрел на заложников. Надо подойти к ним, сказать…
— Пойдем со мной! — позвал его Рихтер.
С большой неохотой Януш подчинился. Да и что, собственно, мог он сказать обреченным? Их жизнь была ставкой в игре, которая велась в Освенциме. Победа двух здесь оплачивалась двадцатью душами.
— Где они? — спросил Рихтер.
— Далеко, — ответил Януш. — И оставь меня в покое, пожалуйста!
— А деньги? Когда я получу их? Ведь я сдержал свое слово!
— Скоро, — буркнул Януш. — Через день после того, как я, Мариан и Генек вместе отправимся на работу в карьер.
— А Мариан не удерет с вами?
— Нет! Ты получишь свои кровавые сребреники, сволочь!
Заключенным не пришлось смотреть, как отрезают языки. Грабнер не выполнил свою угрозу. Но все же смерть заложников была мучительной пыткой для Януша и Генека. Они знали, что из двадцати по крайней мере десяти достаточно много известно о плане побега, чтобы дать эсэсовцам подробные сведения. Но ни один из заложников не заговорил. Отстояв день у стены, они примирились со смертью, которая в лагере избавляла от мук. Их лица стали сосредоточеннее, черты мягче. Они были взволнованы и немного горды тем, что своей смертью они окупали победу.
Знакомая картина казни. Десять терпеливо ждут, пока повесят их товарищей.
Януш и Казимир не сводят с них глаз. Смертники стоит на скамейках. Эсэсовцы надевают им петли на шеи. А оркестр играет веселый марш. Умирающие пытаются что-то крикнуть, эсэсовцы спешат выбить скамейку из-под ног. Возгласы обрываются на последнем слове:
— Да здравствует Поль…
— Да здравствует героическая Советская Ар…
— В твои руки вверяю я душу свою, госп…
— Отомстите за меня, товари…
— Да здравствует мировая революция и социали…
Качающееся тело ударяется о столб. Падают отброшенные со злостью скамейки.
Мягкое «дзынь… « натянувшейся веревки звучит громче колокола.
Десять трупов висят, покорно склонив набок головы и вытянув по швам руки.
Десять пар глаз смотрят, как из петель вынимают их товарищей и швыряют на землю.
Тысячи не сводят взора с убитых и тех, которые сейчас перестанут жить.
— Какая пытка! — простонал Генек. — Я не могу смотреть, как они умирают. Это мы виновны в их смерти. Весь наш план — преступление…
— Ничего не поделаешь, раз нацисты такие звери, ответил Мариан. — На заре христианства священники тайно служили молебны, и в случае опасности священника спасали, а простые христиане попадали в руки врага. Рааве священники были виновны в их смерти? Священник, служа молебен, выполнял свой долг. Его прихожане знали, какая судьба ждет их за то, что они присутствуют на этой службе.
— Верующие шли сами, добровольно, — возразил Генек. — А здесь…
— Ты не должен думать об этом. Выполняй свой план! Нацистские звери используют самые чудовищные методы. Но из-за этого не стоит самим совать голову в петлю. Ни один из тех двадцати не винит вас, — продолжал Мариан, — напротив, они пошли на смерть с гордостью, потому что умирали за правое дело. Да простит меня бог, но в моих глазах они тоже мученики. Мученики за коммунизм или за любовь к отечеству. Неважно, за что! Каждый из них верил во что-то возвышенное. И они готовы были идти на смерть за эту веру.
— Ты разговаривал с ними? Как они? — спросил Януш.
— Жаловались больше на жажду, чем на голод, — ответил Генек. — Они все слыхали, как выли сирены и эсэсовцы шумели всю ночь.
— Да. Раз начали, надо довести дело до конца, — сказал Януш. — Но мне до самой смерти не забыть этих двадцать!
Взволнованные всем, что пришлось пережить за последние сутки, они не сразу услыхали за спиной громкий шепот:
— Писарь!
— Да! Кто там?
— Мы все знали о вашем плане и понимаем, что вас сейчас мучает. Но вы должны выполнить свой план.
— А что ты скажешь, если дня через два мы с Генеком скроемся, а ты попадешь в заложники? — спросил Януш.
— То же самое! — послышалось в ответ. — Его преподобие прав. Каждый должен во что-то верить. Все равно, как эта вера называется — бог, социализм или человеколюбие. Каждый верит в свое, но есть и общая вера. Вера в свободу. Не для нас, так для других. Ведь и здесь мы находимся потому, что дрались за свободу для других. Мы были готовы отдать жизнь за это. Готовы и сейчас.
— Но если заложником они возьмут тебя? — допытывался Януш.
— Когда сирены возвестят о вашем побеге, я сам выйду добровольно, — ответил его собеседник. — Мы говорили об этом, мы все, живущие в этом блоке. Добровольцев будет двадцать, но если Грабнеру понадобится тридцать — выйдут тридцать. Вот об этом я и хотел вам сказать. Думайте о своей цели, о нас не волнуйтесь. Наша судьба — крематорий. И какое имеет значение, месяцем раньше или позже. Умирать от непосильного труда или от рук капо обидно. Такая смерть бесцельна. Но если нас повесят после вашего побега, значит, и мы принимали в нем участие и победили.
Он замолчал.
— Кажется, теперь я понимаю, почему бог хочет, чтобы я был здесь, — произнес Мариан. — Раньше в каждом человеке я искал слабость. Я не выносил лжи, сквернословия, нарушения брачного обета. Отпуская грехи прихожанам, я знал, что все грешны. Слово «человек» было для меня синонимом слова «слабый». Сейчас мне кажется, что бог открывает мне глаза, показывая, как велик может быть человек, несмотря на его слабость. Здесь тоже лгут, сквернословят, воруют, но не это главное. Бог привел меня сюда, чтобы показать, что слабость не имеет значения. Я был плохим ксендзом, считая себя лучше всех. Слишком большое значение я придавал внешним атрибутам своей духовной власти.
Здесь я понял, каким был ничтожеством. Ведь у меня не хватило бы мужества пойти на смерть добровольно.
Луч прожектора осветил окна. На грязных стенах появились крестообразные тени рам.
— Вы меня слышите?
— Да!
— Как дела?
— Страшно хочется пить. Болит все тело, но мы выдержим.
Это было через два дня после побега. Генек сидел на корточках наверху, как раз над ящиком.
— Кажется, поиски прекратились! Сегодня ночью можете отправляться дальше. Миски у вас с собой?
— Да!
— Швырните одну в карьер, когда будете уходить. Желаю успеха…
— А вы когда?
— Если вы уйдете сегодня, то мы, наверное, послезавтра. Ждите нас у Франека.
— Они… убили кого-нибудь… за то, что мы убежали?
— Н-нет! — ответил Генек запинаясь. — Нет! Обошлось. — И торопливо добавил: — Счастливого пути. Будьте осторожны у большого сторожевого пояса.
Он натянул брюки и спустился вниз.
— Их уже нет! — сказал на следующий день Генек. Я был там, они не ответили, а на дне карьера валялась миска. Эсэсовцы ничего не заметили. По-видимому, сошло благополучно…
У Януша перехватило дыхание.
— Ты когда-то говорил…
— Мариан, я назначу тебя в карьер, — перебил Януш. — А завтра вечером, когда вернешься с работы, передай Рихтеру деньги.
— Хорошо!
— Я хочу тебе что-то сказать, Мариан, — сказал Януш. — Я неверующий, но мы все так дружно жили здесь. Моя жена очень религиозна, и мы прекрасно ужи— вались с ней. Я думаю, что верующие и неверующие отлично могут ладить друг с другом, понимать и уважать чужие взгляды.
Вашу братию я считаю немного фанатиками, а вы, наверное, то же самое думаете о нас. Теперь я всегда буду уважать и ценить взгляды других. Я постараюсь понять их идеи и относиться к ним с уважением. Этому научил меня ты, Мариан.
— Этому научил тебя Освенцим, — серьезно ответил ксендз. — То, что понял ты, понял и я. Вот заповедь, друзья, которую вы должны унести с собой из этого ада: уважайте друг друга!
— Но не шкопов! — прервал Генек. — Их я буду душить при каждом удобном случае…
Рихтер испытующе посмотрел на Януша, увидев, что тот включил себя и Мариана в список команды, работающей в карьере.
— Поди сюда! — шепотом позвал он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
Януш говорил подчеркнуто грубо. Этот тон был наиболее понятен Юпу Рихтеру, который громко расхохотался, услышав о свадьбе.
— Свадьба! Ну и потеха! Не возьму вот только в толк, черт побери, почему я должен помогать паршивому поляку…
— Ты сделаешь доброе дело, — ответил Януш. — В рождество и от большого мошенника можно ждать Добра.
— А ты считаешь меня большим мошенником?
— Конечно, — ответил Януш.
Юп не рассердился, а рассмеялся, приняв, видимо, ответ Януша за похвалу.
— Почему бы и не помочь! Только вторым свидетелем буду я сам.
— Зачем?
— Тогда и я проведу там ночь. Поиграю в жениха, но не с одной, понимаешь?
— Ну и свинья же ты! — возмутился Януш.
— А свиньи ненасытны, — отпарировал Юп. — Короче, если жених останется на ночь, то останусь и я, чтобы вывести его оттуда утром.
— Каким образом?
— Я знаком со всеми, кто дежурит у ворот женского лагеря. Там нет ни одного эсэсовца.
— Ладно, — согласился Януш.
О том, что старший по блоку тоже останется в женском лагере, он решил не говорить Мариану. Ксендз может отказаться от католической свадьбы, чтобы не подвергать несчастных женщин грубому и мерзкому надругательству со стороны такого чудовища, как Юп Рихтер.
— Мы пойдем туда двадцать третьего после вечерней поверки.
— Только заткните свои пасти. Кроме участников, никто ничего не должен знать. Если эсэсовцы пронюхают…
— Мы не предатели, — отрезал Януш. — Мы не…
Он хотел добавить «старшие по блоку», но прикусил язык. Какой прок злить Юпа, ведь он поможет им только ради своего удовольствия, видя во всей этой истории лишь возможность развлечься необычным способом, утолить свою похоть. Не стоит выводить его из себя раньше времени. Надо хранить свое тайное оружие — фотографию Юпа — для более серьезного момента.
— Все ясно, — сказал Януш и против желания добавил: — Спасибо.
— Думаю, что там я подыщу себе нескольких евреек — захихикал Юп в предвкушении забавы. — У них такой вид, словно они хотят облевать меня, когда я занимаюсь ими. И все же уступают. Из-за куска хлеба, который я приношу. Понимаешь? Ужасно забавно, когда женщина дозволяет спать с ней, хотя ты для нее страшнее чумы…
Януш отвернулся, чувствуя позывы к рвоте.
Двадцать третьего декабря шел снег.
Бескрайняя заснеженная равнина казалась особенно печальной. Еще страшнее вырисовывались на белом снежном фоне черные облака. Снег усиливал чувство одиночества и приглушал зловещие звуки.
Однако на этот раз в глазах измученных заключенных, пробегавших с работы ускоренным маршем через ворота лагеря с двумя камнями в руках, не было отчаяния. С некоторым удивлением смотрели на заключенных музыканты лагерного оркестра, закоченевшие пальцы которых с трудом двигались. Сегодня в лагерь вернулись почти все, даже штрафники. В «мясной лавке» лежали только два трупа. Сердца узников были полны радостным ожиданием, словно они сами являлись женихами. Несмотря на старания Януша, новость быстро распространилась среди заключенных не только восемнадцатого блока, но и всего лагеря. Но ничего опасного в этом не было. Как ни отупели люди в лагере, в них жил дух настоящего товарищества, рожденного в муках и тяжких испытаниях. Религиозные споры, философские разногласия, антипатии людей отступили на задний план перед товариществом, выросшим из общего страдания. Просто невероятно, как много было приготовлено к свадьбе.
Из «Канады» утащили даже ночную рубашку для невесты и пижаму для Тадеуша. («Он с ума сойдет, когда ее наденет», — шутили товарищи). Достали и два настоящих золотых обручальных кольца. Не забыли и об «ужине» новобрачных. Яйцо, три яблока, буханка хлеба, четыре картофелины, кусок пирога и даже кусок жареной свинины из эсэсовской кухни. Где-то раздобыли пол-литра вина. Была тут и туалетная вода, и порошок от вшей, «чтобы Тадеуш не тратил время на почесывание, ха-ха-ха!»
Все старались вести себя на вечерней поверке особенно дисциплинированно, чтобы она закончилась побыстрее. Но это вывело эсэсовцев из себя, и они затянули ее на два часа.
Эти дни Тадеуш жил как во сне. Он немного поправился, стал спокойнее, а когда подсмеивались над его хромотой, только улыбался. Друзья чувствовали, что готовящееся событие имело очень важное значение для Тадеуша. Он уже был близок к полной потере сил, и то, что готовилось, было похоже на рождественское чудо.
Когда команды разбрелись по блокам, в женский лагерь отправились четверо. Ксендз предупредил Ядвигу, и в женском лагере, так же как в мужском, царила атмосфера ожидания запретной радости.
Они шли молча.
Оказалось, что почти весь лагерь знает Тадеуша. Он шел, а заключенные беззлобно подшучивали.
— Держись, Тадеуш!
— Не теряйся, Тадеуш!
ЗАРЯ НОВОЙ ЖИЗНИ
Глава 1. ВСТРЕЧА У ФРАНЕКА
Тревога поднялась на вечерней поверке. Януш, как обычно, стоял перед строем рядом с Рихтером. Он вопросительно взглянул на Генека, когда завыли сирены и сотни эсэсовцев с лаявшими собаками бросились за ворота. Генек подмигнул. В этот вечер поверка длилась недолго. Охранникам тоже не терпелось принять участие в охоте на людей.
Уже через четверть часа на плацу остались только мертвые из штрафной команды и еще четыре человека, стоявшие на коленях с поднятыми в руках камнями.
Януш, Генек и ксендз забрались в свой угол.
— Значит, они решились? — спросил Януш.
— Но ведь ты сам сказал, что побег назначен на сегодня. Когда Рихтер привел нас из зондеркоманды прямо в карьер, мы еще не знали, что делать. Потом Тадеуш опять затянул свою песню, что его долг — остаться здесь. Я решил кончать и велел им лезть в ящик.
— У них же нет продуктов!
— Голодать нам всем приходилось не раз, и, зная, что впереди ждет свобода, выдержать не трудно.
— Если они там не задохнутся, — добавил Мариан.
— И если их не обнаружат проклятые овчарки.
— Давайте не будем думать об этом. Помолитесь о них, отец, — сказал Януш. — Генек, у них есть лопата?
— Конечно. А когда тронемся мы?
— Через день после того, как они выберутся из ящика. Ты можешь говорить с ними?
— Я говорил с ними после того, как замаскировал все камнями. Завтра я опять поднимусь к ним. Ты же знаешь, как усердно эсэсовцы с собаками ищут беглецов. Они не скоро угомонятся. Я должен предупредить ребят, когда закончатся поиски. Наверное, не раньше чем через два дня. Шкопы подумают, что беглецы отмахали уже десятки километров.
— Если повезет… — добавил Януш.
— Может быть, помолимся вместе? — предложил ксендз.
Януш и Генек с удивлением взглянули на свои пальцы, которые автоматически сложились для молитвы.
— Черт возьми, ваше преподобие. Если бы вы родились веков на девятнадцать раньше, вы непременно были бы апостолом, — сказал Генек.
— Мне нужны двадцать человек из вашего блока! — орал Грабнер на следующее утро. — И если эти мерзавцы не вернутся сегодня вечером, то вам и без объяснения понятно, что ждет заложников. А может быть, вы знаете что-либо о побеге? — Он широко расставил ноги и, покачиваясь, испытующе смотрел на заключенных восемнадцатого блока.
Все немного знали о побеге. Живя в такой тесноте, совершенно невозможно было хранить тайну. Но ни один человек не выдал их даже звуком. Эти люди побороли страх. Смерть не пугала их. Она означала победу, потому что два их товарища оставили в дураках шкопов и, несомненно, отомстят за них.
— Вы что, идиоты, не понимаете? Прежде чем повесить заложников, Палич отрежет им языки. А вы все будете смотреть на эту операцию. Рихтер! Ты хорошо знаешь этих мерзавцев. Отбери два десятка!
Физиономия Рихтера ничего не выражала. Он пошел вдоль рядов, довольно долго постоял возле Мариана, но прошел дальше. Генеку казалось, что время остановилось. Януш следил за каждым движением Рихтера. За друзей он не очень боялся. Рихтер прекрасно знал, что не получит ни гроша, если что-либо случится с Генеком или Марианом. Но сам отбор заключенных был пыткой для Януша. Он вздрагивал каждый раз, когда Рихтер тыкал пальцем в очередную жертву. Янушу казалось, что это он сам, своими собственными руками убивает несчастных. Он смотрел на лица заложников. Обреченные медленно поворачивались, пробирались через ряды, шли к стене кухни и становились, подняв руки вверх.
Такие картины они видели неоднократно. Януш пытался понять чувства людей, сознающих, что они должны умереть по вине своих товарищей.
Когда эти события не касались их самих, Януш с друзьями считали прекрасной молчаливую солидарность заключенных. Но теперь!
— Команды, марш! — прокричал Грабнер, когда к стене стали все двадцать.
Начался обычный утренний спектакль. Звуки марша. Постукивание деревянных башмаков: хлоп, хлоп, хлоп. Монотонный скрип «мясной лавки». Свист плетей, брань. Но вот туман поглотил и людей и звуки. Только «мусульмане» с консервными банками в руках бродили по опустевшему лагерю, высматривая лужу — бальзам для их запекшихся губ. Януш смотрел на заложников. Надо подойти к ним, сказать…
— Пойдем со мной! — позвал его Рихтер.
С большой неохотой Януш подчинился. Да и что, собственно, мог он сказать обреченным? Их жизнь была ставкой в игре, которая велась в Освенциме. Победа двух здесь оплачивалась двадцатью душами.
— Где они? — спросил Рихтер.
— Далеко, — ответил Януш. — И оставь меня в покое, пожалуйста!
— А деньги? Когда я получу их? Ведь я сдержал свое слово!
— Скоро, — буркнул Януш. — Через день после того, как я, Мариан и Генек вместе отправимся на работу в карьер.
— А Мариан не удерет с вами?
— Нет! Ты получишь свои кровавые сребреники, сволочь!
Заключенным не пришлось смотреть, как отрезают языки. Грабнер не выполнил свою угрозу. Но все же смерть заложников была мучительной пыткой для Януша и Генека. Они знали, что из двадцати по крайней мере десяти достаточно много известно о плане побега, чтобы дать эсэсовцам подробные сведения. Но ни один из заложников не заговорил. Отстояв день у стены, они примирились со смертью, которая в лагере избавляла от мук. Их лица стали сосредоточеннее, черты мягче. Они были взволнованы и немного горды тем, что своей смертью они окупали победу.
Знакомая картина казни. Десять терпеливо ждут, пока повесят их товарищей.
Януш и Казимир не сводят с них глаз. Смертники стоит на скамейках. Эсэсовцы надевают им петли на шеи. А оркестр играет веселый марш. Умирающие пытаются что-то крикнуть, эсэсовцы спешат выбить скамейку из-под ног. Возгласы обрываются на последнем слове:
— Да здравствует Поль…
— Да здравствует героическая Советская Ар…
— В твои руки вверяю я душу свою, госп…
— Отомстите за меня, товари…
— Да здравствует мировая революция и социали…
Качающееся тело ударяется о столб. Падают отброшенные со злостью скамейки.
Мягкое «дзынь… « натянувшейся веревки звучит громче колокола.
Десять трупов висят, покорно склонив набок головы и вытянув по швам руки.
Десять пар глаз смотрят, как из петель вынимают их товарищей и швыряют на землю.
Тысячи не сводят взора с убитых и тех, которые сейчас перестанут жить.
— Какая пытка! — простонал Генек. — Я не могу смотреть, как они умирают. Это мы виновны в их смерти. Весь наш план — преступление…
— Ничего не поделаешь, раз нацисты такие звери, ответил Мариан. — На заре христианства священники тайно служили молебны, и в случае опасности священника спасали, а простые христиане попадали в руки врага. Рааве священники были виновны в их смерти? Священник, служа молебен, выполнял свой долг. Его прихожане знали, какая судьба ждет их за то, что они присутствуют на этой службе.
— Верующие шли сами, добровольно, — возразил Генек. — А здесь…
— Ты не должен думать об этом. Выполняй свой план! Нацистские звери используют самые чудовищные методы. Но из-за этого не стоит самим совать голову в петлю. Ни один из тех двадцати не винит вас, — продолжал Мариан, — напротив, они пошли на смерть с гордостью, потому что умирали за правое дело. Да простит меня бог, но в моих глазах они тоже мученики. Мученики за коммунизм или за любовь к отечеству. Неважно, за что! Каждый из них верил во что-то возвышенное. И они готовы были идти на смерть за эту веру.
— Ты разговаривал с ними? Как они? — спросил Януш.
— Жаловались больше на жажду, чем на голод, — ответил Генек. — Они все слыхали, как выли сирены и эсэсовцы шумели всю ночь.
— Да. Раз начали, надо довести дело до конца, — сказал Януш. — Но мне до самой смерти не забыть этих двадцать!
Взволнованные всем, что пришлось пережить за последние сутки, они не сразу услыхали за спиной громкий шепот:
— Писарь!
— Да! Кто там?
— Мы все знали о вашем плане и понимаем, что вас сейчас мучает. Но вы должны выполнить свой план.
— А что ты скажешь, если дня через два мы с Генеком скроемся, а ты попадешь в заложники? — спросил Януш.
— То же самое! — послышалось в ответ. — Его преподобие прав. Каждый должен во что-то верить. Все равно, как эта вера называется — бог, социализм или человеколюбие. Каждый верит в свое, но есть и общая вера. Вера в свободу. Не для нас, так для других. Ведь и здесь мы находимся потому, что дрались за свободу для других. Мы были готовы отдать жизнь за это. Готовы и сейчас.
— Но если заложником они возьмут тебя? — допытывался Януш.
— Когда сирены возвестят о вашем побеге, я сам выйду добровольно, — ответил его собеседник. — Мы говорили об этом, мы все, живущие в этом блоке. Добровольцев будет двадцать, но если Грабнеру понадобится тридцать — выйдут тридцать. Вот об этом я и хотел вам сказать. Думайте о своей цели, о нас не волнуйтесь. Наша судьба — крематорий. И какое имеет значение, месяцем раньше или позже. Умирать от непосильного труда или от рук капо обидно. Такая смерть бесцельна. Но если нас повесят после вашего побега, значит, и мы принимали в нем участие и победили.
Он замолчал.
— Кажется, теперь я понимаю, почему бог хочет, чтобы я был здесь, — произнес Мариан. — Раньше в каждом человеке я искал слабость. Я не выносил лжи, сквернословия, нарушения брачного обета. Отпуская грехи прихожанам, я знал, что все грешны. Слово «человек» было для меня синонимом слова «слабый». Сейчас мне кажется, что бог открывает мне глаза, показывая, как велик может быть человек, несмотря на его слабость. Здесь тоже лгут, сквернословят, воруют, но не это главное. Бог привел меня сюда, чтобы показать, что слабость не имеет значения. Я был плохим ксендзом, считая себя лучше всех. Слишком большое значение я придавал внешним атрибутам своей духовной власти.
Здесь я понял, каким был ничтожеством. Ведь у меня не хватило бы мужества пойти на смерть добровольно.
Луч прожектора осветил окна. На грязных стенах появились крестообразные тени рам.
— Вы меня слышите?
— Да!
— Как дела?
— Страшно хочется пить. Болит все тело, но мы выдержим.
Это было через два дня после побега. Генек сидел на корточках наверху, как раз над ящиком.
— Кажется, поиски прекратились! Сегодня ночью можете отправляться дальше. Миски у вас с собой?
— Да!
— Швырните одну в карьер, когда будете уходить. Желаю успеха…
— А вы когда?
— Если вы уйдете сегодня, то мы, наверное, послезавтра. Ждите нас у Франека.
— Они… убили кого-нибудь… за то, что мы убежали?
— Н-нет! — ответил Генек запинаясь. — Нет! Обошлось. — И торопливо добавил: — Счастливого пути. Будьте осторожны у большого сторожевого пояса.
Он натянул брюки и спустился вниз.
— Их уже нет! — сказал на следующий день Генек. Я был там, они не ответили, а на дне карьера валялась миска. Эсэсовцы ничего не заметили. По-видимому, сошло благополучно…
У Януша перехватило дыхание.
— Ты когда-то говорил…
— Мариан, я назначу тебя в карьер, — перебил Януш. — А завтра вечером, когда вернешься с работы, передай Рихтеру деньги.
— Хорошо!
— Я хочу тебе что-то сказать, Мариан, — сказал Януш. — Я неверующий, но мы все так дружно жили здесь. Моя жена очень религиозна, и мы прекрасно ужи— вались с ней. Я думаю, что верующие и неверующие отлично могут ладить друг с другом, понимать и уважать чужие взгляды.
Вашу братию я считаю немного фанатиками, а вы, наверное, то же самое думаете о нас. Теперь я всегда буду уважать и ценить взгляды других. Я постараюсь понять их идеи и относиться к ним с уважением. Этому научил меня ты, Мариан.
— Этому научил тебя Освенцим, — серьезно ответил ксендз. — То, что понял ты, понял и я. Вот заповедь, друзья, которую вы должны унести с собой из этого ада: уважайте друг друга!
— Но не шкопов! — прервал Генек. — Их я буду душить при каждом удобном случае…
Рихтер испытующе посмотрел на Януша, увидев, что тот включил себя и Мариана в список команды, работающей в карьере.
— Поди сюда! — шепотом позвал он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28