Такс поставил на огонь чашу с похлебкой, а потом поел густую похлебку с помощью пальцев.
— Ну, — сказал Монидяк. — Тебе не интересно узнать, чем занимается Эдеко?
Такс хмыкнул. Он поставил пустую чашку и вытер руки об одежду.
— Чем занимается Эдеко?
— Он разговаривает со Скоттасом и Орестесом и его братом, Константиусом, Фергой и Миллисисом, со всеми, кто имеет какой-то вес. Эллак пытался заставить их, чтобы они провозгласили его каганом, но они отказались сделать это, — голос у Монидяка был весьма торжественным. — Эллак не станет каганом, так же, как и Денгазич. Все изменилось. Все будет теперь по-новому.
Такс подумал о том, что гепиды покидают Хунгвар. В жаркой затхлой юрте его кожа покрывалась липкой пленкой пота.
— Как насчет германцев?
— Что? А-а-а. Им теперь не придается никакого значения. Когда мы разберемся с собственными делами, мы их притащим обратно.
Вожди германцев из всех племен и кланов собрались в Хунгваре на свадьбу и оказались на похоронах кагана. Теперь они все уехали, рассеявшись по всему миру.
Такс заметил:
— Они к нам теперь никогда не вернутся. Нового кагана не будет.
— Но… Он нам и не нужен. Будет совет вождей хунну… Такс покачал головой.
— Ничего теперь не будет таким, как было раньше. Что он здесь делает?
Он показал на монаха, который свернулся у стены и спал там.
— Он был добр ко мне, — ответила Юммейк. — Оставь его в покое. — Она фыркнула и потерла нос.
— Он говорит на хунну?
Юммейк отвернулась от них. У нее в руках было зерно, и она его высыпала в глиняный горшок.
Такс встал и пошел к монаху. Он его потряс, и тот открыл глаза. Такс снова сел. Подобно просыпающемуся ребенку, монах поднял голову и огляделся. В его глазах не было страха. Он посмотрел на Такса и улыбнулся.
— Уходи, — сказал ему Такс на латыни. — Убирайся! Тебе здесь нельзя оставаться.
Монах сел на корточки и отряхнул рукава рясы из грубой черной материи. Потом провел руками по голове, приглаживая волосы. В свете огня и света из дымового отверстия его худое лицо, казалось, состояло из одних углов. Сияющие глаза были бледными, как вода.
— Ты меня слышишь? — нетерпеливо повторил Такс.
— Ты торопишься. Мне говорили, что у гуннов отсутствует понятие времени, — ответил ему монах. Он сел, скрестив ноги. — Ты хорошо говоришь на латыни. Где ты выучил язык?
Такс разозлился и стукнул кулаками по коленям.
— Ты должен уйти. Всем будет плохо, если ты здесь задержишься.
— Нет, зло придет только, если я сам его сюда пущу. Иисус Христос защищает меня от всяческого зла.
— Такс, — резко сказала Юммейк. — Я тебе уже сказала, что он был очень добр ко мне. Оставь его в покое.
— Яя не понравилось бы, что он находится здесь, — Такс так грозно смотрел на монаха, будто желал поднять его в воздух с помощью своего взгляда и вышвырнуть вон из кибитки.
Юммейк гордо задрала вверх подбородок.
— Яя — мертв, — ее лицо блестело от слез и соплей. Она резко вытерла его рукавом. Потом перевела взгляд на монаха, и лицо у нее стало мягким.
— Иди сюда, друг, — и протянула к нему руку. Монах улыбнулся.
— Друг, — повторил он на хунну. Значит, он немного знает язык? Он пошел к ней, немного согнувшись.
— Юммейк, — спросил Такс — Почему ты…
Он бессильно следил за ней. Она отломила кусок хлеба и подала его монаху, похлопав по руке. Потом она ему улыбнулась, как своей преданной собаке.
Держа хлеб в руке, монах посмотрел на Такса.
— Пожалуйста, переведите.
Когда Такс начал колебаться, он повторил:
— Пожалуйста.
Такс приблизился к ним.
— Юммейк, что ты делаешь?
— Вы все разошлись по своим делам и оставили меня одну с Яя, — сказала ему Юммейк. — Кто-то спал, а кто-то был слишком пьян или занимался чем-то другим. Он помог мне отнести Яя в юрту мертвецов. Он помогал мне обмыть и одеть Яя и успокаивал меня.
— Он — римлянин, — сказал Такс.
Монах тянул его за рукав, и Таксу пришлось посмотреть на него.
— Что ты хочешь?
— Я хочу поблагодарить ее. И еще скажи ей о любви и утешении Иисуса Христа.
На мгновение Такс потерял дар речи, потом он возмутился.
— Ее муж мертв, а ты хочешь, чтобы я говорил ей о разных римских вещах и верованиях?.. О германской вере?..
— Ей это сейчас необходимо, — настаивал монах. Юммейк запечатывала горшки с едой глиной. Она очень высоко закатала широкие рукава своей одежды. Такс глядел на нее, на ее сильные руки. Юммейк была полностью занята работой. Волосы свисали по плечам и были свалявшимися. У нее не переставая текли слезы и мочили ей руки.
— Он хочет, чтобы я сказал тебе о дьяволе Христе, — сказал Такс — И он говорит, что это может тебя успокоить.
Юммейк покачала головой.
— Скоро у меня будет покой. Скажи ему об этом. Она продолжала запечатывать горшки глиной.
— Попроси, чтобы он остался со мной. Такс повернулся к монаху.
— Она сказала, что не станет тебя слушать. Если хочешь, можешь здесь остаться.
Он отошел. Если ей было легче в присутствии монаха, что ж! Он вспомнил, что ему говорил Трубач, и отправился, чтобы найти лук и одежду.
Монидяк пошел за ним.
— Сегодня нам нужно отнести Яя на равнину. Я уезжаю. Без меня его будет тяжело нести.
— Хорошо. Найди Бряка.
Такс отбросил рваный плащ, под которым спал, и начал искать стрелы. Неожиданно он понял, что ему сказал Монидяк, и посмотрел на него.
— Куда ты собираешься?
— Я еду с Эллаком. Он хочет поехать к Озерам и собрать там весь народ. Шаманы призывают, чтобы все хунну собрались на реке Недао, чтобы выбрать нового вождя. Мы там будем к началу новой луны.
— Почему ты не сказал мне об этом?
— О, — Монидяк легонько стукнул его по руке. — Мы все равно будем там все. Нужно только посмотреть, что станет происходить здесь. Я знаю, что ты не будешь поддерживать Эллака. Ты за Денгазича? Он слишком молод.
— Они ссорятся?
— Пока нет. Но Денгазич вспоминает о Бледе, и что старший сын был вынужден уступить младшему.
Такс подумал.
— Все уезжают. Через несколько дней Хунгвар опустеет.
— Гепиды тоже уезжают.
— Ерунда. Тот, кто будет каганом, снова заставит их всех вернуться.
— У нас не будет нового кагана.
— Неважно. Германцы никогда не посмеют выступить против нас.
Такс поднял колчан.
— Вчера ночью я видел Яя, и он мне сказал, что убивал германцев. Значит, его убили германцы. Они ему отомстили. Будь осторожен. У тебя есть лишние стрелы?
— Возьми стрелы Яя.
У Такса забилось сердце. Ему стало не по себе при мысли, что он возьмет стрелы мертвеца. Но когда он заглянул в свой колчан, то увидел, что у него осталось слишком мало стрел.
— Юммейк! — позвал он.
Она сворачивала подстилку для спанья. Монах сидел рядом с ней, глядя в пространство. Юммейк подняла голову.
— Мне нужны стрелы, — ему было стыдно просить ее об этом.
— Бери.
Такс подошел к деревянному сундуку у стены и достал луки Яя и его колчаны со стрелами. Юммейк часто готовила для него стрелы, хотя некоторые говорили, если женщина делает стрелы, они будут слабыми. Там были три полных колчана. Такс взял два, а третий оставил, чтобы Юммейк положила его вместе с Яя.
В полдень, когда они все упаковали, пришел Бряк. Они вынесли тело Яя из юрты мертвецов и отправились в степь. Такс и Монидяк везли тело на лошади. Бряк ехал впереди и вез с собой стрелы и копье Яя. Юммейк вместе с монахом следовала за телом Яя. Такс вел с собой трех коней. А Юммейк вела с собой кобылу Яя на веревке.
Они ехали к северу от Хунгвара. Долгая засуха высушила степь до серо-коричневого цвета. Небо было настолько синим, что на него было больно смотреть. Незадолго до заката они приехали к ручью, где стояло большое дерево. Юммейк сидела в тени рядом с монахом. А Такс и Монидяк собирали хворост. Бряк вбил четыре кола со всех сторон постилки, на которой лежал Яя. Они связали эти колья так, чтобы образовалось возвышение, и уложили туда Яя с его стрелами и копьем. Под небольшую платформу они положили дрова и пищу. Юммейк сняла уздечки и седла с лошадей и отогнала их подальше. Кобыла уже щипала траву у ручья, и три коня присоединились к ней.
Юммейк снова села под дерево. Из мешка она достала корону из дерева и лент, которая была на ней во время брачной церемонии, и аккуратно надела ее на голову, достала также горшочки с краской и нарисовала на лице знаки траура. Потом все убрала обратно и сидела, положив руки ладонями вверх на коленях.
Монидяк обошел вокруг платформы, делая вид, что проверяет, насколько она прочная. Бряк не отводил взгляда от горизонта. Потом все отправились к своим коням. Монидяк посмотрел назад на Юммейк, а Бряк сел на коня и подъехал к Таксу, стоявшему у платформы.
— Ты приедешь в Недао, Такс? — спросил Бряк.
— Не знаю, — ответил ему Такс. У него в горле был ком. Он сжал руку Бряка. Монидяк подвел коня, и они все обнялись.
— Ты приедешь, — сказал Монидяк.
— Может быть… Я могу отправиться в Новый Рим. Монидяк захохотал.
— Или ты превратишься в воробья и улетишь отсюда. Мы тебя станем ждать.
Он перекинул поводья через голову своей мышастой кобылы и взлетел ей на спину.
— Береги себя!
Монидяк и Бряк поехали прочь и помахали ему руками. Такс медленно повернулся к Юммейк. Монах сидел рядом, глядя куда-то вдаль. У него часто бывало подобное отсутствующее выражение лица. Руки у него были сжаты и слегка шевелились губы. Такс подошел к Юммейк и присел рядом с ней на корточки.
— Прощай.
Он наклонился к ней, и Юммейк обняла его, прижавшись теплой и мягкой щекой к его щеке.
Когда Такс поднялся, Юммейк сказала:
— Погоди.
Такс снова присел и мрачно посмотрел на монаха, зная, что Юммейк сейчас станет говорить о нем.
— Ты должен забрать его с собой.
— Юммейк, ты сошла с ума. У него есть ноги, и он может сам ходить.
— Он — римлянин и городской человек. Он может умереть.
Такс сверкнул глазами на монаха.
— Ты. Пошли со мной! Монах поднял голову.
— О, сейчас? — он поднялся на ноги и пошел к лошадям Такса. Когда монах остановился, схватил его за руку и подтолкнул вперед.
— А как же она? — спросил монах и нахмурился. Такс толкнул его к гнедой кобыле.
— Садись.
Сначала он решил, что монах станет отказываться, но римлянин колебался только минуту. Он схватил гриву кобылки и неуклюже взобрался на нее. Потом уселся поудобнее на спине животного.
Такс покачал головой, чтобы монах понял, что ему странно видеть подобную неумелость, и взлетел на свою черную лошадку.
Они отправились в сторону Хунгвара. Монах постоянно оглядывался назад. Такс тоже разок посмотрел назад и увидел, что Юммейк продолжает сидеть под деревом и смотреть вдаль, как это делал до нее монах. А на платформе одежды Яя развевались от ветра.
Монах промолвил:
— Хотел бы я все ей рассказать об Иисусе, — он отвел глаза от Такса и посмотрел вперед в сторону Хунгвара.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
Такс галопом возвратился на стоянку хунну. Он старался быстрее тащить за собой своих свободных коней. Он почти надеялся, что когда доберется до лагеря, монах ускачет прочь. Но этого не случилось, хотя у него растрепались волосы и его грубые черные одежды были перекручены на теле. Такс ехал по насыпи вдоль юго-восточной границы лагеря, потом он остановился.
— Ты должен отдать мне коня. Вот лагерь.
Монах посмотрел на кипящий деятельностью лагерь и сказал.
— Пожалуйста, не оставляй меня здесь одного. Я не говорю на языке гуннов, всего лишь несколько слов.
Такс показал ему на север.
— Там у гепидов была стоянка на холме над рекой. Ты можешь идти туда.
— Пожалуйста, — повторил монах и глубоко вздохнул, чтобы у него восстановилось дыхание. — Я боюсь. Пожалуйста, не оставляй меня одного.
Такс с интересом посмотрел ему в лицо. Что-то ему подсказало, что монаху было легче пожертвовать гордостью, чем победить свой страх. Он спросил.
— Почему ты хочешь ехать со мной?
— Всю свою жизнь я желал принести Слово Божье народу гуннов. Теперь я среди них и понимаю, что боюсь, но если я сейчас отступлю, то никогда не добьюсь своего.
Такс ничего не понял. Он посмотрел на лагерь гуннов, расположенный на склоне холма под частоколом кагана. Люди разбирали юрты повсюду. Везде стояли основы юрт — изогнутые ветки были собраны в центре, чтобы там образовалось отверстие для выхода дыма. Ветки были похожи на обнаженные ребра. Дети, собаки и козы были собраны кучками возле скелетов юрт. Они ждали отправления.
— Ты хочешь мне сказать, что желаешь жить среди гуннов?
— Да.
— Почему?
— Потому что германцы уже верят в Христа. Такс захохотал:
— Да. Ну, мне кажется, что ты можешь это сделать. Но я не знаю, куда мы отправимся. Я поеду с Трубачом. Он — очень мудрый и великий шаман.
Он начал двигаться по границе лагеря. Монах следовал за ним, стараясь не приближаться к двум рыжим кобылкам. За ним на бегу играли два жеребенка — дети гнедой и черной кобылок.
Воздух над лагерем хунну уже пах так, будто люди давно покинули это место. Такс подъехал к юрте Трубача. Ему было трудно пробираться среди людей, которые собирали свои пожитки.
Шесть кибиток уже пустились в путь. В одной из них сидел старик, выглядывая из двери.
Жены Трубача снимали шкуры с рамы юрты и сворачивали их. Куда-то делась вся их мебель и чаши, и кувшинчики Трубача, и его мешочки с травами. Трубач сидел на корточках посреди разоренной юрты и играл на дудочке.
Такс спешился и привязал лошадей к каркасу юрты. Черную лошадку он не стал привязывать. Монах неуверенно держал в руках поводья, и Такс показал ему на каркас.
— Привяжи ее. Она не станет беспокоиться. Видишь, это ее жеребенок.
Он погладил гнедого жеребенка, подбежавшего ближе и сунувшего морду под брюхо матери. Когда монах привязал кобылу, Такс подтолкнул его в проход между двумя планками юрты.
Трубач посмотрел на них.
— Кто это? Садитесь. Ты пришел раньше назначенного времени. Ну, ничего.
Он сидел на одном из своих прекрасных ковров и подвинулся, чтобы Такс и монах тоже могли сесть с ним. Такс указал монаху на место, рядом с собой, и тот сел, скрестив ноги, как нищий в городе.
— Он хочет знать, кто ты такой, — сказал Такс монаху, указывая на Трубача.
Монах кивнул. Его голова и лицо напоминали деревянную маску — одни острые углы.
— Пожалуйста, скажите ему, что я — Аурелиус, слуга Господа Бога Иисуса Христа, житель города Рима. Позже я стал жить в Новом Риме. Мой отец служил там, а моя мать — дочь сенатора.
Когда Такс все перевел, Трубач улыбнулся и сказал:
— Он не скрывает правды. Скажи ему, что я ждал знака, по какому пути мне следует двигаться дальше, и теперь мне кажется, что он дал мне такой знак. Я отправляюсь в Новый Рим.
Такс резко поднял голову:
— Но…
— Ты можешь меня туда проводить, а потом отправляйся куда угодно. Скажи ему об этом.
— Но он хочет остаться с хунну. Трубач пожал плечами:
— Меня не волнуют его желания.
Такс все перевел монаху, и тот, улыбаясь, посмотрел на него.
— Дорогой друг, ты знаешь о моем желании жить среди ваших людей. Я не желаю возвращаться домой. Скажи ему, может, я действительно принес ему какой-то знак, послание, но после этого я должен найти возможность остаться с вашим народом. Я ему не нужен!
Когда Трубач услышал слова монаха, он сказал:
— Скажи ему, что он может позднее вернуться к хунну, но сейчас это невозможно. Все племена будут кочевать до сезона охоты. Большинство станут передвигаться по два-три семейства, и они не объединятся в большие группы до самой осени, когда будут выбирать новых вождей и начнут Великую Охоту. Никто не возьмет его с собой — он не умеет охотиться или пасти скот, или охранять стоянку, но он станет есть столько же, сколько едят они сами. Ты ему скажи об этом, и он все поймет. У него умное лицо.
Трубач снова взял дудочку и подул в нее. Такс поморщился. На языке хунну все было для него ясным, но, чтобы перевести на латынь, потребовалось много слов и еще больше объяснений. В конце перевода монах глянул на Трубача. Лицо у него было грустным.
— Понимаю. Это воля Божья.
— Он все понял, — сказал Такс.
— Я так и надеялся.
Когда Аурелиус впервые выразил желание нести Слова Бога народу хунну, его старшие братья по религии начали ругать его за грех гордыни. Он нес наказание, и оно только укрепило его в желании выполнить свою миссию. Много лет он пытался попасть в Хунгвар. Наконец дипломатическая миссия согласилась взять его с собой. После прибытия в Хунгвар его просто выбросили в дождь и холод. И это унизительное зрелище наблюдали дюжины варваров. Он почти все лето не мог покинуть религиозных аланов, которые спасли его. У них не было собственного священника, и они не собирались отпускать Аурелиуса, хотя они были арийцами, а он проповедовал ортодоксальную доктрину. Наконец ему удалось вернуться в Хунгвар, как раз во время похорон кагана. Крики, костры и люди, носившиеся во всех направлениях, могли бы напугать его до нельзя, , но вместо этого он был вне себя от страстного и бесстрашного возбуждения. Он вошел в первую юрту и начал там молиться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
— Ну, — сказал Монидяк. — Тебе не интересно узнать, чем занимается Эдеко?
Такс хмыкнул. Он поставил пустую чашку и вытер руки об одежду.
— Чем занимается Эдеко?
— Он разговаривает со Скоттасом и Орестесом и его братом, Константиусом, Фергой и Миллисисом, со всеми, кто имеет какой-то вес. Эллак пытался заставить их, чтобы они провозгласили его каганом, но они отказались сделать это, — голос у Монидяка был весьма торжественным. — Эллак не станет каганом, так же, как и Денгазич. Все изменилось. Все будет теперь по-новому.
Такс подумал о том, что гепиды покидают Хунгвар. В жаркой затхлой юрте его кожа покрывалась липкой пленкой пота.
— Как насчет германцев?
— Что? А-а-а. Им теперь не придается никакого значения. Когда мы разберемся с собственными делами, мы их притащим обратно.
Вожди германцев из всех племен и кланов собрались в Хунгваре на свадьбу и оказались на похоронах кагана. Теперь они все уехали, рассеявшись по всему миру.
Такс заметил:
— Они к нам теперь никогда не вернутся. Нового кагана не будет.
— Но… Он нам и не нужен. Будет совет вождей хунну… Такс покачал головой.
— Ничего теперь не будет таким, как было раньше. Что он здесь делает?
Он показал на монаха, который свернулся у стены и спал там.
— Он был добр ко мне, — ответила Юммейк. — Оставь его в покое. — Она фыркнула и потерла нос.
— Он говорит на хунну?
Юммейк отвернулась от них. У нее в руках было зерно, и она его высыпала в глиняный горшок.
Такс встал и пошел к монаху. Он его потряс, и тот открыл глаза. Такс снова сел. Подобно просыпающемуся ребенку, монах поднял голову и огляделся. В его глазах не было страха. Он посмотрел на Такса и улыбнулся.
— Уходи, — сказал ему Такс на латыни. — Убирайся! Тебе здесь нельзя оставаться.
Монах сел на корточки и отряхнул рукава рясы из грубой черной материи. Потом провел руками по голове, приглаживая волосы. В свете огня и света из дымового отверстия его худое лицо, казалось, состояло из одних углов. Сияющие глаза были бледными, как вода.
— Ты меня слышишь? — нетерпеливо повторил Такс.
— Ты торопишься. Мне говорили, что у гуннов отсутствует понятие времени, — ответил ему монах. Он сел, скрестив ноги. — Ты хорошо говоришь на латыни. Где ты выучил язык?
Такс разозлился и стукнул кулаками по коленям.
— Ты должен уйти. Всем будет плохо, если ты здесь задержишься.
— Нет, зло придет только, если я сам его сюда пущу. Иисус Христос защищает меня от всяческого зла.
— Такс, — резко сказала Юммейк. — Я тебе уже сказала, что он был очень добр ко мне. Оставь его в покое.
— Яя не понравилось бы, что он находится здесь, — Такс так грозно смотрел на монаха, будто желал поднять его в воздух с помощью своего взгляда и вышвырнуть вон из кибитки.
Юммейк гордо задрала вверх подбородок.
— Яя — мертв, — ее лицо блестело от слез и соплей. Она резко вытерла его рукавом. Потом перевела взгляд на монаха, и лицо у нее стало мягким.
— Иди сюда, друг, — и протянула к нему руку. Монах улыбнулся.
— Друг, — повторил он на хунну. Значит, он немного знает язык? Он пошел к ней, немного согнувшись.
— Юммейк, — спросил Такс — Почему ты…
Он бессильно следил за ней. Она отломила кусок хлеба и подала его монаху, похлопав по руке. Потом она ему улыбнулась, как своей преданной собаке.
Держа хлеб в руке, монах посмотрел на Такса.
— Пожалуйста, переведите.
Когда Такс начал колебаться, он повторил:
— Пожалуйста.
Такс приблизился к ним.
— Юммейк, что ты делаешь?
— Вы все разошлись по своим делам и оставили меня одну с Яя, — сказала ему Юммейк. — Кто-то спал, а кто-то был слишком пьян или занимался чем-то другим. Он помог мне отнести Яя в юрту мертвецов. Он помогал мне обмыть и одеть Яя и успокаивал меня.
— Он — римлянин, — сказал Такс.
Монах тянул его за рукав, и Таксу пришлось посмотреть на него.
— Что ты хочешь?
— Я хочу поблагодарить ее. И еще скажи ей о любви и утешении Иисуса Христа.
На мгновение Такс потерял дар речи, потом он возмутился.
— Ее муж мертв, а ты хочешь, чтобы я говорил ей о разных римских вещах и верованиях?.. О германской вере?..
— Ей это сейчас необходимо, — настаивал монах. Юммейк запечатывала горшки с едой глиной. Она очень высоко закатала широкие рукава своей одежды. Такс глядел на нее, на ее сильные руки. Юммейк была полностью занята работой. Волосы свисали по плечам и были свалявшимися. У нее не переставая текли слезы и мочили ей руки.
— Он хочет, чтобы я сказал тебе о дьяволе Христе, — сказал Такс — И он говорит, что это может тебя успокоить.
Юммейк покачала головой.
— Скоро у меня будет покой. Скажи ему об этом. Она продолжала запечатывать горшки глиной.
— Попроси, чтобы он остался со мной. Такс повернулся к монаху.
— Она сказала, что не станет тебя слушать. Если хочешь, можешь здесь остаться.
Он отошел. Если ей было легче в присутствии монаха, что ж! Он вспомнил, что ему говорил Трубач, и отправился, чтобы найти лук и одежду.
Монидяк пошел за ним.
— Сегодня нам нужно отнести Яя на равнину. Я уезжаю. Без меня его будет тяжело нести.
— Хорошо. Найди Бряка.
Такс отбросил рваный плащ, под которым спал, и начал искать стрелы. Неожиданно он понял, что ему сказал Монидяк, и посмотрел на него.
— Куда ты собираешься?
— Я еду с Эллаком. Он хочет поехать к Озерам и собрать там весь народ. Шаманы призывают, чтобы все хунну собрались на реке Недао, чтобы выбрать нового вождя. Мы там будем к началу новой луны.
— Почему ты не сказал мне об этом?
— О, — Монидяк легонько стукнул его по руке. — Мы все равно будем там все. Нужно только посмотреть, что станет происходить здесь. Я знаю, что ты не будешь поддерживать Эллака. Ты за Денгазича? Он слишком молод.
— Они ссорятся?
— Пока нет. Но Денгазич вспоминает о Бледе, и что старший сын был вынужден уступить младшему.
Такс подумал.
— Все уезжают. Через несколько дней Хунгвар опустеет.
— Гепиды тоже уезжают.
— Ерунда. Тот, кто будет каганом, снова заставит их всех вернуться.
— У нас не будет нового кагана.
— Неважно. Германцы никогда не посмеют выступить против нас.
Такс поднял колчан.
— Вчера ночью я видел Яя, и он мне сказал, что убивал германцев. Значит, его убили германцы. Они ему отомстили. Будь осторожен. У тебя есть лишние стрелы?
— Возьми стрелы Яя.
У Такса забилось сердце. Ему стало не по себе при мысли, что он возьмет стрелы мертвеца. Но когда он заглянул в свой колчан, то увидел, что у него осталось слишком мало стрел.
— Юммейк! — позвал он.
Она сворачивала подстилку для спанья. Монах сидел рядом с ней, глядя в пространство. Юммейк подняла голову.
— Мне нужны стрелы, — ему было стыдно просить ее об этом.
— Бери.
Такс подошел к деревянному сундуку у стены и достал луки Яя и его колчаны со стрелами. Юммейк часто готовила для него стрелы, хотя некоторые говорили, если женщина делает стрелы, они будут слабыми. Там были три полных колчана. Такс взял два, а третий оставил, чтобы Юммейк положила его вместе с Яя.
В полдень, когда они все упаковали, пришел Бряк. Они вынесли тело Яя из юрты мертвецов и отправились в степь. Такс и Монидяк везли тело на лошади. Бряк ехал впереди и вез с собой стрелы и копье Яя. Юммейк вместе с монахом следовала за телом Яя. Такс вел с собой трех коней. А Юммейк вела с собой кобылу Яя на веревке.
Они ехали к северу от Хунгвара. Долгая засуха высушила степь до серо-коричневого цвета. Небо было настолько синим, что на него было больно смотреть. Незадолго до заката они приехали к ручью, где стояло большое дерево. Юммейк сидела в тени рядом с монахом. А Такс и Монидяк собирали хворост. Бряк вбил четыре кола со всех сторон постилки, на которой лежал Яя. Они связали эти колья так, чтобы образовалось возвышение, и уложили туда Яя с его стрелами и копьем. Под небольшую платформу они положили дрова и пищу. Юммейк сняла уздечки и седла с лошадей и отогнала их подальше. Кобыла уже щипала траву у ручья, и три коня присоединились к ней.
Юммейк снова села под дерево. Из мешка она достала корону из дерева и лент, которая была на ней во время брачной церемонии, и аккуратно надела ее на голову, достала также горшочки с краской и нарисовала на лице знаки траура. Потом все убрала обратно и сидела, положив руки ладонями вверх на коленях.
Монидяк обошел вокруг платформы, делая вид, что проверяет, насколько она прочная. Бряк не отводил взгляда от горизонта. Потом все отправились к своим коням. Монидяк посмотрел назад на Юммейк, а Бряк сел на коня и подъехал к Таксу, стоявшему у платформы.
— Ты приедешь в Недао, Такс? — спросил Бряк.
— Не знаю, — ответил ему Такс. У него в горле был ком. Он сжал руку Бряка. Монидяк подвел коня, и они все обнялись.
— Ты приедешь, — сказал Монидяк.
— Может быть… Я могу отправиться в Новый Рим. Монидяк захохотал.
— Или ты превратишься в воробья и улетишь отсюда. Мы тебя станем ждать.
Он перекинул поводья через голову своей мышастой кобылы и взлетел ей на спину.
— Береги себя!
Монидяк и Бряк поехали прочь и помахали ему руками. Такс медленно повернулся к Юммейк. Монах сидел рядом, глядя куда-то вдаль. У него часто бывало подобное отсутствующее выражение лица. Руки у него были сжаты и слегка шевелились губы. Такс подошел к Юммейк и присел рядом с ней на корточки.
— Прощай.
Он наклонился к ней, и Юммейк обняла его, прижавшись теплой и мягкой щекой к его щеке.
Когда Такс поднялся, Юммейк сказала:
— Погоди.
Такс снова присел и мрачно посмотрел на монаха, зная, что Юммейк сейчас станет говорить о нем.
— Ты должен забрать его с собой.
— Юммейк, ты сошла с ума. У него есть ноги, и он может сам ходить.
— Он — римлянин и городской человек. Он может умереть.
Такс сверкнул глазами на монаха.
— Ты. Пошли со мной! Монах поднял голову.
— О, сейчас? — он поднялся на ноги и пошел к лошадям Такса. Когда монах остановился, схватил его за руку и подтолкнул вперед.
— А как же она? — спросил монах и нахмурился. Такс толкнул его к гнедой кобыле.
— Садись.
Сначала он решил, что монах станет отказываться, но римлянин колебался только минуту. Он схватил гриву кобылки и неуклюже взобрался на нее. Потом уселся поудобнее на спине животного.
Такс покачал головой, чтобы монах понял, что ему странно видеть подобную неумелость, и взлетел на свою черную лошадку.
Они отправились в сторону Хунгвара. Монах постоянно оглядывался назад. Такс тоже разок посмотрел назад и увидел, что Юммейк продолжает сидеть под деревом и смотреть вдаль, как это делал до нее монах. А на платформе одежды Яя развевались от ветра.
Монах промолвил:
— Хотел бы я все ей рассказать об Иисусе, — он отвел глаза от Такса и посмотрел вперед в сторону Хунгвара.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
Такс галопом возвратился на стоянку хунну. Он старался быстрее тащить за собой своих свободных коней. Он почти надеялся, что когда доберется до лагеря, монах ускачет прочь. Но этого не случилось, хотя у него растрепались волосы и его грубые черные одежды были перекручены на теле. Такс ехал по насыпи вдоль юго-восточной границы лагеря, потом он остановился.
— Ты должен отдать мне коня. Вот лагерь.
Монах посмотрел на кипящий деятельностью лагерь и сказал.
— Пожалуйста, не оставляй меня здесь одного. Я не говорю на языке гуннов, всего лишь несколько слов.
Такс показал ему на север.
— Там у гепидов была стоянка на холме над рекой. Ты можешь идти туда.
— Пожалуйста, — повторил монах и глубоко вздохнул, чтобы у него восстановилось дыхание. — Я боюсь. Пожалуйста, не оставляй меня одного.
Такс с интересом посмотрел ему в лицо. Что-то ему подсказало, что монаху было легче пожертвовать гордостью, чем победить свой страх. Он спросил.
— Почему ты хочешь ехать со мной?
— Всю свою жизнь я желал принести Слово Божье народу гуннов. Теперь я среди них и понимаю, что боюсь, но если я сейчас отступлю, то никогда не добьюсь своего.
Такс ничего не понял. Он посмотрел на лагерь гуннов, расположенный на склоне холма под частоколом кагана. Люди разбирали юрты повсюду. Везде стояли основы юрт — изогнутые ветки были собраны в центре, чтобы там образовалось отверстие для выхода дыма. Ветки были похожи на обнаженные ребра. Дети, собаки и козы были собраны кучками возле скелетов юрт. Они ждали отправления.
— Ты хочешь мне сказать, что желаешь жить среди гуннов?
— Да.
— Почему?
— Потому что германцы уже верят в Христа. Такс захохотал:
— Да. Ну, мне кажется, что ты можешь это сделать. Но я не знаю, куда мы отправимся. Я поеду с Трубачом. Он — очень мудрый и великий шаман.
Он начал двигаться по границе лагеря. Монах следовал за ним, стараясь не приближаться к двум рыжим кобылкам. За ним на бегу играли два жеребенка — дети гнедой и черной кобылок.
Воздух над лагерем хунну уже пах так, будто люди давно покинули это место. Такс подъехал к юрте Трубача. Ему было трудно пробираться среди людей, которые собирали свои пожитки.
Шесть кибиток уже пустились в путь. В одной из них сидел старик, выглядывая из двери.
Жены Трубача снимали шкуры с рамы юрты и сворачивали их. Куда-то делась вся их мебель и чаши, и кувшинчики Трубача, и его мешочки с травами. Трубач сидел на корточках посреди разоренной юрты и играл на дудочке.
Такс спешился и привязал лошадей к каркасу юрты. Черную лошадку он не стал привязывать. Монах неуверенно держал в руках поводья, и Такс показал ему на каркас.
— Привяжи ее. Она не станет беспокоиться. Видишь, это ее жеребенок.
Он погладил гнедого жеребенка, подбежавшего ближе и сунувшего морду под брюхо матери. Когда монах привязал кобылу, Такс подтолкнул его в проход между двумя планками юрты.
Трубач посмотрел на них.
— Кто это? Садитесь. Ты пришел раньше назначенного времени. Ну, ничего.
Он сидел на одном из своих прекрасных ковров и подвинулся, чтобы Такс и монах тоже могли сесть с ним. Такс указал монаху на место, рядом с собой, и тот сел, скрестив ноги, как нищий в городе.
— Он хочет знать, кто ты такой, — сказал Такс монаху, указывая на Трубача.
Монах кивнул. Его голова и лицо напоминали деревянную маску — одни острые углы.
— Пожалуйста, скажите ему, что я — Аурелиус, слуга Господа Бога Иисуса Христа, житель города Рима. Позже я стал жить в Новом Риме. Мой отец служил там, а моя мать — дочь сенатора.
Когда Такс все перевел, Трубач улыбнулся и сказал:
— Он не скрывает правды. Скажи ему, что я ждал знака, по какому пути мне следует двигаться дальше, и теперь мне кажется, что он дал мне такой знак. Я отправляюсь в Новый Рим.
Такс резко поднял голову:
— Но…
— Ты можешь меня туда проводить, а потом отправляйся куда угодно. Скажи ему об этом.
— Но он хочет остаться с хунну. Трубач пожал плечами:
— Меня не волнуют его желания.
Такс все перевел монаху, и тот, улыбаясь, посмотрел на него.
— Дорогой друг, ты знаешь о моем желании жить среди ваших людей. Я не желаю возвращаться домой. Скажи ему, может, я действительно принес ему какой-то знак, послание, но после этого я должен найти возможность остаться с вашим народом. Я ему не нужен!
Когда Трубач услышал слова монаха, он сказал:
— Скажи ему, что он может позднее вернуться к хунну, но сейчас это невозможно. Все племена будут кочевать до сезона охоты. Большинство станут передвигаться по два-три семейства, и они не объединятся в большие группы до самой осени, когда будут выбирать новых вождей и начнут Великую Охоту. Никто не возьмет его с собой — он не умеет охотиться или пасти скот, или охранять стоянку, но он станет есть столько же, сколько едят они сами. Ты ему скажи об этом, и он все поймет. У него умное лицо.
Трубач снова взял дудочку и подул в нее. Такс поморщился. На языке хунну все было для него ясным, но, чтобы перевести на латынь, потребовалось много слов и еще больше объяснений. В конце перевода монах глянул на Трубача. Лицо у него было грустным.
— Понимаю. Это воля Божья.
— Он все понял, — сказал Такс.
— Я так и надеялся.
Когда Аурелиус впервые выразил желание нести Слова Бога народу хунну, его старшие братья по религии начали ругать его за грех гордыни. Он нес наказание, и оно только укрепило его в желании выполнить свою миссию. Много лет он пытался попасть в Хунгвар. Наконец дипломатическая миссия согласилась взять его с собой. После прибытия в Хунгвар его просто выбросили в дождь и холод. И это унизительное зрелище наблюдали дюжины варваров. Он почти все лето не мог покинуть религиозных аланов, которые спасли его. У них не было собственного священника, и они не собирались отпускать Аурелиуса, хотя они были арийцами, а он проповедовал ортодоксальную доктрину. Наконец ему удалось вернуться в Хунгвар, как раз во время похорон кагана. Крики, костры и люди, носившиеся во всех направлениях, могли бы напугать его до нельзя, , но вместо этого он был вне себя от страстного и бесстрашного возбуждения. Он вошел в первую юрту и начал там молиться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28