Он без колебаний мог приказать повесить человека, если считал, что тот этого заслуживает.
Но иногда он выносил и необычные приговоры.
Однажды в Анатолии, когда он еще был просто предводителем одного отряда варягов, кто-то из воинов попытался изнасиловать женщину. Но женщина изловчилась, выхватила у воина меч и заколола его. Харальд рассудил, что женщина за отвагу должна получить в наследство имущество воина, а его труп без погребения бросили у городской стены. Поступок этого воина можно приравнять к самоубийству, сказал Харальд, и он не заслуживает, чтобы его похоронили по-христиански.
— Мне бы хотелось узнать еще что-нибудь, — сказал Олав, когда она умолкла. — Почему, например, отец покинул Царьград?
— В Византии постоянно шла борьба за власть, — ответила Эллисив. — Я уже говорила тебе, что царица Зоя убила своего мужа и вышла замуж за любовника; его короновали на царство. Но он был почувствительней, чем она. Говорят, его стали мучить угрызения совести — во всяком случае, он удалился в монастырь и там умер. Царем, с согласия царицы Зои, стал его племянник.
Новый царь был не только властолюбив, но и жесток. И, что очень не нравилось варягам, в их услугах не нуждался. Он предпочел им стражей-евнухов, и варяги усмотрели в этом открытую насмешку.
С царицей Зоей новый царь не стал церемониться — взял под стражу и отправил на остров в монастырь. Он не считался ни с жителями Царьграда, ни с варягами. И случился бунт.
Мятежники привезли царицу Зою обратно в Царьград, а царю и его родичу, который был у него советником, пришлось бежать. Они укрылись в монастыре.
Харальд со своими варягами был на стороне царицы. Царица велела ему отправиться в монастырь, где скрывался царь. Вокруг монастыря гудела толпа.
Харальд послал своих воинов в монастырь, чтобы они вывели оттуда царя и его советника. И тут же, у ворот монастыря, на глазах у всех ослепил обоих.
После этого царя оставили в монастыре.
Вот тогда-то Харальду и представился случай получить тот локон, который он раньше просил у царицы.
— Сколько же ей было лет?
— За шестьдесят. Но, по его словам, она была еще красива, на лице ни морщинки. Все свое время она тратила на то, что умащивала кожу разными мазями да готовила новые притирания для сохранения своей красоты.
Но Харальд не захотел оставаться ее любовником. Он не имел ни малейшего желания жить, днем и ночью ожидая ножа в спину или опасаясь, не отравлен ли каждый кусок пищи. Харальд стал уклоняться от встреч с царицей, и ей это, понятно, не понравилось.
Она снова вышла замуж, ее мужа венчали на царство — это был Константин Мономах. Неожиданно у царской четы возникло подозрение, что Харальд не полностью выплачивает царю его долю добычи, привозимой из походов. Харальду трудно было рассеять это подозрение — он и в самом деле присваивал себе часть добычи.
Сначала царь запретил Харальду покидать Царьград, потом посадил его в темницу. Вместе с ним были посажены Халльдор и Ульв как его ближайшие друзья и соучастники.
— Это в той темнице им явился дракон или громадная змея? — спросил Олав.
— Змея, но не такая уж громадная. Она была толщиной с руку и чуть длиннее древка копья. Змея пыталась обвиться вокруг них и задушить.
У них не было с собой оружия, только нож, который Харальд утаил от стражи. В темницу не проникал свет, однако Халльдор изловчился и схватил змею за хвост, а хватка у него была железная, Ульв ухватил змею за голову. Харальду оставалось ударом ножа убить ее.
С тех пор, если Халльдор вспоминал этот случай, Харальд советовал ему не хвастаться этим подвигом. Мол, Халльдор только и сделал, что сел змее на хвост.
Остальным варягам не понравилось, как обошлись с Харальдом и его друзьями, и однажды ночью они освободили их.
— Я слышал, будто их освободила какая-то знатная женщина, потому что ей во сне явился Олав Святой и велел это сделать, — перебил ее Олав.
— Твой отец не упускал случая внушить людям, будто Олав Святой не оставляет его в беде.
Для того чтобы Харальд со своей дружиной мог бежать, им требовались корабли.
В гавани они нашли два корабля. Но пролив был перегорожен тяжелой цепью.
Однако Харальд умел найти выход из любого положения. Он приказал всем людям, кроме гребцов, перебежать на корму и велел быстро грести к цепи. Когда же корабль наскочил на цепь, все перебежали на нос.
Все получилось, как задумал Харальд: корабль погрузился носом в воду и соскользнул с цепи. Но другой корабль получил пробоину и пошел ко дну. Некоторых из варягов удалось спасти, но многие утонули.
Из Царьграда Харальд отправился в Киев.
А что случилось в Киеве, ты уже знаешь.

Эллисив продолжала рассказ.
Харальд сдержал слово, которое дал моему отцу, и не посягал на мою невинность. Однако причиной была не только его верность данному слову.
Моя заслуга в этом тоже была.
Один раз я уже нарушила волю отца: наградила его нежеланным зятем, да еще младшая из сестер первая выходила замуж — отцу и это было не по нраву. Не хватало мне опозорить родителей, забеременев до свадьбы.
Однако сказать, что руки Харальда так и не коснулись меня за все лето, значило бы солгать. Не раз Халльдор и Ульв охраняли нас от чужих взоров вместо того, чтобы стоять на страже целомудрия. Харальд извергал проклятия и говорил, что я сведу его с ума, отказывая в том, чего он жаждал больше всего. Он твердил, что по законам его страны нас уже можно считать мужем и женой. Но он слишком уважал меня, чтобы взять силой.
Венчаться мы собирались в Десятинной церкви.
Эту церковь во имя Богородицы построил святой Владимир, когда крестил Русь. Название Десятинная она получила потому, что на строительство и содержание ее Владимир положил десятую долю своего богатства и доходов. Когда церковь была готова, Владимир вошел в нее и обратился к Богу:
— Господи Боже! Взгляни с небес, и посети сад свой, и охрани то, что насадила правая рука твоя. Дай этим людям, сердца которых ты обратил к истине, познать тебя. Взгляни на церковь твою, которую создал я, недостойный раб, во имя матери твоей Приснодевы Богородицы. И ради Пресвятой Богородицы услышь молитву того, кто будет молиться в этой церкви.
Нас венчали в Десятинной церкви, потому что она была в то время киевской митрополией — церковью митрополита. Святая София, построенная отцом, не была еще освящена.
Но я была рада, что мы венчались в церкви князя Владимира.
Мои пращуры Владимир и Святослав всегда были мне ближе, чем отец. Его я втайне презирала за слабость. А Владимир был воинственный и могучий.
Но больше всех я почитала Святослава — его самого и его мать, великую Ольгу.
В Харальде я нашла героя, о котором грезила с детства, — нового Святослава, совершавшего походы через степи, покорившего полсвета, презиравшего холод и зной, жажду и голод, не ведавшего страха.
— А ты знаешь, каков собою был Святослав? — спросил Олав.
— Обликом Харальд на него не похож. Святослав был невысок, коренаст. По обычаю славян, он брил голову, оставляя по чубу с каждой стороны. В ухе носил серебряную серьгу.
Послушай, что сказал он однажды своим людям, когда им предстояло сразиться с многочисленным врагом: «Уже нам некуда деться, волею или неволею мы должны сразиться. Так не посрамим земли Русской, но ляжем костьми, ибо мертвые срама не имут. Если же побежим, срам нам будет. Не побежим, но станем крепко, я же пойду впереди вас: если моя голова ляжет, то о себе сами позаботитесь».
И ответили воины: «Где твоя голова ляжет, там и мы свои головы сложим».
Начался бой, и русские победили.
Говорят, что Святослав даже женщин вдохновлял на битву, что они сражались у него в войске, переодетые в мужское платье.
Олав остановил на Эллисив долгий взгляд.
— Жаль, что тебя не было у Станфордского моста, — сказал он.
Эллисив замолчала, слова Олава неприятно задели ее.
Потом она снова начала рассказывать:
— Венчались мы на Успение Богородицы — великий праздник…
— Я не понял, переведи, — недовольно сказал Олав.
— Это не так просто. Это день, когда почила Божья матерь: у вас его называют — Вознесение Божьей матери.
Такой свадьбы не было ни у кого.
Все были ослеплены сверканьем красок и блеском золота на иконах, на одеяниях священников, на нарядах княжеской свиты. Воздух казался густым от благовоний, пылали сотни свечей. И когда на нас возложили брачные венцы, под церковными сводами разлилось пение.
Киевский митрополит Феопемпт благословил и соединил нас.
— Моя мать считала ваш брак с Харальдом незаконным, — сказал Олав.
— Не знаю, кто ей это внушил, если Харальд, то он солгал.
Где, как не в церкви, построенной святым Владимиром, я, его внучка, могла надеяться, что моя молитва дойдет до Господа, — продолжала Эллисив. — Мне бы просить его благословить наш с Харальдом союз, а я молила о том, чтобы сбылось заветное желание Харальда — стать конунгом Норвегии.
После я узнала, что и он молился о том же…
Когда мы вернулись из церкви, произошло событие, которое я истолковала как дурной знак.
Владимир, мой старший брат, ходивший на греков, вернулся с худой вестью. Не достигнув Греческой земли, он со своим войском попал в жестокую бурю, корабли его были разбиты в щепки, многие люди погибли, и ему пришлось повернуть назад.
Такой гость не прибавил веселья свадебному пиру. Но наше с Харальдом счастье в тот день не могло омрачить ничто.
У Харальда на уме было одно — скорее остаться со мною наедине. Я разделяла это желание — его ласки разбудили страсть и во мне.
После первой брачной ночи я вознесла благодарность Творцу за то, что он создал мужчину и женщину именно такими, каковы они есть.
Не думай, Олав, твой отец не всегда был суров.
И не только тогда, но и много-много раз я благодарила Господа за любовь, данную им мужчине и женщине, за то, что он осенил брак тайной, сделал чудом. Даже в одиночестве на Сэле я благодарила Господа за те годы, что прожила с Харальдом.
— Ты так сильно любила его? — В голосе Олава звучало удивление.
— Да, так сильно.
— Но ведь ты, кажется, и ненавидела его тоже?
— И это правда. Но ненависть так никогда и не вытеснила во мне любовь.
— Мать рвала и метала, когда отец отослал ее прочь. После я ни разу не слышал, чтобы она говорила о нем без горечи и ненависти.
— Харальд виноват перед твоей матерью гораздо больше, чем думают. Не суди ее слишком строго.
— Что ты хочешь этим сказать?
Эллисив не ответила на его вопрос.
— Мы прожили в Киеве два года, — продолжала она. — Харальд дал слово прожить на Руси год, но к концу этого года я была беременна и не могла ехать с ним.
Харальд остался со мной. Он и слышать не хотел о том, чтобы отправиться в Норвегию без меня.
В начале осени родилась Мария; Харальд дал ей имя Божьей матери. Когда я оправилась, плыть в Норвегию было уже поздно — реки сковало льдом.
Эти два года в Киеве были счастливой порой.
Конечно, у нас случались размолвки. Очень скоро я поняла, что у Харальда упрямый и мстительный нрав, но упрямства и мне было не занимать. Нас тянуло друг к другу, даже если каждый из нас был зол, как купец, обведенный вокруг пальца. Нежность часто одерживала верх над упрямством; желание вспыхивало посреди перебранки, и она заканчивалась совсем не так, как мы ожидали; мы оба любили смеяться, и стоило рассмеяться, как мы забывали о чем шел спор.
В то время я узнала еще об одном качестве Харальда. О его преданности Божьей матери.
Эту преданность с ним разделяли Халльдор и Ульв. Божья матерь была покровительницей Царьграда, и я узнала, что большинство варягов искали защиты именно у нее.
Между Харальдом и Господом Богом была глухая стена.
Другое дело — Божья матерь. Она была матерью церкви, матерью всех грешников и всех заблудших. Несмотря на длинный перечень грехов Харальда, она могла заступиться за него перед Отцом Небесным.
Уже потом мне пришло в голову, что Харальд, который легко добивался от женщин чего угодно, наверное, надеялся, что сумеет растопить сердце и Пресвятой Теотокос.
Когда пришла весна и мы собрались двинуться в путь, я снова была беременна. Но это было еще незаметно, и я скрыла свою беременность ото всех, даже от Харальда.
Я не хотела, чтобы он из-за меня снова отложил свое возвращение в Норвегию.
Мне было тяжело расставаться с родителями, с братьями и сестрами, я не надеялась снова увидеть их. И когда наши суда вышли на стрежень Днепра и Киев остался позади, я поняла, что навсегда простилась с городом моего детства.
Я плохо представляла себе, что меня ждет.
Конечно, Харальд рассказывал мне о Норвегии, о ее горах, водопадах и море. Но я не могла представить себе горы, ведь ни гор, ни водопадов я никогда не видела. И только от Харальда я знала про море, про страшные морские бури.
Я всегда жила в городе, который окружали бескрайние равнины, плодородные земли, бесконечные леса.
И все же предстоящий путь меня радовал. Я знала: мой дом там, где Харальд, — золотой свет еще осенял нас обоих.
Мы плыли на двух кораблях, нас сопровождало сто человек — Харальд взял из Киева свою дружину. Корабли были построены по его указаниям.
Он называл их малыми, теперь-то я знаю, что он был прав. Но по сравнению с теми кораблями, что я привыкла видеть с детства, они казались большими.
Харальд объяснил, что на более крупных кораблях от Киева до Новгорода добраться невозможно, потому что часть пути их приходится перетаскивать по суше.
Со мною плыли женщины из нашей челяди, некоторые должны были нянчить Марию. Больше всех я любила Предславу.
Кроме того, с нами поехал епископ Авраамий и два священника, Стефан и Петр. Отец отправил со мной также одного из своих лендрманнов, Свейна. Они с Харальдом договорились, что в Норвегии Свейн займет такое же высокое положение, как и на Руси.
Вверх по Днепру мы поднимались на веслах мимо бесконечных лесов, изредка на нашем пути встречалось какое-нибудь селение. Когда Днепр повернул на восток, мы продолжали плыть на север по его правому притоку. Потом небольшое расстояние протащили корабли на катках и спустили их в другую реку, текущую на север. По ней мы доплыли до Двины — это большая река, она течет на запад. Из Двины мы свернули в ее приток — Торопу — и снова поплыли на север. Так мы добрались до самого длинного волока.
Это был уже наезженный путь. Здесь мы нашли и катки, и людей, готовых нам помочь.
Переход был долгий, а я не привыкла к долгой ходьбе — Харальду же это было невдомек. Правда, мы шли медленно, потому что должны были идти за кораблями. Но я выбилась из сил, у меня все болело, особенно спина.
Наконец Харальд заметил, что со мною неладно.
— Осталось уже немного, — сказал он.
Но тут мне так ударило в спину, что я невольно согнулась.
— Хочешь, я подниму тебя на корабль? — спросил Харальд.
— Жаль, что я оказалась такой слабосильной, — посетовала я и тут же почувствовала, что вдруг стала мокрая.
— Постой! У меня пошла кровь.
— С чего это? Разве время приспело?
— Пресвятая Теотокос, помоги мне!
— Да что с тобой такое? — Голос у Харальда был сердитый.
— Я беременна. Кажется… Кажется, у меня начались до срока роды.
Я села, заливаясь кровью, больше у меня сомнений не было. Харальд опустился на колени рядом со мной.
— Вот глупая! Почему ты ничего мне не сказала?
— Я не хотела, чтобы ты снова откладывал из-за меня возвращение в Норвегию.
Нас окружили люди. Харальд встал и крикнул, чтобы впереди идущие остановились, позвал женщин и священников.
Я лежала вся в крови, надо мною читали молитвы священники, Предслава бормотала то христианские молитвы, то языческие заклинания.
Наконец ребенок появился на свет — крохотный, окровавленный комочек плоти.
Это был мальчик. Харальд велел епископу окрестить его, пока в нем еще теплилась жизнь. Он дал ему имя Олав.
Я видела его — маленький, с большой головой, но уже совсем человек — лицо, пальчики на руках и ногах…
Его обмыли и запеленали, чтобы взять с собой в Новгород и похоронить там в освященной земле.
Я лежала в полузабытьи. Все происходило как будто далеко-далеко — женщины вымыли и переодели меня, потом меня подняли, понесли. Харальд говорил после, что не хотел, чтобы меня устроили на корабле, который сильно трясло на катках.
Я дремала, покачиваясь на сделанных для меня носилках.
Очнулась я уже на новой реке, корабли были спущены на воду. Меня как раз перенесли на борт, совсем близко было лицо Харальда.
Он заметил, что я открыла глаза. Никогда, ни до, ни после, я не видела в его лице столько нежности. Он улыбался мне, как улыбается только мать. Молча он погладил меня по щеке.
Люди поставили на корабле палатку, устроили мне удобное ложе.
Предслава не отлучалась от меня, даже когда приходил Харальд.
Он не обращал на нее внимания.
— Елизавета, — сказал он, садясь рядом и обнимая меня. — Я понимаю, что ты поступила так ради меня.
— Мне следовало рассказать тебе о ребенке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25