Как мы найдем твоего знакомого, не зная его имени?
— Похоже, ты прав… — уныло согласился Эвбулид. — Что же нам теперь делать?
— Либо ждать, пока меня Филагр сделает надсмотрщиком, — разворачивая повозку, после долгого молчания ответил сколот. — Либо…
Он тревожно замолчал, оборвав себя на полуслове.
Эвбулид проследил за его взглядом и, холодея, увидел, что прямо на них мчатся несколько всадников, помахивая плетьми. В одном из них он с ужасом узнал разъяренного Филагра.
Подскакав к повозке, управляющий наотмашь ударил Эвбулида плетью по лицу, замахнулся было на Лада, но, встретив бешеный взгляд с трудом сдерживающего себя сколота, нехотя опустил руку и закричал:
— Мерзкие твари! Решили убежать?! От меня?! Да я вас за это… я… — Он задохнулся, увидев перед собой вывеску с винным кувшином, неожиданно подобрел, махнул рукой и, приказывая рабам следовать за ним, добавил: — Ваше счастье, что от денег осталось еще немного, чтобы я мог выпить и, может быть, даже немного простить вас!
В харчевне, опрокинув в широко разинутый рот парочку кубков дешевого вина, Филагр уже совсем добродушно втолковывал Эвбулиду с Ладом:
— От меня не убежишь!.. Разве что только в Аид… Благодарите судьбу, что вас поймал я, а не Эвдем или этот грязный Протасий… Иначе ходить бы вам с клеймом на лбу или вообще…
Упоминание о евнухе стерло с лица управляющего благодушное выражение. Перед тем как выпить очередной кубок, он злобно пообещал:
— Но я тоже для острастки накажу вас! Я прикажу… — Он не договорил, снова приложившись к кубку.
— Да это же бездонный пифос, а не человек! — удивленно заметил Лад. Наблюдая за Филагром, он вдруг заговорщицки подмигнул Эвбулиду и обратился к управляющему таким покорным голосом, какого грек никогда не ожидал услышать от сколота: — Господин… Прикажи бить нас плетьми у столба, вели послать снова на поля, но только не отправляй нас на кузницу!
— Что? — не понял Филагр.
— На кузницу! — умоляюще повторил Лад. — В вашей кузнице такая духота, что мои легкие, привыкшие к северному воздуху, не выдержат там и недели! И эллин тоже слаб, кузница сразу убьет его…
Сколот толкнул ногой под столом Эвбулида. Тот, сообразив, наконец, куда клонит Лад, торопливо поддакнул:
— О, господин, не посылай! Уж лучше снова в эргастул, на одну только воду. Сжалься, господин!
Лад, заметив, как начало отмякать лицо Филагра, сделал другу предостерегающий жест, чтоб тот не перестарался. Но было уже поздно.
Управляющего растрогали слова рабов, давших ему денег на эту сегодняшнюю выпивку.
Он допил вино. Вконец подобрев, согласно кивнул и сказал совсем не то, на что надеялись рабы, ожидавшие, что их пошлют в наказание туда, где легко можно будет сбить с себя оковы и бежать:
— Хорошо, Скиф, я не отправлю тебя на кузницу, хотя там давно пора заменить старого лентяя Сосия. И Афинея не отправлю, раз уж ты просишь за него. Ты — самый преданный и сильный раб в имении, за это я уважаю тебя и, так уж и быть, накажу вас только неделей эргастула на одной воде!
2. На «одной воде»
Проснувшись на следующее утро, Эвбулид со вздохом оглядел знакомые стены эргастула и, увидев пьющего из кувшина Лада, тоном бывалого человека предупредил:
— Пей понемногу и только когда уже совсем невмочь.
Сколот удивленно взглянул на грека. Тот объяснил, кивнув на дверь эргастула:
— Неизвестно, когда нам принесут новую, да и принесут ли вообще…
Повинуясь, Лад неохотно поставил кувшин на пол.
Эвбулид, чувствуя себя хозяином в этом полутемном, тесном помещении, принялся поучать его:
— Больше лежи, чтобы сохранить силы, и старайся думать о чем угодно, только не о еде.
Сколот удивленно взглянул на друга. Не возражая, лег к стене и закрыл глаза.
Воодушевленный Эвбулид тем временем продолжал, припоминая слова покойного Сарда:
— А если Филагр прикажет нас бить, то кричи громче — с криком вся боль выходит.
— Да ну? — деланно усмехнулся сколот.
— Точно, — подтвердил Эвбулид, сам сомневаясь в правдивости своих слов. — А главное, не сжимайся. Когда напрягаешься — то кожа может лопнуть.
— Да ну?
— Вот тебе и ну! Привыкай — это целая наука… Сначала тебе будут мерещиться всякие вкусные запахи, а потом ничего, привыкнешь!
— Не привыкну! — неожиданно вскочил Лад и шумно вздохнул: — Нет, я так больше не могу. Как только глаза закрою, вижу хлеб, вино, мясо, которое поджаривают на костре…
— Думай о побеге! — посоветовал Эвбулид, глотая слюну.
— Вот я и думаю, — охотно ответил сколот. — Филагра мы все равно с тобой перехитрим, не сейчас, так когда он совсем отупеет от вина. Разобьем эти проклятые пято, убежим подальше от имения, уведем в горы из какого-нибудь стада овцу или быка…
— Быка?
— А что? Завалим его, разведем костер и начнем поджаривать на огне самые вкусные и жирные куски. Сало будет капать с них в костер и шкворчать, как стаи воробьев по весне, а мясо наливаться цветом, с которым ничто не может сравниться в природе: более румяным, нежным, как вспаханная земля, вкусным, как…
— Лад, Лад! — не в силах больше терпеть таких слов, вскричал Эвбулид. — Прекрати, говори о чем угодно, только не о еде, да еще так красочно… Я никогда не видел тебя таким красноречивым, разве что только в разговоре с Домицией…
— Я всегда красноречив, когда голоден, — проворчал, не принимая иронии друга, сколот.
— Тогда, если бы ты родился в Элладе и голодал хотя бы через день, наверняка мир бы узнал еще одного знаменитого поэта! — усмехнулся Эвбулид.
— Кого? — не понял его Лад.
— Ну, человека, который сочиняет аэды, энкомии, дифирамбы, одним словом — стихи! — пояснил грек.
— А что это такое — сти-хи?
— Как бы тебе это объяснить… — задумался Эвбулид и, не найдя подходящих слов, предложил: — Лучше, послушай:
Сладкое яблоко ярко алеет на ветке высокой,
Очень высоко на ветке, забыли сорвать его люди,
Нет, не забыли сорвать, а достать не сумели…
— Вот чудаки!
— Взяли бы камень, да сбили! — возмутился Лад. — А то, ишь — достать не сумели, знать, в эргастуле, как мы с тобой, ни разу не сидели!
— Это же стихи, Лад! — упрекнул сколота грек. — Сама Сапфо!
— Ну и что? Вот если бы она принесла нам это сладкое яблоко, то я бы похвалил ее сти-хи!
— Да… — покачал головой Эвбулид. — До лирики ты явно еще не дорос. Слушай тогда Аристофана, у него попроще:
Кутить не хорошо: как лишнего хлебнешь,
В чужую лезешь дверь, кого-нибудь прибьешь,
Потом платись за все с похмелья кошельком.
Лад длинно зевнул:
— Твои стихи говорят только о том, что мне и так известно. Что я — сам в чужую дверь после доброго вина не лез или не прибивал кого-нибудь после пира? Нет, мне больше нравится слушать о ваших богах. Только о тех, которых у нас нет. Расскажи, а?
Эвбулид обрадовался.
— О чем бы мне тебе рассказать? О Зевсе, который метает молнии? Это самый главный бог на Олимпе!
— У нас есть такой бог — Перун! — возразил Лад.
— Тогда, может, о боге веселия Дионисе?
— И такой бог у нас есть, мы зовем его Ладо, он еще правит любовью и согласием.
— О Деметре я тебе уже рассказывал. А о Гелиосе?
— А кто это? — живо заинтересовался Лад.
— Бог солнца!
— И этого мы чтим, правда, как Дажебога…
— Да у нас действительно одинаковые боги! Только зовем мы их по-разному, — озадачился Эвбулид и вдруг воскликнул: — Погоди! А сын у вашего Дажебога есть?
— Нет…
— Тогда слушай! Был у солнца Гелиоса сын. Звали его Фаэтон. Надсмеялся однажды над ним один из его друзей. «Не верю я, что ты сын лучезарного Гелиоса, — сказал он. — Ты — сын простого смертного!»
Эвбулид рассказывал притихшему Ладу о том, как огорченный Фаэтон отправился во дворец к своему отцу, а сам вспоминал тот вечер, когда все это говорил им с Квинтом его Диокл.
Что-то мешало Эвбулиду в горле. Диокл не уходил из глаз. Но когда он дошел до того места, где Фаэтон сел в колесницу Гелиоса и Гелиос, натерев ему лицо священной мазью, чтобы не опалило его пламя солнечных лучей, возложил на голову сына сверкающий венец, то сам увлекся своим рассказом.
— Сын мой! — повысил он голос. — Помни мои последние наставления, исполни их, если сможешь. Держи как можно крепче вожжи. Не подымайся слишком высоко, чтобы не сжечь небо, но и не опускайся низко, не то спалишь всю землю. Все остальное я поручаю судьбе, на нее одну и надеюсь. Бери крепче вожжи, пора, ночь уже покинула небо. О, дай мне самому светить земле! Не губи себя!
— Ну! Ну! — заторопил сколот переводящего дух Эвбулида.
— Но Фаэтон, — выдержав горестную паузу, продолжил грек, — быстро вскочил в колесницу и схватил вожжи. Помчались кони на небо с непривычно легкой для себя колесницей. Вот они оставляют обычный путь Гелиоса и несутся без дороги. А Фаэтон не знает, где же она, не в силах править конями. Взглянул он с высоты вниз и побледнел от страха, так далеко уже под ним была земля. Он уже стал жалеть, что упросил отца дать ему править его колесницей.
Эвбулид посмотрел на подавшегося к нему Лада и объяснил:
— Уже много проехал Фаэтон, но впереди еще более длинный путь. Не может он справиться с конями, не знает их имен, а сдерживать их вожжами нет у него силы. Кругом себя видит он страшных зверей и пугается еще больше. Вот раскинулся впереди чудовищный, грозный скорпион, — растопырил руки Эвбулид, — прямо на него несут Фаэтона кони… Увидел несчастный юноша покрытого темным ядом скорпиона, грозящего ему смертельным жалом, и, обезумев от страха, выпустил из рук вожжи.
Лад неожиданно схватил Эвбулида за руку и уже не сводил глаз с его чуть видимого в полутьме лица.
— Еще быстрей понеслись тогда кони, почуяв свободу, — продолжил Эвбулид. — То взвиваются они к самым звездам, то, опустившись, несутся почти над самой землей. Сестра Гелиоса, богиня луны Селена, с изумлением глядит, как мчатся кони ее брата без дороги, никем не управляемые, по небу. Пламя от близко опустившейся колесницы охватывает землю. Гибнут большие, богатые города, гибнут целые племена. Горят горы, покрытые лесом: двухглавый Парнас, Ида, Пелион, Кавказ. Дым заволакивает все вокруг, не видит в нем Фаэтон, где он едет. Вода в реках и ручьях закипает. Нимфы плачут и прячутся в ужасе в глубоких гротах. От жара трескается земля, и луч солнца проникает в мрачное царство Аида. Моря начинают пересыхать, и страждут от зноя морские божества. Тогда поднялась великая богиня Гея — Земля и громко воскликнула:
«О, величайший из богов, Зевс-громовержец! Неужели должна я погибнуть, неужели должно погибнуть царство твоего брата Посейдона, неужели должно погибнуть все живое?! Смотри, Атлас едва уже выдерживает тяжесть неба. Ведь небо и дворцы богов могут рухнуть. Неужели все вернется в первобытный Хаос? О, спаси от огня то, что еще осталось!» Услышал Зевс мольбу богини Геи, взмахнул рукой, бросил свою сверкающую молнию и поразил ею колесницу. Кони Гелиоса разбежались в разные стороны. По всему небу до сих пор разбросаны осколки колесницы и упряжь коней Гелиоса.
— Да-да, — прошептал Лад, — на моей родине они тоже хорошо видны по ночам, только до сих пор мы называли их Млечным путем…
— Фаэтон же, — не слушая сколота, вздохнул Эвбулид, — с горящими на голове кудрями пронесся по воздуху, подобно падающей звезде, и упал в волны реки Эридана, вдали от своей родины. В глубокой скорби отец его, Гелиос, закрыл свой лик и целый день не появлялся на голубом небе. Только огонь пожара освещал землю…
Лад снял свою ладонь с руки Эвбулида, шумно вздохнул.
Грек взглянул на него и удивился детскому выражению на лице сколота. Тонкий луч закатного света, пробившийся сквозь щель в двери, сверкнул на его щеке раз, другой, и Эвбулид понял, что сколот плачет.
— Лад, — успокаивающе сказал он, — не надо. Это было давно, очень давно.
— Но ведь было! — дрогнувшим голосом возразил сколот и ударил кулаком по полу. — Эх-х, и почему он не смог удержать вожжи!
— Вот сколько знаю тебя, — улыбнулся Эвбулид, — столько и удивляюсь. Ты такой разный: то готов убить, зверь, настоящий зверь, то испуганный и кроткий…
— Я?!
— Вспомни Домицию, — вместо ответа снова улыбнулся Эвбулид. — То доверчивый и плачущий, как дитя, а то и коварный и хитрый, как сотня Гермесов! Как ты чуть было не провел вчера Филагра!..
— Поживи рядом со скифами — и не такому научишься! — проворчал Лад. — Иной раз идешь к ним на пир и не ведаешь, вернешься назад или голова твоя останется у них и сделают из нее чашу.
— Чашу? — переспросил грек с тем же удивлением, что звучало в словах сколота, когда речь шла о стихах.
— Из которой пьют вино! — пояснил Лад.
— Вино?!
— Ну да! У скифов есть обычай головы убитых врагов приносить своему царю. А так как они воюют со всеми, с кем не лень, особенно с родственниками, то погибнуть можно не только в поле, но и на пиру, в гостях.
— Зачем же ты ходишь тогда к ним?
— Не ходишь, а ездишь, — поправил Лад. — До них от моей тверди — несколько конных переходов. А езжу потому, что нельзя отказываться от приглашения кровных родственников.
— Родственников?!
— Ну да. Мой дед по матери — скиф, да и всяких дядей с племянниками у меня там хватает.
— Так какого же ты тогда племени? — воскликнул Эвбулид.
Лад улыбнулся.
— Одни зовут нас сколотами, другие — неврами, третьи — венедами… На самом же деле, — он произнес незнакомое Эвбулиду короткое, но певучее слово на родном языке. — Хотя, по правде сказать, мы родственники и тем, и другим, и третьим, и нас немудренно спутать.
— Но, надеюсь, там у себя вы не пьете вино из голов убитых врагов?! — уточнил Эвбулид.
— Нет, конечно, хотя мне не раз приходилось видеть это у скифов и даже пробовать их вино из таких чаш. Их делают очень просто, — охотно принялся объяснять Лад. — Победитель делает круговой надрез около ушей, берет голову в руки и вытряхивает ее из кожи. Потом очищает бычьим ребром от мяса эту кожу, разминает и пользуется ею как полотенцем.
— Лад! — с ужасом воскликнул грек.
— А потом скиф отпиливает всю часть черепа до бровей, — невозмутимо продолжал сколот, не понимая причину возмущения друга, — обтягивает снаружи бычьей кожей или золотом, если богат, и пользуется им как чашей.
— Лад, помилосердствуй!.. — простонал Эвбулид, борясь с подступившей к горлу тошнотой.
— Хочешь вина? — по своему понял грека сколот и вздохнул: — Я тоже не прочь бы выпить. Представляешь, когда приходишь в гости к такому скифу, он наливает тебе полную чашу и объясняет, из черепа какого врага она сделана и как геройски он его победил. Раз же в году старейшина замешивает целый чан вина, и из него пьют только те скифы, которые имеют такие чаши. А которые не имеют, сидят в сторонке и смотрят на них. Те же, кому удалось убить много врагов, пьют из обеих чаш разом. Нам бы сейчас по две чаши, а, Эвбулид, что молчишь? Рассказать еще про скифов? Или про сарматов? О-о, они еще кровожаднее моих родственников!
— Не надо про скифов… — выдавил из себя Эвбулид. — Расскажи лучше о своей родине. Не понимаю теперь, почему ты так стремишься туда.
— Потому, что надо ее видеть! — воскликнул Лад. — Это столько лесов, столько полей, что и слов-то не хватит. Мы ведь — не то что вы — немногословное племя. Это у вас я научился долго говорить. Приеду домой, глядишь, еще и не поймут меня… А реки… какие у нас реки!
— А дома двухэтажные или одно-, как у нас в Афинах?
— Вообще безэтажные, — улыбнулся Лад. — Мы ведь живем просто, в землянках.
— Как в землянках? — не понял Эвбулид.
— Ну — в таких вырытых в земле и обложенных сверху бревнами и мхом норах.
— Как же вы в них живете?
— Так и живем… Удим рыбу в реках, в лесах ловим диких зверей, силками из волоса — зайцев, ходим с рогатиной на медведя. А главное — сеем жито. Без хлеба нам никак нельзя. Потому и домашний очаг считается у нас священным, как у тебя в Афинах храмы, а огню мы молимся под овином, в котором сушим зерно. Еще священными для нас всегда бывают гости или, как вы говорите, путешественники. Мы встречаем их лаской, с радостью угощаем и сдаем друг другу на руки. Тому, кто не уберег гостя от беды, мы мстим, как если бы он оскорбил нас самих.
— Удивительное племя! — одобрил Эвбулид. — А как вы наказываете воров?
— А у нас их нет! — пожал плечами Лад и, услышав в полной темноте удивленный возглас Эвбулида, пояснил: — У нас не принято воровать друг у друга. Каждый, выходя из землянки, оставляет дверь отворенной и готовую пищу для странников. Правда, бывает, что совсем бедный человек украдет что-нибудь, чтобы угостить своего гостя, но наказать такого ни у кого не поднимется рука.
— Удивительный, прекрасный народ! — повторил Эвбулид.
— Конечно! — подхватил польщенный похвалой Лад. — У нас есть очень справедливые и нужные законы, которых нет даже у вас, эллинов. У нас дети могут умерщвлять своих старых, болезненных родителей, которые становятся в тягость всему семейству, или родители — новорожденных детей, если их трудно будет прокормить…
— Д-да… — почесал затылок Эвбулид.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61