Привыкай, миленький, здесь тебе скоро гнилой чесночок слаще вашей афинской рыбы покажется! Ну, вставай, миленький, пошли!
Эвбулид невольно проглотил слюну, чувствуя, что его уже подташнивает — то ли от голода, то ли от вчерашнего напряжения. Шатаясь, двинулся к выходу и услышал позади себя шепот:
— Вот мерзкая баба — скорпиона ей под юбку! — не слезет теперь с Афинея, пока не загонит его в могилу!
— Сам виноват! — зевнул кто-то в ответ. — Сделали рабом, так сиди и молчи, радуйся лепешке, да тому, что тебя сегодня били на два удара меньше, чем вчера! А то себя решил показать: мол, я эллин, я грамматик, мне все дозволено!
— Да! — вздохнул старый привратник. — Это ему не Афины, где, говорят, рабы пьянствуют, обжираются и даже женятся. Это — Пергам, ослиный хвост ему в глотку!
На улице, ежась от ночной прохлады, Эвбулид поднял оба кувшина. Спотыкаясь в потемках, побрел к ручью. Руки ломило, ноги дрожали от вчерашней работы, дыхание быстро пресеклось, хотелось забросить кувшины в ближайшие кусты, сесть и не думать ни о чем. Но голод упорно гнал и гнал его вперед.
Небо было усеяно высокими крупными звездами.
Казалось, ничего не изменилось в мире — такое же небо с такими же звездами было и над его родными Афинами. Но прыгающий перед глазами месяц, заметно потолстевший со дня нумения, когда он виделся беспомощной — в нитку полоской, упрямо напоминал, что все происшедшее с ним не сон, что десять дней, равные по насыщенности событий целому году, навсегда отделили его от прежней жизни.
К утру пифос был наполовину заполнен водой.
Повеселевший, несмотря на страшную усталость, Эвбулид почти бежал к ручью с пустыми кувшинами, но, возвратившись, с ужасом обнаружил, что пифос пуст.
— Послушай, — обратился он к пробегавшей мимо ключнице, — ты не видела, кто взял воду?
— Воду? Какую воду? — удивилась ключница. — Не было здесь никакой воды, миленький, я только что проверяла! Ты, наверное, вместо того чтобы работать, спал где-нибудь под кустом и видел во сне, что пифос сам наполняется водою! Так не бывает, миленький, и мне кажется, ты сегодня снова останешься у меня без обеда!
«Мерзкая баба!» — вспомнились Эвбулиду ночные слова привратника. Он промолчал, не желая навлечь на себя новую неприятность со стороны этой мстительной старухи. И надо было пугать и злить ее тем, что окажется ближе к хозяину, чем она?
Кто он теперь — уже не грамматик, а водонос. И кем будет завтра?
Размышляя так, он вновь направился к ручью и встретил по дороге группу рабов, переходящих с одного поля на другое.
— Не дает тебе покоя ключница? — усмехнулся один из них, жилистый невысокий сириец.
— Тебе-то какое дело? — огрызнулся Эвбулид.
— Да никакого! Просто я носил до тебя эти кувшины!
— И успевал до обеда наполнить весь пифос?!
— Да.
— А потом еще носить воду на поля?!!
— Конечно!
— А я вот с полуночи тружусь — и никак не могу наполнить этот проклятый пифос! — уныло признался Эвбулид. — До половины уже наполнил его, а он опять пуст! Ума не приложу, как мне одолеть эту ключницу!
— А ты перехитри ее! — посоветовал сириец.
— Как?!
— Она сказала тебе носить воду из того ручья?
— Да.
— А вот там, у тебя за спиной, есть еще один, от него до дома всего двадцать шагов! Поворачивай назад, и ты за пару часов наполнишь весь пифос и успеешь еще отдохнуть перед дневной работой!
— Спасибо! — обрадовался Эвбулид, круто поворачиваясь. И вдруг остановился: — Но ведь она опять потихоньку будет вытаскивать воду! И я буду вынужден делать то, что делают в Аиде данаиды!
— Не знаю, что там они делают, — возразил сириец. — Но ты громко, на весь дом, считай каждый вылитый в пифос кувшин! Ключница хитра и коварна, но не умеет считать даже до трех! Цифры представляются ей чем-то великим, вроде как детьми самих богов! И если она может обманывать тебя, то не посмеет обмануть их! Хвала богам, что отец научил меня счету, иначе бы я и недели не протянул здесь от голода! — крикнул он на прощанье, убегая вслед за ушедшими далеко вперед товарищами.
Как ни устал после бессонной ночи Эвбулид, но он бегом пустился к дому, отыскал сразу за ним ручей и, напевая, внес на кухню два полных кувшина.
— Один, два! — торжественно провозгласил он, выливая воду в пифос и с удовлетворением заметил испуг на лице вошедшей ключницы.
— Три, четыре! — прокричал он через несколько минут, убеждаясь в том, что воды в пифосе не убавилось.
— Пять, о Великий Зевс! Шесть, несравненная Афина!
— Семь, да будет вечно славно это истинно счастливое число! Восемь!!
Через два часа, как и обещал бывший водонос, пифос был полон. Эвбулид, убедившись, что больше в него не войдет ни капли воды, поставил кувшины на пол и поднял на ключницу измученные, но сияющие глаза:
— Ну, так что у нас сегодня на обед?
— На, миленький! — процедила сквозь зубы ключница, подавая Эвбулиду половину лепешки и горсть гнилого чеснока. И когда тот принялся за еду, мстительно усмехнулась: — А когда понесешь воду в поле, передай моему бывшему водоносу Сиру, что я очень соскучилась по нему и буду умолять управляющего о его скорейшем возвращении в дом. Уж я откормлю его здесь, миленького, уж откормлю на славу!
4. Эргастул
Так протянулось несколько недель, и наступил десий — месяц, когда весна переходит в лето.
Ключница, казалось, больше не замечала Эвбулида, срывая зло на привратниках, рабынях и поварах. За это время он сильно похудел, заметно спал с лица, на подбородке и щеках наметилась жесткая курчавая бородка.
Черпая в прудке воду, он с грустью отмечал, как меняется весь его облик еще недавно жизнерадостного, ухоженного цирюльниками и банщиками человека.
Он уже не смеялся, не радовался жизни. Зато научился беспрекословно выполнять приказания ключницы и старших поваров, кланяться управляющему, и благодаря этому его ни разу не привязывали к столбу, от которого с утра до вечера слышались вопли и стоны избиваемых плетьми рабов.
Все чувства Эвбулида притупились, взрыв ярости и негодования, из-за которого он в первый же день рабства едва не лишился жизни, сменился полным безразличием ко всему происходящему.
С раннего утра до захода солнца он носил кувшины, радуясь, когда они были пустыми, и стискивая зубы, когда оттягивали руки.
Оказались свои маленькие прелести и в рабстве: когда в горсти гнилого чеснока случайно попадался свежий зубчик, когда по дороге к пруду он вдруг замечал блеснувшую в траве ягоду — уцелевшую случайно, потому что еще до его прибытия всю эту округу на коленях облазили вечно голодные рабыни и рабы.
И уж почти счастлив был Эвбулид, слыша сетования привратника, что еще один работник на полях умер от непосильного труда — пуховую подушку ему в Аид — и что всем им, домашним рабам, несказанно повезло: ведь скоро жатва, а за ней — вторая вспашка, которая, как известно, для лучшего выведения сорняков проводится в самый солнцепек. Тогда рабы — всем им по мягкой подушке — десятками и даже сотнями будут спускаться в Аид…
Так жил Эвбулид, страдая и тихо радуясь, изо дня в день выполняя ставшую для него привычной работу, и казалось, что так будет продолжаться всю его жизнь: ручей — кухня, кухня — ручей… обед на ходу и снова: пруд — поле, поле — пруд…
Беда пришла по своему обыкновению внезапно.
Однажды к нему, возвращающемуся с ручья, подбежал привратник и закричал:
— Скорее, тебя вызывает управляющий!..
— Сейчас, — кивнул Эвбулид, — вот только воду донесу!
— Да ты что?! — опешил привратник, выбивая из рук Эвбулида кувшины. — Сам управляющий, сто медуз ему за шиворот!..
Когда Эвбулид быстрыми шагами подходил к дому, навстречу выскочили два надсмотрщика.
— А ну, поторапливайся! Живей! Живей! — толкая в спину, они погнали его перед собой. Эвбулид понял, что произошло что-то непоправимое.
И он не обманулся в своих предчувствиях. Сидевший за обеденным столиком в комнате, куда надсмотрщики втолкнули Эвбулида, управляющий поднял красные от постоянных попоек глаза и сощурил их на склонившегося в поклоне раба:
— Ага! Вот и он. Что это? — раздельно спросил он, доставая из гидрии за длинный хвост мышь и брезгливо бросая ее на стол.
Сидевшая рядом с Филагром молодая женщина с болезненным лицом — мать Публия прижала ладонь ко рту. Публий с интересом поглядывал то на мокрую мышь, то на своего незадачливого грамматика.
— Ну? — побагровел Филагр. — Отвечай, со злым умыслом или случайно ты решил отравить сына нашего господина, его мать и меня — твоего управляющего?!
Понимая весь ужас своего положения, Эвбулид не в силах был отвести глаз от стола, уставленного жареным, вареным, тушеным мясом, запеченной рыбой, салатами, соусами, румяными пирожками.
Наконец, взгляд его остановился на злосчастной мыши, и он растерянно пробормотал:
— Не знаю… Может, случайно она попала в кувшин, когда я набирал воду.
— Я говорила ему, я предупреждала его: миленький, носи воду из дальнего ручья, там и вода слаще, и рабы в нем не купаются! Так нет же, этот ленивый Афиней решил носить из ближнего, а в нем столько грязи, столько грязи, вон — даже мыши попадаются!
Управляющий перехватил взгляд ключницы на раба и усмехнулся в бороду:
— Да, этот ручей так близко, что в него даже попадают домовые мыши!
Однако ему не хотелось портить отношения со сварливой старухой, отливавшей для него в минуты безденежья вино из хозяйских амфор, и он добавил:
— Повара, наливавшего воду в гидрию, и Афинея — к столбу. Всыпать каждому по двадцать пять ударов — и на неделю в эргастул!
— И потом — на поля? — уточнила ключница.
— Зачем? — покачал головой управляющий. — Уверен, что это послужит им неплохим уроком!
— Только сначала пусть сделают то, что предназначалось для нас! — воскликнул Публий.
— Что именно? — не понял Филагр.
— Пусть сожрут эту мышь!
— Ах, мой миленький! — восхитилась ключница. — Ты будешь большим человеком, когда вырастешь!
— Справедливое решение! — наклонил голову управляющий и приказал надсмотрщикам: — Сарда сюда!
Вбежавший повар пал на колени перед столом и застыл в глубоком поклоне, как бы заранее соглашаясь на любое наказание.
Эвбулид расширенными глазами смотрел, как Публий, взяв нож, разрезал мышь пополам и протянул одну из половинок повару.
Не поднимая головы, тот покорно принял ее, глотнул и зажал кулаком рот, удерживая рвоту.
— На, запей! — управляющий с брезгливой гримасой протянул рабу кубок вина.
Сард проворно схватил кубок и, обливаясь, сделал несколько мучительных, шумных глотков.
— А теперь ты! — подошел к Эвбулиду Публий, протягивая окровавленный кусок со слипшимися волосами.
— Нет! — отшатнулся Эвбулид.
— А я говорю, ешь!
— Нет!
— Ешь!
Половинка мыши прижалась к самым губам Эвбулида.
Он оттолкнул руку юноши и закрыл лицо ладонями, решив: пусть лучше его убьют, чем он падет до такой степени.
— Оставь его, Публий! — вдруг услышал он голос управляющего, открыл глаза и увидел усмехающееся лицо Филагра. — Разве ты не видишь, что этот Афиней сыт? Поэтому я изменяю свое наказание по отношению к нему! Дать ему пятьдесят ударов у столба и посадить на три недели в эргастул на одну воду, если он, конечно, хорошо будет вести себя! Если выживет — на поля его, как раз поспеет к началу второй вспашки!
— А водоносом конечно же прикажешь поставить снова Сира? — тут же осведомилась ключница.
— Ставь, кого хочешь, все равно они больше месяца у тебя не держатся! — махнул рукой управляющий и, осушив полный кубок вина, дал знак надсмотрщикам вывести из комнаты рабов.
Через полчаса окровавленного, бесчувственного Эвбулида надсмотрщики втащили в эргастул и бросили на пол.
Придя в себя, он оглядел мрачные стены небольшого помещения, низкий потолок, земляной пол, на котором не было подстилки, и увидел над собой равнодушное лицо Сарда.
— Что со мной? — силясь повернуться на бок, прошептал он.
Сард помог ему и, деловито осмотрев иссеченную плетьми спину, ответил:
— Пятьдесят ударов.
— Мне больно… Они убили меня! — простонал Эвбулид.
— Пятьюдесятью-то ударами? — присвистнул Сард. — Тебя что — ни разу не ставили к столбу?
— Нет…
— И не били никогда в жизни?!
— Никогда… Если не считать дороги сюда…
— Тогда все ясно. В следующий раз кричи погромче и не сжимайся! — начал поучать Эвбулида Сард. — С криком вся боль выходит, да и после не так мучаешься. А когда стискиваешься перед ударом — то кожа лопается! Вот так-то, это целая наука! Привыкай…
— Поздно… — с горечью усмехнулся Эвбулид. — Управляющий посадил меня сюда на одну воду. Если вытяну — так все равно не выдержу больше недели на полях!
— Слышал! — кивнул Сард. — И что ты отказался есть ту мышь? Так противно стало?
— Я человек…
— Ах да, гордость не позволила! Все вы, эллины, гордые… А я съел. Да! Съел!! Я уже восемнадцать лет в рабстве и вынес от них такое, что эта мышь тортом может показаться! И что же — живу! На коленях, с согнутой шеей, всеми презираемый, униженный, опозоренный — живу! А ты — что теперь с тобой будет через неделю, после того, как я выйду отсюда?
— Кем ты был до рабства? — вместо ответа спросил Эвбулид. — Судя по твоей речи, на своей родине ты был далеко не последним человеком!
— Сказать тебе — так не поверишь! — отмахнулся Сард. — Я был главным судьей в Каралисе.
— Что?! — забыв о боли, приподнялся на локтях Эвбулид.
— Да-да, — уныло подтвердил раб. — Главным судьей и правой рукой правителя этого крупнейшего города Сардинии… Когда-то вокруг меня вилась целая стая угодливых и старательно выполнявших все мои приказы управляющих и надсмотрщиков. Да что там — у меня самого было по меньшей мере две сотни рабов, готовых по одному движению моих глаз не то что какую-то мышь, а съесть друг друга!
— И ты дошел до такой жизни?!
— Что делать? Уж очень хотелось жить… Пусть рабом, пусть у столба, но только жить: дышать этим воздухом, пить, есть — жить! К счастью, я всегда готовил себе сам, боясь, что кто-нибудь из рабов отравит меня. И поэтому после того, как Тиберий Гракх разгромил наше войско, в доме купившего меня господина мне сразу же нашлось дело. И вот я повар, раб, жру мышей, сижу с тобой в эргастуле вместо того, чтобы самому сажать людей и давать советы правителю… Презираешь меня, эллин?
— Нет, — подумав, покачал головой Эвбулид. — Жалею.
— А я тебя! — давясь от слез, выкрикнул Сард. — Потому что ты уже на полдороге к лодке Харона! А я хоть и не такой гордый, как ты, не судья, не правая рука правителя — но проживу так еще пять, десять, даже двадцать лет!
Всю неделю после этого разговора Сард молчал, угрюмо глядя в одну точку. Без слов он делился с Эвбулидом своим жалким обедом, который ему приносила ключница раз в два, а то и в три дня, на все вопросы эллина отвечал односложно и снова умолкал, мучительно думая о чем-то своем.
Ровно через неделю Эвбулид остался один. Медленно потянулись дни и бессонные ночи.
Изредка ключница приносила и молча ставила кувшин с затхлой водой, но чаще забывала делать даже это.
Однажды мимо эргастула прошел привратник, и Эвбулид узнал его старческий голос:
— Опять этот лукавый евнух пожаловал — горячую женщину ему в объятия!
Через три дня голод стал преследовать Эвбулида, не давая ему ни секунды покоя. Обоняние обострилось, и он стал явственно различать запахи кухни.
Пахло мясными супами, жареной рыбой, чесночной подливкой.
Вжимаясь лицом в дверь, Эвбулид подолгу вдыхал эти ароматы дергающимися от нетерпения ноздрями.
Но вскоре запах пищи стал раздражать его. Он забивался в самый дальний угол и часами лежал, отвернувшись к стене, стараясь заглушить муки от воспоминаний о времени, когда был свободным человеком.
Вспоминались ему родители — пожилые уже — он был поздним и единственным ребенком в семье — мать и отец.
До семи лет он прожил с матерью в гинекее, оставившем в памяти запахи дешевых ковров и убаюкивающий шорох прялки.
Игрушек ему покупали мало. Поэтому, наверное, каждая из них запомнилась навсегда: раскрашенная синей краской трещотка, волчок, всегда норовивший заскочить в угол, глиняная тележка с крошечными деревянными колесиками…
Отец всегда был добр к нему, чаще, чем мать, разрешал выбегать на улицу, правда, всегда ругал, если заставал Эвбулида, играющего с детьми соседских рабов.
Он почти не задержался в памяти — помнится только, что у него было всегда озабоченное лицо. И все. Он слишком мало занимался с сыном и редко бывал дома, чтобы Эвбулид мог запомнить большее. А однажды он ушел и не вернулся. Заигравшийся на улице с ребятами и удивленный тем, что его никто не зовет домой, он вбежал в гинекей и увидел плачущую мать, которая раскладывала на крышке сундука темные одежды.
— Вот и нет больше у тебя отца! — тихо вымолвила она, и на следующий день они переселились в мужскую половину. И не потому, что обычай разрешал мальчику жить в гинекее только до семи лет, а потому, что отец погиб на войне, которая шла далеко от Афин…
К счастью, скопленные отцом деньги и помощь братьев матери, живших в далекой Аркадии, позволили Эвбулид у, в отличие от детей соседей — бедняков, закончить всю школу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61