Мария Марич: «Северное сияние»

Мария Марич
Северное сияние



Валерий
Аннотация Исторический роман Марии Марич «Северное сияние» охватывает важнейший исторический период в жизни России — начало XIX века. Война с Наполеоном, декабристское движение, казни и ссылки, смерть Грибоедова и Пушкина — все эти события легли тяжелым бременем на прогрессивное российское общество. Мария МаричСеверное сияние Пролог Сказание о декабристах становится больше и больше торжественным прологом, от которого все мы считаем нашу героическую генеалогию.Что за титаны, что за гиганты и что за поэтические, что за сочувственные личности! А. Герцен Осенью 1815 года союзные армии, разгромившие Наполеона, еще находились в Париже.Английские войска, нанесшие наполеоновской армии последний удар под Ватерлоо, держались надменно, считая себя главной силой, победившей императора, пред военным гением которого еще так недавно трепетал мир.Прусский фельдмаршал Блюхер, мстя французам за свои прошлые поражения, издавал приказы, глубоко оскорбительные для патриотических чувств французского народа.Русский корпус размещался в предместьях Парижа. Части этого корпуса, появляясь на улицах столицы, с точностью выполняли приказ своего высшего начальства о соблюдении «всяческой деликатности в отношении побежденных жителей». Под влиянием высшего командования русской армии контрибуция, наложенная на Париж, была уменьшена.Русское командование запретило взорвать уже минированный Иенский мост.Когда солдаты русской армии маршировали по городу, парижанки бросали им пунцовые георгины. Солдаты подхватывали цветы на лету и подносили к своим обожженным многими ветрами лицам, скрывая улыбку смущения и удовольствия.Парижские мальчишки вприпрыжку бежали за отрядами и, захлебываясь от восторга, звонко кричали:— Да здравствуют героические русские солдаты!— Да здравствуют добрые и храбрые русские!Срывая на бегу, белые флаги монархии, эти вездесущие шустрые гамены смело заменяли их обрывками трехцветных республиканских знамен, и вместе с восторженными возгласами в честь русских воинов слышались не менее неистовые крики:— Долой Бурбонов!— На фонарь королевских слуг!На площадях и бульварах, на улицах и набережных, в кабачках и на рынках, по всему Парижу — всюду, где еще так недавно медвежьи шапки наполеоновских гвардейцев взлетали в воздух под крики «Да здравствует император Наполеон!», теперь звучали горячие приветствия: «Да здравствует император Александр! Да здравствует русская армия!»Общее восхищение русской армией достигло апогея на смотру под Вертю, где, кроме несметного количества жителей Парижа и окрестных селений, присутствовали короли, вельможи, фельдмаршалы со своими свитами и генералитет союзных армий. На высоком помосте, устроенном для всей этой толпы, сияющей орденами, золотом шитых мундиров, белыми и черными плюмажами и султанами, особенно выделялась высокая, немного сутулая фигура Александра I в белом мундире с голубой лентой через плечо. Картинно опершись на перила, он сквозь лорнет всматривался в проходящие войска.Военная выправка, амуниция, подвижность и ловкость русской кавалерии, внушительно показанные при церемониальном марше, заставили даже чопорного Веллингтона сказать русскому царю:— Быстрота и цепкость и в особенности густота марша — великолепны!Услыхав похвалу английского фельдмаршала, Блюхер не мог отказать себе в удовольствии кольнуть Александра:— Однако если я не ошибаюсь, в уланском полку не хватает двух эскадронов…Александр хорошо знал о потерях не только в кавалерии, но и во всей русской армии, с боями прошедшей через всю Европу. Он знал, что за парадным блеском марширующих колонн кроется много тяжелых последствий напряженных и длительных войн. Ничего не ответив прусскому фельдмаршалу, Александр только посмотрел в его багровое, в синих прожилках лицо и, отвернувшись, поспешил принять картинную позу вершителя событий и властителя судеб народов.Незадолго до выезда из Парижа Александр был очень расстроен докладом своего адъютанта генерала Чернышева о поведении некоторых офицеров русской армии.По словам Чернышева, эти офицеры посещали либеральные салоны и тайные собрания противников монархии Бурбонов и при всяком удобном случае выражали свои симпатии республиканцам.Постоянный спутник царя во многих его путешествиях, министр «высочайшего двора», князь Петр Михайлович Волконский всячески старался убедить Александра не придавать докладу Чернышева никакого значения.— Я позволю себе напомнить вашему величеству, — говорил Волконский, — что генерал Чернышев неоднократно бывал замечен в отклонении от истины и иных весьма упречных проступках.— Каких, к примеру? — спросил Александр.— На прошлой неделе разыгрался большой скандал, о котором не перестают болтать в Париже, и по сей день.— Ах да, — поморщился царь, знавший о дебоше, учиненном его братьями «великими князьями» Михаилом и Николаем совместно с Чернышевым в одном из увеселительных заведений Парижа. Вспомнил, с каким негодованием говорил об этом скандале генерал Ермолов: «Солдаты наши ведут себя куда с большим достоинством, нежели те, кому надлежит сугубо охранять честь нашей армии. Они сознают, что стоят здесь не для пышных парадов, празднеств и кутежей, а чтобы внушить почет и уважение к своей стране».— Не угодно ли будет вашему величеству, — продолжал Волконский, — вспомнить также конфузный случай с так называемым занятием Шалона. Генерал Чернышев доносил тогда о захвате этого городка его войсками в чрезвычайно пышных реляциях…Александр не забыл неловкости, которую испытал, когда в ответ на свое сожаление по поводу печальных событий, сопровождавших взятие Шалона, услышал от мэра этого города, что никаких «печальных событий» при этом не произошло, так как город был сдан без боя, а русские войска держали себя вполне благопристойно.— Предположим, что Чернышев присочинил о бестактных выходках братьев Муравьевых, Трубецкого, Лунина и их друзей на судебном процессе наполеоновских маршалов, — заговорил царь. — Но герцогиня Ангулемская показала мне полученное через Зинаиду Волконскую письмо твоего шурина князя Сергея Волконского, в котором он ходатайствует о помиловании республиканцев Нея и Лабедойера. Это тебе известно?— Так точно, государь. Но если бы я сам присутствовал при вынесении им смертного приговора, я также не смог бы не выразить сочувствия осужденным.Александр недоверчиво прищурился.— Когда адвокат маршала Нея, — рассказывал с волнением министр двора, — желая спасти жизнь своему подзащитному, указал суду на то, что Ней происходит из Саарбрюккена, уже более не принадлежащего французам, и, следовательно, маршал Ней не подвластен французскому суду, Ней вскочил со скамьи подсудимых с гневным возгласом: «Нет, нет, я француз и хочу умереть французом!» Мне передавали, что при этом возгласе не только с мест, где сидели русские офицеры, но со всех концов судебного зала раздались аплодисменты и крики: «Браво, Ней! Честь и слава мужественному патриоту!»Александр неопределенно хмыкнул и передернул плечами, но Волконский сделал вид, что не заметил этого, и продолжал:— Разве могут не вызвать сочувствия у кого бы то ни было слова другого подсудимого, полковника Лабедойера, который заявил судьям, что он, Лабедойер, мог ошибаться в своих суждениях о счастье Франции, но он любил, горячо любит и до последнего дыхания не перестанет любить свое отечество, свою дорогую Францию сыновней любовью и на пороге смерти хочет лишь одного: чтобы ни его дети, ни его внуки никогда не услышали бы упрека в том, что их отец и дед не был патриотом.— Куда как трогательно, — криво усмехнулся Александр. — И, тем не менее, я возмущен тем, что такие офицеры, как Лунин, Волконский, Трубецкой и их приятели, позволяют открыто выражать свои симпатии противникам монархии. Мне ведь доложено, что толпа французов устроила этим офицерам, когда они вышли из судебного здания, восторженную овацию.— Толпа называла их великодушными, — тихо проговорил Волконский.— Мне нет дела до экспансивных французов, — повысил голос царь. — Твоему шурину, князю Сергею, я совсем недавно говорил, что за симпатии к Наполеону, в чем бы они ни выражались, я буду посылать в Петропавловскую крепость любого из моих подданных.Волконский прямо взглянул в сердитые глаза Александра:— Я беру на себя смелость, государь, утверждать, что благосклонное внимание к храбрецам бывшей наполеоновской армии вовсе не означает симпатии к поверженному корсиканцу. Что же касается родственника моего, Сергея Волконского, то участием во многих сражениях против Бонапарта он на деле доказал свою к нему ненависть. И если ныне, повинуясь вполне понятному духу гражданственности, князь Сергей и его товарищи…— Довольно! — резко остановил Александр. — Наслышан я об этом духе «гражданственности»… Отныне моя армия должна стать одной из дивизий великой армии порядка.— И пусть все эти офицеры знают, что, как они ни возмущались, как ни хлопотали, — Ней и Лабедойер все-таки расстреляны. Пусть они хорошенько запомнят это и впредь не вмешиваются не в свое дело!Волконский поклонился молча и вышел, держась особенно прямо.Оставшись один, Александр задумался. Офицеры, о которых только что шла речь, почти все были хорошо известны ему лично. Почти все они являлись представителями сановной русской аристократии, все имели высокие военные награды, получили блестящее образование, были богаты, перед каждым открывалась широкая дорога военной, придворной или чиновничьей карьеры.«Чего же им не хватает? — размышлял Александр. — Что им мешает наслаждаться в жизни всем, чем только может судьба радовать своих баловней? Как я ни сердит на них, все же я не могу отказать им в исключительных качествах натуры и характера. Взять, к примеру, Лунина… В двенадцатом году он просил Кутузова о назначении парламентером к Наполеону, чтобы иметь случай поразить Бонапарта кинжалом. Или сыновья Муравьева-Апостола, которого бабка Екатерина назначила к нам придворным кавалером, а отец посылал то резидентом в Гамбург, то посланником в Мадрид. Его Сергею, кажется, всего двадцать с небольшим, а у него уже имеется золотая шпага „за храбрость“ и Владимир четвертой степени. Мне докладывают, что Трубецкой для чего-то свел Сергея со здешними опальными мыслителями. Зачем это было нужно? Хорош тоже и Никита Муравьев! Этот еще отроком убежал из дому, чтобы сражаться против врагов отчизны. Для чего ему, сыну такого умного отца и воспитаннику Карамзина, понадобилось сообщество фантазеров-утопистов?.. А Сергей Волконский? Знатен, генерал в двадцать семь лет, любимец женщин… Откуда у них такая стойкая приверженность либеральным реформам, вольномыслию? Смог же я отбросить обуревавшие меня в молодости крайние идеи, как одежду, из которой я вырос!..»Александр откинулся к спинке дивана и закрыл глаза. Сквозь шторы, прикрывающие распахнутые окна, прорывались струи ветра. Они колебали хрустальные подвески люстр. Ударяясь друг о дружку, подвески звенели, как стеклянные колокольчики. Под этот мелодичный звон перед Александром, как из тумана, возникали картины прошлого.…Беспокойно оглядываясь по сторонам, рассказывает ему, подростку, его духовник на уроке закона божьего о том, что в Париже прогнали короля, разрушили тюрьму Бастилию и выпустили на волю ее узников… Что в Петербурге многие жители радуются этому событию, а некоторые сановники — граф Кочубей, граф Салтыков и другие — даже сделали по сему случаю поздравительные визиты французскому посланнику.«Вольноглагольство о самодержавной власти, воспалившееся всеми таковыми событиями, неудержимо разлилось не только по столице, а по всей матушке Руси, — испуганно вращая глазами, рассказывал законоучитель. — Ее величество, бабенька вашего высочества, ужасть до чего растревожиться изволила…»Александр присматривался к Екатерине: куда девалась ее величавая медлительность, добродушно-лукавая улыбка? Искусственный румянец не освежает, а еще больше подчеркивает бледность лица. Прославленная «бирюза» ее глаз потускнела от тревоги и подозрительности. Бабка не читает больше Александру отрывков из писем к ней Вольтера, не рассказывает о забавных случаях с Дидеротом, когда он гостил у нее в Петербурге. Она приказывает внуку выбросить из головы писания Радищева, которого обзывает бунтовщиком похуже Емельки Пугачева… Сочинение этого «бунтовщика» «Путешествие из Петербурга в Москву» брошено в горящую печь. Александр смотрит на превращающиеся в пепел страницы и как будто еще различает на них запомнившиеся слова: «Оценка печатаемого принадлежит обществу. Оно даст сочинителю венец…»В одной из тетрадок «наследника цесаревича» еще детской его рукой записаны стихи из радищевской «Вольности», прославленной сочинителем как «бесценный дар небес, как источник великих дел, как голос, который разбудит русских Брута и Телля, как голос, от которого придут в смятение цари».— Экое богохульство! — возмущается законоучитель и бросает тетрадь в огонь.— «Но если думаешь, что хулением всевышний оскорбится, урядник ли благочиния может быть за него истец?» — с горечью спрашивает Александр духовника словами Радищева.Только швейцарец Лагарп — горячий приверженец философов-просветителей, приглашенный Екатериной сначала в «кавалеры», а затем в воспитатели ее любимого внука Александра, не боится внушать своему тринадцатилетнему ученику, что прочность трона сохраняется лишь там, где государь считает себя первым должностным лицом в своей стране и отцом своего народа, что законы и любовь народная надежней охраняют власть, нежели крепости и солдаты. Лагарп еще не опасается рассказывать Александру о том, как был убит сокрушитель свободы Рима — Цезарь и иные тираны, которые пытались заглушить в сердцах подвластных им народов священный огонь свободы. Лагарп берет с Александра торжественное обещание превыше всего заботиться о благосостоянии народов, которыми ему предстоит управлять.Но, едва Екатерина скончалась, Павел устраняет Лагарпа и вызывает Аракчеева из Гатчины.Соединив его руку с рукою Александра, Павел велит им быть друзьями. Заметив, что рубаха на Аракчееве забрызгана грязью, «наследник цесаревич» приказывает выдать ему чистую из своего гардероба…Услугу за услугой оказывает Аракчеев Александру: это он, Аракчеев, входил на заре в супружескую спальню наследника и давал ему на подпись присланные от Павла экстренные «циркуляры». Это он брал на себя обучение полков, порученных Павлом Александру. Это он чинил расправу над провинившимися в несоблюдении тех или иных «артикулов» гатчинского сумасбродного владыки. Один Аракчеев умел заслонить Александра от отцовского гнева.В мрачном вихре павловского времени, когда царская милость и жестокая опала своенравно сменялись одна другою, закружился и сам Аракчеев. Ордена и чины сыпались на него градом, и Аракчеев становился все более могущественным. Налево и направо расточал он палочные удары, оплеухи, оскорбления.Узнав, что оскорбленный Аракчеевым полковник застрелился, Павел прогнал Аракчеева в незадолго до этого подаренную ему Грузинскую волость Новгородской губернии. Но вскоре Аракчеев снова в Петербурге. Он возведен в графское достоинство и на своем гербе собственноручно выводит: «Без лести предан».Теребя за загривок в присутствии Александра своего ирландского дога, Павел изрек: «На пороге своих апартаментов должно неизменно держать злого сторожевого пса».Видя в Аракчееве такого сторожевого пса, Павел держал его при себе до самой смерти.Дружеские отношения с Аракчеевым не мешали Александру жаловаться в тайных письмах Лагарпу, что «несчастное отечество мое находится в состоянии, не поддающемся описанию».Когда был задушен Павел, Александр собственными глазами видел на улицах людей, которые, как в светлый праздник, целовались от радости.Вскоре по восшествии на престол Александр нашел на своем письменном столе анонимное письмо. Навсегда врезались в памяти Александра строки этого письма о том, что империя, которой ему предстоит управлять, не имеет себе подобной не только в Европе, но и в летописях прошедших веков; что она заключает в себе десять климатов; что от севера до юга и от запада до востока она изобилует бесчисленными по количеству и разнообразию богатствами; что богатства эти не случайны, а заложены в самой ее природе; что Россия владеет реками, кои, изливаясь в пять морей, ожидают только попечительной руки правительства, которая соединила бы их и создала бы этим кратчайший путь «сообщить изделия Европы изделиям Азии, а богатства азиатские — Европе».«И едва ли не самым ценным достоянием Российской империи, — писал анонимный автор, — являются гражданские добродетели населяющих ее народов».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88