— Уже довольно поздно, что вы хотите, чтобы я делал с ответом? — спросил Бамбоку.
— Ответ — завтра, в любое время, — ответил Киёмори.
Купец поклонился и ушел, аккуратно прикрыв за собой двойную дверь. Он сел в дамский экипаж, который все еще стоял в ожидании, и приказал слуге Коваке отвезти его к Тодзи.
История Гио скоро стала в столице сплетней номер один. Поехать без приглашения в Рокухару и занять такое место в «розовом» дворе! Пошли домыслы о том, что все это должно было означать для родителей девушки, которые сильно нуждались.
В свой первый короткий визит к отцу с матерью, которые жили теперь в новом доме, Гио прибыла в великолепном лакированном экипаже, сверкавшем золотой и серебряной отделкой, с внушительным эскортом воинов. Ничего более ослепительного еще никогда не видели на улице Дзудзэндзи, где поглазеть на Гио собралась огромная толпа, которая терпеливо дожидалась ее отъезда. Когда снова появилась Гио, которую провожали до ворот отец и мать, любопытные созерцатели хлынули к девушке, чтобы внимательно оглядеть ее с головы до ног. Подняв рукав, чтобы скрыть лицо, Гио быстро вошла в свой экипаж, а тем немногим, кто стоял рядом с ней, удалось увидеть ее бледный, скорбный лик, и они удивлялись, почему так печальна была та, которая добилась столь оглушительного успеха.
Здоровье Рёдзэна, отца Гио, поправилось, он потолстел и теперь щеголял в прекрасных одеждах. В двери дома ломился поток посетителей. Они были очень высокого мнения о Рёдзэне и его жене, восхищались богатым убранством, которое повсюду видели, и в разговорах между собой строили догадки, во сколько это каждый месяц обходится Киёмори. Сюда частенько захаживал и Змий, чтобы выпить с хозяином.
«Ну, Рёдзэн, — говаривал Змий, — ты не считаешь, что я принес тебе счастье?»
Рёдзэну доставляла удовольствие лесть Змия, и многие не раз слышали, как он в приподнятом настроении отвечал: «Да, у меня дела в порядке. А если у Гио родится ребенок от господина Киёмори, я стану родственником министра. Тогда я непременно получу какой-нибудь пост в Рокухаре».
Тогда Змий обычно подначивал хозяина: «Да, Рёдзэн, если бы не я, где бы ты теперь был? Разве не я переселил тебя с Улицы торговцев волами, где ты умирал с голоду, позаботился о твоей дочери и сделал ее танцовщицей? Мы теперь так хорошо друг с другом знакомы, что можем считаться родственниками, а? Да, иной раз я могу из-за тебя выйти из себя, но это только потому, что всегда желаю тебе добра».
Рёдзэна теперь редко можно было застать дома. Он постоянно ходил в компании Змия, который водил его на азартные игры, на выпивки, в «веселый квартал». Некогда тихий и спокойный дом превратился в место яростных ссор, потому что скоро жена Рёдзэна узнала, что где-то на Шестой улице у мужа появилась женщина, и корила его за это. «Запомни, — говорила она, чуть не плача, — наша прекрасная жизнь — не твоя заслуга, и если ты собираешься гулять, мы станем посмешищем соседей. Кроме того, как, по твоему мнению, к этому отнесется наш любящий ребенок, Гио?»
Примерно в это же время люди начали говорить еще об одной очаровательной танцовщице по имени Хотокэ, которая жила в другом доме в «веселом квартале». Ей было всего шестнадцать лет, и она еще ребенком приехала в Киото из провинции Кага, где родилась. С самого детства ее готовили к этой профессии, танцы и пение Хотокэ затмевали самых блестящих исполнителей при дворе, и многие столичные щеголи считали, что она не уступает Гио. В конце концов так же решила и хозяйка Хотокэ и однажды вызвала девушку к себе:
— Нет сомнений в том, что ты лучшая танцовщица в столице, но тебя видели только парни из «веселого квартала» Киото. Если бы ты смогла привлечь внимание господина Киёмори, сделала бы себе состояние. Гио с первого захода была принята в Рокухаре, и нет причин, по которым этого же не смогла бы добиться и ты. Нарядись, как Гио, и постарайся все сделать так же хорошо, как она.
Хотокэ с готовностью согласилась, потому что была невинна и гордилась своим танцевальным искусством. Мысль о том, чего она могла достигнуть благодаря ему, никогда не приходила ей в голову.
В начале осени яркий дамский экипаж подкатил к воротам на Восьмой улице, где в своем роскошном особняке теперь жил Киёмори. Вдоль этой широкой улицы располагалось много величественных зданий — вот здесь госпожи Арико, там Токико, — а рядом шли боковые улочки и переулки, в которых жили воины. Повсюду можно было видеть сочетание древней и новой архитектуры, что как бы служило внешним отражением меняющихся времен. Разодетая во все самое лучшее, что у нее имелось, Хотокэ выглянула из окна своей кареты, когда к ней подошел стражник у ворот.
— Я — Хотокэ, танцовщица и, увы, от рождения игрушка для мужчин. Меня послала моя хозяйка, и я оказалась настолько смела, что приехала без вызова. Разрешите мне станцевать и спеть перед господином Киёмори.
Стражник посмотрел с любопытством, но заколебался. Потом, опасаясь недовольства хозяина, взорвался гневом:
— В чем дело? Приехала сюда без вызова? Убирайся, уезжай обратно!
— Нет, среди танцовщиц есть обычай — наносить подобные визиты, и я делаю это при всем уважении к его превосходительству. Я молода и не смогу вынести позора, если мне будет отказано.
Но стражник был неумолим, и удрученная Хотокэ собралась уже уезжать, но ее окликнул слуга:
— Поскольку ты настаиваешь, посмотрим, что можно сделать.
Удивленному взору Хотокэ предстали залы и великолепные комнаты, которым, казалось, не было конца, а потом она увидела человека, который походил на Киёмори. Он сидел в окружении слуг, один из которых приблизился к ней и сказал:
— Ты Хотокэ? Считай, что тебе повезло, потому что не каждый может ожидать, что будет представлен его превосходительству. Ты находишься здесь только потому, что Гио уговорила господина Киёмори сделать исключение… В обмен на эту исключительную любезность ты можешь спеть для нас.
Хотокэ поклонилась, потом повернулась к Гио с выражением глубокой благодарности, на что та ответила подбадривающим взглядом, и начала петь. Это была простая песня, которую она исполнила трижды. С ее губ стекал и разносился эхом поток ясных звуков, задевавших слушателей за сердце.
Киёмори вдруг оживился:
— Ты действительно хорошо поешь. Теперь танцуй. Эй, принесите барабаны!
Хотокэ наклонила голову и поднялась. Медленно скользя, она перешла к величавым движениям, держась с таким достоинством, которое никак не соответствовало ее молодости. Киёмори пристально наблюдал за ней с восторженным выражением на лице, но, когда его глаза впивались в красавицу, им овладевало дикое побуждение овладеть ею.
— Прекрасно. Лучше, чем я ожидал, — сказал он наконец. — Выпьем за это, Хотокэ? Мы будем пить сакэ в Весеннем павильоне и посмотрим, как Хотокэ станцует еще раз.
Хотокэ было приказано остаться в особняке, и по всей столице, где бы ни встретились люди, пошли разговоры о том, что господин Киёмори завел себе новую наложницу. Но это было не так, потому что Хотокэ из благодарности к Гио не уступала желаниям Киёмори и день за днем жалобно просила отпустить ее домой.
— Передайте Гио, чтобы она уходила, — приказал тогда Киёмори слугам. — Я сделал все для того, чтобы она стала счастлива. Гио теперь может безбедно дожить свои дни.
Гио с облегчением встретила новость о том, что она вольна уйти, хотя и плакала, когда думала о Таданори, потому что она оказалась женщиной, которую превратили в игрушку одного человека, тогда как сердце ее было тайно отдано другому.
Как только в столице стало известно, что Гио отпущена домой, мужчины в городе начали назойливо забрасывать ее посланиями с просьбами выступить у них на праздниках, ежедневно посылали ей подарки, но девушка спряталась дома и отказывалась кого бы то ни было видеть.
Гио была очень удручена, когда увидела, что ее отец Рёдзэн совершенно изменился. Теперь он стал сварливым скандалистом, домашним тираном, пьяницей, погрязшим в долгах. Ее мать, которую, как полагала Гио, она осчастливила через свое собственное несчастье, была в отчаянии. Вскоре Рёдзэн исчез вместе со Змием, и о нем больше ничего не слышали.
В конце весны следующего, 1168 года Гио, ее сестра и мать обрезали свои длинные волосы и ушли жить отшельницами на холмах в Саге, возле храма к северу от городских ворот. Не успели они толком обосноваться там, как танцовщица Хотокэ убежала из особняка на западной стороне Восьмой улицы и пришла в Сагу, прося, чтобы отшельницы приняли ее к себе. Она, как и Гио, устала от богатства, удовольствий и жизни в пороке.
Глава 44.
Скандал
Киёмори ездил в Фукухару все чаще и чаще, и те, кто путешествовал между столицей и западом Японии, изумлялись переменам, которые произошли за пять-шесть лет, потому что рыбацкие поселения и пустоши превратились в процветающий городок с особняками и роскошной усадьбой Киёмори в центре. Там были не только отличные дороги, но вдоль береговой линии выросло много лавок, что уже придавало Оваде черты порта.
Хотя строительство особняка Киёмори было завершено, а вокруг выросло множество подобных ему домов Хэйкэ, но глава дома не добился существенных сдвигов в строительстве огромной гавани, о которой мечтал. Хотя специально построенные для перевозки камня суда одно за другим сбрасывали в море груз для создания мола, его постоянно разрушали штормы и сильные юго-западные ветры. А когда мол начинал принимать проектные очертания, его до основания уничтожали осенние тайфуны. Но Киёмори отказывался прекращать работы. Он взывал к окружающим:
— Неужели здесь нет никого, кто обладал бы достаточным опытом и способностями, чтобы завершить строительство порта? Я бы много дал за то, чтобы заполучить такого человека. Найдите же его и пришлите ко мне.
После поисков везде и повсюду такой человек был найден. Строительные работы возобновились с новой силой. Киёмори смог все же единолично их оплатить. И когда бы он ни бывал в Фукухаре, то приезжал не для того, чтобы на досуге развлекаться в загородном доме, а чтобы проследить за ходом работ в гавани и целиком отдаться рассмотрению многочисленных проблем.
Во время одной из своих поездок в Фукухару Киёмори не обратил внимания на некоторое недомогание до тех пор, пока ночью, когда он возвращался в столицу, его не охватила сильная лихорадка. В Киото заволновались, когда из особняка на Восьмой улице просочились сообщения о болезни Киёмори. Двор направил к его постели своего лучшего лекаря. Экипажи с придворными и высокопоставленными официальными лицами выстраивались у ворот, чтобы получить сведения о здоровье министра. Но поначалу даже родственники не допускались в комнату больного, и вся информация о его состоянии черпалась из уст лекаря. Киёмори же становилось все хуже. На протяжении нескольких дней он ничего не ел. Лихорадка не прекращалась, и лекарь не мог сказать ничего определенного о его болезни.
Очень скоро появились сообщения о том, что Киёмори быстро слабеет. Услышав об этом, официальный представитель дома Хэйкэ в северном Кюсю сразу же отправился в Киото с китайским доктором, который незадолго до этого приехал в Японию.
Мачеха Киёмори, госпожа Арико, и его старший сын Сигэмори посещали храмы и святыни на Восточных холмах и на горе Хиэй и молились за его выздоровление.
Конечно же люди начали строить догадки о том, что произойдет, если Киёмори вскоре умрет. Хэйкэ были еще недостаточно сильны для того, чтобы предотвратить переход власти в руки экс-императора Го-Сиракавы, и никто не сомневался, что первый шаг прежнего императора будет направлен на сокрушение могущественного дома, а вместе с ним и воинов как правящего сословия. Тем временем дворец Го-Сиракавы каждый день осаждали представители двора. После многочисленных консультаций с ними экс-император приказал приготовить ему экипаж и поехал в особняк на Восьмой улице.
Услышав, что прибыл экс-император, Киёмори, похоже, пришел в ужас. Он приказал вымести комнату и сжечь весь ладан. Когда больной оказался лицом к лицу с высоким визитером, тот обратил внимание, как истощен Киёмори, и мягко сказал:
— Вам бы лучше лечь.
— Нет, ваше величество, я могу посидеть.
Лежа на постели в ночной одежде из белого шелка, Киёмори обсуждал с экс-императором весьма важные государственные вопросы.
Они касались смещения с трона мальчика-императора Рокудзо в пользу сына Го-Сиракавы Такакуры. Было очевидно, что экс-император уже определенное время вынашивал в голове эту идею в качестве главного средства обеспечения собственной власти. Он полагал, что Киёмори поддержит его планы, поскольку Такакура был его племянником. Однако он не получил никаких заверений от Киёмори, что тот, по крайней мере, не возражает против такой идеи.
На другой день после визита экс-император отправил своего собственного лекаря в особняк на Восьмую улицу, а после возвращения отвел его в сторону и спросил:
— Как вы нашли его? Есть ли надежда, что Киёмори будет жить?
На что лекарь ответил:
— Мой господин, мне трудно сказать. Своеобразные симптомы его болезни делают для меня затруднительным даже назвать ее.
Впрочем, Го-Сиракава уже не считал к тому времени столь уж важным знать ответ на свой вопрос. Будет Киёмори жить или нет — все равно экс-император осуществит свои планы.
Больным Киёмори был совершенно беспомощен. Обладая крепким здоровьем, он всегда с пренебрежением относился к физическим слабостям, но когда недомогание касалось его самого, Киёмори забывал об этом. Токико часто, посмеиваясь, говорила: «Никогда не видела человека столь робкого и нервного, как вы во время болезни!»
Но на этот раз больной, как ни странно, не волновался и не раздражался, хотя не было никаких признаков, что лихорадка идет на убыль. Время от времени из его комнаты раздавались стоны и несвязное бормотание в бреду. Токико, Арико и Сигэмори проводили долгие часы в молитвах. Призывали гадалок, в крупнейших храмах заказывали специальные службы за выздоровление Киёмори. В целом все представлялось таким образом, будто разгневанные божества мстили неверующему, который слишком долго игнорировал их.
Бред Киёмори не казался ему самому ужасным. Наоборот, когда он приходил в сознание, то чувствовал боль в раздутом животе, наступали приступы душащей тошноты, и Киёмори опять мечтал погрузиться в бессознательное состояние, которое избавило бы его от кошмарной боли. Он видел самого себя в возрасте восьми лет. Он находился то на танцевальной сцене в Гионе, а то среди цветущих вишневых деревьев. И там, под деревьями, стояла она, его утонченная мать, которая улыбалась, глядя, как ее сын танцует. Рядом с ней стоял отец. «Мать! Отец! Смотрите, как я танцую!» И Киёмори танцевал и танцевал до тех пор, пока не падал в изнеможении. Вдруг и отец, и мать исчезали. Его уши пронзали вопли детей. Появлялась домашняя конюшня, и лошади смотрели на него, вытягивая свои тощие, голодные морды. А под луной в сине-фиолетовом небе перед глазами представала Имадэгава — разваливающийся дом, в котором он когда-то жил. Звуки голодного плача младших братьев выгоняли его на улицу, где он бродил без всякой цели. Мать бросила этих детей… А отец — где он? И Киёмори набрел на Косоглазого, который склонился у столба и безмолвно таращился на карнизы. Киёмори — не сын этого мужчины, но он — его настоящий отец. И в этом бреду Киёмори продолжал звать и звать: «Отец! Мой отец!»
А потом вдруг прозвучал голос Сигэмори:
— Отец, что с вами?
Вокруг больного собрались и другие сыновья, стараясь прогнать его бред.
— Я во сне не говорил ничего странного?
— Вы бредили, отец.
— Это были прекрасные сны. Мне стало больно, когда я опять проснулся.
— Отец, только что с острова Кюсю приехал китайский лекарь. Вы ведь хотите, чтобы он зашел к вам?
— Что! Из страны Сун? Да, приведите его сюда.
Лекарь скоро пришел, он был тощ, как журавль, на плечи ниспадали седые волосы. Лекарь внимательно осмотрел Киёмори; время от времени наклонял в сторону голову, что-то бормотал, потом немного отошел от кровати.
Киёмори повернулся к лекарю и спросил:
— Я поправлюсь?
Тот с улыбкой ответил:
— Думаю, что вы выздоровеете через два-три дня.
Киёмори не верил своим ушам. После того как лекарь ушел, принял порошки, которые он оставил. На следующее утро больной почувствовал себя гораздо лучше и продолжал принимать снадобья, которые ему были предписаны, а ночью впал в глубокий, здоровый сон.
Болезнь Киёмори была вызвана кишечными паразитами. Как только они оказались выведены из организма лекарствами и слабительным, Киёмори начал быстро поправляться, и по всей столице распространилась весть о том, что его жизнь спасло чудо. Медицина, которая в Японии тогда находилась еще в зачаточном состоянии, присутствие паразитов в человеческом организме связывала со сверхъестественными причинами, поэтому для лечения обычно вызывали заклинателей и астрологов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64