Монгаку стал жалеть, что высказал свою просьбу, и начал отговаривать нищего от задуманного, но тот все-таки оставил его, приветливо улыбаясь.
Монах отправился к месту, где находился Дворец Ручья под ивой. Оно могло бы стать неплохим убежищем. Прибыв во дворец, Монгаку не обнаружил в нем былого великолепия. Кругом разбросаны битая черепица и куски обуглившегося дерева. В пруду, славившемся когда-то красотой, плавали обгоревшие обломки досок и трупики птиц. Он увидел, однако, что пространство вокруг дворца подметено и прибрано, верх колодца закрыт досками, чтобы в него не попали опадавшие листья. Не желая сорить в этом месте, Монгаку удалился в тень деревьев и оттуда наблюдал за неуклюжей постройкой из почерневших досок. Он стащил с плеч мешок и вытянулся на бамбуковой циновке с намерением поспать. Когда монах только задремал, то почувствовал, что кто-то трясет его.
— Господин, а господин.
Монгаку раскрыл глаза. Судя по расположению солнца, был полдень. Мужчина уже вернулся. Он сделал из нескольких досок стол и разместил на нем вареный рис, соленую рыбу и мятую фасоль в листьях дуба и лопуха.
— Все, господин. Готово. Не угодно ли сесть за стол и начать трапезу? — спросил мужчина, отвесив Монгаку низкий поклон.
Тот окинул взглядом почтительно согнувшуюся фигуру, затем пищу, разложенную на листьях. Слезы брызнули из его глаз.
— Это… Это ты добыл попрошайничеством?
— Не буду вас обманывать. Именно так я и добыл эту пищу, но каждый ее кусочек безукоризненно чист. Самый нищий из нищих, которому едва хватает пищи для себя, поделился с вашим покорным слугой, который с трудом читает сутру. Я просил милостыню у каждой двери. Для меня является высокой наградой то, что этой пищей воспользуетесь вы, святой человек. Уверен, что те, кто подавал мне милостыню, чувствовали бы то же, что и я, если бы знали, кому она предназначена. Прошу вас отведать съестного.
Монгаку сел с плотно сжатыми губами. Затем он взял палочки для еды и сказал:
— Спасибо тебе. Ведь тебе самому хочется есть. Уверен, что сегодня у тебя не будет возможности раздобыть еду. Мы должны поесть вместе.
Мужчина отрицательно замотал головой, но в конце концов согласился присоединиться к трапезе. Не спеша они начали вдвоем поглощать пищу.
— Асатори! Асатори, смотритель!
Появилась юная девушка-служанка с деревянным ведром в руке.
— Это ты, Ёмоги? Тебе нужна вода?
— Да, я пришла снова, чтобы взять немного воды из твоего колодца. Люди отказываются давать воду каждому, кто служит моей госпоже Токиве. Некоторые даже бросают камни в наш дом, проходя мимо. А в наш колодец кто-то нарочно набросал всякой гадости, и им теперь нельзя пользоваться.
— Подожди, я сам достану для тебя воду, — сказал Асатори и встал из-за стола.
Монгаку понял, в чем тут дело, — он слышал, что Токива была наложницей Ёситомо, которого ненавидел простой народ.
С этого дня Монгаку поселился в убежище Асатори, ведя образ жизни попрошайки. Вдвоем они часто сидели лунными ночами среди развалин дворца, размышляя о бренности жизни и забыв о музыке и веселье. Асатори выходил просить милостыню днем, Монгаку — с наступлением темноты.
Однажды Монгаку вернулся рано вечером с кувшином сакэ. Он объявил, что решил перебраться в селение у водопада Нати. Сакэ, которое он раздобыл в храме, где его хорошо знали, предназначалось, по словам монаха, для того, чтобы отметить их расставание. Он поблагодарил Асатори за доброту, сказав, что этим вечером настала его очередь организовать трапезу.
Асатори был опечален известием.
— Для такого, как я, это слишком шикарное угощение, — поначалу отказывался смотритель от сакэ.
Но затем он стал пить чашу за чашей, пока изрядно не опьянел.
— Э! Я, кажется, набрался под завязку. Милый Монгаку, надеюсь, мы встретимся снова, но не среди таких руин, и я смогу услышать твои проповеди.
— Асатори, тебе не нужно слушать мои проповеди. Меня переполняет радость, когда я вижу самоотверженность, с которой ты оберегаешь остатки Дворца Ручья под ивой. Ты заслуживаешь восхищения, преданно служа своему отсутствующему господину. Меня сильно бы удивило и обрадовало, если бы нашелся в мире еще один такой, как ты.
— О нет, такой посредственный человек, как я, больше ни на что не годится. В наши беспокойные времена я не пытаюсь даже зарабатывать на хлеб музыкой, которой меня обучил отец.
— Когда пройдет смута, аристократы в особняках и сановники при дворе будут снова устраивать веселые пирушки по ночам и с музыкой. Ты снова станешь придворным музыкантом. Какая великолепная жизнь настанет для тебя!
— Я достаточно долго служил аристократам. Если бы моя игра на флейте доставляла им удовольствие, я был бы рад поиграть им снова. Но слишком часто среди веселого торжества я наблюдал мелочные стычки, зависть и интриги.
— Да, а я нередко видел, как музыканты становились сторонними наблюдателями попоек, участники которых напивались до бесчувствия.
— Мой отец часто сожалел о том, что ему выпала доля играть на музыкальных инструментах и танцевать во время церемониальных торжеств и оргий двора.
— Значит, ты все-таки предпочитаешь проводить время среди обездоленных, охраняя здешний источник воды? Я согласен с тобой. А ты можешь поставить свой талант на службу простому народу?
— Сомневаюсь, чтобы музыка, предназначенная для двора, нравилась простым людям. Но наверное, должен существовать способ, при помощи которого можно было бы преобразовать эту музыку для их удовольствия. Но мне он неизвестен.
— Послушай, Асатори. Сыграй мне что-нибудь на своей флейте.
Просьба Монгаку напомнила Асатори о невыполненном обещании императору.
— Прости, что вынужден тебе отказать, — сказал он. — Слишком много горьких воспоминаний разбудит моя флейта, я не могу играть на ней без слез. Пропадет прекрасное настроение, которое создало твое сакэ, и я останусь наедине со своими горькими мыслями.
Монгаку более не настаивал. Вокруг было много звуков, услаждающих слух и душу. В траве среди развалин мириады сверчков стрекотали, тренькали и позвякивали. Над ними в ночном небе повис небольшой лунный диск.
— Закончилась ли наконец междоусобица?
— Боюсь, что нет.
— Ты полагаешь, она будет продолжаться? — испугался Асатори.
— До тех пор, пока люди не научатся изгонять жадность и подозрения из своих душ, — ответил Монгаку. — Пока сыновья не верят отцам, отцы — своим детям, нельзя сказать определенно, когда братья и родственники перестанут быть врагами. Когда господин и слуга не доверяют друг другу, тогда жизнь на земле даже без кровопролития превращается в ад. Во время последней войны пламя ада коснулось и нас.
— Но война как будто закончилась.
— Нет, это была только репетиция войны, еще более ужасной. Безжалостность советника Синдзэя обещает гораздо худшие времена. Ты еще увидишь, как столица превратится в логово демонов. Меня ужасает наше будущее.
— Является ли Синдзэй воплощением всего зла?
— Причины шире и глубже. Они не сводятся к одному Синдзэю. Они коренятся во мне, в тебе.
— Во мне, в тебе?
— Подумай, Асатори. Человек — самое беспокойное существо. Допустим, кто-то приходит и разбивает кувшин сакэ, которым мы наслаждаемся. Разве мы останемся безучастными к этому? Или, скажем, если кто-то отберет у тебя твою бесценную флейту, неужели ты не будешь бороться за ее возврат? Мы оба одиноки, не имеем семейных связей. Если бы не это, мы стали бы жертвами слепой любви к близким. Кто знает, куда бы нас привела такая слепота? Но даже свободные от семейных уз, мы уязвимы для своих страстей и себялюбия. Разве учение Будды не говорит, что человек — бог и дьявол поочередно, что он опасное существо, мятущееся между добром и злом? Это справедливо как в отношении принца, так и в отношении нищего, в отношении тех, кто пресыщается изысканными блюдами, и тех, кто голодает. Мир состоит из тех и других. Неудивительно поэтому, что любой неверный шаг может привести к кровопролитию.
— В таком случае все люди — исчадия зла и нет исключений?
— Было бы неплохо, если бы каждый человек считал себя воплощением зла. Себя я таким и считаю, вот и стараюсь стать лучше.
— А является ли злом сила?
— Без сомнения. Но власть — еще более сильный яд. Представление о том, что власть существует для людей, на самом деле полная ерунда. Тот, кто вкусил ее, не может не конфликтовать или не быть втянутым в конфликты. Разве мы не были свидетелями того, как влиятельные сановники и почтенные дамы, даже трехлетний император были простыми марионетками в борьбе за власть? Монахи с гор, проповедующие спасение, и те не свободны от властолюбия и славы. Не свободны от них даже девы веселья в Эгути, торговцы на рынках или орды нищих… Вот какие мы беспокойные существа!
Монгаку, увлеченный рассуждениями о несовершенстве человечества, опустошал одну за другой чашу сакэ, принесенного другу. Между тем Асатори рассеянно слушал. Он не находил внутри себя отклика на волнующие Монгаку вопросы. Рассуждения Монгаку звучали так, словно он беспрерывно боролся с демонами внутри себя.
Вскоре обоих сморил сон. После полуночи Монгаку поднялся и стал готовиться к уходу. Закинув за плечи дорожный мешок, с посохом в руке, он направился к речке, перейдя ее вброд в самом мелком месте. Затем он скрылся в темноте на противоположном берегу. Асатори сопровождал друга до берега реки, проследил за тем, как тот исчез из виду, и затем вернулся к развалинам дворца. Когда он свернул за угол дома на одну из аллей, то увидел процессию всадников, приближавшуюся при свете факелов. Отпрянув в страхе, он побежал к своей хижине и спрятался в ней с дрожью в теле. Тревога не позволяла ему заснуть. Много дней он думал об экс-императоре и о том, что с ним могло случиться. Когда Асатори делал вылазки в город, чтобы просить милостыню, то слышал разные разговоры о намерении властей решить вопрос с экс-императором. О том, что у императора больше нет причин запугивать или наказывать своего брата Сутоку, который постригся в монахи и удалился в храм Ниннадзи. О том, что император решил переместить брата в храм, более удаленный от столицы. Ходили также слухи о тайных встречах высших сановников с целью решить судьбу Сутоку.
Внезапно Асатори вскочил с циновки. Не могла ли та процессия всадников ехать в храм Ниннадзи? Он взглянул на звезды в небе, бледнеющие при свете зари, выбежал на аллею и, резко повернув за здание академии, свернул на другую аллею. Там он увидел ту же самую процессию, двигавшуюся, как светящаяся сороконожка, за воротами дворца на север в направлении храма Ниннадзи.

Предыдущим днем посланец императора прибыл в храм Ниннадзи и представился экс-императору Сутоку со словами: «Я привез приказ императора. Завтра, двадцать третьего числа, вам следует отправиться в провинцию Сануки. Вы располагаете только сегодняшним вечером, чтобы собраться и попрощаться с кем пожелаете. Вас будет сопровождать эскорт».
Ссылка! Сутоку выслушал сообщение посланца императора в полном отчаянии. Ссылка за моря! Его мысли обратились к сыну. Что с ним станет? Сутоку попросил настоятеля храма переговорить с ним. Настоятель пришел в полночь. Сутоку высказал монаху свое беспокойство за судьбу сына и умолял его позаботиться о том, чтобы сына отправили в место ссылки к родителю и постригли в монахи. Тронутый мольбами Сутоку, настоятель неохотно согласился.
Сутоку было разрешено оставить при себе только трех фрейлин. Они едва закончили приготовления к отъезду, когда за воротами послышались крики погонщиков лошадей и воинов, грохот колес повозок. Дымящиеся факелы пылали в ранние часы утренней зари неровным светом. Ворота были распахнуты, помещение храма заполнилось шумом семенящих ног монахов и всеобщей суеты. Один за другим зажгли светильники, горевшие бледным светом. В покоях Сутоку появились два воина, сообщив, что они — охранники. Те проводили экс-императора к ожидавшей его карете. В полусвете зари монахи, слуги и служанки, а также крестьяне с полей при храме выстроились в линии по краям дороги. Толпа людей собралась у ворот, причитая. В ней находился и Асатори, тянувшийся бросить последний взгляд на своего господина. Но Сутоку не было видно, поскольку его карету закрыли деревянными ставнями. Когда кортеж воинов и чиновников удалился, толпа рассеялась. Остался один Асатори, выглядывавший из-за всадников. После того как кавалькада тронулась в путь, Асатори устало потащился за ней.
Процессия обошла столицу с западной стороны, миновала по заезженной дороге ворота Расёмон и повернула на юг. Далее она последовала к храму Фукуми и Анракудзюин, где сливались реки Камо и Кацура, образуя реку Ёдо.
У берега Ёдо стояли три пришвартованных корабля.
— Они опаздывают. Они должны были прибыть гораздо раньше, — ворчали некоторые воины, сопровождавшие правителя провинции Сануки, который отвечал за эскортирование экс-императора.
— Вон они едут! — крикнул один из матросов.
Вскоре подъехали две кареты в сопровождении нескольких всадников. Вперед выступил правитель:
— Вы прибыли позже назначенного часа. Это создало нам затруднения, поскольку мы регулируем движение по реке, исходя из силы прилива и ветра. Проследите за тем, чтобы ссыльный немедленно перешел на борт корабля.
Команды кораблей засуетились, быстро разбирая рули, отпуская швартовы и покрикивая друг на друга под завывание утреннего ветра. Один из охранников Сутоку ввязался в горячую полемику с правителем.
— Вы говорите, что эскорт насчитывает триста человек? Он ведь не обычный ссыльный.
— Даже если так — вас слишком много. Для него и трех фрейлин едва найдется отдельное помещение.
— Как бы то ни было, нам приказано сопровождать его. Сколько нам выделено кораблей?
— Вы сами видите — один для ссыльного и его окружения. Два других — для чиновников и воинов. Триста человек в них не поместятся. Двадцать человек — не больше. Просто нет места.
Спорить дальше было бессмысленно. Решили, что Сутоку будут сопровождать двадцать воинов. Два охранника экс-императора покинули его. На один корабль сели три фрейлины, за которыми последовал Сутоку. Пол тесной корабельной каюты с крохотными иллюминаторами был выстлан грубыми соломенными циновками. Внутри каюты оказалось сыро, в щелях прятались насекомые. Правитель, отъезжая в карете от берега, крикнул:
— Заприте дверь каюты и отправляйтесь!
Неожиданно поднялась суматоха, когда матрос обнаружил в тесном пространстве между каютой и палубным сундуком дрожавшего человечка, которого вытащил оттуда за шиворот. Внимательно осмотрев находку, матрос заорал:
— Да ты нищий! Зачем ты здесь спрятался? Ты, случаем, не речной бес? Ты должен быть возвращен реке!
С этими словами он вышвырнул человечка за борт. Воины и команды двух других кораблей наблюдали за этой сценой с безудержным хохотом. Услышав всплеск, Сутоку выглянул из окна и увидел Асатори, барахтавшегося в пене бурлящей реки. Асатори пытался что-то крикнуть, но быстрое течение увлекло его за собой.

Трудная морская поездка завершилась 15 августа, когда три небольшие рыбацкие лодки прибыли к северо-восточному побережью острова Сикоку, недалеко от Сакады. Сутоку и три его фрейлины были встречены их тюремщиками, учтивым чиновником, который провел ссыльных внутрь острова в храм среди холмов. Там Сутоку прожил три года, пока не был перемещен дальше на юг в цитадель среди холмов.
В столице среди тех, кто встретил весть о внезапной высылке Сутоку с сожалением, был Сайгё, поэт-монах (Сато Ёсикиё), которому при помощи дьявольских уловок удалось передать поэму одинокому ссыльному через мягкосердечного тюремщика.

Осенней ночью Сутоку отложил в сторону кисточку для письма и сказал одной из фрейлин:
— Я слышал это ночью и, кажется, слышу до сих пор. Не может быть, чтобы это было галлюцинацией. Слышишь ли ты то же самое?
Послышалась музыка — несомненно, это были звуки флейты, и, казалось, они приближались.
— Ты знаешь кого-нибудь, кто в этих местах играл бы на флейте? Интересно, кто бы это мог быть?
— Какой жалобный звук!
— Осторожно пойди и узнай, в чем дело. Должно быть, это прохожий, увидевший свет в нашем окне… Может быть, какой-нибудь стражник.
Фрейлина выбралась из дома и побежала к караульному помещению, постучавшись осторожно в дверь. Вышел охранник, и она рассказала ему о том, что слышала. Он снисходительно выслушал ее и пообещал, что позволит ей переговорить с неизвестным флейтистом. В это время появился паломник с флейтой. На вопросы стражника он ответил:
— Да, да. Я совершил паломничество на остров Сикоку в надежде, что здесь мне представится удобный случай усладить своей музыкой слух августейшего изгнанника. Я так долго молился, чтобы он смог услышать мою флейту. Меня зовут Асатори. Я из семьи придворных музыкантов, но много лет назад уступил повелению служить его величеству в качестве смотрителя Дворца Ручья под ивой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64