Разъяренная толпа, которую представляло из себя подошедшее войско, при виде мирного аула сразу же умерила свой пыл. Как и везде, нашлись мудрые люди, которые объяснили происходящее как добровольное признание своей вины султаном Аблаем. Усталые, проголодавшиеся джигиты обрадовались гостеприимству и быстро подружились с варящими мясо жителями аула. У кого же поднимется рука на тех, кто встречает тебя вкусной едой и улыбкой!А когда джигиты утолили первый голод, на окраине аула слез с коня султан Аблай. С ним был только его соратник из племени балта-керей батыр Турсунбай. Один из врагов-гостей, двоюродный брат погибшего Ботахана знаменитый стрелок Капан-мерген, установил свой шити-мултук, то есть «мушкет с сошками», и начал прицеливаться. Но тут прогремел голос Бекболата:— Дело об убийстве свободного казаха решается обществом!.. И Капан-мерген нехотя встал с колена.А султан Аблай медленно шел через толпу, приветствуя, как положено, всех знакомых. Если учесть, что в степи люди на тысячу верст вокруг знают друг друга в лицо, то незнакомых ему людей здесь не было…И вдруг из толпы выскочил парень с украшенной перьями филина домброй и громко запел:
О Ботахан, безвинная жертва, спроси у убийцы, За что на тебя обрушил он свой неправедный гнев? Мой султан, поскандаливший со своими подданными, Мы пришли, чтобы кровью твоей омыть наше горе! И вот догорает построенный тобой дом, Аблай… Но, прежде чем заплатишь за все, отвечай: В чем провинилось перед тобой племя мейрам?… Что убил одного, а другой у тебя в неволе?.. На суд приведи ты оставленного тобой в живых Жаная. Или дети твои останутся сиротами, а жены — вдовами!..
Это пел Котеш-акын из племени суюндик, и песня его сохранилась в веках. Семнадцать лет всего исполнилось ему, и большой честью для него было выступить от имени народа с обвинением старого султана Аблая.Здесь же, на майдане, в окружении многотысячной толпы, начались речи биев, представляющих стороны. Аблай без препирательств признал свою вину и, как простой смертный, заплатил за смерть Ботахана как за смерть трех взрослых мужчин — три раза по девять голов разнородного скота, коров, коней и овец, трех белых верблюдов и боевого аргамака под седлом с расшитым серебром кафтаном для наследника убитого. Поспорившим между собой — убивать ли сразу или не убивать Аблая — батыру Бекболату и стрелку Капан-мергену султан подарил по аргамаку из своего личного табуна и по собольей шубе с собственного плеча. После этого старшины всех присутствующих родов и племен сели за один дастархан, и началось празднество в честь обряда, совершаемого в этот день над семилетним сыном Аблая. От такого приглашения никто по закону не может отказаться…Говорят, что Аблай впоследствии не раз утверждал, что народ, как и льва, следует держать в железной клетке. Пусть рычит, мечется, прыгает на прутья, у него все равно не хватит ума просунуть лапу и открыть клетку с внешней стороны, ибо ум и находчивость властителя и есть эти железные прутья.И еще говорил султан Аблай, что когда народ ранен обидой, то, как на дороге раненого льва, нельзя становиться на его дороге. Нужно успокоить его, покормить и… загнать в клетку. Ибо страшнее всех внешних врагов взволнованный народ.После необходимых в таких случаях байги, кокпара, стрельбы и айтыса, во время которых совсем позабылись причины прихода сюда такого количества людей, «черная кость» разошлась по своим аулам, делясь по дороге впечатлениями о большом султанском празднике, где они побывали. Послушать их, то получалось, что всех их пригласили на этот праздник радушные хозяева.Зато все вожди и батыры аргынских племен остались на большой совет. Это и были подлинные гости султана Аблая. Помимо тех, кто уже находился на месте, Аблай пригласил многих других людей из всех близлежащих кочевий Кокчетау, Кара-Откеля, Атбасара и Кзыл-жара. День и ночь прибывали все новые всадники в аул Аблая. Когда родовитые и знатные люди увидели среди них многих неродовитых батыров и просто лихих джигитов из бродячих отрядов, то они поняли, что дело здесь не просто в празднике обрезания.На второй день праздника султан Аблай позвал всех в свою знаменитую двенадцатикрылую юрту. * * * — Галден-Церен, мой высокородный тесть, собрал двадцать пять тысяч всадников по ту сторону Иртыша! — сказал он спокойно, тихим голосом, как будто говорил о том, что предстоит еще один пир.Между тем у сидящих похолодели сердца. Разных возрастов и званий были здесь люди, но у всех было такое ощущение, словно змея поползла по голому телу. Живы еще были страшные воспоминания о «годах великого бедствия». Но если в то время здесь происходили только джунгарские набеги, а основные тумены контайчи пошли к югу, на Туркестан, то теперь ставка контайчи Галден-Церена уже несколько лет находилась как раз напротив основных кочевий Среднего жуза.Да, уже много лет занимавший трон Срединной империи богдыхан Цзянь-Лун упорно продолжал политику своих предшественников. Кочевье за кочевьем отнимались у разнородных джунгарских племен, а малейшее сопротивление подавлялось в двадцать раз превосходящими джунгар силами регулярной китайской армии, которая хоть и была отсталой для того времени, но тем не менее превосходила в военной технике и стратегии кочевое войско контайчи.Когда же контайчи предпринимал очередную кампанию против страны казахов, воинственные джунгарские нойоны немедленно получали необходимую поддержку из Китая боеприпасами и продовольствием, прежде всего рисом. Широко практиковался и прямой подкуп золотом наиболее влиятельных нойонов, от которых зависело, в какую сторону направить джунгарские тумены.Совсем недавно побывал у Аблая Баян-батыр из рода уак-керей, чьи кочевья расположены на самой границе с Джунгарией. Он лишь подтвердил то, что уже знал сам Аблай от своих ертоулов, находящихся в землях контайчи. Галден-Церен ждет удобного момента, чтобы обрушиться на казахов, и надеется на то, что, увидев бесполезность сопротивления, Аблай поддержит его. А Аблай сейчас в Среднем жузе имеет большее влияние, чем сам хан Абильмамбет… Переход Аблая к джунгарам особенно нужен Цзянь-Луну. Если нейтрализуется казахский Средний жуз, то обнажатся русские города. Это необходимо китайским политикам. Рано или поздно должны же встретиться орел и дракон лицом к лицу…Что думал сам султан Аблай, никто не знал. Сейчас, воспользовавшись праздником по случаю исполнения обряда над сыном, он пригласил на совет всех своих друзей и сторонников, а с враждебно настроенными людьми пришли сюда и принимали участие в совете и его противники. Случилось то, что было необходимо: все наиболее влиятельные люди близких к джунгарам казахских кочевий собрались вместе, чтобы обсудить положение…— Где же Бухар-жырау?— Великий провидец давно уже здесь! * * * Султан Аблай, знающий обычаи и понимавший, что в такие моменты только великий жырау — певец и провидец — может убедить и объединить народ, привстал с подушек на ноги, а когда в проеме юрты показалась рослая, внушительная фигура вещего певца, пошел к нему навстречу и, поддерживая под руку, усадил на подушки рядом с собой.Ему было шестьдесят лет, знаменитому Бухару-жырау, и происходил он из древнего рода каржас в Баянауле. Вся Казахская степь знала его острый язык и неуравновешенный нрав. Он никого не боялся, вмешивался во все дела и мог бросить обличительные слова в лицо самому хану. Знатные люди побаивались его за это, зато в народе любили и повторяли его острые, соленые шутки. Не в пример многим другим вещим жырау, он держал себя равно со всеми, вне зависимости от происхождения, и это еще больше укрепляло его авторитет.Бухар-жырау оглядел присутствующих быстрым оценивающим взглядом и сразу заметил, что тут собрались люди, которых уже больше полувека не видели вместе за одним дастарханом. Глаза его сразу повеселели:— Здравствуйте, светочи мои!— Во здравии ли вы, горный орел аргынов?.. Гладкой ли была ваша дорога сюда? — заговорили те, кто еще не видел Бухара-жырау.— Не очень гладкой, потому что вместе с птицами облетал селения, которые строятся на нашей земле. Слушал по дороге, что говорят люди…— Ну, и что они говорят?— Те русские люди, которые строят дома и дороги, сами называют свои поселения Горькой линией. Видать, кругом нелегко жить простому человеку. Хлеб сеют они, чтобы не умереть с голоду, а живут так же плохо, как и наши туленгуты…— Да тебе что за дело до них? — вскричал нетерпеливо Аблай.— А как же ты думаешь, султан? Неужто безразлично мне, что делается на нашей земле. Ее у нас много, и коль начнет она родить хлеб, то всех людей на земле можно накормить. Говорил я и с нашими бедняками, не имеющими скота…— Ну!.. — Аблай насторожился.— Все больше их приходит на заработки в новые города и селения. Хорошо, что могут они теперь прокормить своих детей…— А что говорят обо всем этом в степных аулах?— Люди говорят, что с тех пор, как начал ты войну с джунгарами, они все больше доверяют тебе. Одни считают, что правильно ты поступил, разрешив строить города и дороги на нашей земле, другие сомневаются. Но у бедных людей появился хлеб. Я видел уже пашущих землю казахов…— Все это так, жырау, но не испортятся ли наши люди, общаясь с русскими мужиками? Непокорность в этом народе!..— А разве твои аулы всегда покорны тебе?! Не в этом дело. И мне день и ночь не дает покоя мысль, правильно ли поступаешь ты, разрешив строить чужие крепости на нашей земле…— Аргамак и шуба для вас давно уже поджидают хозяина… — сказал Аблай. — Они явятся достойной платой за отгадку моего сна. Накануне праздника я увидел его и не могу с тех пор успокоиться!..— Расскажите свой сон, мой султан… Если мне, простолюдину, позволено будет разгадать сон тюре, то уж постараюсь!— Снилось мне, мой жырау, что лежу я на одре смерти. Знамя трех казахских жузов над моей головой пытаются утащить три группы людей. По бокам моего саркофага сидят лев и дракон, а у ног — все мои многочисленные, наследники. Те, что от сына моего Вали, читают по мне молитву. Те, что от сына моего Касыма, — стоят с кинжалами в руках. А я — между львом и драконом — думаю о том, как мне встать из мертвых…Некоторое время Бухар-жырау сидел молча, потом тряхнул головой.— Ладно, мой султан… Но помните, что разгадка сна похожа на охоту за лисицей: то недоскок, то перескок.— Говори, жырау!— Кому снится собственная смерть во цвете лет, тому жить до глубокой старости. А то, что знамя над тобой, станешь ты ханом трех жузов. Но в день твоей смерти разойдутся эти жузы в трех направлениях…— Ну, льва и дракона нетрудно угадать? — серьезным голосом спросил Аблай.— Да, всю жизнь пребывать тебе между ними, мой султан…— Ну, а про сыновей что означает мой сон?— Одна ветвь прославит тебя ученостью, другая — кровавыми битвами!Так это было или не так, но в народе осталось предание, что вещий жырау угадал всю будущую жизнь Аблая и судьбу его потомков. Да и нетрудно было угадать, потому что из одних крайностей состоял этот человек, тюре-чингизид по происхождению, в котором острый ум сочетался с тупым упрямством, тяга к знаниям — с верой в шаманство, и благородство — с коварством, проявления доброй воли — с крайней волчьей жестокостью. Это был подлинный сын своего страшного века, когда полна неопределенностей была судьба страны казахов. Высокое и низкое шли в этот век рука об руку..— Твое имя останется на земле, Аблай! — вскричал проницательный жырау, наблюдая, как сверкнули холодные глаза самолюбивого султана.Все помнили знаменитый ответ Аблая на вопрос его будущего тестя Галден-Церена.— Что самое худшее на земле! — спросил контайчи у своего высокородного пленника.— Самое худшее на земле — быть распределителем скудной пищи и быть властителем малого края! — ответил молодой султан.Казахи говорят, что «у мужчин от сорока до шестидесяти лет ум прибавляется, а с шестидесяти лет убавляется». Аблаю был сорок один год. Он мечтал по меньшей мере владеть половиной мира. На то он и был султан-чингизид со всеми присущими этому роду претензиями. Но так уж случилось, что именно ему пришлось хоронить древние иллюзии кочевых владык и вместе со всей Казахской степью поворачивать к будущему. Реки крови пролились при этом повороте, и в крови предстает перед потомками фигура хана Аблая…Многое понимал уже к этому времени Аблай. Он всегда исходил из ясно видимых кочевому вождю реальностей. А вот Бухар-жырау, отвечающий лишь перед небом за свои песни, не хотел тогда еще признавать меняющийся с каждым часом мир. Он пел лишь о желании видеть во все стороны степь свободной для скачущего всадника. Всю землю хотел бы он увидеть такой: пустой и свободной, полной воздуха, солнца и зеленой травы. На то он и был поэт…Он схватил свою вечную и неизменную спутницу — сосновую домбру и, неистово ударяя по струнам и деке, пел высоким и пронзительным голосом о том, что каменные степи перегораживают вольную степь и плачет сердце в груди кочевника. Он требовал от всех вождей, и прежде всего от Аблая, одуматься. И сидящие вожди и батыры в такт его речитативу все быстрее качали головами. Но ум Аблая был холоден, и, словно заноза, оставалось в памяти привезенное накануне Баян-батыром известие. Султан Аблай, долго живший при шатре Галден-Церена и знающий о шуршутских происках, лучше всех понимал, какая опасность нависла над казахскими кочевьями. Хотят этого или нет те или иные люди, но, только имея за спиной эти русские укрепления, можно противостоять все испепеляющему на своем пути шуршутскому дракону. Ну, а там… там будет видно!Жырау прокричал последний куплет и бросил с размаха домбру к двери. Знающий этот прием молодой поводырь и телохранитель подхватил на лету инструмент, не дав ему удариться о землю. В воздухе повис долгий жалобный звук струны.— На тебя уповаем, Аблай! — Бухар-жырау мрачно посмотрел на Аблая. — Убежище от шуршутов ищешь под шубой у гяуров. Ох, неспроста строятся эти укрепления в нашей степи, мой султан!Аблай слушал молча, с твердо сжатыми губами, и только зоркие глаза его внимательно наблюдали за выражением лиц присутствующих. Да, степь была встревожена. Царское правительство развернуло к этому времени широкую колонизацию края. Еще в 1713 году сибирский генерал-губернатор писал царю Петру о необходимости строительства российского укрепления на Иртыше. В 1718 году было построено Старосемипалатинское укрепление, а в 1720 году — Усть-Каменогорская крепость. Вслед за этим, между двадцатыми и тридцатыми годами, были построены Акмолинское, Баянаульское и Каркаралинское укрепления. С 1737 года началось строительство военной дороги от Кокчетау на Акмолинск. Десять тысяч так называемых государственных крестьян было пригнано с семьями на строительство этой дороги из глубинных российских губерний, и за десять лет дорога была построена. Вдоль нее и осели поселенцы. А когда при строительстве крепостей и поселений происходило отчуждение земель и пастбищ, то всегда оказывалось так, что это не касалось интересов султана, биев и знатных аксакалов. Пастбища в первую очередь отнимались у наименее имущих людей. Им, как всегда, доставалось вдвойне: от собственных родовых владык и от царских правителей. Именно эти бедняки вынуждены были первыми оседать на землю рядом с русскими крестьянами. Не мудрено, что не прошло и полувека, как они плечом к плечу с этими крестьянами влились в пугачевские отряды, а карательные отряды против них посыпались с двух сторон: из царских крепостей и из ставки того же султана Аблая.А пока что знатные люди обоих жузов — Младшего и Среднего — кивали в сторону российских укреплений, объясняя только их присутствием наступивший в степи голод и прочие неурядицы. Народ искренне верил в это, и песни Бухара-жырау отражали настроения народа. Не знали только в народе, что лучшие тумены джунгарского контайчи ждут лишь сигнала, чтобы снова обрушить пожары и смерть на страну казахов.Вот и сейчас, словно позабыв о сообщении Баян-батыра, люди поддались гневной песне жырау, который еще ничего не слышал о новой джунгарской угрозе. Все они смотрят на Аблая и ждут ответа. Ведь это он, который по рождению должен быть их заступником, в 1Њ740 году на Коране и хлебе поклялся вместе с Абильмамбетом в верности бабе-царице. Это же он, Аблай, сразу после освобождения из джунгарского плена послал своего единоутробного брата Жолбарса к губернатору Неплюеву с письмом о «верности русскому трону и готовности вести торговлю с Россией». Мало того, в 1745 году он написал письмо тобольскому генерал-губернатору А.М. Сухареву с просьбой принять дополнительно в российское подданство и род уйсунь из Старшего жуза. Кто, как не он систематически посещает все ярмарки, устраивамемые в новых русских городах. И разве не Аблай в полном парадном облачении прибыл на похороны хана Абулхаира — первого слуги гяуров, а генералу Неплюеву отправил послание, в котором обзывал Барак-султана «злодеем».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
О Ботахан, безвинная жертва, спроси у убийцы, За что на тебя обрушил он свой неправедный гнев? Мой султан, поскандаливший со своими подданными, Мы пришли, чтобы кровью твоей омыть наше горе! И вот догорает построенный тобой дом, Аблай… Но, прежде чем заплатишь за все, отвечай: В чем провинилось перед тобой племя мейрам?… Что убил одного, а другой у тебя в неволе?.. На суд приведи ты оставленного тобой в живых Жаная. Или дети твои останутся сиротами, а жены — вдовами!..
Это пел Котеш-акын из племени суюндик, и песня его сохранилась в веках. Семнадцать лет всего исполнилось ему, и большой честью для него было выступить от имени народа с обвинением старого султана Аблая.Здесь же, на майдане, в окружении многотысячной толпы, начались речи биев, представляющих стороны. Аблай без препирательств признал свою вину и, как простой смертный, заплатил за смерть Ботахана как за смерть трех взрослых мужчин — три раза по девять голов разнородного скота, коров, коней и овец, трех белых верблюдов и боевого аргамака под седлом с расшитым серебром кафтаном для наследника убитого. Поспорившим между собой — убивать ли сразу или не убивать Аблая — батыру Бекболату и стрелку Капан-мергену султан подарил по аргамаку из своего личного табуна и по собольей шубе с собственного плеча. После этого старшины всех присутствующих родов и племен сели за один дастархан, и началось празднество в честь обряда, совершаемого в этот день над семилетним сыном Аблая. От такого приглашения никто по закону не может отказаться…Говорят, что Аблай впоследствии не раз утверждал, что народ, как и льва, следует держать в железной клетке. Пусть рычит, мечется, прыгает на прутья, у него все равно не хватит ума просунуть лапу и открыть клетку с внешней стороны, ибо ум и находчивость властителя и есть эти железные прутья.И еще говорил султан Аблай, что когда народ ранен обидой, то, как на дороге раненого льва, нельзя становиться на его дороге. Нужно успокоить его, покормить и… загнать в клетку. Ибо страшнее всех внешних врагов взволнованный народ.После необходимых в таких случаях байги, кокпара, стрельбы и айтыса, во время которых совсем позабылись причины прихода сюда такого количества людей, «черная кость» разошлась по своим аулам, делясь по дороге впечатлениями о большом султанском празднике, где они побывали. Послушать их, то получалось, что всех их пригласили на этот праздник радушные хозяева.Зато все вожди и батыры аргынских племен остались на большой совет. Это и были подлинные гости султана Аблая. Помимо тех, кто уже находился на месте, Аблай пригласил многих других людей из всех близлежащих кочевий Кокчетау, Кара-Откеля, Атбасара и Кзыл-жара. День и ночь прибывали все новые всадники в аул Аблая. Когда родовитые и знатные люди увидели среди них многих неродовитых батыров и просто лихих джигитов из бродячих отрядов, то они поняли, что дело здесь не просто в празднике обрезания.На второй день праздника султан Аблай позвал всех в свою знаменитую двенадцатикрылую юрту. * * * — Галден-Церен, мой высокородный тесть, собрал двадцать пять тысяч всадников по ту сторону Иртыша! — сказал он спокойно, тихим голосом, как будто говорил о том, что предстоит еще один пир.Между тем у сидящих похолодели сердца. Разных возрастов и званий были здесь люди, но у всех было такое ощущение, словно змея поползла по голому телу. Живы еще были страшные воспоминания о «годах великого бедствия». Но если в то время здесь происходили только джунгарские набеги, а основные тумены контайчи пошли к югу, на Туркестан, то теперь ставка контайчи Галден-Церена уже несколько лет находилась как раз напротив основных кочевий Среднего жуза.Да, уже много лет занимавший трон Срединной империи богдыхан Цзянь-Лун упорно продолжал политику своих предшественников. Кочевье за кочевьем отнимались у разнородных джунгарских племен, а малейшее сопротивление подавлялось в двадцать раз превосходящими джунгар силами регулярной китайской армии, которая хоть и была отсталой для того времени, но тем не менее превосходила в военной технике и стратегии кочевое войско контайчи.Когда же контайчи предпринимал очередную кампанию против страны казахов, воинственные джунгарские нойоны немедленно получали необходимую поддержку из Китая боеприпасами и продовольствием, прежде всего рисом. Широко практиковался и прямой подкуп золотом наиболее влиятельных нойонов, от которых зависело, в какую сторону направить джунгарские тумены.Совсем недавно побывал у Аблая Баян-батыр из рода уак-керей, чьи кочевья расположены на самой границе с Джунгарией. Он лишь подтвердил то, что уже знал сам Аблай от своих ертоулов, находящихся в землях контайчи. Галден-Церен ждет удобного момента, чтобы обрушиться на казахов, и надеется на то, что, увидев бесполезность сопротивления, Аблай поддержит его. А Аблай сейчас в Среднем жузе имеет большее влияние, чем сам хан Абильмамбет… Переход Аблая к джунгарам особенно нужен Цзянь-Луну. Если нейтрализуется казахский Средний жуз, то обнажатся русские города. Это необходимо китайским политикам. Рано или поздно должны же встретиться орел и дракон лицом к лицу…Что думал сам султан Аблай, никто не знал. Сейчас, воспользовавшись праздником по случаю исполнения обряда над сыном, он пригласил на совет всех своих друзей и сторонников, а с враждебно настроенными людьми пришли сюда и принимали участие в совете и его противники. Случилось то, что было необходимо: все наиболее влиятельные люди близких к джунгарам казахских кочевий собрались вместе, чтобы обсудить положение…— Где же Бухар-жырау?— Великий провидец давно уже здесь! * * * Султан Аблай, знающий обычаи и понимавший, что в такие моменты только великий жырау — певец и провидец — может убедить и объединить народ, привстал с подушек на ноги, а когда в проеме юрты показалась рослая, внушительная фигура вещего певца, пошел к нему навстречу и, поддерживая под руку, усадил на подушки рядом с собой.Ему было шестьдесят лет, знаменитому Бухару-жырау, и происходил он из древнего рода каржас в Баянауле. Вся Казахская степь знала его острый язык и неуравновешенный нрав. Он никого не боялся, вмешивался во все дела и мог бросить обличительные слова в лицо самому хану. Знатные люди побаивались его за это, зато в народе любили и повторяли его острые, соленые шутки. Не в пример многим другим вещим жырау, он держал себя равно со всеми, вне зависимости от происхождения, и это еще больше укрепляло его авторитет.Бухар-жырау оглядел присутствующих быстрым оценивающим взглядом и сразу заметил, что тут собрались люди, которых уже больше полувека не видели вместе за одним дастарханом. Глаза его сразу повеселели:— Здравствуйте, светочи мои!— Во здравии ли вы, горный орел аргынов?.. Гладкой ли была ваша дорога сюда? — заговорили те, кто еще не видел Бухара-жырау.— Не очень гладкой, потому что вместе с птицами облетал селения, которые строятся на нашей земле. Слушал по дороге, что говорят люди…— Ну, и что они говорят?— Те русские люди, которые строят дома и дороги, сами называют свои поселения Горькой линией. Видать, кругом нелегко жить простому человеку. Хлеб сеют они, чтобы не умереть с голоду, а живут так же плохо, как и наши туленгуты…— Да тебе что за дело до них? — вскричал нетерпеливо Аблай.— А как же ты думаешь, султан? Неужто безразлично мне, что делается на нашей земле. Ее у нас много, и коль начнет она родить хлеб, то всех людей на земле можно накормить. Говорил я и с нашими бедняками, не имеющими скота…— Ну!.. — Аблай насторожился.— Все больше их приходит на заработки в новые города и селения. Хорошо, что могут они теперь прокормить своих детей…— А что говорят обо всем этом в степных аулах?— Люди говорят, что с тех пор, как начал ты войну с джунгарами, они все больше доверяют тебе. Одни считают, что правильно ты поступил, разрешив строить города и дороги на нашей земле, другие сомневаются. Но у бедных людей появился хлеб. Я видел уже пашущих землю казахов…— Все это так, жырау, но не испортятся ли наши люди, общаясь с русскими мужиками? Непокорность в этом народе!..— А разве твои аулы всегда покорны тебе?! Не в этом дело. И мне день и ночь не дает покоя мысль, правильно ли поступаешь ты, разрешив строить чужие крепости на нашей земле…— Аргамак и шуба для вас давно уже поджидают хозяина… — сказал Аблай. — Они явятся достойной платой за отгадку моего сна. Накануне праздника я увидел его и не могу с тех пор успокоиться!..— Расскажите свой сон, мой султан… Если мне, простолюдину, позволено будет разгадать сон тюре, то уж постараюсь!— Снилось мне, мой жырау, что лежу я на одре смерти. Знамя трех казахских жузов над моей головой пытаются утащить три группы людей. По бокам моего саркофага сидят лев и дракон, а у ног — все мои многочисленные, наследники. Те, что от сына моего Вали, читают по мне молитву. Те, что от сына моего Касыма, — стоят с кинжалами в руках. А я — между львом и драконом — думаю о том, как мне встать из мертвых…Некоторое время Бухар-жырау сидел молча, потом тряхнул головой.— Ладно, мой султан… Но помните, что разгадка сна похожа на охоту за лисицей: то недоскок, то перескок.— Говори, жырау!— Кому снится собственная смерть во цвете лет, тому жить до глубокой старости. А то, что знамя над тобой, станешь ты ханом трех жузов. Но в день твоей смерти разойдутся эти жузы в трех направлениях…— Ну, льва и дракона нетрудно угадать? — серьезным голосом спросил Аблай.— Да, всю жизнь пребывать тебе между ними, мой султан…— Ну, а про сыновей что означает мой сон?— Одна ветвь прославит тебя ученостью, другая — кровавыми битвами!Так это было или не так, но в народе осталось предание, что вещий жырау угадал всю будущую жизнь Аблая и судьбу его потомков. Да и нетрудно было угадать, потому что из одних крайностей состоял этот человек, тюре-чингизид по происхождению, в котором острый ум сочетался с тупым упрямством, тяга к знаниям — с верой в шаманство, и благородство — с коварством, проявления доброй воли — с крайней волчьей жестокостью. Это был подлинный сын своего страшного века, когда полна неопределенностей была судьба страны казахов. Высокое и низкое шли в этот век рука об руку..— Твое имя останется на земле, Аблай! — вскричал проницательный жырау, наблюдая, как сверкнули холодные глаза самолюбивого султана.Все помнили знаменитый ответ Аблая на вопрос его будущего тестя Галден-Церена.— Что самое худшее на земле! — спросил контайчи у своего высокородного пленника.— Самое худшее на земле — быть распределителем скудной пищи и быть властителем малого края! — ответил молодой султан.Казахи говорят, что «у мужчин от сорока до шестидесяти лет ум прибавляется, а с шестидесяти лет убавляется». Аблаю был сорок один год. Он мечтал по меньшей мере владеть половиной мира. На то он и был султан-чингизид со всеми присущими этому роду претензиями. Но так уж случилось, что именно ему пришлось хоронить древние иллюзии кочевых владык и вместе со всей Казахской степью поворачивать к будущему. Реки крови пролились при этом повороте, и в крови предстает перед потомками фигура хана Аблая…Многое понимал уже к этому времени Аблай. Он всегда исходил из ясно видимых кочевому вождю реальностей. А вот Бухар-жырау, отвечающий лишь перед небом за свои песни, не хотел тогда еще признавать меняющийся с каждым часом мир. Он пел лишь о желании видеть во все стороны степь свободной для скачущего всадника. Всю землю хотел бы он увидеть такой: пустой и свободной, полной воздуха, солнца и зеленой травы. На то он и был поэт…Он схватил свою вечную и неизменную спутницу — сосновую домбру и, неистово ударяя по струнам и деке, пел высоким и пронзительным голосом о том, что каменные степи перегораживают вольную степь и плачет сердце в груди кочевника. Он требовал от всех вождей, и прежде всего от Аблая, одуматься. И сидящие вожди и батыры в такт его речитативу все быстрее качали головами. Но ум Аблая был холоден, и, словно заноза, оставалось в памяти привезенное накануне Баян-батыром известие. Султан Аблай, долго живший при шатре Галден-Церена и знающий о шуршутских происках, лучше всех понимал, какая опасность нависла над казахскими кочевьями. Хотят этого или нет те или иные люди, но, только имея за спиной эти русские укрепления, можно противостоять все испепеляющему на своем пути шуршутскому дракону. Ну, а там… там будет видно!Жырау прокричал последний куплет и бросил с размаха домбру к двери. Знающий этот прием молодой поводырь и телохранитель подхватил на лету инструмент, не дав ему удариться о землю. В воздухе повис долгий жалобный звук струны.— На тебя уповаем, Аблай! — Бухар-жырау мрачно посмотрел на Аблая. — Убежище от шуршутов ищешь под шубой у гяуров. Ох, неспроста строятся эти укрепления в нашей степи, мой султан!Аблай слушал молча, с твердо сжатыми губами, и только зоркие глаза его внимательно наблюдали за выражением лиц присутствующих. Да, степь была встревожена. Царское правительство развернуло к этому времени широкую колонизацию края. Еще в 1713 году сибирский генерал-губернатор писал царю Петру о необходимости строительства российского укрепления на Иртыше. В 1718 году было построено Старосемипалатинское укрепление, а в 1720 году — Усть-Каменогорская крепость. Вслед за этим, между двадцатыми и тридцатыми годами, были построены Акмолинское, Баянаульское и Каркаралинское укрепления. С 1737 года началось строительство военной дороги от Кокчетау на Акмолинск. Десять тысяч так называемых государственных крестьян было пригнано с семьями на строительство этой дороги из глубинных российских губерний, и за десять лет дорога была построена. Вдоль нее и осели поселенцы. А когда при строительстве крепостей и поселений происходило отчуждение земель и пастбищ, то всегда оказывалось так, что это не касалось интересов султана, биев и знатных аксакалов. Пастбища в первую очередь отнимались у наименее имущих людей. Им, как всегда, доставалось вдвойне: от собственных родовых владык и от царских правителей. Именно эти бедняки вынуждены были первыми оседать на землю рядом с русскими крестьянами. Не мудрено, что не прошло и полувека, как они плечом к плечу с этими крестьянами влились в пугачевские отряды, а карательные отряды против них посыпались с двух сторон: из царских крепостей и из ставки того же султана Аблая.А пока что знатные люди обоих жузов — Младшего и Среднего — кивали в сторону российских укреплений, объясняя только их присутствием наступивший в степи голод и прочие неурядицы. Народ искренне верил в это, и песни Бухара-жырау отражали настроения народа. Не знали только в народе, что лучшие тумены джунгарского контайчи ждут лишь сигнала, чтобы снова обрушить пожары и смерть на страну казахов.Вот и сейчас, словно позабыв о сообщении Баян-батыра, люди поддались гневной песне жырау, который еще ничего не слышал о новой джунгарской угрозе. Все они смотрят на Аблая и ждут ответа. Ведь это он, который по рождению должен быть их заступником, в 1Њ740 году на Коране и хлебе поклялся вместе с Абильмамбетом в верности бабе-царице. Это же он, Аблай, сразу после освобождения из джунгарского плена послал своего единоутробного брата Жолбарса к губернатору Неплюеву с письмом о «верности русскому трону и готовности вести торговлю с Россией». Мало того, в 1745 году он написал письмо тобольскому генерал-губернатору А.М. Сухареву с просьбой принять дополнительно в российское подданство и род уйсунь из Старшего жуза. Кто, как не он систематически посещает все ярмарки, устраивамемые в новых русских городах. И разве не Аблай в полном парадном облачении прибыл на похороны хана Абулхаира — первого слуги гяуров, а генералу Неплюеву отправил послание, в котором обзывал Барак-султана «злодеем».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35