Не раз мы встречали его уже в своих городах. А чужих городов нам не надо. Не мы одни — так говорят люди со всех четырех сторон степи!— Ты забыл, батыр Кияк, что поется в древних песнях о походах кипчаков. Полмира покорили они, и сам великий Рум дрожал при их виде!— Это ханские песни, мой повелитель!— А слава?— Это ханская слава!— Что же у тебя свое?— Родина, мой хан! И еще те полсотни овец и четыре верблюда, которые пасутся у моей черной юрты. Если сдохнут они от бескормицы, вся слава мира, начиная с Искандера Двурогого, не спасет семью от голодной смерти!— Ну, а ты что скажешь, Туяк-батыр?— У нас одно добро… Добавлю лишь, что мы плохо разбираемся, где узбек, а где казах. Те же люди живут в наших и их городах, и нет в Туркестане семьи, не имеющей родственников в Ташкенте. Что делить бедному батыру Туяку с таким же бедным кузнецом из Бухары!Только Жиенбет-жырау чувствовал, как разъярен хан. Лицо Тауекеля побледнело, холодный черный огонь горел в глазах. И вдруг недобрая усмешка тронула губы:— Ладно, мудрые батыры, вместо хана решающие, быть войне или миру… Вы говорите, что родственники ваши там, в Ташкенте. Почему же что ни день сотнями бегут они к нам от эмира Бухары?Братья переглянулись.— Две шкуры сдирают там с них люди эмира, а здесь…— Договаривай, батыр! — грозно приказал хан.— А здесь только полторы! — твердо закончил Кияк-батыр, глядя прямо в глаза хану.— Я запомню твою дерзость, батыр… — глухо произнес хан. — Но оставим свои счеты до лучших времен. А теперь скажи: не получается ли так, что ты предаешь своих братьев в Ташкенте, когда оставляешь их на произвол лашкаров эмира Бухары?— Братья явно не ждали такого оборота разговора.— Что же, мы можем им помочь… — неуверенно начал Кияк-батыр.— Вот видишь! — Хан торжествующе поднял руку кверху. — А когда возьмем Ташкент, неоткуда будет нападать на наши города проклятому Абдуллаху. Идите же с миром, батыры, и готовьтесь к выступлению во славу справедливости!Он вызвал караул и тут же велел освободить от цепей обоих братьев. Те молча поклонились и вышли.— Вот какие времена наступают, мой жырау! — Тауекель-хан повернулся к Жиенбету-жырау. — Хану приходится уже не приказывать, а уговаривать свой народ!— Ты правильно поступил, мой хан! — сказал певец.— Да, на Ташкент они пойдут… криво усмехнулся Тауекель-хан. — А потом… Потом пусть попробуют встать поперек моего пути, когда двинусь на Самарканд, на Бухару, на Балх и Хиву! Да, я отомщу за те унижения, которые довелось испытать мне при дворе Абдуллаха. Я выкорчую его проклятый род, а самого на аркане проволоку через всю Бухару. На развалинах Бухары и Самарканда будет трепетать великое знамя Белой Орды. По путям великих предков поскачем мы к славе, и царства земные будут умирать под копытами наших коней!Хан Тауекель не заметил, как встал во весь рост. Глаза его были полузакрыты, а слова вылетали изо рта, обгоняя друг друга, как в горячечном бреду. Вдруг он увидел тревожный взгляд жырау и прервал свою речь.Медленно опустился снова на подушки хан Белой Орды.— Тебя удивляют мои заветные думы, мой жырау?Жиенбет отрицательно покачал головой:— Нет, мой хан… Просто я не думал, что болезнь придет к тебе так скоро…— Какая болезнь?— Ханская болезнь… Я вижу много горя впереди, мой хан…В ночь выступила в поход стотысячная казахская конница. Легко и тихо, копыто в копыто, скакали выученные в степи кони. В призрачном свете луны сверкали начищенные щиты, белели кованые боевые палицы, вились по ветру султаны на медных шлемах.В два ночных перехода достигли цели, и в ясное весеннее утро войско Белой Орды грозным сверкающим полукружьем оцепило дома и сады Большого Ташкента. Основные силы Абдуллаха уже ждали на западной окраине города. Сам эмир на белоснежном коне гарцевал впереди своей непобедимой тысячи.Перестроив войско, Тауекель-хан пошел в наступление. Лашкары эмира не двигались с места. И в это время глухо ахнули угловые башни ташкентской цитадели. Громадные раскаленные добела камни врезались в самую середину казахского войска, пробив в нем длинные кровавые бреши. Испуганные степные кони метнулись в разные стороны, смешав ряды наступающей конницы. Не только трава, но и сама земля загорелась там, куда упали снаряды «черных дромадеров». Не успели опомниться казахские джигиты, как ударил второй залп. И кто знает, как развернулись бы дальнейшие события, если бы горожане, среди которых было немало сторонников Баба-султана, не подняли мятеж и не захватили все четыре камнеметных орудия. Одновременно были тайно открыты задние небольшие ворота, и через них ворвались в город две тысячи джигитов во главе с Кияком и Туяком. Их знали и любили в Ташкенте, а чуть ли не половина их отрядов была из ташкентских беглецов…Оказавшись под угрозой окружения, теснимый на флангах Есим-султаном и Куджек-султаном, эмир Абдуллах дал сигнал к отступлению. Он думал было укрыться в цитадели, но в этот момент на ее стенах показались казахские джигиты. Один из них натянул громадный лук, но эмир Абдуллах только криво усмехнулся. На добрых три расстояния полета обычной стрелы находилась от эмира крепостная стена. Послышался резкий свист, и каленый наконечник пробил броню как раз напротив сердца хана Абдуллаха. От верной смерти его спас рванувшийся конь.— Это он… тот проклятый стрелок! — захрипел эмир, обливаясь кровью и сползая на руки телохранителей.Да, это был Кияк-батыр, хранивший каленую стрелу для эмира Бухары со времен осады Саурана.Услышав о тяжелом ранении самого эмира — хранителя веры, бухарские лашкары обратились в бегство. Хан Тауекель немедленно бросил в погоню за ними свежую конницу. Меняя лошадей, она непрерывно нападала на отступавших, не давая им передышки. Так на плечах лашкаров и ворвались передовые отряды Тауекель-хана в древний Самарканд. * * * Во дворце, где некогда вершил суд Хромой Тимур, сидел на древнем резном троне степной хан Тауекель. Знамя Белой Орды с конскими хвостами развевалось на башне. К хану вошли везири, военачальники, братья Есим-султан и Куджек-султан, многочисленные придворные. Но он отыскал глазами двух братьев-батыров.— Вот люди, обеспечившие нашу победу! — сказал хан Тауекель. — Как степные орлы, бросились они на врага, как волки травили бухарскую дичь, как барсы готовы к последнему прыжку на грудь издыхающего бухарского оленя!По ханскому знаку принесли и надели на обоих батыров самые лучшие кинжалы из захваченной добычи. Рукояти их были украшены драгоценными камнями и чеканным золотом. На плечи им набросили шитые золотом бухарские халаты, к крыльцу подвели двух невиданно красивых и быстрых коней благородной бактрийской породы.— Знамя Белой Орды ждет от вас новых подвигов! — сказал им хан Тауекель. — Чего желаете вы, славные батыры?Как обычно, шаг вперед сделал более словоохотливый Кияк-батыр, преклонил колено:— Джигиты из наших тысяч — это пастухи, землепашцы и кузнецы… Разреши нам, мой повелитель-хан, вернуться к своим занятиям!Тихим и твердым был голос неродовитого батыра, но он прогремел как гром под древними высокими сводами. А потом в наступившей тишине все явственно услышали, как скрипнул зубами великий хан Тауекель… * * * Не на благородного бухарского оленя, а скорее на раненого тигра походил эмир Абдуллах, повелитель Бухары. Всеобщее ополчение объявил он в Бухаре, Хиве, Балхе, Хорасане и всех других подвластных землях. Меньше чем через месяц, грозная бухарская армия разбила свои шатры на Зарафшане — как раз на полдороге между Бухарой и Самаркандом. Туда к излечивающемуся от тяжелой раны Абдуллаху и прибыл его мятежный сын Абдумумин. Он вошел в большой белый шатер и пал на колени:— Прости, отец, за то горе, что причинил тебе своим непокорным нравом и поведением. Отныне я самый почтительный сын. Вот хлеб и Коран — на них клянусь тебе в преданности и сыновнем послушании!Видимо, действительно постарел эмир Абдуллах, ибо скупая человеческая слеза показалась в уголке его глаза.— Бог дал мне радость увидеть на склоне лет и простить моего единственного сына! — воскликнул он. — Пусть хоть сегодня придет ко мне смерть — я приму ее безропотно, ибо исполнилась моя самая заветная мечта. Со мной мой сын и наследник!..Долго рассказывал старый эмир своему сыну о делах и секретах управления таким государством, как священная Бухара. Немало их было, этих секретов. А потом он указал сыну пиалу и попросил дать ему выпить освежающего виноградного соку.Сын почтительно исполнил его просьбу. Но Бог, очевидно, услышал слова старого эмира о том, что тот готов к смерти «хоть сегодня». Ибо, выпив из рук единственного сына пиалу сока, хан Абдуллах захрипел и откинулся на подушки. Абдумумин внимательно посмотрел в глаза отцу, вывернул веки. Потом он выплеснул остатки питья в угол, сполоснул пиалу и снова наполнил до половины соком. Выйдя из шатра, он передал страже распоряжение не будить отдыхающего эмира.Лишь к вечеру решился зайти в шатер начальник стражи. Он вгляделся в полулежащего на подушках хана и вздрогнул. В страшной, известной всему миру улыбке раздвинуты были губы святейшего эмира. Та же жестокая, обещающая смерть улыбка застыла в мертвых глазах правителя…Первым прибежал к почившему отцу Абдумумин, в неизбывном сыновнем горе схватился за щеки. Обливая слезами бороду, он самолично прикрыл смеющиеся глаза своего отца. Вызванные им ученые бухарские доктора установили, что «царь царей и орлов, святейший эмир — покровитель веры скончался от остановки сердца». Между тем по всей Бухаре уже ходили слухи о пиале виноградного сока, поданной сыном болящему отцу…Восемь пар черных как ночь коней было впряжено в колесницу с прахом эмира. В тысяче мечетей священной Бухары молились муллы о прощении его грехов. Саркофаг опущен был под каменный фундамент знаменитого мавзолея Ходжи-Нахшбанди. Случилось это в 1006 год хиджры или в 1598 году христианского летосчисления. На сегодняшний день на бухарском престоле воссиял новый хранитель веры — святейший эмир Абдумумин. * * * Нет, не божьего гнева испугался казахский хан Тауекель, когда не воспользовался столь выгодной обстановкой для нападения на Бухару. Это была лишь отговорка для тогдашних историков. Просто на следующий день после знаменитого пира в главном самаркандском дворце хану доложили, что оба отряда братьев-батыров двинулись назад, на родину. За ними устремились и многие другие отряды, предводительствуемые степными вождями. Их ждали голодные семьи и выгоревшая трава в степи. Сколько ни бушевал хан Тауекель, он ничего не мог с ними поделать. Наказать непокорных он не решился. Слишком много их было. И хан Тауекель дал знак к уходу из Самарканда.И в Ташкенте ненадолго задержалась казахская конница, ибо почти вся она состояла из ополчения, и в бесчисленных степных кочевьях ждали кормильцев. В самом городе Ташкенте, некогда открывшем ворота хану Тауекелю, назревало брожение. Налоги, установленные ханом Тауекелем, тоже были нелегкими, и без них нельзя было продолжать войну. Недовольных возглавил один из родственников покойного Абдуллаха — некий Хазрет-султан. А Абдумумин через своих лазутчиков пообещал горожанам облегчение налогового бремени. Так или иначе, но хан Тауекель отступил назад, в Туркестан. Оттуда он внимательно следил за всем происходящим в Ташкентском вилайете, вмешиваясь по мере надобности в его дела.Не прошло и шести месяцев, как Абдумумина зарубили сонного в постели, и с ним закончилась династия шейбанидов на бухарском троне. Святейшим эмиром стал Динмухамед из рода бежавших сюда астраханских ханов. * * * Да, рок преследует отцеубийц, на них обычно кончаются династии. С кончиной хана Бердибека, убившего своего отца, закончилась династия Бату в Золотой Орде. С Латифом, убившем своего отца — знаменитого Улугбека, закончилось величие тимуридов. То же повторилось теперь в Бухаре.Этого только и ожидал Тауекель-хан. Видимо, прав был Жиенбет-жырау, говоря об особой «ханской» болезни. На этот раз он понял, что на ополчение мало надежды. Народ решителен и несгибаем, пока защищает свою землю. Но стоит привести его в чужую страну, и руки сами опускаются у народных батыров. Зато вдесятеро усиливается враг на своей земле. Об этом писалось даже в древних книгах, найденных в хранилищах Самарканда. Своя земля — источник силы для войска.На кота, ожидавшего мышь, был похож в это лето хан Тауекель. К его постоянному войску присоединились союзники — родовитые манапы из киргизов и хан Южной Кашгарии Абдрашит. Опять стотысячное войско ринулось на Ташкент и Самарканд. Но на этот раз им не открывали ворот. Люди прятали продовольствие и корм для лошадей. Все приходилось брать силой, а это не укрепляет армию.К тому же лето выдалось на редкость сухим и жарким. Пересохли реки, снег сполз с вершин гор. Тысячами гибли не привыкшие к такой жаре казахские кони из северных степей. Начались повальные болезни и среди людей. Что ни ночь бежали из войска джигиты. Когда, осажденный бухарским войском, в Самарканде был ранен шальной стрелой Тауекель-хан, он невольно вспомнил казахских народных батыров. Они не пошли с ним в этот недобрый поход.Оставив опять Самарканд, Тауекель-хан с серьезными потерями отошел к Ташкенту. Укрепившись в цитадели, он начал лечиться от полученной раны. Между тем большинство союзников покинуло его, а подходившие бухарские войска плотным кольцом окружали город. Все меньше оставалось свободных дорог на север, в степь. В конце концов была перерезана и последняя, ведущая в Туркестан. Лишь самые верные люди, и среди них любимая жена Акторгын, оставались рядом с умирающим ханом…В один из самых тяжелых дней осады вдруг послышался неистовый шум.— Что там? — слабым голосом спросил хан Тауекель.— Приступ! — ответили ему.Да, многотысячные ряды бухарских лашкаров со всех четырех сторон двигались к цитадели. Осадные лестницы легко доставали до гребня невысоких стен. Кое-где уже были пробиты бреши. Привыкшие к вольной конной сече, казахские воины вынуждены были драться в пешем строю. Все ближе и ближе к ханскому дворцу слышались крики. И вдруг все стихло.— Что там?.. Что?.. — спрашивал хан. * * * Отворилась высокая двойная дверь, и в ханский зал ввалился громадный воин, весь в пыли и крови:— Это ты, хан Тауекель.. За тобой!..Сказав это, воин рухнул на пол и затих. Хан привстал с постели, сдвинул кольчугу с лица воина. Это был Кияк-батыр.— Мы пришли за тобой… Уходи с чужой земли, хан! — прошептал батыр, и мертвенная бледность покрыла его лицо!— Да, ты оказался прав, упрямый батыр! — прохрипел хан Тауекель, и от усилия кровь хлынула у него горлом. Он так и остался лежать на мертвом батыре…Их обоих похоронили в Ташкенте: хана и батыра Кияка, родившихся и погибших в один день. Благодаря подошедшей помощи, которую привели братья-близнецы, казахское войско получило возможность уйти из осажденного Ташкента. Но случилось самое плохое: войско осталось без единоначальника. Приведший помощь из Туркестана Жолымбет-батыр оказался тоже раненым. Он передал всю власть над войском батыру Туяку. Обидевшиеся многочисленные родовитые султаны и батыры отказались подчиняться сыну рабыни.Наступил самый важный день для осажденных. Надев латы и положенный командующему шлем с перьями филина, Туяк-батыр решительно сел на коня. И вдруг увидел рядом с собой небольшую фигурку в сверкающих латах и ханском шлеме. Да и конь был ханский — белый в крапинках, любимый боевой конь хана Тауекеля.— Едем, батыр! — звонким голосом сказал всадник и приоткрыл лицо. Это была Акторгын — любимая жена хана Тауекеля, пользовавшаяся огромным уважением во всем казахском войске. Своим присутствием рядом с неродовитым батыром она как бы признавала его власть над войском от имени мертвого супруга. Стремя в стремя поскакали они на поле боя.Здесь, на северо-восточной стороне, решались судьбы осажденных. Ставший ханом Белой Орды молодой Есим-султан сдерживал лашкаров с южной стороны, а Куджек-султан — с западной. Но именно на северо-востоке, где открывался путь на Туркестан, сосредоточили Динмухамед и его военачальник Бахимухамед-султан отборные свои силы. Снова, как некогда при осаде туркестанских городов, ровными тысячами, на одномастных лошадях, выстроились бухарцы. Пугая своей мощью и силой, проносились по фронту конные лавы. Казалось, что ни походя могут раздавить любого противника, а тем более намного уступающие им в количестве степные отряды, оставшиеся без руководства. Настороженно следили за ними из-за многочисленных ташкентских дувалов казахские джигиты. Несмотря на подошедшее подкрепление, настроение их явно упало. Смерть хана всегда предвещала недоброе в степи.Вот лашкары неторопливо сомкнули ряды, приготовившись к страшной атаке. Еще минуты — и они двинутся вперед неудержимой лавиной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35