Вера сделала недовольное лицо, хотя в душе была очень рада такой перемене.
Ожидать пришлось недолго, к машинам привели еще группу поселковых девушек и женщин, в числе которых была и Лида. На каждую машину посадили по четыре человека и повезли на станцию. Пока немецкий приемщик оформлял получение груза, женщины прошли к группе мужчин, разгружавших вагоны. Грузчики, увидев односельчан, бросили работу и расселись с ними – кто на ящиках, а кто прямо на рельсах.
Вера и Аня сели несколько поодаль на штабель шпал. К ним подошел Василий и, кося глазами направо и налево, начал рассказывать:
– Завтра с шести утра сюда станут подавать эшелоны для пехоты. Отправка первого в семь на Орел, следующие эшелоны будут отправляться через каждый час.
Вера и Аня внимательно слушали.
– Теперь сообщу вам радостную весть, – продолжал Василий, – безусловно, достоверную. Позавчера по дороге на Выселки, в лесу, встретил деда Ермолая. Он поведал, что вывел отряд капитана Тарасова к Собже в тот самый момент, когда дивизия твоего отца, – Василий смотрел на Веру, – болотами вырвалась из окружения.
Сияя от счастья, Вера прошептала:
– Спасибо тебе, Клим! Действительно радостная весть.
Она уже хотела было посоветоваться с ним относительно сложившейся вокруг нее обстановки, но от станции спешил приемщик, на ходу крича:
– Арбайтен! Работайт!
Поднимаясь со шпал, Василий торопливо заговорил:
– Да, Вера, здесь на станции я слышал разговор по телефону коменданта, что, мол, обнаружена работающая в нашем районе радиостанция. Могут запеленговать. Так что работай накоротке.
– Хорошо! – кивнула Вера. Сердце в ее груди испуганно трепыхнулось.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Вера передала «Гиганту» сжатую радиограмму об отправке немецких эшелонов и сообщила, что прекращает передачи на три дня.
Утром, когда ее разбудила Устинья, комнату заливали лучи раннего солнца. Вера, еще не одетая, подбежала к окну.
– Погодка, слава богу, летная! Слава солнцу! Слава! Маша, одеваться!
Скрипнула в сенях дверь, и девушки юркнули за полог.
– Мир дому сему! Здрасте! – послышался хрипловатый голос вислогубого.
– Здравствуй, – ответила Устинья.
– А где девки-то?
– А тебе зачем?
Вера и Аня тихонько залезли на печь и там забились к самой стенке.
– Раз спрашиваю, значит, надо.
– На работу, что ль?
– Нет, по личному делу. – Семен (так звали вислогубого) прижал фуражку к сердцу и пошел к кровати. Там он рванул полог, потом заглянул под одеяло.
– Значит, ушли? – зло посмотрел он на Устинью.
– Значит, ушли, – с издевкой в голосе ответила взъерошенному Семену.
– Чего скалишься-то? – рявкнул Семен и ударил себя в грудь зажатой в кулак фуражкой. – Може, я сердцем томлюсь и, стало быть, хочу по-честному все сделать, по закону…
– Выбрось ты, Семен, эту дурь из головы…
– Как это выбрось? А коли я не могу. Коли эта штуковина, – он снова ударил себя в грудь и прижал фуражку к сердцу, – мне покоя не дает… Так что, я должен насупротив сердца идтить?
Устинья молчала, а глаза ее говорили: «Куда ты лезешь, олух царя небесного?»
Семен понял ее недружелюбный взгляд, вскипел:
– А ты как баба должна быть в понятии, что может получиться, если у мужика оно, – он несколько раз стукнул по груди, – требует соединиться со своей ухажеркой… Ну, чего молчишь? Не веришь? Аль, може, боишься? Предатель, мол… На фрицев, мол, работает… Работаю! Но фрицев я ненавижу! На них работаю только по ситуации. А так я свой человек. Русский… – И он подошел вплотную к Устинье. – А потом смотри, какая тебе от этого будет выгода. Тебя никто не тронет. Не из дома, а к тебе в дом все потечет… Потом…
– Потом ты… – Устинье хотелось бросить в глаза вислогубому «подлец!», но сдержалась, сказала по-другому: – Подожди! Не все сразу делается. А вообще-то, она, может быть, тебя и не любит вовсе…
– Это может быть, – задумался Семен. – А ты уговори ее. Ведь я хороший человек… Век тебя не забуду… Озолочу. А она мне по душе пришлась… Девка статная, красивая, да и работящая… и для дома хорошая…
Провожая Семена, Устинья бормотала:
– Хорошо, хорошо, поговорю… – Потом хлопнула дверью и выругалась: – Ах ты, мерин вислогубый, слыхали? Ну, Настя, теперь держись!
– Буду держаться, тетя Стеша, – слезая с печи, улыбнулась Вера.
– А ты не смейся, – погрозила ей Устинья. – От этого Евтиха жди лиха.
Девушки спрыгнули на пол, оделись, умылись, наскоро позавтракали и побежали на работу, но не улицей, чтобы не столкнуться с Семеном, а огородами. К воротам батальона подбежали в самый раз – было уже около семи. Они ринулись к кухне, чтобы вовремя показаться дежурному. Вдруг в той стороне, где в лесу сосредоточились части гитлеровской дивизии, загрохотали разрывы бомб, и над поселком заревели, взмывая ввысь, краснозвездные самолеты. На станции затюкали зенитки. Дежурный офицер, кинув злобный взгляд на девушек, гаркнул: «Цурик! Назад!»
Не успел заглохнуть тревожный рев паровозных гудков, как из-за леса снова показалась эскадрилья наших бомбардировщиков, держа курс на станцию. Самолеты вышли на уровень водокачки, и сразу же, с воем, выворачивающим душу, полетели вниз бомбы. Оглушительные взрывы потрясли округу. Вера и Аня, словно подтолкнутые взрывной волной, бросились в ближайшую щель. Спрятавшись за кустики маскировки, они, еле сдерживая радость, наблюдали, как по их наведению бомбардировщики «утюжили» уже дымившую черными клубами станцию.
Вера сжала руку Ани, как бы говоря: «Смотри наша работа!» Аня, взглянув на Веру беспокойным взором, прошептала:
– Вера! Там Клим…
– Клим, Анечка, не дурак. Его, наверное, там уже нет. – И вдруг из ее груди вырвался стон: «Аня!» Там, в небе над станцией, в хаосе разрывов, густо задымил краснозвездный самолет, накренился и с нарастающей скоростью полетел вниз. Вера, скрипнув зубами, еще сильнее сжала руку Ани.
– Ты чего? – тревожно взглянула на нее Аня.
– Как неудержимо хочется, Анюта, бежать туда… Не Костя ли?..
Аня ничего не сказала, лишь щекой прижалась к щеке подруги. И тут же, где-то за станцией, раздался взрыв.
Из укрытий повыскакивали ликующие солдаты. Они кричали, прыгали, толкали друг друга, тыча руками туда, где упал советский самолет. Эту неистовую оргию прекратил обер-фельдфебель. Пальнув из пистолета вверх, он скомандовал:
– Строиться!
Послышался тяжелый топот множества сапог: к станции бежал батальон, поднятый по тревоге. Когда за воротами батальон потонул в пыли, девушки быстро выбрались из щели и направились было домой, но их окликнул повар, требуя принести дров и воды. В этот момент снова показались советские самолеты, и повар опрометью кинулся в блиндаж. Теперь Вера и Аня не стали прятаться в щель: ликующая радость подавила в них всякий страх, и они стоя наблюдали, как наши самолеты продолжают бомбить станцию.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Возвращаясь с работы, Вера и Аня завернули на станцию. Их туда не пустили. Но то, что они увидели, вызвало у девушек восхищение. Славно поработали советские летчики. Здание станции сгорело дотла. Вокруг него сплошь чернели воронки. Искореженные вагоны с треском догорали. На путях, обливаясь потом, солдаты извлекали из-под обломков обгоревшие трупы.
Аня молча смотрела на группу рабочих, растаскивавших с путей разный хлам. Глаза ее заблестели:
– Клим!.. Там Клим!..
Среди рабочих разогнулась широкоплечая фигура Василия. Он снял кепку, чесанул козырьком затылок, что означало: «вижу, но подойти не могу», и снова принялся за работу.
Домой возвращались в сумерки. Устинья торопилась на край поселка к свояченице и, показав, в каких горшках еда, ушла. Не успели девушки отужинать, как в избу ввалился Семен и бесцеремонно протянул свою лапищу Вере:
– Здорово, Настя! Чего вскочила-то? Садись! Чай, я не зверь.
– Маша, зажги коптилку, – сказала Вера, обдумывая, как бы скорее выпроводить непрошеного гостя.
– Марья, не надыть! – остановил Семен. – В темноте сподручнее.
Но Вера настояла на своем. Тогда Семен потребовал занавесить окна, буркнув:
– У меня с тобой, Настя, особой статьи разговор.
И как Вера ни сопротивлялась, он сам одеялами и большим платком закрыл окна и снова сел к столу.
– А где Устинья? – спросил Семен. Услышав, что ее нет, почувствовал себя вольготнее.
– Ты, Маша, пойди-ка погуляй чуточку. А мы с Настей покалякаем.
Аня отказалась, села на кровать, Семен подошел к ней, обнял, намереваясь вывести. Вера оттолкнула Семена от подруги.
– Слухай, Настя! Я понимаю тебя. Ты боишься, что я тебе сделаю зло. Скажи, боишься? Злодей, мол, Семен!.. Предатель! Не бойся! – И он облапил Веру.
Веру передернуло, и она, разжав руки Семена, выскользнула из его объятий.
– Не бойся, тебе говорю, пусть Марья выйдет, посидит на ступеньках. Ведь, если что, ты ж крикнешь, и она тут как тут. Даю слово, не трону. Понимаешь ты, дуреха… Эх, Настя, Настя, несурьезная ты девка! У меня к тебе сурьезное, как тебе сказать, политическое дело есть, а ты чертом на меня смотришь… Оно ж и для тебя и для меня, может быть, настоящее счастье открывает, богатство дает… Подь, подь, Марьюшка, на крылечко…
Аня посмотрела на Веру. Та понимающе кивнула.
Повернувшись к Семену, Вера строго сказала:
– Смотри, если что позволишь, пеняй на себя…
– Что ты, Настя, – не скрывая радости, ответил ей Семен, провожая Аню до самого порога. Поплотнее закрыв за нею дверь, сел на табуретку. – Садись сюда, – показал Семен на другую табуретку, – дорогая моя касаточка.
Вера вспыхнула.
– К чему эти нежные слова?..
– Как к чему? – Семен пододвинул табуретку так, что его ноги коснулись ног Веры. – А к тому, что я тебя вот так – по уши, – провел он ребром ладони выше губ. – А ежели ты не согласишься подобру, – схватил Семен Верину руку, – силком возьму…
Вера выдернула руку и отодвинулась.
– Что ты кидаешься от меня, словно черт от ладана? Тебя страшит, что я полицай? А ты не знаешь, что я не по своей воле пошел, меня заставили…
– Кто же тебя заставил? – спросила Вера, обрадовавшись, что разговор перешел на другую тему.
– Как кто? Родня. Гепеушники расстреляли моего отца. Кулаком, говорят, был. Отобрали у нас все хозяйство, дом – отдали под читалку, мать – сослали на восток. Там я и вырос, там и в армию пошел. Первые дни воевал, а когда отступали, вернулся домой. Дома ни кола ни двора… – Семен, сжимая кулаки, заскрипел зубами. – Если бы не фрицы, то и бродяжничал бы. А вот они мне избу расстрелянного подпольщика отдали – он, гад, в нашем поселке жил… А вот если, – Семен разжал кулаки и взглянул на Веру, – я им одно дело раскрою, то обещали мне мой дом и усадьбу вернуть. – Глаза его сузились, блеснули жадностью. Он силой притянул за руку Веру к себе. – Ты смотри, Настя, все то, что я тебе говорю, огромная тайна. Если проболтаешься, то сам, собственными руками, удавлю, а всех твоих родичей постреляю.
Веру покоробило, но одновременно и заинтересовало, что же там за тайна, и она не стала вырывать руку.
– Это страшная тайна, – продолжал Семен, – она требует клятвы перед святым евангелием и крестом господним… – Он замолчал, что-то обдумывая, потом, поглядев на Веру, тихо спросил:
– А ты, Настя, в бога веруешь? Только ответь по-сурьезному…
– Верую, – как можно искренне ответила Вера.
– Тогда поклянись перед святыми образами, что ты меня не предашь.
Вера решила с клятвой не спешить, чтобы не вызвать у этого выродка подозрения.
– Ты что, Настя, молчишь? – Семен в упор посмотрел ей в глаза. – Боишься клятвы?..
– Боюсь, – сказала Вера.
– Предашь?
– Боюсь, что, может быть, не в моих силах будет твое поручение… и поэтому я не хочу перед господом богом налагать на себя обет понапрасну… Знаешь ты, что это такое, наложить девушке на себя клятву?
Семен задумался, схватил небритый подбородок пятерней, зашуршал рыжеватой щетиной.
– Знаю, что тяжко, – насупившись, ответил он. – Но боюсь за тебя. А бог – это другое дело… Он верующего не допустит до предательства. Поклянись, что ты меня не предашь…
– Ладно уж, – поднялась с места Вера.
Встал и Семен. Он крепко сжал ее руку, подвел к столу, посадил на лавку, сам сел напротив и начал таинственным голосом:
– Позавчера вызывал меня комендант и приказал поразнюхать одно интересное дело. Если удастся найти, то наградит тысячью марок.
– Тысяча? Но при чем же здесь я? – спросила Вера, стараясь казаться безразличной.
– Да погодь, не мешай, а слушай, – перебил ее Семен, – он говорит, что здесь засекли работающую радиостанцию…
По телу Веры пробежал неприятный холодок, но она ни одним мускулом не дрогнула и, как бы выражая удивление, протянула:
– Ну-у?
– Но найти никак не могут… Она – где-то здесь, в поселке, аль, может, в лесу…
– А при чем тут я, Семен?
– А при том. К Устинье ходит Лидка Вострикова… – Семен еще ближе склонился к Вере, – она знается, наверное, о партизанами… Если бы не партизаны, то давно бы я ей башку скрутил… Откровенно говоря, я их боюсь… Ты тоже будь осторожней. А то они раз, и тебе голову под крыло… Так мне кажется, Лидка знает, где эта станция…
Семен замолк, ожидая, что скажет Вера.
– А что я могу сделать? Не моего ума, Семен, это дело…
– Оно, конечно, дело трудное, но у нее попытать надо… Тебе сподручнее, ты ведь девка. Начни там про любовь аль про наряды, потом брехни на фашистов. Скажи ей, что ты тоже за большевиков, что была комсомолкой и сейчас, мол, комсомолка. Только не сразу, а этак незаметно, исподволь…
– Не поверит. Она знает, что я в бога верую, в церковь хожу. Тоже еще комсомолка, – усмехнулась Вера.
– Ну и что ж? Скажи, что это, мол, так, для маскировки. Это даже очень хорошо. Этак можно глубоко в душу влезть, и никакого сумления не будет…
Вера с трудом слушала предателя. До озноба во всем теле хотелось воткнуть в него нож, который лежал тут же на столе около ее руки, но только рассудок и железная воля удерживали ее, и она сказала:
– Не смогу я этого сделать, Семен. Боюсь, не вытерплю, расплачусь и, не приведи господь, признаюсь во всем. Лидка ведь человек. А перед богом все люди равны, кроме отпетых грешников.
Семен зловеще посмотрел на Веру и, крепко нажимая на стол рукой, сказал:
– Тогда, Настя, твоей жисти конец!
– Лучше сейчас убей! – как бы взмолилась Вера.
– Эх ты, дуреха! Да у меня рука не поднимется. Ведь я тебя пуще своей жисти люблю, – и Семен притянул Веру к себе.
– Не трожь, Семен! – Вера оттолкнула его. – Закричу.
– Ха-ха-ха, – деланно засмеялся Семен, – и заправда дуреха! Ну, что чураешься-то? Все равно моей будешь. Вот сделаем это дело, получу я свой дом и тебя в него хозяйкой введу. Свадьбу на всю округу справим. Самого коменданта пригласим. А там, глядишь, меня старостой назначат. Не веришь? Назначат. По заслугам назначат, – и он снова потянул Веру к себе. Вера не выдержала, задрожала всем телом и крикнула:
– Маша!
Дверь распахнулась, в избу влетела Аня.
– Что?! – бросилась она к Вере, у которой глаза были полны слез.
Семен в страхе зло посмотрел на Веру, боясь, чтобы она сгоряча не выдала его тайны.
– Да вот, Маша, Семен жениться на мне хочет, а я боюсь за него выходить… бог знает, какой он будет?
У Семена, видимо, страх отхлынул от сердца, и его отвисшая губа задергалась, улыбка широко расползлась по лицу.
– Хороший буду, Настюша. На руках носить буду… Вот так. – Он подошел к Вере, обнял ее и хотел было поцеловать, но Вера решительно оттолкнула его. Он все же облапил ее и, поцеловав, посадил на лавку:
– Значит, Настя, действуй! Если что, дай знать. Ну, – Семен сгреб со стола фуражку, залихватски надел набекрень и шагнул к двери. У порога остановился и погрозил Вере пальцем: – Не вздумай отступать от клятвы! Тогда аминь!
Как только Семен вышел, Аня бросилась к Вере:
– Настя, что за клятва?
– Чепуха, Маша! – Вера обняла Аню и вместе с нею пошла к кровати. Там, поджав ноги, села на постель. – Устала я. Страшно устала…
– Так какую же ты клятву дала? – не унималась Аня.
Вера рассказала.
– …Чувствую, что этот идиот знает еще много чего важного и может выболтать мне, вот и поклялась хранить тайну.
– Что же теперь делать? Как вести связь?..
– Завтра в ночь пойдешь к деду Ермолаю и скажешь ему, что я хочу срочно видеть Михаила Макаровича.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Девушки встретились с Михаилом Макаровичем в лесу, у глухого поворота на Федоровку. Если бы он не окликнул, они не узнали бы его: навстречу шел крестьянин, державший на поводке белую с черными пятнами собачонку. Выгоревший картуз, нахлобученный козырьком на глаза, короткий, без пуговиц, пиджачишка, из-под которого выглядывала выцветшая, синяя в горошек рубаха, рыжие, старые, все в заплатах сапоги, холщовые штаны – все это создавало впечатление, что идет не кто-нибудь, а вконец замученный нуждой крестьянин.
– Девушки, далеко ли до кирпичного? – поравнявшись с Верой и Аней, немощным голосом спросил Михаил Макарович. Вера, не останавливаясь, хотела было сказать «прямо», но знакомый жест – почесывание щеки, что означало:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48