– Железнов приподнял очки. – Вот вы представляете Айтаркина как злостного распространителя пораженческих взглядов. А я этого не нахожу. И вижу в нем не врага, а мужественного, доблестного воина, который во имя спасения Отчизны отлучился от своего баптизма, взялся за оружие и храбро сражается. Это, товарищ майор, что-то значит!
Парахин молчал, не зная, как себя вести дальше.
– Молчите? Так я вам скажу, – продолжал комдив, – в поступке красноармейца Айтаркина я не вижу никакого чепе. Следовательно, приказываю его отпустить! Отпустить и усатого красноармейца Галузу! Я его хорошо знаю как славного и храброго солдата. Это старый вояка еще гражданской войны. А это сожгите, – Яков Иванович протянул Парахину записи. – А теперь садитесь и слушайте. Из Поарма передали, что сегодня будет важное сообщение, которое, кстати сказать, оправдает и нашу операцию. С этой целью и я здесь, у вас. С этой же задачей в соседнем с вами полку полковник Хватов. Так что соберите всех политработников и пропагандистов и организуйте слушание Совинформбюро. На нем я буду присутствовать. К этому времени подготовьте и дайте мне вопросы, которые следовало бы им разъяснить. Кроме этого, завтра на вашем переднем крае будут работать мощные репродукторы дивизиона радиовещания на немецком языке в сторону противника…
– Группа уже прибыла, – доложил Карпов.
Железнов, выйдя из землянки, удивился. Вьюга стихла, и снежная даль была залита ярким светом луны.
– Какая красота! А тишина! В такую ночь ехать в машине просто грех. Знаете что? Давайте махнем на лыжах? А?
– Махнем, – согласился Карпов, а за ним и Парахин. Не прошло и пяти минут, как они, возглавляемые Карповым, двинулись прямиком на мертвенно торчавшие вдалеке трубы сожженного боем селения.
На полпути Карпов остановился: «Чу!..»
Севернее, где в темном небе чуть заметно отсвечивалось зарево, словно по покойнику, по-волчьи выла собака.
– Наверное, по хозяину, – промолвил Карпов.
– Сегодня они сами завоют не хуже этого пса.
Из обескрышенной избы, скорее похожей на громадный сугроб, чем на жилище, доносился гомерический хохот.
– Давайте послушаем. – Железнов остановил у дверей своих спутников. Один из пропагандистов открыл было рот, чтобы скомандовать: «Встать! Смирно!», как комдив рукой остановил его.
– Чего это «ха-ха-ха»? – передразнил хохотавших старший сержант. В нем комдив узнал сапера Щукина: – Не хохотать, а удивляться надо нашему саперному мужеству и бесстрашию, во что! – Щукин многозначительно выставил палец. – Пока до колючки врага доползешь, с тебя от страха семь потов сойдет и не один раз волосы дыбком встанут. – И он хохотнул себе под нос. – Вспомнил. Умора. Это было перед нашим наступлением. Ползу вот так ночью к немецким заграждениям – проход делать – и вдруг вижу, на горизонте, прямо передо мною, за межой, фриц. Я голову к земле. Смотрю: и он прижался. Я козырек каски приподнял и вглядываюсь – лежит, не шелохнется, лишь шлем этак горбушкой торчит. Только собрался двинуться, намереваясь его обойти слева, как вижу: шлем тоже подался влево и притаился. Ах, так, подлюга? Тогда я тебе сейчас перо в задницу вставлю! Выдергиваю из ножен нож и, прижимаясь к земле близко-близко, ползу. А фриц словно сдох, аж шлем не шелохнется. Тут я и думаю: а может быть, он тоже на меня нацелился и ждет, когда ближе подползу к меже, чтобы из-за нее броситься на меня, как тигра на осляти. Вижу, что мне ничего не остается, как действовать стремительно. Но только я подтянул ногу под живот и приподнял задок, как шлем приподнялся и снова утонул за межой. Теперь промедление было смерти подобно. Я разом вскочил, – Щукин взмахнул рукой. Все в доме замерли, ожидая самого главного. – И жах! – И он нанес удар. Кто-то даже ахнул. – А там, тьфу! Пусто! – сплюнул Щукин, и серьезное лицо сменилось досадой.
– А шлем? – густым вздохом прогудело в избе.
– Оказывается, это был не шлем, а трава «перекати-поле».
И енова взрыв хохота. Смеялся и комдив. Все это ему было близко, так как он сам, будучи в прошлом сапером, все такое в полной мере испытал.
– По-моему, – сдерживая смех, продолжал Щукин, – следовало бы кинокартины, где развивается наступление, начинать не с артподготовки, а с нашей саперной работы и показать, как мы ночью в одиночку на собственном пузе ползем и под носом врага делаем проходы и для танков и для пехоты…
– Правильно! – поддержал его с порога Железнов.
Для комсорга это было настолько неожиданно, что он не своим голосом гаркнул:
– Встать! Смирно! – и, еле откашлявшись, доложил комдиву, что все в сборе.
– Десять минут перекур, – распорядился комдив. – Но только, пожалуйста, на дворе и в кулачок.
Собрались как раз к передаче. Каждый, держа наготове книжечку, карандаш, был в полной готовности. Приготовился и Парахин, поставил вверху странички: «Последний час. 31 января 1943 года».
Сегодня голос диктора звучал особенно торжественно, отчеканивая каждое слово:
«Войска Донского фронта в боях 27 – 31 января закончили ликвидацию группы немецко-фашистских войск, окруженных западнее центральной части Сталинграда… Окружено по меньшей мере 330 тысяч войск противника. Сегодня вашими войсками взят в плен вместе со своим штабом командующий группой немецких войск под Сталинградом, состоящей из 6-й и 4-й танковых армий, генерал-фельдмаршал Паулюс и его начальник штаба генерал-лейтенант Шмидт…»
– Ого! Фельдмаршал! – вырвалось у темпераментного Щукина.
Еще долго диктор сообщал фамилии плененных командиров и начальников, затем наименования захваченных штабов корпусов, дивизий и полков и в заключение – о трофеях. Радио замолкло.
– Дорогие товарищи! – поднялся Железнов. – Слушайте и пометьте себе, что я скажу. Завтра, вернее сегодня, утром прочитайте это сообщение в подразделениях всем бойцам. После скажете, что вместе с вами слушали эту передачу командование полка и командир дивизии. И еще то, что командование дивизии и полка всей душой радо освобождению Сталинграда и шлет всем нашим воинам свою сердечную благодарность за то, что они доблестно выполнили приказ – форсировали Вазузу, захватили плацдарм и отстояли его. Скажите и то, что мы своим наступлением и форсированием прочно сковали войска 9-й армии генерала Моделя и 3-й танковой армии генерала Рейнгардта и не дали им возможности не только отправить на помощь фельдмаршалу Паулюсу ни одной дивизии, ни одного полка, а еще заставили фельдмаршала Клюге – командующего группы армий «Центр» – бросить сюда на закрытие прорыва свой оперативный резерв и даже охранную дивизию и дивизию СС. И как ни велики наши потери, мы своими активными действиями так же, как и воины нашего и Калининского фронта, основательно помогли Сталинградскому и Донскому фронтам окружить и разгромить 330-тысячную группировку Паулюса.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ
Весть о победе Советской Армии в Сталинграде докатилась и до далекого Княжина. Ее привез возвратившийся из района председатель колхоза Петр Петрович Крутовских. Не успел он поделиться дома этой вестью с соседями, как их ребята вместе с Кузькой Русских мгновенно разнесли ее по всей деревне. Влетела она, как яркий луч солнца в ненастье, и в дом Железновых.
– Чего вы такой толпой? Сходка, что ль? – угрюмо бурчала Аграфена Игнатьевна. – Дверь-то закройте! Господи, снегу-то сколько нанесли…
– Тетя Глаша, постой, не бурчи, – остановил ее Володя, сын Крутовских, – радость! Наши Сталинград освободили! Тьму-тьмущую фрицев, а вместе с ними пятнадцать генералов и еще вдобавок их главного – по-ихнему не помню, по-нашему – маршала – в плен взяли! И дальше их гонят!
– Слава тебе господи! – перекрестилась Аграфена Игнатьевна. – Да что же вы, милые мои, стоите-то? Садитесь. Кваску вот, пожалуйста, – сняла она блюдце с кувшина. – Как же это так получилось-то? Расскажите.
– Некогда, тетя Глаша. Нам еще бежать надо, – почти хором ответили ребята и рванулись в дверь.
– А мать обрадовали? – остановила она Кузьму. Тот, не задерживаясь, ответил на ходу:
– Обрадовали. Даже помогли лампадки затеплить.
– Даже лампадки, – шептали ее старческие губы. – Да, да, и мне надо затеплить. – И она засеменила на кухню, взяла там спички и, вернувшись в горницу, зажгла висевшую перед образами лампадку. После, опустившись на колени, молилась, отбивая земные поклоны, – за победу Красной Армии, за здравие воинов Якова и Веры и за пропавшего без вести Юры.
Молилась в душе и Пелагея Гавриловна с невесткой Марфушей.
Скрип двери, ворвавшийся холод заставили их обернуться.
Вошел командир.
– Вы к нам? – растерянно спросила Марфуша.
– Я к старшему лейтенанту Русских Василию Назаровичу.
– А его нет, в отъезде, к братеннику по делу уехал… – поспешила ответить Марфуша. – Раздевайтесь, подождите, он должен скоро возвратиться.
– Спасибо. Я потом зайду. У меня здесь есть дела.
– Что ему передать? – глядя на невестку, взволновалась свекровь.
– У меня к нему личное, – замялся офицер. – Понимаете, он просрочил отпуск.
– Просрочил? Отпуск? – Мать испуганно схватилась рукой за щеку.
– А вы не волнуйтесь. Все будет в порядке, – и командир ушел.
– Марфа! Что это значит? – Пелагея Гавриловна дернула за руку невестку.
И Марфуша, заливаясь слезами, поведала свекрови всю правду.
– Боже мой, боже! – запричитала Пелагея Гавриловна и, представляя, какой грех совершил ее сын, по-матерински думала, как выручить его из навалившейся беды. Больше всего она боялась Назара.
Пелагея Гавриловна встретила Назара на крыльце без платка.
– Ты это чего простоволосая, мать моя! Аль горячку схватить хочешь? – удивился Назар, опустив воротник и отряхивая с валенок снег. Подходя к дому, он заметил у ворот санный след. – Кто приезжал?
– Офицер из райвоенкомата… – ответила Пелагея Гавриловна.
– Из военкомата? По каким это делам? – шагнул Назар в избу и сбросил на руки невестки шубу.
– Да прямо-таки и не знаю. Ничего он не сказывал.
– Гм! – удивленно хмыкнул Назар. – Так-таки ни из-за чего за семь верст киселя хлебать?
– Да он обещал сегодня на обратном пути еще заехать… Банька готова. Може, сейчас, Назар, в баньку пойдешь?
– В баню? Что ж, можно и в баню. – И Назар подошел к висевшей шубе и из ее кармана вытащил поллитровку. – Завтра к нам в гости придут Илья Семенович, – поставил Назар в самодельный дедовский буфет водку, – Нина Николаевна, ребята – внуки Ильи Семеновича. Так ты, мать, наделай-ка пельменей, пирог испеки. А где Василий?
– Уехал в Морозово.
– Морозово? Что ж меня не дождался? – и бросил в сердцах: – Ну да, часто встречаемся!.. Тверезый? – Назар зло смотрел на жену.
– Тверезый… А что тут? По делу поехал.
– Раз не подождал отца, значит, голова не в порядке… Разве он не знал, что сегодня суббота и я должен приехать? Потом баня!..
– А може, и запамятовал.
– Запамятовал, – огорченно передразнил Назар жену. – Не запамятовал, а гульба – вот что! Испортила его война. Не тот Василий стал, не тот. Накось, отец работает на заводе, всего раз в неделю дома бывает, а он даже и не подумал меня обождать. Марфуша! – крикнул Назар, – давай белье! – Марфуша бросилась в горницу, взяла с сундука сверток и передала его свекру.
– А почему все это? Почему? – остановился Назар против жены. – Да все потому, что он не с винтовкой в руках на передовой воюет, а как барин на машине разъезжает. Если бы он так, как Костя, денно и нощно с пулеметом в окопе, аль как Семен у орудия, или наподобие Никиты – в небе, аль Захара – в танке, как Иван – под водой против супостата крутится, он дорожил бы собой и нашей фамилией. А так как ему все достается без крови и страха, вот и распустился, мать моя!.. – и с порога спросил: – Веник там?
– Там! – ответила Марфуша.
Стихли шаги Назара. Пелагея Гавриловна подошла к маленькой дежке и хотела было сказать невестке, чтобы она принесла из сеней муку, но другая мысль перебила ее намерение.
Марфуша по глазам поняла волнение и страх свекрови и посоветовала:
– А вы дайте ему чего-нибудь: сальца аль мучки.
– Пожалуй, Марфуша, и вправду дать. Небось, нуждается, – спохватилась Пелагея Гавриловна за эту мысль. – Бери лампу, и идем!
Женщины ушли в сени. Марфуша светила над ларем, а Пелагея Гавриловна отрезала большой кусок сала и насыпала мешочек первосортной муки.
– Ну как, Марфуша, хватит?
– Хватит, – ответила невестка.
Пелагея Гавриловна все это сложила в мешок и поставила его за ларь. Теперь она была охвачена одной тревогой, как бы Назар не вернулся из бани раньше представителя военкомата.
Вышло как раз так, как она желала: за окном заскрипели полозья.
– Ну, как? Приехал? – еще в дверях спросил офицер.
– Нет, товарищ… – засуетилась Пелагея Гавриловна. – Раздевайтесь и проходите в горницу…
– Я, мамаша, раздеваться не буду, а напишу вашему сыну записку, – и, чтобы не наследить, на носках прошел в горницу и там за столом стал писать.
Пелагея Гавриловна моргнула невестке. Та догадалась, быстро сбегала в сени и вернулась, держа за спиной мешок.
– Передайте вашему сыну вот эту записочку, – встал офицер. – И скажите, чтобы завтра же приехал в райвоенкомат. Предупредите, если не приедет, то в понедельник мы его арестуем.
У Пелагеи Гавриловны от этих страшных слов задрожали губы, и, передохнув, она заговорила, боязливо протягивая офицеру мешок:
– Прошу вас, товарищ, не знаю, как вас по-военному-то величать, не арестовывайте сына. Я с ним поговорю, и он завтра обязательно уедет… – протянула она офицеру гостинец.
– Что это такое? – побагровел офицер. – Не стыдно?.. Это же… Да это же, товарищ Русских, оскорбление!..
В сенях послышались шаги.
Растерявшаяся Пелагея Гавриловна опустила мешок и, не зная, как остановить гнев офицера, молила его:
– Дорогой товарищ, простите мне, старой дуре…
– Эх, мамаша, мамаша! – не слушал ее офицер. – Если бы я не знал Назара Ивановича, то сейчас наделал бы такого звону, что чертям тошно стало бы. Но…
– Ну, что замолчал? – В распахнутых дверях стоял Назар. Он сунул белье в руки Марфуши и шагнул в горницу.
Невестка, опережая свекра, бросилась к мешку.
– Марфа! Не трожь! – Глаза Назара налились гневом. – Продолжай, товарищ!
– Здравствуйте, Назар Иванович! С легким паром вас! – протянул офицер руку.
– Благодарствую. В чем дело?! – Назар снял шубу, потянул с гвоздя расшитое полотенце, вытер потное, раскрасневшееся лицо.
– Да вот жена ваша…
– Вижу! По какому такому случаю? А? – накалялся Назар.
– Не придавайте ее поступку, Назар Иванович, большого значения…
– Это, товарищ офицер, мое дело!
– Я приехал к вам по поводу вашего сына…
– Какого? Их у нас шесть.
– Василия.
– Василия? Что-нибудь натворил?
– Хуже, Назар Иванович… Он вот уже неделя, как просрочил отпуск.
– Неделю?! – прохрипел Назар. – В такое время? Подлец! – и он сильно потер пятерней бороду, дохнув всей грудью. – Скажите товарищу военкому, что завтра же я его, подлеца, к вам доставлю.
Проводив офицера, Назар прогремел у порога:
– Ну, Василь, берегись!
В этих суровых словах Пелагея Гавриловна чувствовала грозный приговор отца и, шатаясь, словно после тяжелой болезни, пошагала в горницу.
За ней – Марфа.
Женщины долго сидели не шелохнувшись, тревожно посматривая друг на друга. Наконец Пелагея Гавриловна решилась и подошла к Назару:
– Отец, давай ужинать…
– Мать! Не береди душу. Иди спать! – Назар по-стариковски поднялся и прохрипел: – Позор! На всю жисть позор! – Он пошел к пологу, рванул его и сел на кровать. Марфуша подскочила, хотела помочь ему снять валенки.
– Не надо. Сам. Туши лампу!
Марфа убавила свет и дунула в стекло.
Назар почти всю ночь не спал и ворочался на скрипучей кровати, нагоняя страх на женщин. Марфуша, успокаивая свекровь, тоже не спала, переживала за непутевого мужа.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
Утром Назар, позавтракав, сел у окна и хмуро смотрел в полузамерзшие стекла. Но ничего не могло отвлечь его от тяжких дум. Даже ребята, скатившиеся с горы на санках и сбившие с ног тетку Феклу, которая по-женски, левшой бросая в них мерзлыми комьями снега, загнала их за изгородь, не вызвали на его лице улыбки. И очнулся, лишь когда за окном зазвучал знакомый бубенчик. Вскоре он замолк у дома, и по ступенькам застучали торопливые шаги.
Пелагея Гавриловна рванулась к двери.
– Мать! – крикнул Назар. – Назад.
Пелагея Гавриловна и Марфуша так и застыли на месте, ожидая грозы.
– Отец! – радостно распростер руки Василий, но, не сделав и двух шагов, остановился у двери: отец был мрачнее тучи, а за спиной петлей болтались вожжи. Не успел Василий защититься рукой, как эта петля больно обожгла ухо и распласталась вдоль спины. Василий рванулся к порогу, но отец уже был у двери и снова что есть силы хлестанул вожжами.
– Подлец! Дезертир! Мерзавец!.. – хлеща где попало, хрипел Назар, и если бы не полушубок, то, наверняка, покалечил бы Василия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48
Парахин молчал, не зная, как себя вести дальше.
– Молчите? Так я вам скажу, – продолжал комдив, – в поступке красноармейца Айтаркина я не вижу никакого чепе. Следовательно, приказываю его отпустить! Отпустить и усатого красноармейца Галузу! Я его хорошо знаю как славного и храброго солдата. Это старый вояка еще гражданской войны. А это сожгите, – Яков Иванович протянул Парахину записи. – А теперь садитесь и слушайте. Из Поарма передали, что сегодня будет важное сообщение, которое, кстати сказать, оправдает и нашу операцию. С этой целью и я здесь, у вас. С этой же задачей в соседнем с вами полку полковник Хватов. Так что соберите всех политработников и пропагандистов и организуйте слушание Совинформбюро. На нем я буду присутствовать. К этому времени подготовьте и дайте мне вопросы, которые следовало бы им разъяснить. Кроме этого, завтра на вашем переднем крае будут работать мощные репродукторы дивизиона радиовещания на немецком языке в сторону противника…
– Группа уже прибыла, – доложил Карпов.
Железнов, выйдя из землянки, удивился. Вьюга стихла, и снежная даль была залита ярким светом луны.
– Какая красота! А тишина! В такую ночь ехать в машине просто грех. Знаете что? Давайте махнем на лыжах? А?
– Махнем, – согласился Карпов, а за ним и Парахин. Не прошло и пяти минут, как они, возглавляемые Карповым, двинулись прямиком на мертвенно торчавшие вдалеке трубы сожженного боем селения.
На полпути Карпов остановился: «Чу!..»
Севернее, где в темном небе чуть заметно отсвечивалось зарево, словно по покойнику, по-волчьи выла собака.
– Наверное, по хозяину, – промолвил Карпов.
– Сегодня они сами завоют не хуже этого пса.
Из обескрышенной избы, скорее похожей на громадный сугроб, чем на жилище, доносился гомерический хохот.
– Давайте послушаем. – Железнов остановил у дверей своих спутников. Один из пропагандистов открыл было рот, чтобы скомандовать: «Встать! Смирно!», как комдив рукой остановил его.
– Чего это «ха-ха-ха»? – передразнил хохотавших старший сержант. В нем комдив узнал сапера Щукина: – Не хохотать, а удивляться надо нашему саперному мужеству и бесстрашию, во что! – Щукин многозначительно выставил палец. – Пока до колючки врага доползешь, с тебя от страха семь потов сойдет и не один раз волосы дыбком встанут. – И он хохотнул себе под нос. – Вспомнил. Умора. Это было перед нашим наступлением. Ползу вот так ночью к немецким заграждениям – проход делать – и вдруг вижу, на горизонте, прямо передо мною, за межой, фриц. Я голову к земле. Смотрю: и он прижался. Я козырек каски приподнял и вглядываюсь – лежит, не шелохнется, лишь шлем этак горбушкой торчит. Только собрался двинуться, намереваясь его обойти слева, как вижу: шлем тоже подался влево и притаился. Ах, так, подлюга? Тогда я тебе сейчас перо в задницу вставлю! Выдергиваю из ножен нож и, прижимаясь к земле близко-близко, ползу. А фриц словно сдох, аж шлем не шелохнется. Тут я и думаю: а может быть, он тоже на меня нацелился и ждет, когда ближе подползу к меже, чтобы из-за нее броситься на меня, как тигра на осляти. Вижу, что мне ничего не остается, как действовать стремительно. Но только я подтянул ногу под живот и приподнял задок, как шлем приподнялся и снова утонул за межой. Теперь промедление было смерти подобно. Я разом вскочил, – Щукин взмахнул рукой. Все в доме замерли, ожидая самого главного. – И жах! – И он нанес удар. Кто-то даже ахнул. – А там, тьфу! Пусто! – сплюнул Щукин, и серьезное лицо сменилось досадой.
– А шлем? – густым вздохом прогудело в избе.
– Оказывается, это был не шлем, а трава «перекати-поле».
И енова взрыв хохота. Смеялся и комдив. Все это ему было близко, так как он сам, будучи в прошлом сапером, все такое в полной мере испытал.
– По-моему, – сдерживая смех, продолжал Щукин, – следовало бы кинокартины, где развивается наступление, начинать не с артподготовки, а с нашей саперной работы и показать, как мы ночью в одиночку на собственном пузе ползем и под носом врага делаем проходы и для танков и для пехоты…
– Правильно! – поддержал его с порога Железнов.
Для комсорга это было настолько неожиданно, что он не своим голосом гаркнул:
– Встать! Смирно! – и, еле откашлявшись, доложил комдиву, что все в сборе.
– Десять минут перекур, – распорядился комдив. – Но только, пожалуйста, на дворе и в кулачок.
Собрались как раз к передаче. Каждый, держа наготове книжечку, карандаш, был в полной готовности. Приготовился и Парахин, поставил вверху странички: «Последний час. 31 января 1943 года».
Сегодня голос диктора звучал особенно торжественно, отчеканивая каждое слово:
«Войска Донского фронта в боях 27 – 31 января закончили ликвидацию группы немецко-фашистских войск, окруженных западнее центральной части Сталинграда… Окружено по меньшей мере 330 тысяч войск противника. Сегодня вашими войсками взят в плен вместе со своим штабом командующий группой немецких войск под Сталинградом, состоящей из 6-й и 4-й танковых армий, генерал-фельдмаршал Паулюс и его начальник штаба генерал-лейтенант Шмидт…»
– Ого! Фельдмаршал! – вырвалось у темпераментного Щукина.
Еще долго диктор сообщал фамилии плененных командиров и начальников, затем наименования захваченных штабов корпусов, дивизий и полков и в заключение – о трофеях. Радио замолкло.
– Дорогие товарищи! – поднялся Железнов. – Слушайте и пометьте себе, что я скажу. Завтра, вернее сегодня, утром прочитайте это сообщение в подразделениях всем бойцам. После скажете, что вместе с вами слушали эту передачу командование полка и командир дивизии. И еще то, что командование дивизии и полка всей душой радо освобождению Сталинграда и шлет всем нашим воинам свою сердечную благодарность за то, что они доблестно выполнили приказ – форсировали Вазузу, захватили плацдарм и отстояли его. Скажите и то, что мы своим наступлением и форсированием прочно сковали войска 9-й армии генерала Моделя и 3-й танковой армии генерала Рейнгардта и не дали им возможности не только отправить на помощь фельдмаршалу Паулюсу ни одной дивизии, ни одного полка, а еще заставили фельдмаршала Клюге – командующего группы армий «Центр» – бросить сюда на закрытие прорыва свой оперативный резерв и даже охранную дивизию и дивизию СС. И как ни велики наши потери, мы своими активными действиями так же, как и воины нашего и Калининского фронта, основательно помогли Сталинградскому и Донскому фронтам окружить и разгромить 330-тысячную группировку Паулюса.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ
Весть о победе Советской Армии в Сталинграде докатилась и до далекого Княжина. Ее привез возвратившийся из района председатель колхоза Петр Петрович Крутовских. Не успел он поделиться дома этой вестью с соседями, как их ребята вместе с Кузькой Русских мгновенно разнесли ее по всей деревне. Влетела она, как яркий луч солнца в ненастье, и в дом Железновых.
– Чего вы такой толпой? Сходка, что ль? – угрюмо бурчала Аграфена Игнатьевна. – Дверь-то закройте! Господи, снегу-то сколько нанесли…
– Тетя Глаша, постой, не бурчи, – остановил ее Володя, сын Крутовских, – радость! Наши Сталинград освободили! Тьму-тьмущую фрицев, а вместе с ними пятнадцать генералов и еще вдобавок их главного – по-ихнему не помню, по-нашему – маршала – в плен взяли! И дальше их гонят!
– Слава тебе господи! – перекрестилась Аграфена Игнатьевна. – Да что же вы, милые мои, стоите-то? Садитесь. Кваску вот, пожалуйста, – сняла она блюдце с кувшина. – Как же это так получилось-то? Расскажите.
– Некогда, тетя Глаша. Нам еще бежать надо, – почти хором ответили ребята и рванулись в дверь.
– А мать обрадовали? – остановила она Кузьму. Тот, не задерживаясь, ответил на ходу:
– Обрадовали. Даже помогли лампадки затеплить.
– Даже лампадки, – шептали ее старческие губы. – Да, да, и мне надо затеплить. – И она засеменила на кухню, взяла там спички и, вернувшись в горницу, зажгла висевшую перед образами лампадку. После, опустившись на колени, молилась, отбивая земные поклоны, – за победу Красной Армии, за здравие воинов Якова и Веры и за пропавшего без вести Юры.
Молилась в душе и Пелагея Гавриловна с невесткой Марфушей.
Скрип двери, ворвавшийся холод заставили их обернуться.
Вошел командир.
– Вы к нам? – растерянно спросила Марфуша.
– Я к старшему лейтенанту Русских Василию Назаровичу.
– А его нет, в отъезде, к братеннику по делу уехал… – поспешила ответить Марфуша. – Раздевайтесь, подождите, он должен скоро возвратиться.
– Спасибо. Я потом зайду. У меня здесь есть дела.
– Что ему передать? – глядя на невестку, взволновалась свекровь.
– У меня к нему личное, – замялся офицер. – Понимаете, он просрочил отпуск.
– Просрочил? Отпуск? – Мать испуганно схватилась рукой за щеку.
– А вы не волнуйтесь. Все будет в порядке, – и командир ушел.
– Марфа! Что это значит? – Пелагея Гавриловна дернула за руку невестку.
И Марфуша, заливаясь слезами, поведала свекрови всю правду.
– Боже мой, боже! – запричитала Пелагея Гавриловна и, представляя, какой грех совершил ее сын, по-матерински думала, как выручить его из навалившейся беды. Больше всего она боялась Назара.
Пелагея Гавриловна встретила Назара на крыльце без платка.
– Ты это чего простоволосая, мать моя! Аль горячку схватить хочешь? – удивился Назар, опустив воротник и отряхивая с валенок снег. Подходя к дому, он заметил у ворот санный след. – Кто приезжал?
– Офицер из райвоенкомата… – ответила Пелагея Гавриловна.
– Из военкомата? По каким это делам? – шагнул Назар в избу и сбросил на руки невестки шубу.
– Да прямо-таки и не знаю. Ничего он не сказывал.
– Гм! – удивленно хмыкнул Назар. – Так-таки ни из-за чего за семь верст киселя хлебать?
– Да он обещал сегодня на обратном пути еще заехать… Банька готова. Може, сейчас, Назар, в баньку пойдешь?
– В баню? Что ж, можно и в баню. – И Назар подошел к висевшей шубе и из ее кармана вытащил поллитровку. – Завтра к нам в гости придут Илья Семенович, – поставил Назар в самодельный дедовский буфет водку, – Нина Николаевна, ребята – внуки Ильи Семеновича. Так ты, мать, наделай-ка пельменей, пирог испеки. А где Василий?
– Уехал в Морозово.
– Морозово? Что ж меня не дождался? – и бросил в сердцах: – Ну да, часто встречаемся!.. Тверезый? – Назар зло смотрел на жену.
– Тверезый… А что тут? По делу поехал.
– Раз не подождал отца, значит, голова не в порядке… Разве он не знал, что сегодня суббота и я должен приехать? Потом баня!..
– А може, и запамятовал.
– Запамятовал, – огорченно передразнил Назар жену. – Не запамятовал, а гульба – вот что! Испортила его война. Не тот Василий стал, не тот. Накось, отец работает на заводе, всего раз в неделю дома бывает, а он даже и не подумал меня обождать. Марфуша! – крикнул Назар, – давай белье! – Марфуша бросилась в горницу, взяла с сундука сверток и передала его свекру.
– А почему все это? Почему? – остановился Назар против жены. – Да все потому, что он не с винтовкой в руках на передовой воюет, а как барин на машине разъезжает. Если бы он так, как Костя, денно и нощно с пулеметом в окопе, аль как Семен у орудия, или наподобие Никиты – в небе, аль Захара – в танке, как Иван – под водой против супостата крутится, он дорожил бы собой и нашей фамилией. А так как ему все достается без крови и страха, вот и распустился, мать моя!.. – и с порога спросил: – Веник там?
– Там! – ответила Марфуша.
Стихли шаги Назара. Пелагея Гавриловна подошла к маленькой дежке и хотела было сказать невестке, чтобы она принесла из сеней муку, но другая мысль перебила ее намерение.
Марфуша по глазам поняла волнение и страх свекрови и посоветовала:
– А вы дайте ему чего-нибудь: сальца аль мучки.
– Пожалуй, Марфуша, и вправду дать. Небось, нуждается, – спохватилась Пелагея Гавриловна за эту мысль. – Бери лампу, и идем!
Женщины ушли в сени. Марфуша светила над ларем, а Пелагея Гавриловна отрезала большой кусок сала и насыпала мешочек первосортной муки.
– Ну как, Марфуша, хватит?
– Хватит, – ответила невестка.
Пелагея Гавриловна все это сложила в мешок и поставила его за ларь. Теперь она была охвачена одной тревогой, как бы Назар не вернулся из бани раньше представителя военкомата.
Вышло как раз так, как она желала: за окном заскрипели полозья.
– Ну, как? Приехал? – еще в дверях спросил офицер.
– Нет, товарищ… – засуетилась Пелагея Гавриловна. – Раздевайтесь и проходите в горницу…
– Я, мамаша, раздеваться не буду, а напишу вашему сыну записку, – и, чтобы не наследить, на носках прошел в горницу и там за столом стал писать.
Пелагея Гавриловна моргнула невестке. Та догадалась, быстро сбегала в сени и вернулась, держа за спиной мешок.
– Передайте вашему сыну вот эту записочку, – встал офицер. – И скажите, чтобы завтра же приехал в райвоенкомат. Предупредите, если не приедет, то в понедельник мы его арестуем.
У Пелагеи Гавриловны от этих страшных слов задрожали губы, и, передохнув, она заговорила, боязливо протягивая офицеру мешок:
– Прошу вас, товарищ, не знаю, как вас по-военному-то величать, не арестовывайте сына. Я с ним поговорю, и он завтра обязательно уедет… – протянула она офицеру гостинец.
– Что это такое? – побагровел офицер. – Не стыдно?.. Это же… Да это же, товарищ Русских, оскорбление!..
В сенях послышались шаги.
Растерявшаяся Пелагея Гавриловна опустила мешок и, не зная, как остановить гнев офицера, молила его:
– Дорогой товарищ, простите мне, старой дуре…
– Эх, мамаша, мамаша! – не слушал ее офицер. – Если бы я не знал Назара Ивановича, то сейчас наделал бы такого звону, что чертям тошно стало бы. Но…
– Ну, что замолчал? – В распахнутых дверях стоял Назар. Он сунул белье в руки Марфуши и шагнул в горницу.
Невестка, опережая свекра, бросилась к мешку.
– Марфа! Не трожь! – Глаза Назара налились гневом. – Продолжай, товарищ!
– Здравствуйте, Назар Иванович! С легким паром вас! – протянул офицер руку.
– Благодарствую. В чем дело?! – Назар снял шубу, потянул с гвоздя расшитое полотенце, вытер потное, раскрасневшееся лицо.
– Да вот жена ваша…
– Вижу! По какому такому случаю? А? – накалялся Назар.
– Не придавайте ее поступку, Назар Иванович, большого значения…
– Это, товарищ офицер, мое дело!
– Я приехал к вам по поводу вашего сына…
– Какого? Их у нас шесть.
– Василия.
– Василия? Что-нибудь натворил?
– Хуже, Назар Иванович… Он вот уже неделя, как просрочил отпуск.
– Неделю?! – прохрипел Назар. – В такое время? Подлец! – и он сильно потер пятерней бороду, дохнув всей грудью. – Скажите товарищу военкому, что завтра же я его, подлеца, к вам доставлю.
Проводив офицера, Назар прогремел у порога:
– Ну, Василь, берегись!
В этих суровых словах Пелагея Гавриловна чувствовала грозный приговор отца и, шатаясь, словно после тяжелой болезни, пошагала в горницу.
За ней – Марфа.
Женщины долго сидели не шелохнувшись, тревожно посматривая друг на друга. Наконец Пелагея Гавриловна решилась и подошла к Назару:
– Отец, давай ужинать…
– Мать! Не береди душу. Иди спать! – Назар по-стариковски поднялся и прохрипел: – Позор! На всю жисть позор! – Он пошел к пологу, рванул его и сел на кровать. Марфуша подскочила, хотела помочь ему снять валенки.
– Не надо. Сам. Туши лампу!
Марфа убавила свет и дунула в стекло.
Назар почти всю ночь не спал и ворочался на скрипучей кровати, нагоняя страх на женщин. Марфуша, успокаивая свекровь, тоже не спала, переживала за непутевого мужа.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
Утром Назар, позавтракав, сел у окна и хмуро смотрел в полузамерзшие стекла. Но ничего не могло отвлечь его от тяжких дум. Даже ребята, скатившиеся с горы на санках и сбившие с ног тетку Феклу, которая по-женски, левшой бросая в них мерзлыми комьями снега, загнала их за изгородь, не вызвали на его лице улыбки. И очнулся, лишь когда за окном зазвучал знакомый бубенчик. Вскоре он замолк у дома, и по ступенькам застучали торопливые шаги.
Пелагея Гавриловна рванулась к двери.
– Мать! – крикнул Назар. – Назад.
Пелагея Гавриловна и Марфуша так и застыли на месте, ожидая грозы.
– Отец! – радостно распростер руки Василий, но, не сделав и двух шагов, остановился у двери: отец был мрачнее тучи, а за спиной петлей болтались вожжи. Не успел Василий защититься рукой, как эта петля больно обожгла ухо и распласталась вдоль спины. Василий рванулся к порогу, но отец уже был у двери и снова что есть силы хлестанул вожжами.
– Подлец! Дезертир! Мерзавец!.. – хлеща где попало, хрипел Назар, и если бы не полушубок, то, наверняка, покалечил бы Василия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48