Вооружившись шомполами, они направились туда, где последний раз Сеня нашел Куделина. На этом месте, идя по кругу, прощупывали шомполами каждый метр, пока не наткнулись на кучку притоптанного хвороста. Из-под нее Свиридов извлек то, что искали.
– Она?
– Она, – ответил Семен.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
Второе заявление Куделина о розыске денежного перевода совсем сбило Еремина с толку. Во-первых, потому, что Куделин написал его от истинного своего имени, во-вторых, во фразе – «покорнейше прошу разобраться» слово «покорнейше» говорило, что случилось что-то такое, что может быть выяснено только при личной встрече. Но при такой обстановке Еремин не мог рисковать. После долгих раздумий Еремин решил произвести разведку: что с Куделиным, кто его окружает и что его беспокоит? Для этой цели он избрал симпатизирующую ему девушку Тосю – сотрудницу из экспедиции. Но прежде чем ее послать, он съездил на почту в Погорелое-Городище и отправил оттуда Куделину по прежнему адресу, на полк, двести рублей. Как только пришел перевод, Еремин пригласил к себе Тосю и поручил ей свезти Куделину в медсанбат деньги и письмо – ответ на заявление Игната – с добрыми пожеланиями скорейшего выздоровления. Никакого особого поручения не дал, полагая, что Куделин и без намека догадается, почему он послал к нему девушку. И он не ошибся.
Игнат был очень рад, что наконец-то от шефа пришел живой человек. Он проворно накинул халат и, подпираясь костылем, направился в каморку дежурной санитарки, надеясь на ее чуткость. Но дежурная Груша не проявила чуткости, так как по предписанию врача ему не разрешалось вставать с постели даже при нужде.
– Милая Груша, будьте милосердны, ведь ко мне в кои веки пришла девушка.
Тося никак не могла понять, почему Куделин настаивает уединиться. Раненые ее совсем не стесняли.
– Товарищ Куделин, не упрямьтесь, – встала она на сторону Груши. – Вам же нельзя подниматься.
– Правильно, – Груша подхватила Игната под руку, и они с Тосей уложили его в постель.
– Товарищи, – кося глазами в сторону гостьи, Груша обратилась к ходячим раненым, – может быть, пойдете покурить?
Те поняли ее намек.
– Теперь беседуйте сколько душе угодно, – шепнула Тосе санитарка, затем склонилась к соседу Куделина, прислушалась, накрыла его получше одеялом. – Спит, – подтвердила мановением руки. – Да он почти не слышит, контуженый и раненый.
Игнат, как и многие разведчики в сложной обстановке, болел обостренной подозрительностью. И он для убедительности громко спросил соседа:
– Товарищ Щедров. Мы тебе не мешаем?
Но Щедров, мирно посапывая, молчал.
Куделин посадил Тосю у изголовья, а сам, опершись о подушку, сел так, чтобы все время видеть соседа.
– Вы, товарищ Куделин, писали нам заявление. – Тося протянула ему письмо Еремина. – Так вот вам наш ответ и деньги. – Она положила на его ногу перевод и карандаш.
Куделин наскоро расписался и, не слушая Тосю, впился глазами в послание своего патрона. Из него он понял, что беспокоит шефа. Куделин тут же написал начальнику почты благодарственное письмо, где поправленные буквы, запятые и точки говорили, что он, Куделин, что-то где-то оставил или закопал, что-то находится в чужих руках, а жирно выведенный знак восклицания настойчиво требовал перевода куда-нибудь подальше.
Чтобы задобрить Тосю, Куделин, вручая письмо, многозначительно задержал ее руку.
Чувствуя жар в его пожатии, застенчивая Тося залилась румянцем и поспешила высвободить руку.
– Это в знак благодарности, Тося, за ваше благородство, – сказал Куделин.
– Но это делала не я, а капитан Еремин Егор Иванович. Это все он. Его надо благодарить…
Упоминание имени Еремина словно током ударило Игната. Он резко изменился в лице, испуганно вытаращил глаза и предупреждающе прижал палец к губам. Тося замолчала.
Воспользовавшись отсутствием Груши, Куделин надел халат, проводил гостью до двери и стоял у окна, пока она не села в машину. Теперь он спокойно поковылял к себе в палату, довольный тем, что Тося ни с кем не остановилась. Не минуло и десяти минут, как Груша принесла обед. Куделину поставила на ящик, заменявший тумбочку, а Щедрова, бережно поддерживая под руку, увела на кухню, которая служила столовой. По пути Павел сунул ей в несколько раз сложенную бумажку и шепнул:
– Сейчас же передай комиссару.
Примерно через часа два одновременно читали послания Еремин – от Куделина, а Свиридов – от Щедрова. А к часам семи вечера Свиридов уже был у полковника Якушина.
Полковник, ознакомившись со всеми материалами и ракетницей, горячо поблагодарил Свиридова:
– Большое спасибо, Евгений Юрьевич. Передай мою благодарность и Павлу Архиповичу. Молодцы! Я считаю, что мы схватили за хвост важную птицу. Теперь наша задача не только ее не упустить, но и поймать весь выводок. Надо полагать, что под руководством капитана Еремина работает не один Куделин…
В тот же вечер в тяжелых муках сделал вывод и Еремин: пока не поздно, сменить квартиру. Но перво-наперво надо было сохранить Куделина и отправить куда-нибудь подальше. Ночью Еремин подготовил ему красноармейскую книжку, медицинское свидетельство и справку о ранении на имя Круглова Константина Кирилловича, уроженца города Роненбурга Рязанской области. А предварительно направил Куделину письмо на адрес медсанбата, нацарапанное прямым, корявым женским почерком, полное материнской заботы, ласки и печали…
«…Дорогой Игната, – писала „она“, – попроси начальство, пусть оно отпустит тебя, как ты выздоровеешь, на побывку. Избу чинить надыть, проклятый фашист бонбой разворотил всю крышу…»
Письмо матери растрогало командование медсанбата, и оно уволило Куделина по ранению в отпуск на две недели.
Игнат, обрадованный, что опасность миновала, напевая веселый мотивчик, шагал к большаку, чтобы там попутной машиной добраться до Губинки, пожать на прощание Еремину руку и фьють – присвистнул он – к мамочке.
Но на большаке как-то необычно было тихо: ни тебе выстрела, ни взрыва, будто и совсем не было фронта. Только лишь один раз блеснуло небо отсветом ракеты, и снова темень, и та же непривычная темнота.
– Эх-ма! – Куделин, шумно выдохнув, широко раскинул руки, сбросил вещевой мешок на бровку придорожной канавы и опустился на него. Ему настолько было хорошо и свободно, что, кажется, сидел бы так вечность. Но вскоре показалась попутная машина. Через час он уже был в Губинке и наконец после долгой разлуки встретился с Ереминым.
Прогуливаясь по загуменью, Еремин передал Куделину документы на имя красноармейца Круглова и проинструктировал о дальнейших связях. Потом сам чуточку подпорол с обратной стороны борт шинели, туда глубоко засунул новый код.
– Ну, с богом, – облапил он Куделина и проводил его до регулировщицы, около которой толпились военные. Та остановила автомашину и посадила в нее всех, кто ехал на Погорелое-Городище.
На станции Куделина патруль пригласил в комендатуру, и на этом кончилась его служба на «Великую Германию».
А недели через три, когда была выявлена вся сеть группы Еремина, полковник Якушин принял решение арестовать его. Но оказалось, не так легко было его взять.
– Он матерый волк, – говорил товарищам Якушин. – Не успеем его схватить, как он оскалит зубы и начнет палить. И постреляет всех, кто появится. Можно ночью навалиться на его избушку. Но в нее так просто не войдешь. Наверняка, он понаделал в ней и глазки, и сигналы, и тайники. Вот что, товарищи. Он должен бежать, иначе ему хана. И мы должны ему это облегчить, да и нам тогда будет легче его взять, – встал Якушин. – На сегодня все. Утро вечера мудренее. Ложитесь-ка спать.
Полковник Якушин не ошибся – Еремин днем и ночью был начеку. Умно и незаметно готовил побег. Он делал все, чтобы его исчезновение было обнаружено не сразу. Для этого Еремин решил использовать добродушие начальства и своим угрюмым видом стал постепенно возбуждать у него к себе внимание. И в конце концов своего добился.
– Я все смотрю на вас, что вы день ото дня все мрачнее и мрачнее. Что-нибудь случилось? – посочувствовал начальник.
– С матерью плохо, – ответил Еремин и протянул начальнику письмо. – Вот уж месяц, как не встает с постели, – и показал на место, где «мать» писала: «Сердце разрывается, дорогой сынок, как подумаю, что отойду, не попрощавшись с тобой…»
– Так что же вы молчали? Ай-яй! Как вам, Егор Иванович, не стыдно? А где мамаша-то?
– В Москве. Хотелось бы навестить ее. Но как?
– Эх! Так уж и быть, – решился начальник. – Надо в отдел фронта везти отчет. Так я не поеду. Поезжайте-ка бы. По пути навестите и мать.
– Товарищ полковник! Еремина направляют в отдел фронта в командировку, – еле переведя дух, доложил Якушину вошедший помощник.
– Очень хорошо, – ответил Якушин. – Это нам на руку.
Предусмотрительный Еремин, чтобы миновать дорожный контрольный пункт в Губинке, поехал кружным путем, но в Федоровке, у самого моста, совершенно неожиданно регулировщица, сигналя фонарем, остановила машину. Посмотрев путевку, она покачала головой и, извинившись перед капитаном Ереминым, приказала шоферу съехать с дороги в сторону.
– В чем дело? – начальственным тоном обратился к ней Еремин.
Но тут подошел патруль, и старший лейтенант, козырнув, попросил предъявить документ.
– Извините, товарищ капитан, так надо. Сами знаете, фронт.
– Пожалуйста, – снисходительно ответил Еремин и протянул удостоверение. И тут, с одной стороны лейтенант, а с другой – патрульный, словно железными клещами, зажали руки Еремина.
На этом и кончилась карьера еще одного главаря вражеской агентуры.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
В конце января зима не на шутку разбушевалась – завихрила, заметелила, ударили морозы.
Ослепленный снегом «газик» еле-еле пробивался через наметы. Генерал Железнов только к вечеру добрался до штаба полка. Карпов встретил его у Вазузы. Направив адъютанта и шофера ужинать в столовую штаба, он повел комдива к себе.
Блеснул светом тамбур, и из него кто-то выскочил и скрылся в темноте оврага.
– Женщина? – спросил Железнов.
– Да… Видимо, официантка. Наверное, ужин принесла.
– Ужин? – повторил Железнов, глядя на пустой стол.
– Да, тут одна.
– Я знаю, как тебя любит Ирина Сергеевна, и дай бог, чтобы ты так ее любил…
– Я ее так и люблю, – оборвал комдива Карпов, что ошарашило Якова Ивановича.
– Любишь? Так чего ж ты крутишь с официанткой? А?!
– Я, не желая компрометировать Ирину Сергеевну, сказал неправду, – признался Карпов. – Это была она. Видимо, застыдилась вас и убежала.
– Меня? Убежала? Куда?
– Не знаю, – Карпов пожал плечами, – наверное, к своей машине.
– В такую завируху? Застынет и замерзнет, – заволновался Яков Иванович. – Так что ж ты стоишь? Бери машину и верни! – Он сорвал с гвоздя шапку и нахлобучил ее на голову Карпова. – Бери мою, она прогрета. Польщиков пробьется. – И уже с порога кричал ему вдогонку: – Лопаты возьми! – потом постелил поверх одеяла свою шинель и лег. Только вытянул ноги, как приятная истома охватила его, нагнала дремоту, глаза смежились, и он мыслями унесся в далекое Княжино. Но не долго довелось ему поблаженствовать. Под ухом загудел зуммер. Яков Иванович протянул руку, чтобы снять трубку.
– Алло! – отозвался он.
– Товарищ двенадцать, говорит майор Парахин. Вы будете сейчас у себя?
– А что такое?
– Да есть одно важное дело, похожее на ЧП.
Железнов не терпел Парахина. И если бы не нужда в людях, настоял бы на откомандировании его из дивизии. Но нельзя, был ранен Милютин, и пришлось на его место временно назначить Парахина.
– Двенадцатого нет, – ответил он. – А если важное ЧП, то приходите, разберемся.
– А вы кто?
– Двадцать пятый.
– Тогда, товарищ двадцать пятый, извините.
Не успел Яков Иванович положить трубку, как тут распахнулась дверь и в землянку вошли, запорошенные с ног до головы снегом, Валентинова и Карпов.
– Где вы ее нагнали?
– На середине Вазузы, – помогая ей раздеться, ответил Карпов.
– Э-эх! И отличилась же ты, мать Ирина! – качал головой Яков Иванович. – И чего удрала?
– Не хотела, чтобы вы меня здесь видели. – Валентинова дула в замерзшие ладошки.
– А то я не знаю, – усмехнулся Железнов. – Я, дорогая Ирина Сергеевна, все про вас, проказников, знаю и все вижу. И мешать вам не думаю. Так что любитесь от всего сердца и во имя своего фронтового счастья. Ну, а теперь накрывай ужин. Да, – обратился он к Карпову, – сейчас звонил майор Парахин и сообщил, что есть ЧП.
Карпов тут же позвонил и, слушая, зажав микрофон, докладывал Железнову:
– Говорит, что среди возвратившихся из медсанбата выявил пораженца.
– Пораженца? – переспросил Железнов. И взвесив, что это докладывает Парахин, который способен из мухи сделать слона, махнул рукой. – Давай после ужина.
После ужина Ирина Сергеевна быстро убрала со стола, наскоро вымыла посуду и, сославшись, что у нее в штабе дела, ушла.
Чтобы не держать понапрасну «пораженца», Железнов решил сначала заслушать майора Парахина.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
– Прихожу в девятую роту, – докладывал майор Парахин, – она теперь у нас кадрированная, туда прибывают из медсанбата, госпиталей, а там целое собрание. Слышу, обсуждают последнюю операцию. Я у дверей притаился. Дым от махорки – задохнуться можно. Вижу, баптист Айтаркин болтает: «Вы видели бы, сколько в медсанбате раненых! А сколько мы схоронили после боя убитых? Одному богу известно. А зачем? Чего мы добились? Только того, что Вазузу форсировали да фрицев от нее чуть-чуть оттолкнули. Вот и все!» Тут, товарищ генерал, все загалдели, кто поддерживает Айтаркина, кто – против. Наконец один, вы, товарищ Карпов, его знаете, из четвертой роты, пожилой, усы буденновские, как крикнет: «Тише вы! Айтаркин правду говорит». А тот, почувствовав его поддержку, и понес: «Умные люди говорят, что высшее начальство просчиталось и зря сунуло в это пекло войска, и вообще говорят еще то, что раз сил недостаточно, значит, не надо было затевать и наступление».
Из этом Парахин замолк, соображая, как более вразумительно закончить.
– Ну, и что дальше? – Комдив ожег его взглядом.
– Я, конечно, прекратил его болтовню. Разъяснил красноармейцам значение операции, убедительно раскрыл подлинное лицо баптиста, после Айтаркина взял с собой и уже у себя основательно с ним побеседовал. И все, что он говорил, записал. – И Парахин положил перед генералом эту запись.
Яков Иванович надел очки, бегло пробежал некоторые места и, не отрываясь от бумаги, спросил:
– А что сделали с усатым?
– Записал, кто он, откуда, и приказал через три часа прийти ко мне. Он, наверное, уже у меня.
– Скажите, товарищ Парахин, как бы вы подумали, находясь на месте Айтаркина, того самого солдата, который, веря нам, первым ринулся на утлом плотике в ледяную реку, форсировал Вазузу, под губительным огнем ворвался на тот берег и, пока были патроны, держал его… А потом мы сами видели, как наши славные люди гибли – и на том берегу, отражая контратаки врага, и в кипящей от огня и взрывов реке. Немногим посчастливилось достичь своего берега… И Айтаркин не только все это видел, но пережил и на себе испытал. Так или не так?
– Так точно, товарищ генерал. Но это не дает ему права так говорить…
– Права так говорить, – оборвал его Железнов. – Айтаркин, Геннадий Илларионович, хотя и солдат, но такой же, как и мы, человек. Человек с душой, сердцем и разумом! Он тоже думает, тоже переживает и неудачи сражения и гибель товарищей и, представьте себе, даже делает выводы! Правда, выводы могут быть другие, чем наши, и мало приятные. Но не потому, что он неправильно, не по-нашему мыслит или сознательно их искажает, а лишь потому, что сражение он видит не с нашей колокольни, КП широко, а в более узком поле зрения, с самой малой точки – из своего окопа или места в атаке. Но видит со всеми ужасами боя, с кровью, воплями, смертями, удачами и неудачами… И нередко бывает так, что солдат, выполняя приказ, с полным сознанием своего долга перед Родиной, в силу военной тайны, не знает истинного намерения командования. Вот как, например, и в нашей операции. Перед ним была одна задача – форсировать Вазузу, захватить плацдарм и держать его до подхода главных сил, не жалея крови и даже собственной жизни. А ведь была еще другая задача – наступлением сковать противника, да так, чтобы он не снял с нашего фронта и не бросил бы под Сталинград на выручку Паулюсу ни одной дивизии, ни одного полка. А знал это Айтаркин или не знал? Я вас, майор, спрашиваю? Не знал и не должен был знать.
Дух возмущения зримо давил Парахина. Он ясно чувствовал, что комдив не на его стороне, и решил доказать свою правоту:
– Если каждый солдат будет обсуждать действия командира, то с таким солдатом, товарищ комдив, сражения не выиграешь.
– Вы правы, с таким солдатом сражения не выиграешь. Но приказ – есть приказ! И солдат должен выполнять его беспрекословно!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48