— Не стоит обижать собак, — язвительно фыркнула генеральша. — Они бы до такого не додумались.
— Так как погибли солдаты?
— Разве не понятно? Кое-кто загибался естественным путем — попробуй посиди несколько дней зимой в яме без жратвы. С оформлением этих покойников проблем не возникало. А потом один умник решил устроить восстание. Дело было летом, можно было и яму худо-бедно перетерпеть, вот он и подговорил ребят стоять за свои деньги до последнего. Не могут, мол, они всех нас тут уморить, при демократии, мол, живем. Такого скандала даже армия не прикроет. Обещал шум поднять, журналистам все рассказать. Что было делать командирам? Не идти же всем под трибунал из-за одного упрямого идиота. Вот к нему и нескольким его наиболее рьяным сторонникам и применили усиленные меры убеждения, но блаженный придурок уперся до конца. Все на высшую справедливость уповал. В результате — несколько трупов со следами насильственной смерти. Дело, естественно, удалось замять, но поползли неприятные слухи. Вот и все. Имен погибших солдат я, к сожалению, не знаю.
— Спасибо, — сказал Чупрун. — Вы очень мне помогли.
— Жаль только, этим ребятам уже никто не поможет, — вздохнула Оксана Макаровна.

Марина Александровна, пошатываясь от голода и усталости, брела по Синяевскому проспекту. Она пыталась отыскать Нюхарика, сотрудничающего с ментами наркомана-стукача.
Адрес Нюхарика, скрепя сердце, дал Марине капитан Самарин, сотрудник Управления по борьбе с организованной преступностью. Сделал он это лишь для того, чтобы отвязаться от этой ненормальной Червячук. Марина Александровна не подозревала, что, расставшись с ней, капитан Самарин, пребывающий, как, впрочем, и все остальные сотрудники ГУВД, в курсе любовных страстей старшей оперуполномоченной убойного отдела, немедленно позвонил Нюхарику, описал ему внешность Марины и посоветовал для собственной безопасности держаться от этой женщины подальше, а лучше вообще на недельку-другую слинять из города, отдохнуть где-нибудь на даче.
Не обнаружив Нюхарика дома, Марина методично обследовала все притоны и злачные места, где тусовались синяевские наркоманы, но так и не напала на след вожделенного стукача.
От волнения Марина почти не могла есть. Вместо ужина вчера она выпила стакан апельсинового сока, а на завтрак ограничилась чашкой крепкого черного кофе и сухариком. Ночь Червячук провела без сна, вновь и вновь анализируя скудную информацию о Богдане Пасюке, которую ей удалось вытянуть из сотрудников отдела по борьбе с организованной преступностью.
Информация была отрывистой и противоречивой. Более того, коллеги из УБОПа были убеждены, что Богдан Пасюк — не настоящее имя торговца оружием. Никаких сведений о дате или месте его рождения, о его родителях, о школе, в которой он учился, или о местах его работы у милиции не было. Он не арестовывался, в тюрьме не сидел, а, может быть, арестовывался и сидел, но только под другим именем. Отпечатков его пальцев в картотеке тоже не оказалось.
Кое-какие отрывочные и противоречивые данные о Богдане были получены от стукачей, какие-то — от свидетелей, проходящих по делам, связанным с деятельностью синяевской группировки. Впервые в своей жизни Марина сталкивалась с подобной неопределенностью. Прямо не человек, а фантом какой-то.
«Я должна поесть, даже если мне этого не хочется, — подумала Червячук. — Иначе я окончательно ослабею и свалюсь без сознания прямо на улице. Я не могу себе этого позволить. Во что бы то ни стало необходимо найти его и выяснить, кто он такой. Этот человек — убийца. Я не позволю ему и в этот раз выйти сухим из воды. Он убил коммерсанта и генерала Красномырдикова. Я обязана довести это до конца и раз и навсегда поставить точку в этой истории».
Свернув к ближайшей закусочной, Марина Александровна заказала кофе и три пирожка с грибами.
Кофе подозрительно отдавал запахом цикория, а пирожки были холодными, помятыми и неаппетитными, как сырая лежалая картошка, но погруженная в свои мысли Червячук жевала и глотала машинально, не чувствуя вкуса.
Отхлебнув из чашки глоток сомнительной коричневатой бурды, Марина Александровна откусила кусок пирожка и, позабыв прожевать его, так и застыла с чашкой в руках, погружаясь в засасывающий водоворот времени и пространства, в который раз уносящий ее в далекое, прекрасное и такое мучительное прошлое…

Вернувшись в долину на следующий день после того, как мужчина, по которому она сходила с ума, вытащил ее из реки, Марина отыскала-таки его палатку, хоть это было и нелегко. Палатка оказалась спрятана за нагромождением скал и была почти незаметна снаружи. Чтобы пробраться к ней, приходилось протискиваться по узкому проходу между двумя огромными каменными глыбами.
Ее спасителя в палатке не оказалось. Стыдясь самой себя, Марина быстро обследовала его вещи в надежде обнаружить документы или хоть что-то, могущее дать представление о личности и характере человека, в которого она так жутко и безнадежно влюбилась.
Ничего. Она не нашла абсолютно ничего. Ни документов, ни записной книжки, ни книг, ни заметок, написанных его почерком. Только надувной матрас, спальный мешок, котелок, кружка, миска, одежда. Вещи, типичные для любого туриста.
Заложив руки за голову, девушка растянулась на спальном мешке. Глядя в серебристый потолок палатки, Марина улыбалась типичной для влюбленных глуповато-счастливой улыбкой. Теперь оставалось только ждать. Рано или поздно он вернется сюда. Сейчас для нее только это имело значение. Она была готова ждать его ровно столько, сколько потребуется, — час, месяц, год, а то и целую жизнь.

— Что ты здесь делаешь?
Марина вздрогнула и открыла глаза.
— Ты уже пришел? Извини, я ждала тебя и заснула. Я хотела вернуть твои кеды.
— Ты могла бы просто оставить их здесь. Скоро начнет темнеть. Ты рискуешь не успеть вернуться в лагерь к ужину.
— Я должна была еще раз поблагодарить тебя. Ты все-таки спас мне жизнь.
— Тебе повезло, что я случайно оказался рядом, вот и все, — пожал плечами он.
— Да, мне действительно повезло, — прошептала Марина, чувствуя, как румянец заливает лицо, а сердце бьется все быстрей и быстрей, словно соревнуясь с самим собой.
— Если хочешь, я провожу тебя до дороги на Шхельду.
Девушка покачала головой.
— Нет. Я не хочу уходить. Я хочу остаться с тобой.
— Послушай…
— Нет, это ты послушай. — Марина удивлялась самой себе. Она всегда презирала женщин, вешающихся на шею мужчинам. А сейчас она сама ведет себя, как… Она стеснялась произнести про себя это слово. Жар, разливающийся внизу живота, наполнял ее тело безумной дурманящей истомой, в которой сгорали и таяли все впитанные с детства представления о долге, совести, морали, достойном и недостойном поведения. — Я… Я хочу быть твоей.
— Я понимаю, что ты мне благодарна, но не стоит делать это из-за того, что я тебя спас.
— Нет, ты не понимаешь. Я делаю это не потому, что ты меня спас. Я делаю это, потому что я так хочу. Я не могу иначе.
По его лицу пробежала тень.
— Ты не подумай, я не такая, — словно оправдываясь, быстро забормотала Марина. — Это как наваждение. Наверное, я кажусь тебе сумасшедшей, но это сильнее меня. Клянусь, я никогда и ни с кем себя так не вела. Я даже еще не целовалась ни с кем. Ты будешь у меня первым.
«Ты будешь у меня единственным», — произнесла она про себя.
Не в силах больше сдерживаться, она стремительно приподнялась и обхватила руками его шею. Прикоснувшись к его сильному горячему телу, девушка содрогнулась, как от разряда электрического тока, уплывая в жгучий туман почти непереносимого наслаждения. Уже не помня и не контролируя себя, Марина торопливо и жадно целовала его лицо, губы, судорожно, до боли, прижималась к нему, инстинктивно пытаясь продлить безумие экстаза, сдержать нестерпимый напор прокатывающихся по ее телу ее мучительно-сладостных волн, огнедышащей лавой растревоженного вулкана вздымающихся вверх от пылающего жаром влагалища и разрывающих ее изнутри. Девушка откинулась назад, опрокидывая его на себя, и с восторгом почувствовала, как его тело отвечает ей.
Ее руки нащупали молнию на его шортах, надетых прямо на голое тело, рванули ее вниз. Нетерпеливая ладонь коснулась горячей и твердой пульсирующей плоти, той самой, от которой вчера, сидя на берегу реки, она не могла отвести глаз.
Его стон подхлестнул ее. Не дожидаясь, пока это сделает он, Марина торопливо сдернула вниз свои трусики, и, освободившись от них, судорожно подалась навстречу его устрашающей огромности. Почти теряя контроль над собой под напором вибрирующей в каждой клеточке ее тела страсти, Марина боялась боли и в то же время жаждала ее, жаждала ощутить его, принять его в себя всего целиком и, слившись воедино, больше никогда не расставаться.
Его руки ласкали ее грудь.
— Ты уверена? — услышала она пробившийся к ней словно издалека чуть хрипловатый шепот.
— Да, — выдохнула она. — Да, да, да.
Это было последнее, что она запомнила пред тем, как ее тело взорвалось изнутри, а душа, стремительно взметнувшись вверх, провалилась в бездонную пропасть наслаждения.

Она приходила к нему каждый день. Они гуляли по горам, готовили на костре душистый травяной чай, запекали в золе картошку, шутили, смеялись, занимались любовью.
Марина жила, как во сне. Она словно парила на крыльях счастья, ни о чем не задумываясь, ни о чем не беспокоясь, и даже не строя планов на будущее. Место мыслей заняли чувства. Она наслаждалась каждым мгновением волшебного общения с горами, с безоблачно-синим небом, со скалами, с лесом, со своим сказочным принцем, уверенная, что так будет всегда.
Марина до сих пор не знала настоящего имени своего избранника, но даже это ее не беспокоило.
— Забавно, я все еще не представляю, как тебя зовут, — сказала она, проснувшись в его объятиях на следующее утро.
— А как бы тебе хотелось меня называть?
— Даже не знаю. Ты чем-то неуловимо напоминаешь мне то ли Одиссея, то ли Синдбада-морехода.
— Почему? — удивился он. — Здесь же нет моря.
— Понятия не имею, — пожала плечами Марина. — Просто напоминаешь и все.
— Если так, можешь звать меня Синдбад. Одиссей — это слишком напыщенно.
— Но ведь это же не твое настоящее имя, — запротестовала она.
— Зато так интересней. Ты сама выбрала этот образ.
— Пожалуй, ты прав, — засмеялась девушка. — Синдбад. У меня такое чувство, что мы находимся в сказке. А меня отец называет Маруськой, хотя на самом деле я Марина. Синдбад и Маруська. Забавное сочетание, правда?
— Забавное, — согласился он, покрывая поцелуями ее грудь.

Все кончилось так неожиданно и внезапно, что Марина даже не поняла, что произошло.
Вернувшись в лагерь поздно ночью, она почувствовала голод. Достав из тумбочки баночку шпрот, девушка открыла ее, быстро перекусила и легла спать, предвкушая радость завтрашней встречи.
Проснулась она часа через полтора от резкой боли в животе. Казалось, в ее тело забивают острые раскаленные колья. К горлу подкатывал комок мучительной тошноты. Сердце билось тревожно и неровно, замирая на долгие мучительные мгновения. Глаза застилала темная пелена. Марина успела крикнуть, зовя на помощь, а потом потеряла сознание.
Очнулась она только через три дня, в больнице, слабая как новорожденный котенок, не понимая, что с ней, и где она находится. Над ней нависал белый потолок, вокруг были белые стены. Человек в белом халате щупал ее пульс.
— А вы везучая, — с мягкой усмешкой произнес врач. — Вам удалось выжить только чудом. Сильнейшее пищевое отравление. Если бы вас доставили в больницу на пять минут позже, вас уже не удалось бы спасти.
Девушка обвела глазами комнату.
— А где… — Она хотела сказать «Синдбад», но вовремя сообразила, что вряд ли он назвался в больнице этим именем.
— Что? — спросил врач.
— Ко мне никто не приходил?
— Никто.
— Сколько времени я здесь нахожусь?
— Три дня. Вы были без сознания.
— Три дня?! Господи, целых три дня!
Марина дернулась, пытаясь приподняться.
— Что с вами? — доктор придержал ее за плечи. — Успокойтесь. Вам нельзя волноваться.
— Я не могу здесь оставаться. Мне нужно идти. У меня дела.
— Но вы не можете, — возразил доктор. — Вы еще слишком слабы.
— Со мной все в порядке, — сказала Марина. — Действительно все в порядке.
Со шприцем в руке к ней приближалась медсестра. Девушка поморщилась от боли, когда игла вонзилась ей в руку.
«Сейчас. Сейчас я встану и пойду к нему, — думала она. — Почему так слипаются глаза? Наверное, от слабости. Надо просто собраться с силами и встать. И тогда я пойду к нему. Он наверняка страшно беспокоится. Он же не знает, где я».
— Заснула, — сказал врач, глядя на бледное запрокинутое лицо Марины.

Палатки на месте не оказалось.
«Не может быть, — подумала Марина. — Этого просто не может быть. Наверное, я ошиблась местом».
Она растерянно огляделась вокруг, надеясь, что страшное заблуждение рассеется. Нет. Ошибки быть не могло. Те же сосны, тот же узкий проход в скалах, угли костра, в котором они запекали картошку всего несколько дней назад. Он уехал. Как же он мог уехать, не увидевшись с ней, не сказав ей ни слова, не отыскав ее?
Неожиданно Марина поняла, что не знает ничего о своем возлюбленном — совершенно ничего. Ни имени, ни домашнего адреса, ни даже города, в котором он живет. Играя в волшебную сказку, она совсем забыла о грубой прозе жизни. Ей было так хорошо, что хотелось вообще позабыть о существовании внешнего мира. Уединившись в волшебном ущелье со своим сказочным принцем Синдбадом, Марина не хотела нарушать иллюзию их земного рая разговорами о родителях, учебе, планах на будущее. Зачем? У них впереди была вся жизнь, чтобы обсудить эти прозаические вопросы.
Все еще не веря в реальность происходящего, Марина принялась поспешно обшаривать землю, расщелины в скалах в поисках записки, которую Синдбад непременно должен был оставить ей. Он не мог просто так взять и исчезнуть после всего, что произошло между ними. Они были связаны навек узами чувств, которые невозможно было разорвать. Он уехал, потому что случилось что-то непредвиденное, но он наверняка оставил ей письмо. Просто его сдул ветер, или какой-то зверек утащил его, чтобы сделать подстилку для своей норы.
Обагрив небо кровавой дымкой, солнце закатилось за горный хребет. Захлебываясь солью слез, Марина, не чувствуя боли, ползала в темноте на коленях по колючкам и острым камешкам и ободранными до крови руками лихорадочно шарила по земле, пытаясь нащупать записку, которую оставил ей ее сказочный принц.

Женька Биомицин удачно совмещал профессии грузчика и лоточника. Готовясь отправиться на точку, он бодро загружал в грузовик ящики с товарами.
— Крекеры не трогай, — на всякий случай напомнил Андреич. — В них гранаты.
— Не беспокойся, я помню, — отмахнулся Биомицин.
Эпопея с гранатами длилась уже две недели. Отправляясь на очередную разборку с конкурентами, Глеб, опасаясь милицейских проверок на дорогах, закопал гранаты в здоровенный ящик, наполненный крекерами, а ящик задвинул в самый дальний угол грузовика.
Прибыв на место разборки Бычков пошарил в печенье, но гранат не обнаружил, а, поскольку время поджимало, махнул на них рукой, решив обойтись кулаками и пистолетом.
С тех пор то Глеб, то учредители, то лоточники время от времени наудачу лениво шарили в печенье, но гранаты как в воду канули. Привыкшие к подобным необъяснимым явлениям работники апокалиптического магазинчика отнеслись к ситуации философски, но везти взрывоопасные крекеры на лотки не решались.
— Можно тебя на пару слов? — Бычков пальцем поманил к себе Биомицина.
Заинтригованный Женька последовал за Глебом в дальний угол двора, где никто не мог услышать их разговор.
— Так ты следил или не следил за тем, как Гляделкин на венике вокруг магазина прыгает? — в лоб поинтересовался продавец.
— Да не следил я за ним, делать мне больше нечего! — возмутился Биомицин. — Я же еще вчера об этом сказал.
— Сказать-то ты сказал, да только я тебе не поверил. Вид у тебя был какой-то вороватый, и глаза бегали.
— Скажешь тоже — глаза бегали, — обиделся Женька. — У меня даже алиби на ту ночь есть. Железное.
— Железных алиби не бывает, — усмехнулся Глеб.
— У других, может, и не бывает, а у меня есть. Мне в полночь Регинка позвонила. Ты же знаешь, на нее в полнолуние вечно тоска накатывает. А тут вдобавок полнолуние пришлось на годовщину смерти ее волнистого попугайчика.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34