Хорошо, что не в мусоропровод, в газетке спустили. Могли ведь. Только она б туда не пролезла, широкая больно.
– Ну, это вы о них зря так, – возразил ГГ. – Вы же человек – не кошка. У них это не положено.
– Пошутила я, что ж остается? – сказала она и прижала к груди злополучную руку.
– Давайте я вас ремнем пристегну, – предложил ГГ. – Мало ли что…
– А мы куда теперь? – насторожилась она.
– К сыну вашему, – успокоил ГГ.
Ну, слава Богу! Так она и думала. Ведь нашелся хороший человек: верь, и он непременно отыщется. Она всегда это говорила. И сыну – в первую очередь. Жди, и придет он, заработок, и благополучие впереди покажется, нужно лишь верить. Все ждут денег, но не у всех хватает терпения дождаться. Жди… Год, два, может, три. Деньги, ведь они тоже любят повыпендриваться. Жди…
Мимо побежали заснеженные деревья, потом начался долгий, пологий спуск к реке, впереди показался мост. «Какой красивый, – подумала она, – современный. Хороший человек его строил, сразу видно. И цветочками украсил, о людях думал. Не все о людях думают, а этот думал». Если бы она умела молиться, она бы помолилась за него. А так, только подумала о нем по-хорошему, и то дело.
* * *
«Мимо белого яблока луны, мимо красного яблока заката…» – пропела Катька, чтобы отвлечься от стремительно приближавшейся по встречной полосе машине. Не по себе делается, когда тебя слепят фары рыскающего на шоссе автомобиля, и когда не знаешь, что произойдет в следующее мгновенье. А по встречной – это ближней к тебе. Но не бежать, в самом деле, с остановки? Глупо это. Катька подставила лицо падающим под фонарем снежинкам. «Облака из неведомой страны…»
Машину и остановку уже разделяли, наверное, пятьдесят метров. Сорок, тридцать… Катька шагнула назад. Двадцать, десять… Андрей тоже шагнул назад, но взвизгнули тормоза, и джип, обдавая замершие силуэты ледяной кашей, бросился на остановку. Андрей отлетел на тротуар и, свернувшись калачиком, замер за урной, а машина, протащив по земле неопрятного мужчину, замерла за остановкой. Все замерли. Через секунду водитель опомнился, дал задний ход, вернул машину на шоссе и, набирая скорость, скрылся из виду. И сейчас же Катька услышала свой крик, долгий, неправдоподобный. Она бросилась к Андрею, склонилась над ним, но что делать, она забыла – абсолютно вылетело из головы.
– Нужно «скорую» вызвать, – напомнила какая-то женщина. – У вас телефон с собой?
– Да-да, вот он, – отозвалась Катька, протягивая женщине трубку. – Наберите, пожалуйста. – Она опустилась возле Андрея на снег и до приезда «скорой» так и сидела тихонечко за урной.
Кто-то сказал, что второй мужчина не дышит и что это Палыч, местный бездомный. Торчал на остановке, попрошайничал на ночь глядя. Кто-то сказал, что он здесь всегда попрошайничает, даже, вроде, у него кто-то есть, но кому он нужен. Кто-то – что у него давно «съехала крыша». А кто-то – что искусственное дыхание уже не поможет. Когда приехала милиция, оказалось, что у бездомного даже паспорт имеется: «Николай Павлович Селезнев, – зачитал старший лейтенант. – Дежнева тридцать два». Из тех, кто был в момент наезда на остановке, осталась меньшая часть, большинство, не дожидаясь приезда милиции и «скорой», уехало на подошедшем автобусе. Катька от горя не попросила у них ни телефона, ни адреса. «Проявили халатность, – заметил старший лейтенант и попросил Катьку прибыть вот по этому адресу. – Ясный проезд, знаете?» Катька сказала, что знает, что это конечная шестьдесят первого и шестьсот двадцать восьмого, и запомнила адрес. «Будем искать», – пообещал старший лейтенант и напомнил, что многое зависит от свидетельских показаний.
Второго января Катька почти весь день сидела у Андрея. Он поблагодарил ее за гречневую кашу и мандарины. С тех пор, когда его привезли из реанимации, аппетит его только прибавлял, и Катьку это радовало. Она сказала, что Андрею скоро можно будет ненадолго вставать и даже ходить по коридору. Правда, не раньше февраля, но ведь это уже скоро? «В этом году», – пошутил Андрей.
Четвертого января Андрей узнал, что виновником всех его злоключений был некий Илья Николаевич Сафронов, тысяча девятьсот… Точный год Катька не помнила, но сказала, что молодой…
Выходит, все показалось Андрею, померещилось? Сотрясение мозга и все такое прочее?
– А Палыча, значит, он насмерть, – сказал Андрей.
– Моментально, – кивнула Катька. – А самого козла этого друзья зарезали. Как поросенка.
– Кого? – не понял Андрей.
– Лихача этого… Что-то не поделили, следователь не говорил, а я не спрашивала. Туда ему и дорога. – Катька помолчала. – Матвею я сказала, что ты уехал по делам. Он скучал в эти дни и жалел, что тебя не было на дне рождения и на Новый год.
– Плужниковы приходили? – поинтересовался Андрей.
– Приходили, – сказала Катька. – Но посидели полчаса и ушли. Матвею головоломку подарили, приедешь, увидишь. Хорошо, что тогда Матвея с собой не взяли, мало ли что.
– Вот именно, – согласился Андрей. – Мало ли что… Большой уже, может и один посидеть.
Шестого января Катька сказала, что несколько раз на ее мобильный телефон звонил какой-то студент университета Гусеницын, интересовался здоровьем Андрея. Почему именно на ее мобильный и откуда узнал номер телефона, Катька не поняла. Студент сказал, что практикант – то ли по психологии, то ли по психоанализу, она не разобрала – и что проходит практику в институте Андрея. Кто такой Гусеницын, Андрей не вспомнил. Причем тут психоанализ, которым Андрей никогда не занимался, ведь у него хирургия, которой он занимался всегда, Андрей тоже не сообразил, но попросил дать ему трубку, если вдруг тот позвонит. И трубка тут же звякнула вальсом Мендельсона.
– Это он, – шепнула Катька, закрывая ладонью микрофон. – Возьмешь?
– Давай, – кивнул Андрей и протянул руку. – Слушаю вас!
Они проговорили несколько минут, и Андрею вроде бы показалось, что он узнает голос, вот только все равно никак не мог представить этого Гусеницына.
– Нет, не помню, – сказал Андрей. – И гэгэ тоже. Да… Да, раз обещал, дам. До встречи. – И отключил телефон.
– Что он? – спросила Катька.
– Заявил, что коллекционирует кукол, просит подарить ему ту, что висит у матери, дескать, я обещал. Сказал, что коллектив волнуется обо мне, передает пожелания и все такое.
– Беспардонный какой, – возмутилась Катька. – Нашел когда просить.
* * *
– Ну все, собирайся скоро, – сказала она, опустила трубку на рычаг и потрепала Феклу за ухо. – К Матвею в субботу поедем, до второго. Веди себя у них хорошо, поняла? На, иди рыбки поешь…
Со снохой она проговорила недолго – чего болтать, раз видятся часто. Катерина сообщила ей, что Андрей в больнице, но что с ним уже все хорошо, однако, просила прощения за то, что очень долго ей не звонили. «Как это? – удивилась она. – Я ведь у вас на прошлой неделе была, с ночевкой. И после этого дважды созванивались». Чудеса. Раз сноха считает, что несколько дней – это долгое время… Соскучились, должно быть. А то, что сын попал в больницу – это плохо, очень плохо. Встречать Новый год в больнице – плохая примета. Катерина возразила, что в приметы она не верит и что тридцать первого числа обязательно посидит у Андрея как можно дольше: «Чтобы весь следующий год быть вместе».
Она спросила сноху в какой он больнице, та сказала, что в «двадцатке» и она решила, прежде чем ехать к внуку, навестить сына. Из больницы вернулась расстроенной: Андрей лежал с просверленной ногой, к которой крепился груз. Едва шевелил языком. Несколько переломов и сотрясение. Как же его угораздило? Поговорили. Ну, насколько это возможно в его состоянии. Поплакала немножко, как водится, а дома уж отвела душу: повыла, как в трубу. И Фекле высказала все, что о ней думает, об иждивенке.
Сначала она сына не поняла: «Вы, – спросил он, – моя мама?» А потом поняла – это издержки его положения. Чья же еще, твоя, конечно! Хорошо, Катерина была, посмеялась с ней горько в коридоре. Если до конца года – нового, который наступить должен – все разработается, инвалидность не дадут. Это Катерина со слов врача передала. А чего ему инвалидность, молод еще.
Когда уходила, икону ему свою поставила, с казанской Богородицей. Как вернулась, другой платок надела и в церковь пошла – свечку Угоднику пожертвовала. И помолилась, соответственно, а дома лампадку зажгла на всякий случай. Вчера с бабками в магазине разговорилась, одна говорит, мол, покажи мне иконку свою да покажи, которую на рынке купила и которая расчистилась на прошлой неделе. Так она ей так нагрубила… Потом пожалела бабку, конечно. Зачем ей расчищаться, бабке сказала, иконка и так чистая, она ее из Посада привезла, а на рынке сама покупай. Еще и нарисуй сама. Болтают, сами не знают чего.
Нужно будет для внука подарок какой приготовить. Что-нибудь посолидней, как-никак большой уже, пять лет, не божью ведь коровку дарить. А что? Позвонила Катерине, та, естественно сказала, что ничего не надо, что у мальчика все есть. Что бы она не тратилась, конечно же, сказала: на пенсию не больно и напокупаешься. Но пять лет! – не хвостик поросячий. Чем увлекается мальчишка пяти лет? А Андрей чем увлекался? Ну, с солдатиками играл, о походах думал, потому в Суворовское отдали. Правда, в военные не пошел – нашли у него что-то… Еще что? На улице много бегает, они в этом возрасте подвижные больно. И она решила купить ему футбольный мяч. Самое то! Для бюджета не накладно и подарок солидный – не для взрослого, конечно, солидный, а для ребенка. Настоящий кожаный, с пятнами на поверхности.
Решила купить мяч, а купила игру «За рулем автомобиля». Сидишь перед пластмассовым диском, руль пластмассовый крутишь, а перед тобой машинки пластмассовые мелькают, только успевай дергать ими, чтоб на столб или на другое какое препятствие на диске не наехать. Матвею должно понравиться – похоже на приборную панель настоящего автомобиля. Может, не зарубежного, но нашего – точно. У Андрея была такая в детстве, десть рублей стоила. Дорогу-ущая. А сейчас десять рублей – ничто, пустой звук. Где нынче «За рулем автомобиля» за десять рублей найдешь? То-то. Может, все-таки, мяч нужно было брать? Ладно, раз купила, чего уж там.
Подумала-подумала и решила, что одного подарка мало будет. Нужно что-то и Андрею с Катериной презентовать. А что? Оно должно быть оригинальное, но тоже для старухи, чтоб не больно обременительное, понятно, что уже не купишь, нужно из дому что-то… Пластинки мужа? Они целое состояние в букинистическом стоят. И Андрей так хотел их. Четырнадцатый год, как-никак. От супруга остались. Не заядлый коллекционер, но кое-что собирал в фонотеку. А как умер, распродала помаленьку многое. Жить-то нужно было им с сыном. Сказки не брали, говорили что для сказок дорого. Это не цена для сказок дорогая, это сказки для нее дороги… Так и осталась коробка. Все десять штук пластинок в коробке. Русланову решила себе оставить – чего молодым стариковское слушать? – а сказки им преподнести: подарок, как бы, всем, а слушать Матвей будет, получается, что все, как бы, удовлетворены. И для домашнего их театра самое то: пластинку поставят, а сами кукол достанут и гостям представление покажут. Не считая, конечно, тех, что они о руководстве своем или каких других людях сочиняют. То уж пусть на магнитофон сами записывают. А она им только сказки старые. Но в хорошем состоянии, разумеется.
* * *
Плужниковы пригласили их к себе на эту субботу, а на следующую, они сами планировали пригласить Плужниковых на юбилей Матвея. Маленький юбилей, но ведь юбилей… Больше никого не пригласили – у Плужниковых ведь Дашка того же возраста, пусть поносятся. А потом уже останется ждать Нового года, но где проводить торжество пока не решили. Ветлины предлагают ехать на дачу, но все понимают, что те переругаются и испортят новогодний вечер. В общем, пока нужно лишь выдвигать варианты.
С работы Андрей всегда шел только пешком: чего здесь идти, пятнадцать минут и ты дома. Любой обзавидуется, это тебе не два часа сначала в метро с пересадками трястись, и потом на автобусе и тоже с пересадками. А по своей схеме он готов существовать целую вечность, потому что понимает, как отнимает силы и саму жизнь эта бесконечная дорога. Четыре часа в день коту под хвост, разве это дело? Только мазохисты на такое согласны – они и на шесть, и на восемь согласны – или кого жизнь в угол загнала, таких тоже полно.
Но молодежь сейчас пошла более расторопная, нежели была когда-то и сейчас ставшая людьми среднего и более возраста. Сейчас они снуют, снуют, шуршат чего-то, лукавят, елозят, как головастики, а своего добиваются. Не успокаиваются. И фиг ты их заставишь более часа на работу трястись, от своей жизни время урывать. Потому многие на своих развалюхах ездят. Даже на «копейках», как Жорик-стажер. Шустрый малый, далеко пойдет. Все книжки на свете прочитал, все знает, в любую дырку залезет, аж сдерживать приходится, ведь старшим на пятки наступает, а ему и плевать на субординацию. Только подумаешь о нем, тут же позвонит, напомнит о себе. Только мысль мелькнет, он тебе на порог заявляется. Только… он тут как тут. К стоматологу придет, в рот заглядывает, к рентгенологу – то же самое. Казалось бы, где психоанализ и хирургия, все равно лезет. Придет, обо всем порасспросит, все руками полапает и еще тысячу разных мелочей успеет. Вот такая молодежь должна быть, времена-то другие.
Только о нем вспомнил, тут же звонит:
– Здрасьте, Андрей Борисович, – здоровается. Вежливый: на пяток лет младше, а выкает. – Заняты?
– Домой иду, – отвечает Андрей, – что хотел, спрашивай.
– Да напомнить хотел… – говорит Жорик.
– А, это… Я помню, помню, – раздражается Андрей, – раз обещал, подарю. Только не звони мне больше по этому поводу. – И чтоб не показаться невежливыми, про Фрейда спрашивает: – Как там Фрейд поживает, друг твой?
– Ничего, спасибо, висит, и в машине не скучно. Спасибо вам за фотографию.
– Пожалуйста, – улыбается Андрей.
Укусив палец, стажер принимается за руку:
– А можно, я к вам на домашний спектакль приду? Говорят, вы чудесные сценки ставите.
– Ну, это уже слишком, – обижается Андрей. То, что начиналось, как предмет общения двоих, потом – близких друзей, теперь залоснилось по всему институту. Только не грубить ведь коллеге… – Это слишком, конечно, но приходите непременно.
На том и распрощались.
То, что работа у Андрея была не шибко обременительная, только дополняло ее достоинства. Хирург в Институте прикладной психиатрии – это самое для Андрея то. Ну, сломал какой-то из дурачков руку, или расшибся о батарею, подлатаешь его и вперед, о своем думаешь, сочиняешь чего. Это тебе не кардио– или микрохирургия, где, как у летчика, часы налетывать нужно, здесь все навыки почитай к обращению с пинцетом и иглой сводятся. А если сложное чего, в больницу везут, в специализированную. Ни тебе микроскопа, ни осложнений после операций. Дурачок, он же на криво сросшуюся кость не жалуются. А если пожалуется, кто ж его послушает? Да нету здесь никакого цинизму, одна правда только голая. Попытался он, когда только пришел, немного изменить отношение к больным, да ему в зубы старики несколько раз дали – не в прямом смысле, конечно, в переносном – теперь не лезет, своим, что есть, дорожит.
Возле дома высокого Андрей остановился. Посмотрел на нужный этаж, горели окна, улыбнулся: Катька сейчас встретит его котлетами с картошкой. Он увидел, что форточка на кухне распахнулась, и что-то на веревке скользнуло вниз. Он протянул руку. Маленький кактус с прикрепленным к нему клочком бумаги. «ПАПА», – прочел Андрей и ему стало покойно и счастливо. Тут же в недрах портфеля раздался звонок.
– Ты где? – спросила Катька.
– Возле дома уже, в подъезд вхожу, – пояснил Андрей.
– Я рыбу потушила с рисом, как ты любишь, – сказала Катька. – Доволен?
– Очень, – сказал Андрей и нажал кнопку лифта.
* * *
– Культуры много, а нравственности никакой, – возмутился Илья Николаевич. – Как будто это разные вещи. Парадокс.
– А вы считаете, одно и то же? – спросил ГГ. – Культура и нравственность…
– Не твое дело, как я считаю, – отрезал Илья Николаевич. – Взялся везти, так вези!
– Я и везу, – показал на дорогу ГГ.
– Путь знаешь? В темноте что-то не разберу, куда едем. Мост какой-то.
– Знаю, – заверил ГГ.
– Вот и вези!.. Ничего, я их из-под земли достану, – заверил Илья Николаевич без прежнего энтузиазма в голосе, – будут знать, как людей ножичками подпыривать. Ведь друзья, бывшие… Одни твари повсюду продажные. И чего Министерство специальное не создадут? По нравственности. И не было бы у нас этого бандитизма, сволочей кругом.
– Может, и не было бы, – шепнул ГГ.
– Тебя никто не спрашивает, сам небось из таких. Сейчас завезешь куда-нибудь, а там дружки твои дожидаются. На, смотри! – Илья Николаевич вывернул карманы. – Нет у меня ничего, понял?!
– А мне ничего и не нужно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25
– Ну, это вы о них зря так, – возразил ГГ. – Вы же человек – не кошка. У них это не положено.
– Пошутила я, что ж остается? – сказала она и прижала к груди злополучную руку.
– Давайте я вас ремнем пристегну, – предложил ГГ. – Мало ли что…
– А мы куда теперь? – насторожилась она.
– К сыну вашему, – успокоил ГГ.
Ну, слава Богу! Так она и думала. Ведь нашелся хороший человек: верь, и он непременно отыщется. Она всегда это говорила. И сыну – в первую очередь. Жди, и придет он, заработок, и благополучие впереди покажется, нужно лишь верить. Все ждут денег, но не у всех хватает терпения дождаться. Жди… Год, два, может, три. Деньги, ведь они тоже любят повыпендриваться. Жди…
Мимо побежали заснеженные деревья, потом начался долгий, пологий спуск к реке, впереди показался мост. «Какой красивый, – подумала она, – современный. Хороший человек его строил, сразу видно. И цветочками украсил, о людях думал. Не все о людях думают, а этот думал». Если бы она умела молиться, она бы помолилась за него. А так, только подумала о нем по-хорошему, и то дело.
* * *
«Мимо белого яблока луны, мимо красного яблока заката…» – пропела Катька, чтобы отвлечься от стремительно приближавшейся по встречной полосе машине. Не по себе делается, когда тебя слепят фары рыскающего на шоссе автомобиля, и когда не знаешь, что произойдет в следующее мгновенье. А по встречной – это ближней к тебе. Но не бежать, в самом деле, с остановки? Глупо это. Катька подставила лицо падающим под фонарем снежинкам. «Облака из неведомой страны…»
Машину и остановку уже разделяли, наверное, пятьдесят метров. Сорок, тридцать… Катька шагнула назад. Двадцать, десять… Андрей тоже шагнул назад, но взвизгнули тормоза, и джип, обдавая замершие силуэты ледяной кашей, бросился на остановку. Андрей отлетел на тротуар и, свернувшись калачиком, замер за урной, а машина, протащив по земле неопрятного мужчину, замерла за остановкой. Все замерли. Через секунду водитель опомнился, дал задний ход, вернул машину на шоссе и, набирая скорость, скрылся из виду. И сейчас же Катька услышала свой крик, долгий, неправдоподобный. Она бросилась к Андрею, склонилась над ним, но что делать, она забыла – абсолютно вылетело из головы.
– Нужно «скорую» вызвать, – напомнила какая-то женщина. – У вас телефон с собой?
– Да-да, вот он, – отозвалась Катька, протягивая женщине трубку. – Наберите, пожалуйста. – Она опустилась возле Андрея на снег и до приезда «скорой» так и сидела тихонечко за урной.
Кто-то сказал, что второй мужчина не дышит и что это Палыч, местный бездомный. Торчал на остановке, попрошайничал на ночь глядя. Кто-то сказал, что он здесь всегда попрошайничает, даже, вроде, у него кто-то есть, но кому он нужен. Кто-то – что у него давно «съехала крыша». А кто-то – что искусственное дыхание уже не поможет. Когда приехала милиция, оказалось, что у бездомного даже паспорт имеется: «Николай Павлович Селезнев, – зачитал старший лейтенант. – Дежнева тридцать два». Из тех, кто был в момент наезда на остановке, осталась меньшая часть, большинство, не дожидаясь приезда милиции и «скорой», уехало на подошедшем автобусе. Катька от горя не попросила у них ни телефона, ни адреса. «Проявили халатность, – заметил старший лейтенант и попросил Катьку прибыть вот по этому адресу. – Ясный проезд, знаете?» Катька сказала, что знает, что это конечная шестьдесят первого и шестьсот двадцать восьмого, и запомнила адрес. «Будем искать», – пообещал старший лейтенант и напомнил, что многое зависит от свидетельских показаний.
Второго января Катька почти весь день сидела у Андрея. Он поблагодарил ее за гречневую кашу и мандарины. С тех пор, когда его привезли из реанимации, аппетит его только прибавлял, и Катьку это радовало. Она сказала, что Андрею скоро можно будет ненадолго вставать и даже ходить по коридору. Правда, не раньше февраля, но ведь это уже скоро? «В этом году», – пошутил Андрей.
Четвертого января Андрей узнал, что виновником всех его злоключений был некий Илья Николаевич Сафронов, тысяча девятьсот… Точный год Катька не помнила, но сказала, что молодой…
Выходит, все показалось Андрею, померещилось? Сотрясение мозга и все такое прочее?
– А Палыча, значит, он насмерть, – сказал Андрей.
– Моментально, – кивнула Катька. – А самого козла этого друзья зарезали. Как поросенка.
– Кого? – не понял Андрей.
– Лихача этого… Что-то не поделили, следователь не говорил, а я не спрашивала. Туда ему и дорога. – Катька помолчала. – Матвею я сказала, что ты уехал по делам. Он скучал в эти дни и жалел, что тебя не было на дне рождения и на Новый год.
– Плужниковы приходили? – поинтересовался Андрей.
– Приходили, – сказала Катька. – Но посидели полчаса и ушли. Матвею головоломку подарили, приедешь, увидишь. Хорошо, что тогда Матвея с собой не взяли, мало ли что.
– Вот именно, – согласился Андрей. – Мало ли что… Большой уже, может и один посидеть.
Шестого января Катька сказала, что несколько раз на ее мобильный телефон звонил какой-то студент университета Гусеницын, интересовался здоровьем Андрея. Почему именно на ее мобильный и откуда узнал номер телефона, Катька не поняла. Студент сказал, что практикант – то ли по психологии, то ли по психоанализу, она не разобрала – и что проходит практику в институте Андрея. Кто такой Гусеницын, Андрей не вспомнил. Причем тут психоанализ, которым Андрей никогда не занимался, ведь у него хирургия, которой он занимался всегда, Андрей тоже не сообразил, но попросил дать ему трубку, если вдруг тот позвонит. И трубка тут же звякнула вальсом Мендельсона.
– Это он, – шепнула Катька, закрывая ладонью микрофон. – Возьмешь?
– Давай, – кивнул Андрей и протянул руку. – Слушаю вас!
Они проговорили несколько минут, и Андрею вроде бы показалось, что он узнает голос, вот только все равно никак не мог представить этого Гусеницына.
– Нет, не помню, – сказал Андрей. – И гэгэ тоже. Да… Да, раз обещал, дам. До встречи. – И отключил телефон.
– Что он? – спросила Катька.
– Заявил, что коллекционирует кукол, просит подарить ему ту, что висит у матери, дескать, я обещал. Сказал, что коллектив волнуется обо мне, передает пожелания и все такое.
– Беспардонный какой, – возмутилась Катька. – Нашел когда просить.
* * *
– Ну все, собирайся скоро, – сказала она, опустила трубку на рычаг и потрепала Феклу за ухо. – К Матвею в субботу поедем, до второго. Веди себя у них хорошо, поняла? На, иди рыбки поешь…
Со снохой она проговорила недолго – чего болтать, раз видятся часто. Катерина сообщила ей, что Андрей в больнице, но что с ним уже все хорошо, однако, просила прощения за то, что очень долго ей не звонили. «Как это? – удивилась она. – Я ведь у вас на прошлой неделе была, с ночевкой. И после этого дважды созванивались». Чудеса. Раз сноха считает, что несколько дней – это долгое время… Соскучились, должно быть. А то, что сын попал в больницу – это плохо, очень плохо. Встречать Новый год в больнице – плохая примета. Катерина возразила, что в приметы она не верит и что тридцать первого числа обязательно посидит у Андрея как можно дольше: «Чтобы весь следующий год быть вместе».
Она спросила сноху в какой он больнице, та сказала, что в «двадцатке» и она решила, прежде чем ехать к внуку, навестить сына. Из больницы вернулась расстроенной: Андрей лежал с просверленной ногой, к которой крепился груз. Едва шевелил языком. Несколько переломов и сотрясение. Как же его угораздило? Поговорили. Ну, насколько это возможно в его состоянии. Поплакала немножко, как водится, а дома уж отвела душу: повыла, как в трубу. И Фекле высказала все, что о ней думает, об иждивенке.
Сначала она сына не поняла: «Вы, – спросил он, – моя мама?» А потом поняла – это издержки его положения. Чья же еще, твоя, конечно! Хорошо, Катерина была, посмеялась с ней горько в коридоре. Если до конца года – нового, который наступить должен – все разработается, инвалидность не дадут. Это Катерина со слов врача передала. А чего ему инвалидность, молод еще.
Когда уходила, икону ему свою поставила, с казанской Богородицей. Как вернулась, другой платок надела и в церковь пошла – свечку Угоднику пожертвовала. И помолилась, соответственно, а дома лампадку зажгла на всякий случай. Вчера с бабками в магазине разговорилась, одна говорит, мол, покажи мне иконку свою да покажи, которую на рынке купила и которая расчистилась на прошлой неделе. Так она ей так нагрубила… Потом пожалела бабку, конечно. Зачем ей расчищаться, бабке сказала, иконка и так чистая, она ее из Посада привезла, а на рынке сама покупай. Еще и нарисуй сама. Болтают, сами не знают чего.
Нужно будет для внука подарок какой приготовить. Что-нибудь посолидней, как-никак большой уже, пять лет, не божью ведь коровку дарить. А что? Позвонила Катерине, та, естественно сказала, что ничего не надо, что у мальчика все есть. Что бы она не тратилась, конечно же, сказала: на пенсию не больно и напокупаешься. Но пять лет! – не хвостик поросячий. Чем увлекается мальчишка пяти лет? А Андрей чем увлекался? Ну, с солдатиками играл, о походах думал, потому в Суворовское отдали. Правда, в военные не пошел – нашли у него что-то… Еще что? На улице много бегает, они в этом возрасте подвижные больно. И она решила купить ему футбольный мяч. Самое то! Для бюджета не накладно и подарок солидный – не для взрослого, конечно, солидный, а для ребенка. Настоящий кожаный, с пятнами на поверхности.
Решила купить мяч, а купила игру «За рулем автомобиля». Сидишь перед пластмассовым диском, руль пластмассовый крутишь, а перед тобой машинки пластмассовые мелькают, только успевай дергать ими, чтоб на столб или на другое какое препятствие на диске не наехать. Матвею должно понравиться – похоже на приборную панель настоящего автомобиля. Может, не зарубежного, но нашего – точно. У Андрея была такая в детстве, десть рублей стоила. Дорогу-ущая. А сейчас десять рублей – ничто, пустой звук. Где нынче «За рулем автомобиля» за десять рублей найдешь? То-то. Может, все-таки, мяч нужно было брать? Ладно, раз купила, чего уж там.
Подумала-подумала и решила, что одного подарка мало будет. Нужно что-то и Андрею с Катериной презентовать. А что? Оно должно быть оригинальное, но тоже для старухи, чтоб не больно обременительное, понятно, что уже не купишь, нужно из дому что-то… Пластинки мужа? Они целое состояние в букинистическом стоят. И Андрей так хотел их. Четырнадцатый год, как-никак. От супруга остались. Не заядлый коллекционер, но кое-что собирал в фонотеку. А как умер, распродала помаленьку многое. Жить-то нужно было им с сыном. Сказки не брали, говорили что для сказок дорого. Это не цена для сказок дорогая, это сказки для нее дороги… Так и осталась коробка. Все десять штук пластинок в коробке. Русланову решила себе оставить – чего молодым стариковское слушать? – а сказки им преподнести: подарок, как бы, всем, а слушать Матвей будет, получается, что все, как бы, удовлетворены. И для домашнего их театра самое то: пластинку поставят, а сами кукол достанут и гостям представление покажут. Не считая, конечно, тех, что они о руководстве своем или каких других людях сочиняют. То уж пусть на магнитофон сами записывают. А она им только сказки старые. Но в хорошем состоянии, разумеется.
* * *
Плужниковы пригласили их к себе на эту субботу, а на следующую, они сами планировали пригласить Плужниковых на юбилей Матвея. Маленький юбилей, но ведь юбилей… Больше никого не пригласили – у Плужниковых ведь Дашка того же возраста, пусть поносятся. А потом уже останется ждать Нового года, но где проводить торжество пока не решили. Ветлины предлагают ехать на дачу, но все понимают, что те переругаются и испортят новогодний вечер. В общем, пока нужно лишь выдвигать варианты.
С работы Андрей всегда шел только пешком: чего здесь идти, пятнадцать минут и ты дома. Любой обзавидуется, это тебе не два часа сначала в метро с пересадками трястись, и потом на автобусе и тоже с пересадками. А по своей схеме он готов существовать целую вечность, потому что понимает, как отнимает силы и саму жизнь эта бесконечная дорога. Четыре часа в день коту под хвост, разве это дело? Только мазохисты на такое согласны – они и на шесть, и на восемь согласны – или кого жизнь в угол загнала, таких тоже полно.
Но молодежь сейчас пошла более расторопная, нежели была когда-то и сейчас ставшая людьми среднего и более возраста. Сейчас они снуют, снуют, шуршат чего-то, лукавят, елозят, как головастики, а своего добиваются. Не успокаиваются. И фиг ты их заставишь более часа на работу трястись, от своей жизни время урывать. Потому многие на своих развалюхах ездят. Даже на «копейках», как Жорик-стажер. Шустрый малый, далеко пойдет. Все книжки на свете прочитал, все знает, в любую дырку залезет, аж сдерживать приходится, ведь старшим на пятки наступает, а ему и плевать на субординацию. Только подумаешь о нем, тут же позвонит, напомнит о себе. Только мысль мелькнет, он тебе на порог заявляется. Только… он тут как тут. К стоматологу придет, в рот заглядывает, к рентгенологу – то же самое. Казалось бы, где психоанализ и хирургия, все равно лезет. Придет, обо всем порасспросит, все руками полапает и еще тысячу разных мелочей успеет. Вот такая молодежь должна быть, времена-то другие.
Только о нем вспомнил, тут же звонит:
– Здрасьте, Андрей Борисович, – здоровается. Вежливый: на пяток лет младше, а выкает. – Заняты?
– Домой иду, – отвечает Андрей, – что хотел, спрашивай.
– Да напомнить хотел… – говорит Жорик.
– А, это… Я помню, помню, – раздражается Андрей, – раз обещал, подарю. Только не звони мне больше по этому поводу. – И чтоб не показаться невежливыми, про Фрейда спрашивает: – Как там Фрейд поживает, друг твой?
– Ничего, спасибо, висит, и в машине не скучно. Спасибо вам за фотографию.
– Пожалуйста, – улыбается Андрей.
Укусив палец, стажер принимается за руку:
– А можно, я к вам на домашний спектакль приду? Говорят, вы чудесные сценки ставите.
– Ну, это уже слишком, – обижается Андрей. То, что начиналось, как предмет общения двоих, потом – близких друзей, теперь залоснилось по всему институту. Только не грубить ведь коллеге… – Это слишком, конечно, но приходите непременно.
На том и распрощались.
То, что работа у Андрея была не шибко обременительная, только дополняло ее достоинства. Хирург в Институте прикладной психиатрии – это самое для Андрея то. Ну, сломал какой-то из дурачков руку, или расшибся о батарею, подлатаешь его и вперед, о своем думаешь, сочиняешь чего. Это тебе не кардио– или микрохирургия, где, как у летчика, часы налетывать нужно, здесь все навыки почитай к обращению с пинцетом и иглой сводятся. А если сложное чего, в больницу везут, в специализированную. Ни тебе микроскопа, ни осложнений после операций. Дурачок, он же на криво сросшуюся кость не жалуются. А если пожалуется, кто ж его послушает? Да нету здесь никакого цинизму, одна правда только голая. Попытался он, когда только пришел, немного изменить отношение к больным, да ему в зубы старики несколько раз дали – не в прямом смысле, конечно, в переносном – теперь не лезет, своим, что есть, дорожит.
Возле дома высокого Андрей остановился. Посмотрел на нужный этаж, горели окна, улыбнулся: Катька сейчас встретит его котлетами с картошкой. Он увидел, что форточка на кухне распахнулась, и что-то на веревке скользнуло вниз. Он протянул руку. Маленький кактус с прикрепленным к нему клочком бумаги. «ПАПА», – прочел Андрей и ему стало покойно и счастливо. Тут же в недрах портфеля раздался звонок.
– Ты где? – спросила Катька.
– Возле дома уже, в подъезд вхожу, – пояснил Андрей.
– Я рыбу потушила с рисом, как ты любишь, – сказала Катька. – Доволен?
– Очень, – сказал Андрей и нажал кнопку лифта.
* * *
– Культуры много, а нравственности никакой, – возмутился Илья Николаевич. – Как будто это разные вещи. Парадокс.
– А вы считаете, одно и то же? – спросил ГГ. – Культура и нравственность…
– Не твое дело, как я считаю, – отрезал Илья Николаевич. – Взялся везти, так вези!
– Я и везу, – показал на дорогу ГГ.
– Путь знаешь? В темноте что-то не разберу, куда едем. Мост какой-то.
– Знаю, – заверил ГГ.
– Вот и вези!.. Ничего, я их из-под земли достану, – заверил Илья Николаевич без прежнего энтузиазма в голосе, – будут знать, как людей ножичками подпыривать. Ведь друзья, бывшие… Одни твари повсюду продажные. И чего Министерство специальное не создадут? По нравственности. И не было бы у нас этого бандитизма, сволочей кругом.
– Может, и не было бы, – шепнул ГГ.
– Тебя никто не спрашивает, сам небось из таких. Сейчас завезешь куда-нибудь, а там дружки твои дожидаются. На, смотри! – Илья Николаевич вывернул карманы. – Нет у меня ничего, понял?!
– А мне ничего и не нужно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25