Несерьезно все это. Повторяю, нет никакой души. Набор свойств организма есть, а души нет. Умер, и привет – все закончилось. Поверьте мне, я знаю, что говорю.
– А куда же они уходят? Человек и душа.
– Человек – в никуда. А душа… Отсутствует источник свойств – то есть тело – отсутствует и то, что вы называете душой.
– Я вам не верю, – сказал Андрей.
– Как хотите, – улыбнулся незнакомец.
* * *
Вычислил он его, нащупал. Случайно нашел. По бумажке. По обрывку картона. Малюсенький прямоугольник, – аллегория случая. Но ничего случайного ведь не бывает? Хоть многое неслучайное начинается как случайное. Как редкое или сверхъестественное. Случай. А на самом деле закономерность. И уже существует как должное, полноправное. И думаешь: по-другому и быть не могло. Ты его ждал, и он пришел, этот случай. И все расставил по своим местам. И многое сделал за тебя. И картинка тут же собралась, склеилась. Ты любуешься картинкой, чувствуешь причастность. Но на вторых ролях. А главный тут – случай.
Сергей Арнольдович вспомнил мальчика с санками под аркой. А вот у него санок не было. Едва ли вообще можно было вспомнить кого-то из детского дома – и чтоб с санками. Санки – это роскошь, атрибут семейного благополучия, символ наличия родителей. Отца с матерью. Ни санок, ни родителей у Сергея Арнольдовича не было. И ничего, не умер. Донашивал вещи, доедал хлеб. Не за братьями – за воспитанниками. Потом было училище, которое показалось ему выходом из тюрьмы на свободу. Много чего было. Сергей Арнольдович вынул из кармана записку. Крупный, цельный почерк. «Брон-сец». Кто это? Сергей Арнольдович вспомнить не мог. Здесь он никого не знал. Но это была запись из папки «МПГ 3». Пятизначное число… Пятизначное число.
Сергей Арнольдович притянул телефон. «Алло», – сказал веселый детский голос. Сергей Арнольдович промолчал. «Алло», – повторил женский голос. «Простите, ошибся», – сказал Сергей Арнольдович и положил трубку. Через мгновенье он решил повторить звонок. «Извините», – опять сказал он. «Ничего страшного», – ответила женщина. И снова он услышал голос ребенка.
Сергей Арнольдович поднялся – захромал к окну. Шел снег. Сергей Арнольдович снял пальто, пиджак, прошел в ванную комнату, подставил голову под ледяную струю. Провинциальная гостиница, ежедневная уборка номеров, ненавязчивый учет. Впиши они Воронина, вопрос был бы снят. Но никто не уволит администратора, и никто не потревожит его сладкий сон. «Оплатили?» «Да». «До свидания». А лучше – "Прощайте. Да, действительность. Приехал, уехал… Кто? Неизвестный. Откуда? От верблюда. И никому нет дела. Нет ни дела, ни порядка. Пропуск принадлежал мужчине. Мелко: Андрей Борисович. И крупно на следующей строке: Воронин. Номер. Дата без года: день, месяц. Фотография не предусмотрена. «2 Отделение ИПП, г. Снежин». Белая картонка. Почти бумага. Невесомая. Нет, лукавишь, вес имеется: пять убийств, пять человеческих жизней. Так вот ты кто! Андрей Воронин. Нашел я тебя!
* * *
– Войдите, – сказал Сергей Арнольдович.
– Вот. – Горничная опустила на стол бумажник.
– Что это? – спросил Сергей Арнольдович.
– Нашла, когда номер убирала. Уронили… Я шваброй его, из-под кровати.
– Это не мое, – возразил Сергей Арнольдович.
– Тут карточка гостиничного номера и ваш пропуск.
– Хорошо, оставьте.
А ведь мог отказаться, не брать. Разозлиться мог. Мог пожаловаться. Но взял. Случай помог. Нашел его.
* * *
– Воронин, говорите? – спросила девушка.
– Андрей Борисович, – уточнил Берггольц.
– А вы кто? У нас специальное медицинское учреждение. Вы по запросу?
– То есть, кроме того, что он умер… Пять лет назад умер. Вы мне ничего не скажете?
– Нужен официальный запрос, – повторила девушка. – Мало ли что.
– А вы не путаете? Воронин Андрей Борисович…
– Нет, мужчина, я ничего не путаю, – обиделась девушка. – А все остальное – история болезни. Сами понимаете, конфиденциально. Тем более в таком учреждении, как наше.
– Спасибо, – поблагодарил Сергей Арнольдович. И захромал по коридору: решетки на окнах, пустые мобильные кресла, тишина. И запах хлорной извести, и вежливость. Даже уборщица в белом. Белый халат поверх ватника. Тусклые лампы дневного света. И пожилой сотрудник вневедомственной охраны. Турникет, пропуск, кивок на прощанье.
* * *
Весной они купили цыпочку. Курочку купили. Тогда еще цыпленочка. А осенью это уже кура была. Большая птица. Расцветка мраморная, рябая. Так и звали, Рябою. Пятнистая такая. Бесплодная была. Не неслась. Не хотела. Жадничала. Или не могла – бесплодная была. Все по двору таскалась, камешки поклевывала. Хохолок яркий такой. А клюв острый: клюнет – аж в кровь. Самостоятельная. Никого не признавала. Гордая была. Чувствовался в ней какой-то размах. Они сразу его признали. Размах этот. «Не снесла?» – спрашивала баба. Как будто еще не перестала верить. «Не снесла», – отвечал дед. «Как начнет, меня позови, – просила баба, – помогу». И ждали. Вера, она ведь какая штука: если не верить – что бы там не говорили – оно не случается; если наоборот – верить, то есть – оно случается. И откуда что берется. Вроде не должно как-то, а оно бац и вышло. Нужно только верить, очень и очень. И не подпускать сомнения. Вот во что веришь, то и бывает. А уж знать, что ты именно в это веришь – это особо. Глядишь, случится что-то, ты думаешь: это не то, во что верил. А ты прислушайся к себе. Окажется, что именно то. И что в это-то и верил. Странная штука. Приноровиться только нужно.
И они верили, еще как верили. Каждый день ждали. Цыплят ждали. Сначала яичек. Потом – цыплят. А она железяку снесла. Золото подкинула. «Что же это такое? – возмутилась баба и заплакала. – Мы разве в такое верили?» «Выходит, в такое», – сказал дед и заплакал. И баба заплакала, и дед. Живого они хотели. А тут – металл холодный. Как будто поиздевалась она над ними, черствая. Но разбилось золото вдребезги. Упало и разбилось. То ли мышка задела, то ли поставили неудачно. И все тут на свои места распределилось. Понесла Ряба, щедро понесла. Как прорвало. Цыплята пошли. Много. Значит, была она, вера. Правильная была. Только не сразу отозвалась, заплодоносила. Получается, что с верой оно неизбежней, верней с верой-то…
Сергей Арнольдович откинул одеяло, полежал, высвобождаясь из сна. Странная сказка, пустой сон. И что это вдруг сказка? Почему не Андрей Борисович Воронин? Что молчите? Какой он? На пропуске фотографии не было. И девушка говорить не стала. «Второе Отделение, ИПП, г. Снежин». Институт… Что такое первая «п», Сергей Арнольдович вспомнить смог не сразу. Институт – «п» – психиатрии. Прикладной? А, черт с ней! Не важно. Все уходит на дальний план, когда узнаешь, что человек, по следу которого ты идешь пять лет… Он, оказывается, умер лет пять назад! И ты знаешь, что это он. И что это он и он. Но глаза и уши говорят обратное. Твои, между прочим, глаза и уши. То, что он нашел – это не тупик. Не тупик. Это… Новый старый виток. Лист Мебиуса. И опять идти. И опять искать. А лист тебя возвращает на прежнее место. Только с другого бока. Вроде не обман, но в то же время и обман. И некому предъявить счет. И вера в раскрытие тут никакая не поможет. Одна есть вера! Когда веруешь. А все остальное от лукавого.
Что с того, что он верит в раскрытие? Ведь оно не раскрытие! И нет никакого раскрытия. Один мираж. Фикция. И ты на том же месте. Имитация движения. То же место. Только с другой стороны. Лист Мебиуса, лист Мебиуса. Получается, что верил недостаточно. Или не в то. Сергей Арнольдович выпустил струйку дыма, куснул мундштук. Гостиница провинциальная. Захолустный постоялый двор. Приехал, переночевал, уехал. В этом номере до него останавливался Воронин. Несколько дней назад – скажем, дней десять, если верить дежурной – он делил с Ворониным этот номер. Но он был в Москве. А Воронин тут. Кто ищет, тот всегда найдет. Но разве это находка? Так, уходящее тепло безмолвного постояльца. Приехал, поспал, уехал. И убил где-то между первым и вторым. Или между вторым и третьим. А еще умер пять лет назад. И ты снова ищи, снова в начало. И больше некому здесь быть. Только он и Воронин. И разница в несколько дней. И разница в пять лет.
* * *
Летом здесь красиво, – сказал незнакомец.
– Правда? – отозвался Андрей. – Не знаю, я тут не бывал.
– Бывали, – заверил незнакомец, – бывали как-то.
– Да? Не помню…
– А вот скажите, – поинтересовался незнакомец, – если вы верите в то, что у человека имеется душа. Почему же он так безумно в себя влюблен? Не противоречит это одно другому?
– Разве в себя? – удивился Андрей. – Он другого любит. Вы любили когда-нибудь?
– Нет, – ответил незнакомец, – поэтому спрашиваю. Что-то непохоже, чтобы он другого любил – ведь это действие человек для себя лишь производит?
Производить действие. Как подковы гнуть. Нет, как выпускать на продажу гвозди. Странная формулировка. Андрей улыбнулся. Странная, но если не цепляться к словам, похоже, что верная. Для себя человек любит. Конечно же для себя. Но любить другого – это ведь не быть безумно в себя влюбленным? Если он любит, это немножечко и для того, другого. Любит для себя, а получается на двоих. По половинке. А когда и другой любит, то получается две по одной второй. В сумме – целое. Каждому по штуке. По штуке любви. Как у них с Катькой. Спускался по лестнице, случайно положил руку. Абсолютно случайно. Она промолчала, не высвободила свою. Но ничего не было. А после школы встретились. И получилось каждому по штуке. Через годы, но получилось. И никто не скажет, что в себя. В Катьку. А в кого ж еще. По штуке и есть.
А потом ждали сына. Его не было. И никого у них не было. Он уезжал, возвращался. А она ждала. Периодами ждала. Но в основном были вместе. А сына не было. И все еще никого не было. А было бы по одной целой и одной второй. Он давал бы им по половинке, а они бы ему по штуке. В итоге: у него две единицы и у них по одной целой, пяти десятых. Родители детей любят крепче, нежели в обратную сторону. Арифметика. А потом у Катьки появился живот, и все встало на свои места. Двадцать пять лет – самая пора.
– «И пила свою чашу и горькую стопку до дна. Только тем и ломила хребты с недоноскою ношей. „Не сердись, ты хороший мужик“, – утешала она. И он думал: „Гляди-ка, мужик я, а все же хороший“. И на бранное ложе сходила как на пьедестал. Лишь слегка задыхалась. Да нет же! Дышала как юная лошадь. Ну а он еще спал. Жаль, конечно. Да видно устал. Ну а ты как хотела? Мужик ведь – и сразу хороший». – Андрей замолчал. – Хорошие стихи…
– «И однажды, сорвав ее швы да с изнанки судьбы – да клочками резина и вата, да клочьями кожа – он схватил и понес на руках, как на дыбу, поставил ее на дыбы. Только крикнуть успела: „Мужик он и вправду хороший!“ Не Варвара-краса, да не курица Ряба. Не артистка, конечно, но тоже совсем не проста. Да Яга не Яга, лишь бы только хорошая баба. И под мышку к ней влез и уснул, как за пазухой у Христа…» – подхватил незнакомец. – Башлачев.
– Башлачев, – кивнул Андрей.
– Вез как-то его, тихий такой парень. А внутри клокочет.
– Клокочет, – согласился Андрей.
– Пойдемте, – позвал незнакомец, – здесь недалеко его могилка, покажу.
* * *
Соня хотела сделать приятное. И угадала. И старушка прослезилась. Таки ведь, действительно, икона расчистилась, засияла.
– Спасибо, матушка, – сказала старушка, – вам. – И поцеловала Соне руку. А потом раму иконы.
– Что вы! Не нужно, – высвободила Соня руку и покраснела. – Вы Феклу-то поставьте, – предложила Соня, – устанет рука же.
– Вы меня простите, – всхлипнула старушка и опустила сумку. – Нет чем отблагодарить вас. Совсем.
– А ничего и не надо, – который раз отмахнулась Соня. – Приходите, всегда рады. – Показала на стул. – Садитесь.
– А мы ведь с замечательным Жориком… – начала старушка и перешла на шепот. – Столоверчением занимались. – Рассмеялась. – Правда! – И добавила для точности: – всего один раз. Сыночка вызывали. Моего.
– Понимаю, – сказал Соня.
– Не приходил он. Не получилось. Как будто нет его нигде. Ни среди нас, ни среди… Ни там. – Старушка показала наверх. – Первый раз, он совсем еще молодой был, сообщили что погиб… Я все глаза проплакала. Думала – ослепну. Не верила, что сыночка моего… Он ведь один у меня. А потом пришел он. Вернулся. Ранило его. Молоденький такой. Сильно ранило. В два места. – Показала. – Сюда и сюда. – Фельдшер был. Вернулся, соколик. Девушка его ждала. А детей не было. Думали, вот-вот. – Старушка заплакала. – А теперь вот…
– Ну-ну, что вы… – Соня погладила старушку по щеке. – Не нужно.
– Да что это я? А вы… Берегите своего Жорика. Хороший он.
– Буду, – пообещала Соня и решала отвлечь старушку. – А дух Фрейда вы с Жориком не вызывали?
– А кто это?
– Жорика хороший учитель. Наставник, можно сказать.
– Как же он наставник, – удивилась старушка, – коли его дух можно вызвать? Значит, он умер? Как же учитель?
– По книгам учитель, – пояснила Соня. – Через годы. Вы спросите, он вам расскажет.
– А, понимаю, – кивнула старушка. – Нет, матушка, не вызывали. Жорик мне об нем ничего не говорил. Может, в следующий раз?
* * *
Сергей Арнольдович оглядел номер, хлопнул дверью. Нужно было возвращаться в Москву.
Этого человека он нашел. Но эффект такой, будто не нашел вовсе. А так оно и есть. Узнать, что человек, несколько дней назад убивший другого, умер пять лет назад… Бах! Во втором Отделении ИПП. Все равно, что никого не найти.
Сергей Арнольдович спустился в вестибюль.
Воронин встретил Глухову здесь, в этой гостинице. Глухова безмятежно порхала, ни о чем не подозревая. Воронин пригласил Глухову в небольшой ресторанчик на окраине города. Их видели – Сергей Арнольдович нашел тех людей. Они посетили два магазина и ботанический сад сельскохозяйственного техникума – похоже на некую идиллию – потом выехали за город. И все. Глухову нашли. А Воронин… Воронин умер еще раньше. Только Сергея Арнольдовича смутить сложно. Бывало такое. Ну, не такое – похожее. Преступник уходит, путает следы, пускается в сложнейшие ухищрения. Но тут… Здесь был интересный случай. Получается, Воронин заблаговременно позаботился о том, чтобы «умереть». Нет человека – некого брать. Ищите, мол, другого.
Сергей Арнольдович попрощался с администратором, поднял каракулевый воротник, вышел на улицу. Долгий, долгий взгляд привратника. «Всего хорошего». Захромал.
Да, изощренный фрукт. «Ну ничего, ничего. Прокол у тебя уже есть один, – подумал Сергей Арнольдович. – Рано или поздно ошибку делает любой преступник. И ты не исключение. Сделал одну, сделаешь другую». А может, это не ошибка? Сергей Арнольдович остановился. Его бросило в холодный пот: «Может, это не ошибка, а… А что? Тщательно продуманный ход – вот что». Но откуда Воронину знать, что Берггольц поселится именно в этой гостинице и именно в этом номере? Этого не знал и сам Берггольц. Но ведь показался город знакомым. И дорогу к гостинице он знал. И в троллейбусе, свободно ориентируясь, подсказал кому-то остановку. Как будто все шло по чужому сценарию. По сценарию преступника?
* * *
– Какая же ты подлая! – запричитала старушка и хлопнула Феклу по спине. И еще раз. И еще. – Тебе мало? – Старушка зарыдала. – Я же тебя и кормлю, и молоком-то тебя пою. Мало тебе? Ты, жадная, на балконе его подкараулила. Мало тебе?! В форточку, паразитка бесплодная, полезла. Я ж их не для тебя прикармливала. Холодно им, в морозы-то, холодно. А ты! Мало тебе? На тебе, на. Да как ты смела, бездельница прожорливая?! Как ты посмела душу живую жизни лишить?! Ой я и плакала, ой я и причитала! Хорошо, что сын с невесткой не видели. Я ж на кладбище собралась, могилки проведать. Что я им скажу? Уйду я от тебя, уйду. А ты одна будешь. Cама поймешь. Не нужна я тебе. Бесстыжая, ой бесстыжая ты. Расскажу им все. Пусть пристыдят. Подлая, подлая.
* * *
Из пластилина можно построить город. Можно два. Лишь бы пластилина хватало – только подноси! – и времени. Если это ограниченный объем, нужно экономить: лепить только родителей. Первоочередное самое: маму и папу. Вот они. Две головы, чуть-чуть разного размера. Маме длинные волосы и пятнистые – кудри это. А папе – просто короткие. Две шеи почти одинакового размера. Голову нужно посадить на шею. Голов без шеи не бывает. Готово. Четыре уха. В каждом ухе по темной точке – это дырочки. Слуховые дырочки. Туда звук влетает. Готово. Туловища одеть в платья. У папы – это костюм. Одни ноги в брюках, а другие – в юбке. Важно точно вылепить различия ног – в каждой паре имеется левая нога и в каждой же правая. Не сделать различия – все равно, что посмеяться над родителями. Матвей этого допустить не может. Готово. Руки у папы в костюмных рукавах. А у мамы – без – это же платье. Платья бывают открытые. И экономия пластилина будет. Папа обнимает маму, и они вместе идут домой. Но что-то долго не приходят. Значит, они лежат в больнице. Вот больничная кровать – книга. Вот окно, в которое они смотрят, когда им не измеряют температуру.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25