Детективный конкурс Литвиновых –


Аннотация
Это произведение, написано автором «Самиздата» – одним из номинантов «Детективного конкурса Литвиновых», инициаторами и организаторами которого выступили популярные авторы детективного жанра и редакторы «Эксмо» (крупнейшего поставщика детективных талантов на книжный рынок).
Данная конкурсная работа представлена сейчас на Ваш читательский суд. По итогам ее популярности на этом сайте, писатели (а в данном случае продюсеры) Литвиновы и книжное издательство будет принимать решение об издании ее в печатном виде и ее представлении в книготорговых сетях.
После 30 ноября 2008 года по статистике просмотров этой интернет-страницы и читательским отзывам на эту книгу будет определено место этой книги в рейтинге «лучших детективов» конкурса.
Прочтите и напишите о прочитанном! От Вас, читателей, зависит чья-то писательская судьба...
Бывает, что мозг заглушает воспоминания и стирает их из прошлого. Индивидуумы, уживающиеся в пациентах, страдающих раздвоением личности, могут существенно отличаться друг от друга эмоционально и физически. Этот феномен нашел отражение и в повседневном языке, иногда мы говорим: «Я вышел из себя...» У человека, страдающего расстройством личности, формируются две или более различные личности, часто называемые субличностями (или «АЛЬТЕРНАТИВНЫМИ ЛИЧНОСТЯМИ»), каждая из которых обладает уникальным набором характеристик памяти, поведения, мышления и эмоций. В тот или иной момент времени одна из субличностей начинает играть главенствующую роль. Обычно одна из них, ведущая личность или хозяин, обнаруживает себя чаще, чем другие. Переход от одной субличности к другой, называемый переключением, часто происходит внезапно. Переключение бывает спровоцировано каким-то событием. Некоторые не верят в раздвоение личности и полагают, что пациенты играют в ролевую игру или обманывают.
Сергей Берггольц частным образом ведет расследование убийств пяти, оказавшихся полными тезками, но незнакомых друг с другом женщин. Каждое убийство совершается один раз в году, в декабре. В течение пяти лет Берггольц пытается вычислить убийцу. Накануне новогодних каникул он ожидает пятое, последнее убийство. То что убийств будет пять, Берггольц не сомневается, – в Москве проживает лишь пять женщин с подобным именем: три из них внесены в телефонный справочник столицы. Берггольц отправляется в Снежин, где обнаружено тело пятой жертвы. В его отсутствие в офисе остается помощница – Соня. Девушка случайно обнаруживает, что Сергей Берггольц погиб несколько лет назад при задержании опасного преступника.
Александр Диденко
Альтернативная личность
А был ли мальчик?

* * *
– Тук-тук, кто к вам пришел? – Андрей приоткрыл дверцу, протиснул в нее картонного мальчика. Мальчик зашуршал валенками по коробке, смялся в пояснице, пнул бумажную урну. Урна выскочила за коробку, упала на ватный снег: – Дзинь, – сказал Андрей.
– А знаешь, – предложила Катька, – пусть он будет хулиган.
– Хулиган? – спросил Андрей. – Он уже какой хулиган! – Андрей прижался к супруге, погладил тугой живот, заелозил ухом.
– Балуется? – спросила Катька и засмеялась.
– Еще как! – Андрей улыбнулся. В животе не было слышно ничего.
– Погаси свет, – шепнула Катька.
На елке перемигивались пластмассовые свечи. Счастливо пахло хвоей. Через несколько дней закончится год, и новый они встретят втроем. Теперь втроем. И бабушка придет. И будет помогать. C нее станется. И уже приготовлены мягкие теплые пеленки, и тонкие – из ситца, и распашонки, и чепчики со швом наружу, и одеяла байковое да ватное теплое с голубой лентой – везти из роддома. И детское мыло земляничное тоже ждет. И – конечно же! – уголок с шитьем по двум сторонам. Андрея в нем получали. Андрейку. А бабушка привезет бутылочки и соски. Плюс кроватка. Вон она, кроватка, в детской. Дожидается розового мальчика. А потом – не сразу, через некоторое время – станет шумно в этих трех замечательных комнатах.
– Погладь меня, – попросила Катька.
Андрей погладил. Поцеловал две пуговицы на животе. Подумал, облобызал третью.
Это будет их последний выход. Бездетный, в смысле. А на неделе нужно будет ехать в больницу. Там ждут. И направление дали.
Андрей перенес супругу на диван, укрыл пледом, прошел к окну. Пять часов, а уже темно. Ночь, в застывших лужах полыхают рекламные огни, дробятся, рассыпаются в бисер, скачут по троллейбусным проводам, непрошеные ломятся в жилища, умирают на потолке. Андрей поежился. В приоткрытую форточку тянуло поздним декабрем: нужно проветрить комнату впрок, на полгода – мальчику потребуется свежий воздух. Да, мальчику.
– Не опоздаем? – спросила Катька.
– Ветлины все равно придут последними.
Андрей включил свет, бросил в коробку картонные санки, картонного мальчишку, раскрыл стенной шкаф – запах лаванды скользнул из трикотажного сумрака, занервничал, на цыпочках метнулся к дивану, поплыл к окну. Катька потянула носом.
Нужно собираться.
– Поднимайся, – Андрей погладил Катькино колено.
– Еще минутку, – отозвалась она под пледом, поджимая ноги. – Который час?
Андрей не расслышал. Сирень, два смешных зуба, травинка, кружевной воротничок, челка на левом глазу – на правом, если на фотографию смотреть по эту сторону. Школьница. Снял с гвоздика, дунул, отер рукавом стекло. Красивая.
– Знаешь, он шевелится… – просипело под пледом. – Пяткой уперся… А давай не пойдем. – Плед порхнул на спинку дивана. – Опять Ветлины поругаются… Вот здесь потрогай, чувствуешь?
Бодро каталось под пуговицей – мальчику передалось Катькино волнение. Или предчувствие? Андрей готов был согласиться и не идти – черт с ними. Но…
– Вставай, – сказал он. – Обещали, нужно быть.
– Минутка кончилась? – Катька протянула руки. – Поднимай…
Хлопнула, задребезжала кабина лифта. Держась за руки, они вышли в ночной воздух. «Как колотится, – испугалась Катька, – как колотится!»
– Я перчатки забыл, – сказал Андрей, и Катька вздрогнула: мальчик побежал далеко-далеко куда-то. – Постой здесь, я сейчас… Нет, не пойду – не буду возвращаться!
– Сходи, сходи, – настояла Катька. – И в зеркало глянь… – Мальчик затрясся, будто сошедший с рельсов локомотив. Катька запустила руку под шубу, погладила живот. Мальчишка замер, прислушался. Пнул, пошел в обратную сторону. Легко пошел. Остановился. Прилег на лужайку. Задремал, подрагивая ножкой.
Вернулся Андрей. Они нырнули в арку, пересекли Дежнева.
– Глянул? – спросила Катька на остановке. Андрей поднял бровь. – В зеркало, – напомнила она.
– А, понял… – бровь скользнула на место. – Забыл.
Мальчишка вскочил с травы и затрясся в предчувствии.
* * *
Длинный, бесконечный мост. Бескрайняя, заснеженная река. И шорох шин. И никого. Дома, крыши, столбы – все закончилось, осталось позади. Или не начиналось, ждет впереди? Только этот каменный мост, и только река эта. Андрей посмотрел на часы: и время как будто остановилось. То ли ранний вечер, то ли позднее утро. И машина как будто не бежит, а стоит на месте. Не заканчивается мост. Покажись встречная машина, Андрей удивился бы, сильно удивился. Но на мосту никого. И позади – ни единой души. Одинокое пространство, небо до земли. Птиц нет! – вот что: нет птиц. И ветра. Будто нереально все, и все не с ним. Сейчас закроет глаза и… Нет, Андрей этого делать не будет: не сон это. И он не снится. И зима настоящая. И мост, висящий между небом и землей, будто без опоры, реален. И человек за рулем. Худой человек, упершийся головой в крышу. А впереди и горизонта не видно – стена – то ли снег, то ли белый лес, вросший в небо. Холодный мост, пугающий. Бетон – железо, бетон – железо. По бетону – узор выпуклый: линии, углы. Архитектор – чудак. Женщина? Придет же такое в голову. То ли ромашка, то ли солнышко. И снова: линии, углы, солнышко-ромашка. В глазах мельтешит.
– Архитектор женщина? – крикнул Андрей.
А водитель не ответил, гукнул только и в потолок показал. Начальство, что ли?
– Вы строили? – догадался Андрей.
А тот опять гукнул. Не разберешь его. Всю дорогу молчит.
В самом деле, птиц нет, ветра, машин встречных. А оно Андрею нужно? Не шибко, но ведь это признаки правдоподобия. Реальность, на чем она держится? – на правдоподобии и держится. Если что-то похоже на правду – пусть даже не сама правда – мы уверены, оно и есть реальность: лишь бы узнаваемость из-под ног не ушла, тогда скажем, все окей. А чуть что-то не так, на копейку незнакомое, кричим: «Это не правда! Это не со мной!» Да правда это, и – с тобой. Может быть, этот мост – самый действительный на свете. Кто его знает, пропадет реальность, закончится все, а мост так и будет стоять, как напоминание о себе самом. Только кому напоминание, если закончится все? Кому-нибудь… Эх, мысли мрачные, невеселые, низким небом без ворон навеянные.
Не было этого долгого стояния у обочины или на остановке, когда торчишь под бесконечно падающим снегом и не знаешь, остановится кто или нет. Андрей закрыл глаза и когда открыл, он уже был тут: новенький-готовенький. А снег колотил в стекло и теперь сам никак не мог достучаться до Андрея. Будь Андрею пять лет, он показал бы язык – мол, чего, съел? А не нужно так высокомерно сыпать и сыпать, не нужно себя выставлять.
Андрей поинтересовался, как называется эта река, и водитель сказал, что никак. Доброжелательно, правда, сказал. Шутник, однако. Такая широкая и без имени? – сроду не бывает – любой дадут, любую пронумеруют, захотят еще и прошнуровать да штемпель поставить… У нас могут. Только разве она дастся? Но имя-то положено. Хочешь не хочешь, а имя выдумай.
Эта дорога, эти мост и профиль водителя – один долгий приступ дежавю. И ухабы, до ломоты в спине, и рябь в глазах от бесконечных солнышек-ромашек, и далекий, лишь угадываемый, горизонт.
Ведь он мог называться «Мостом самоубийц». Вполне сходная высота. Но только не у нас: это в тех странах существуют «Мосты самоубийц», в сентиментальных, у нас такое не предвидится. Самоубийства как раз предвидятся – мосты не предвидятся. Интересно, скольким самоубийцам нужно шагнуть в эту реку, чтобы в их честь назвали мост? Тысяче? Миллиону? Ну, скажете тоже – меньше! И прямо на лед, прямо на занесенный снегом лед. И распластаться на нем, если лед солидный, или уйти в воду и никогда не появиться, никогда. Эх, мысли мрачные, невеселые, зимой и простуженной рекой навеянные. «Поплачь о нем, пока он живой, люби его таким, какой он есть…» Чтобы в их честь назвали мост… Какая же тут честь? Тут прямое и какое хочешь нарушение порядка, ничего больше. Вот если б отсюда шагали в историческом контексте, скажем, декабристы или революционеры девятьсот пятого и семнадцатого годов, причем в массовом порядке, мост давно бы носил соответствующее имя. А коли смогли б поднапрячься, то и река. Фиг ли? А так… Приходит неизвестно кто, прыгает неизвестно зачем. Очевидно, что идеологически чуждо прыгает. Фиг им, а не название.
Высоченный мост, на стальных тросах в столб толщиной висит, а столбы те в тучах где-то прячутся, далеко – река, будто два ремня Землю охватили, чтоб сподручно Земле вес поднять собственный было, чтоб не надорвалась, и пупок не развязался, да чтоб грыжа наружу не вывалилась… И никого – словно началось только все, и потопа даже не было.
* * *
«А снег идет, а снег идет. И все вокруг чего-то ждет. За все, что есть в моей судьбе, спасибо, снег, тебе!» – Марине хотелось простора, свершений хотелось. Кто мог дать Марине просторы и обеспечить свершения? Да никто! – не было его. Не проявился такой человек – не вышел из тени. Или прячут его где-то, кто знает. И приходится самой все делать. Самой, самой.
Потому Марина определилась, что личность она уникальная, можно сказать штучная, капитальная личность, то есть твердо стоящая на земле и с прочными намерениями. «Или наоборот – с твердыми и прочно стоящая? Не важно!» Марина мотнула головой так, что машину вынесло на соседнюю полосу. Правда, пока никто к ее «определению» примкнуть не спешил. Из тех, конечно, кого она хотела. Но это лишь начало? Начало. Какие у нас годы, завтра «жызынь» начинается! «Я сильная, – нашла новое определение Марина, – я им понадоблюсь!» Кому «им», она не уточняла.
Ей нравилось нестись сейчас вот так по заснеженному шоссе, по встречной полосе – поперек жизни, на краю, по обочине. Испытывать судьбу, проверять ее на вшивость. «И пусть все идет к черту! Пожелаю – брошусь в снег. Захочу – крикну. Или сяду… – а хоть бы и на дороге! – и пусть вороны шарахаются в стороны. И другие бараны».
Да уж, очень многого она добилась уже сейчас. И сама. Сама! Так надежней: потом никому не нужно будет возвращать. Внимание почтенной публики! – лот номер один: на чьи деньги куплена машина? Лот номер два: на чьи деньги куплена шуба? Вот тебе, вот! И ногой, и ногой. Для полного комплекта нет третьего лота. Марина оглянулась. Да если нужно будет… Да если нужно будет, она и мужика этого купит! Бинго! Стук колотушки. Продано! А вы говорите… Она опустила стекло, щедро сплюнула на дорогу, прищурилась на соседа поверх непроницаемых черных линз: он не обернулся. Не мужик – сфинкс. «Де Голль! – догадалась она. – И не моргнет ведь». Марина щелкнула пальцами у его носа.
– Эй, уснули?!
Он в ответ что-то прокаркал, но головы не повернул.
И в Москву возвращаться не хотелось. Как же все надоело! «Козлов так много холостых, а я люблю женатого…» Вот куда она сейчас тащится? А куда глаза глядят! Марина дернула руль, – хотелось ощущений, шумного праздника хотелось. «И ведь не придет никто, не даст никакого праздника. Силантьев не придет, не протянет первым руку, не помирится. Ау, люди! Я-вас-всех-не-на-ви-жу. И в ответ разрешаю ненавидеть меня. Да, разрешаю. Широким жестом. Только не говорите мне об этом». Марина откинула полу шубы, почесала коленку, бросила взгляд в зеркало. Не реагирует. Де Голль! А не увести ли его в лес? – и гори все синим пламенем. Мужчина полез в карман пальто, вынул синюю с желтыми узлами веревку. «Змея», – подумала Марина.
– Что это? – спросила Марина, не глядя в его сторону.
– Веревка, – пожал плечами Де Голль.
«Веревка… Альпинист что ли? – Марина мысленно повертела пальцем у виска. – Дурак!» Все они такие. Не нужна она им, ой не нужна. Им успех ее нужен, блеск. Я-вас-всех-не-на-ви-жу.
Точно, в лес нужно его вести. И пусть подчинится…
– Давайте, пройдемся, – предложила Марина и, бросив джип через кювет, съехала к ближайшей просеке, углубляясь в лес.
Де Голль не ответил – распахнул дверь, ступил в снег. Среди толстенных берез петляла едва угадываемая дорожка. Марина пошла вперед, подбрасывая из шубы тонкие ноги в лакированных армейских ботинках, обернулась: на пустынной просеке, вспоровшей лесной массив, огромной каплей крови алела ее «Божья коровка». Де Голль, опустив голову, вышагивал следом. Марина подхватила шубу, сошла в чащу. «Ничего, можно будет шубу постелить, – подумала она, – и пальто имеется…»
Внезапно, сильный, нечеловеческий удар в спину бросил Марину в снег. Перед глазами мелькнула веревка. «Что вы де…» – второй удар пришелся в лицо. Звякнули черные непроницаемые стекла. Марина почувствовала – хрустнула рука. Де Голль натянул веревку: Марина захрипела, показалось, что сейчас лопнет голова, взорвется на сотни оскол… Засучила ботинками, забилась, выгнула спину, уставилась багровым лицом в небо, но нависшего над лесом мертвенно-бледного покрова уже не увидела.
Де Голль метнулся от тела, остановился: в ране на правой руке застрял кусок стекла. Поддел ногтем. «Черт! – Вынул из кармана платок, укутал ладонь. Побежал прочь. – Раз-два, раз-два… Жили-были дед и баба… Бежала мимо мышка, хвостиком махнула – яичко упало и разбилось. Раз-два, раз-два…»
* * *
Коробка манила Матвея. Открывая ее, всякий раз он представлял, как оттуда тотчас выскакивает курочка Ряба. Но курочка не выскакивала. И яичко не выкатывалось. Пусть даже битое. Матвей потряс коробку. Из нее просыпались картонные фигурки людей, маленькие санки, валенки. «Ку, г-го, че, ка, г-г, я, ба», – прочел он боковушку коробки. А на «Волшебный мир» – на это сил не хватило. И на год – «1914» – тоже не хватило. Мальчик погладил курочку ладошкой. Нетронутые временем изображения хохлатки в сарафане, лисицы, закинувшей лапы на виноградную лозу, козлика с голубым колокольчиком. О времени Матвей ничего не знал – не знал, что оно течет и даже утекает. Зато он знал, что в коробке хранятся живые фигурки людей из картона, и что ими можно играть. Проволочные сочленения в локтях и коленках делали фигурки подвижными. Матвей потряс одной из них – дядькой – и тот замахнулся на Матвея палкой. За дядьку можно произносить слова. «Догоню», – сказал Матвей.
Тете почему-то не нравились игры Матвея с картонными фигурками. Ей многие игры Матвея не нравились, а в идеале – все. Она была убеждена, что игра с картонными фигурками папы – это нехорошая игра.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25