Мы могли бы встретиться, поговорить?
(На кафеле — холодно босым стопам, переминаюсь на месте, как забуксовавший пингвин… Задача — не отнимая мобилу от уха, надеть через голову майку…)
— Э-э… в принципе, конечно… А какого рода предложение?
— Мы хотим вам предложить работу. Вы теперь известная в Латвии персона, можно даже сказать, звезда… Мы смотрели ваши фильмы, мы думаем, что вы это все очень хорошо делаете… И мы хотели бы вам предложить снимать одну программу — по вашему профилю. Такую… криминальную… И вести ее тоже вы могли бы. Давайте, если вы не против, встретимся, обсудим это все?
— Ну давайте… Сегодня?
— Ну, если вы не против.
(Рожа… мерзкая вполне. Побриться назрело, вот что.)
— Ну… Если во второй половине дня? Часа в четыре?
— Да-да, это отлично. А вы будете в центре?
— Наверно… Да, в центре.
— А вам тогда не трудно подъехать на Элияс, 17? Там наш офис, мы бы тогда сразу все поговорили. Это недалеко от белорусского посольства…
(В комнате — ух, дубак. Торопливо закрываю окно.)
— Да-да, я знаю…
— Тогда договорились. Спасибо, Денис. До скорого?
— Давайте…
…“Прервать соединение?” Утвердительно жму на кнопку, кидаю трубу на подоконник. Н-да. Ну надо же. Родная телевизийя заметила. Счастье-то (Работу? Ну-ну…). На самом деле это странно.
На кухне — срач. В силе и славе его. Неделю Ники нету, а квартира — уже свинарник… (Все равно не женюсь. Никогда.) То есть вроде бы ничего нет естественней, чтобы после берлинского приза — пусть приза в третьестепенной программе, но программе Берлинского фестиваля (ха-ха) — ты в собственной крошечной провинциальной, на хрен никому не нужной стране сразу стал нарасхват… Воды… хватит. Врубаю чайник… Но на самом деле — это странно. Потому что на самом деле наша крошечная долбаная страна живет одновременно в разных режимах: половина — в ПАЛе, половина — в СЕКАМе. Такой плюрализм в одной отдельно взятой голове, шизофрения, как и было сказано, — и когда, к примеру, русский бизнесмен Мельников Вася привозит в Ригу на свой фестиваль русского кино цельный купейный вагон Маковецких и Абдуловых, в латышской прессе вы вряд ли найдете вообще хоть какое-то об том упоминание… Кипит. (Бах! — вырубился.)
Кофе, между прочим, кончается. Между прочим, закончился… И после Берлинале у меня прилежно взяли интервью ВСЕ местные русские газеты — и НИ ОДНА латышская… Хотя, может, дело в том, что “трешка” сейчас делает русскую версию вечернего эфира? Так. Прижать кнопку. Не отпускать. Повернуть ручку, надавливая притом… Долбанутая все-таки система у этой плиты…
В холодильнике тоже шаром покати. Должно же было что-то остаться… В морозилке? Вот. Крабовые палочки. Вот! Щас мы их разморозим экстренным методом. Под горячую воду их… Они там шустрые пиплы, на “трешке”. Затарили большой пакет голливудских блокбастеров второй с половиной свежести, очень быстро перетолмачили на русский, неплохо забашляв переводчикам, — Маня вон рассказывала, — и ежевечерне бомбят русскую местную аудиторию, отбивая зрителя у кастрированных кабельных версий всяких РТР. Чего они там затеяли с криминалом?… Фуфло же какое-то наверняка. Криминал… Какие, на хрен, расследования в этой стране, на этом телевидении?… Вообще, конечно, стоило этого тезку сразу нафиг… Бурая пена с гнусным придавленным шипением заливает к черту полплиты.
Ф-фак.
Сдергиваю турку с конфорки (темная жаба шлепается на пол), ручку вертикально… Вонь подгоревшего кофе. Хватаю мокрую губку. Опять телефон — из комнаты. Бросаю губку.
Чего это они сегодня с утра? Ну ладно, допустим, это кофе… Звонят. Упорный кто-то. М-мать, горячая, как ее ни хватай…
— Да.
— Денис? Привет, это Стас. Тюрин.
— Привет… (Кто? Ч-черт!…) Да, привет, Стас. (Сразу ставлю кружку на первую подвернувшуюся плоскость — на стол, на какие-то распечатки.)
— Как дела?
(Голос такой довольно убитый…)
— Более-менее. Как ты?…
(Как себя вести? Он знает? — понятно, знает, чего б он звонил… Что у них было? Дьявол… Сказано же дураку: не отвечай на звонки с незнакомых номеров!…)
— Нормально… С-слушай, Денис… Я слышал… Ты с Алей разговаривал незадолго перед тем… ну, как…
— Да…
— Денис… мы можем встретиться, поговорить?
— Да, конечно.
— Сегодня ты можешь?
(В полтретьего — Веня, в четыре — эти орлы с тиви. Потом Ника. Ника — это Ника…)
— Стас, ты знаешь, сегодня никак, правда, ты извини… Давай завтра, когда скажешь…
И уже отрубившись, хлебая из кружки (обжигаясь), тупо глядя перед собой, на свалку на столе, я все еще испытываю некие смутные, неприятные эмоции… Опять неожиданность. Тюря…
Стас Тюрин. Фотограф в еженедельнике “Суббота”. Неплохой фотограф, говорят. Студийный, портретист. Рекламой занимается. В том числе. Ландшафтные съемки, интерьеры — для журнала с жизнеутверждающей аббревиатурой “АД” в качестве названия (молодцы вообще, додумались: поименовали свой глянцевый ежемесячник “Архитектура и Дизайн”, сократили, посмотрели — что-то не то… вклинили между буквами маленькую “и” — и решили, что теперь совсем другое дело…). Вроде бы так они с Санькой и познакомились — на почве рекламы и “Петита”… Стаса я знаю мало. “Привет-привет” опять же. Илюхин друган. Был Санькиным парнем. Был? Понятия не имею (мое это дело?…). Что у них было в последнее время? Почему-то мне казалось, что что-то у них не складывалось… Ох, вот именно со Стасом мне сейчас только и общаться… Излагать все то же (мало мне общения с лейтенантом как-его-там)… И как он сам-то все это воспринимает? Мне скорбеть или готовиться в морду получать?…
За окном жесткий мелкий — не крупа даже: соль — снег почти горизонтально летит на мотающем лысые ветки ветру, поземкой извивается по асфальтовым колдобинам. Температура опять ухнула в приличный минус, все снова замерзло, все скользкое, твердое, серое. Включая небо. Это последний день февраля. Это весна завтра.
…Вообще, так (кружка при очередной постановке на неровную груду бумаги чуть не опрокидывается, содержимое чуть не заливает клавиатуру) дело не пойдет, вообще стол надобно наконец разгрести… Поверх груды — мой чертов “Палм”. “…Ну смотри, вот тебе еще. Сколько всего тебе понадобится?” Тоже еще херотень. “Е-два, е-четыре”.
Смотрю на него. На блокнот.
— …Ало, Олег? Привет, это Дэн, Каманин… Можешь сейчас говорить? Ага… У меня вопрос к тебе. Ты не знаешь, кто хозяин сервера inbox.lv? Да?… А телефона их сисадмина нету у тебя случайно?
— …Нилс? Здравствуйте. Это вас такой Денис Каманин беспокоит… Мне ваш номер Олег дал, Семенко… Нилс, я вот о чем хотел попросить… Мне тут пришел мейл странный через ваш сервер… да, с незнакомого адреса… я запрос послал, но он не отвечает чего-то… Вы не могли бы посмотреть, за кем он зарегистрирован?… Да?… Да, я понимаю, конечно… Ага. Спасибо, разумеется… маус… по-английски — эм-оу… ага… собака… инбокс, точка, элвэ. Да. Нет-нет, я могу подождать, вполне… Да? Ага, записываю…
Ну вот и все. Интернет-кафе.
Папиросу — самокрутку — беру осторожно: не просыпать. Ромыч, Биука, обычных сигарет не признает, в гости тоже приходит с машинкой. Он у нас пижон, Биука: крутит как минимум из двух табаков, с добавлением трубочных притом (мелко их нарезая). В этих вот — помимо папиросного вишневого “Экселента” — “Клан” (с вискарным привкусом) и “Сан-суси” (с винным)… Вообще интернетовская анонимность — это песня отдельная (знакомая с университетского филфака на экзамене по фольклору скрестила, вполне по Фрейду, в устном ответе пожилой ханже-преподше два свойства оного фольклора: анонимность и анимизм)… Зажигалка у меня с-супер, конечно… Ну?… Ну?… В самом широком смысле анонимность — не только в плане цидулек из интернет-кафе… Все, сдохла зажигалка… Спички-то у меня остались, интересно?… На кухне?… Думал сделать для шведиков моих сюжет об “Эстонии” к этому сентябрю: как раз десять лет, как она потопла. Полез для начала в Net инфу поискать. Инфы — немерено. На десять сюжетов. Но вся — с разночтениями. Одни пишут — погибло восемьсот пятьдесят человек, другие — восемьсот семьдесят. В одном месте без вести пропал штурман, в другом — боцман. И главный прикол — в том, что степень сравнительной достоверности оценить невозможно. В принципе. Совершенно непонятно, каким данным верить больше. Потому что все — анонимные. “Сведения из Интернета”. Точка… (Чем это тут воняет?…) Знакомый политтехнолог (хорошая профессия — политтехнолог!) рассказывал: натурально, одна из их “технологий” — “создание перекрестных ссылок”. Помещаешь некую информацию, сколь угодно бредовую, в Сеть. Анонимно. Потом — в другом месте — ссылку на нее. Потом — ссылку на ссылку… (И неслабо — воняет…) И все, абсолютно вымышленный факт становится абсолютно реальным: цитируется, распространяется, размножается делением — цепная реакция силами совершенно уже посторонних, незаинтересованных людей. Концов (в смысле начал) потом не найти. Называется “информационный фантом”… Ага. Вот спички.
Чиркаю спичкой. Спичка ломается. Достаю вторую. Знакомый мерзкий запах — только непривычно сильный… Очень сильный. И звук. Сла-абый… Спичка висит над коробком.
Из открытой — залитой кофе — конфорки с тихим-тихим сипением фигачит газ. Чтобы зажечь горелку моего “Электролюкса”, надо прижать запальную кнопку, а другой рукой провернуть ручку. Провернуть — и вдавить. И некоторое время подержать так. Чтобы погасить горелку, ручку надо поставить вертикально. Суженным концом кверху. Тогда подача газа прекращается. А я второпях повернул — закругленным. Поставил газ на максимум.
Очень аккуратно и неторопливо кладу коробок и спичку на стол — отдельно, левой коробок, правой спичку, сантиметрах в десяти друг от друга. И поворачиваю ручку правильным — острым — концом вверх. Кружится голова — то ли от газа, то ли…
Есть такой фильм “Лиля навсегда”. Снял его швед Лукас Мудиссон, что, по справедливому замечанию московского критика, по-русски следует писать как Лука Мудищев. Фильм — фуфло полное залепушное, но не в этом суть. А в том, что он культовый, у него есть фанаты, у фанатов — сайт. Кино — про русскую дивчину из Нарвы (соседней со мной), каковая девка попала в Скандинавию (недалекую от меня). В дикой, значит, предикой Эстонии ей было кисло, но в сытой Швеции — не слаще…
Что сделал я. Связался с фан-клубом. Отыскал пяток девиц-парней схожей биографии. Съездил в Нарву, в Таллин, в Хельсинки, в Стокгольм. Получилась “Лиля никогда” — несколько линий судьбы на фоне постсоветского развала и европейского равнодушия, несколько историй вынужденных граждан мира, русских балтийцев, которые и ТАМ чужие, и ЗДЕСЬ уже не свои… В общем, сопли веером, слезы Ниагарой, социальное звучание налицо. А также актуальные проблемы новой Европы. Что еще надо социально озабоченному, но человечному жюри документального конкурса Берлинале? Тем паче что швед Мудищев на фесте, кажется, — давно свой человек. Тем паче что автор “документалки” — приколите! — всего-то двадцати трех лет от роду. В общем, свезло мне в прошлом феврале — почти как Шарику…
Чего хочет Веня. “Идея дико простая: мы разным типа молодым-перспективным… Витьке Вилксу там, Карлу… Хламкину… тебе вот… задаем вопрос: связываете ли вы, типа, свое будущее с Латвией? Видите ли здесь возможность для профессиональной реализации? Или подумываете об отъезде?… Это ж, типа, совсем твоя тема, эмиграция молодежи, ты на ней, можно сказать, Берлин брал…” Венька Лакерник вообще-то диджеит на “Сотке”, на “Радио Пик”, но эта его передача — для “Домской площади”. “Две минуты максимум, Динь…”
— Ладно, — тру переносицу. — Давай, что ли? (Придвигается серебристый брусочек цифрового диктофона.) М-м… Лично я свое будущее с Латвией связываю чем дальше, тем меньше. И именно в силу профессиональных причин. Отсутствия, так сказать, и спроса, и предложения. Предложения — хотя бы в смысле тем, жизненных поводов для фильмов или сюжетов… Страна у нас скучная. И не столько по-хорошему скучная, в смысле спокойная — сколько по-плохому, в смысле провинциальная. Я уже ощущаю, что свою тематическую жилу здесь выработал… Вот… Что до спроса, то и заказчики мои, и зрители все чаще не отсюда, а из России… или из Скандинавии. И коллеги, между прочим, конкуренты или объекты для подражания — тоже… То есть я просто не вижу особой альтернативы более или менее скорому отъезду отсюда. Причем скорее более… Такая штука еще, что… У нас тут можно работать лишь в какой-нибудь системе, в рамках чьего-то чужого большого проекта. Лечь под кого-то, словом. Но для меня, лично для меня, это не вариант. Поскольку для меня то, чем я занимаюсь, ценно как раз… ну да, авторской независимостью, творческим, сорри, индивидуализмом… Когда ты сам и только сам отвечаешь за свою идею на всех этапах. А покупают у тебя готовый продукт — и только в силу качеств самого продукта.
(О, — сам собой восхищаюсь, — насобачился за годик интервью-то давать: аки по-писаному…)
— В Россию отъезд?
— Видишь… Засада в том, что в Россию мне совершенно не хочется. По другим причинам. Мне совершенно не нравится то, что там сейчас происходит. Откровенное, жлобское затыкание ртов. Слишком явное уподобление тому, что слишком хорошо памятно и слишком сильно воняет. Очередное обледенение. Через “я” в первой гласной… Там, по-моему, происходит точно такое же сокращение поля свободы, как здесь — сокращение поля творческой самореализации. И результат — опять же для меня — мне кажется примерно одинаковым…
…Фотка под стеклом в подсвеченной нише, черно-белый панорамный триумф воли в духе Лени Риффеншталь, — оригинал. И два летчицких кортика в ножнах, обрамляющие ее, — тоже настоящие, раритетные даже, кажись. Багряные вымпелы-стяги — имперское наследие… А вот бюстики бронзовые, плоскоглазые отцы-вожди-кормчие по углам — подъебка, новодел. Сталин и Мао слушают нас… Адольф с челкой. Путин, между прочим, тоже был, но его какой-то копперфильд идущий вместе исхитрился недавно умыкнуть… Стены — в коричнево-зеленых камуфляжных разводах.
Этот бункер на углу Вагнера и Глезнотаю, где я треплюсь Вене на диктофон, клуб Austrumu robeћa, своим пародийно-тоталитарным дизайном страшно, говорят, нравится новым богемным лабусам. А когда здесь идут “Три сестры” (камерная такая диковина: три модных молодых латышских актрисы поют русские песни — от романсов до “Вот пуля пролетела…”) — билеты вообще заказывают за полмесяца.
Венька, кстати, вписывается в антураж на ять. Верность милитарному стилю он сохранил со времен оперативно-конвойного своего полка внутренних войск, только скорректировал под амплуа ди-джея Вениамина. Получился такой забритый в армаду рыжий еж-неформал: егерские боты, куртка-пилотка, брезентовые шаровары, очочки и в ухе серьга…
Надо сказать, работы по прямой диджейской специализации — в живом эфире — у Вени ощутимо поубавилось: сейчас, кажется, и вовсе остался один “Трамвай «Желание»”, где его авторской роли ноль — там песни по звонкам слушателей ставят… А авторскую его программу — из рок-классики и альтернативы — на “Пике” прикрыли. Впрочем, на сей момент авторских программ не осталось, по-моему, ни на одной из латвийских ФМ-станций. Но даже на фоне прочих Венина передачка отличалась, скажем так, малым демократизмом. Не то чтобы рыжий был фанат исключительно “мяса”, максимально забойного тяжеляка, или там “ржавого пунка” — отнюдь. Но он пурист. Поборник чистоты жанров. Уж на что я далек в своих предпочтениях от попсы любого рода, но его пуризм сверхмерен даже для меня. Даже мою любовь к “Раммштайну” и Мэрилину Мэнсону Веня полагает противоестественной.
(“Безалкогольное пиво — первый шаг к резиновой женщине!” — отрубает Веня. “Че ты гонишь? — не соглашаюсь. — Драйв — налицо. Фантазия. Провокация — и неглупая, между прочим…” — “Так вот тем хуже! — подскакивает Веня на стуле. — Тем, что они такие драйвовые! Тем незаметнее подмена! Потому что снаружи вроде все то же самое… музон — плотненький, тяжеленький… скандалов — море… Только суть — прямо противоположная. Это — ПРОЕКТЫ: и «Раммштайн» твой, и Мэнсон. Это — ПРОДУКТЫ. Изначально сварганенные под имеющийся спрос. А что спрос — на альтернативу, так результат — тем более вопиющая лажа. По определению. Да! Я знаю, что в условиях нашего долбаного потребительского мира любая альтернатива очень быстро превращается в товар. Но раньше она хотя бы появлялась: САМА — и все-таки как альтернатива. Как, извиняюсь, протест. И, между прочим, то, что «Секс Пистолз» распались через три года после создания, а Кобейн прострелил себе чайник через несколько лет мировой славы — тоже о чем-то говорит… Только теперь никто не будет ни стреляться, ни от овердозы загибаться. Потому что для нынешних так называемых «альтернативщиков» протест — не реакция организма, а бизнес.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
(На кафеле — холодно босым стопам, переминаюсь на месте, как забуксовавший пингвин… Задача — не отнимая мобилу от уха, надеть через голову майку…)
— Э-э… в принципе, конечно… А какого рода предложение?
— Мы хотим вам предложить работу. Вы теперь известная в Латвии персона, можно даже сказать, звезда… Мы смотрели ваши фильмы, мы думаем, что вы это все очень хорошо делаете… И мы хотели бы вам предложить снимать одну программу — по вашему профилю. Такую… криминальную… И вести ее тоже вы могли бы. Давайте, если вы не против, встретимся, обсудим это все?
— Ну давайте… Сегодня?
— Ну, если вы не против.
(Рожа… мерзкая вполне. Побриться назрело, вот что.)
— Ну… Если во второй половине дня? Часа в четыре?
— Да-да, это отлично. А вы будете в центре?
— Наверно… Да, в центре.
— А вам тогда не трудно подъехать на Элияс, 17? Там наш офис, мы бы тогда сразу все поговорили. Это недалеко от белорусского посольства…
(В комнате — ух, дубак. Торопливо закрываю окно.)
— Да-да, я знаю…
— Тогда договорились. Спасибо, Денис. До скорого?
— Давайте…
…“Прервать соединение?” Утвердительно жму на кнопку, кидаю трубу на подоконник. Н-да. Ну надо же. Родная телевизийя заметила. Счастье-то (Работу? Ну-ну…). На самом деле это странно.
На кухне — срач. В силе и славе его. Неделю Ники нету, а квартира — уже свинарник… (Все равно не женюсь. Никогда.) То есть вроде бы ничего нет естественней, чтобы после берлинского приза — пусть приза в третьестепенной программе, но программе Берлинского фестиваля (ха-ха) — ты в собственной крошечной провинциальной, на хрен никому не нужной стране сразу стал нарасхват… Воды… хватит. Врубаю чайник… Но на самом деле — это странно. Потому что на самом деле наша крошечная долбаная страна живет одновременно в разных режимах: половина — в ПАЛе, половина — в СЕКАМе. Такой плюрализм в одной отдельно взятой голове, шизофрения, как и было сказано, — и когда, к примеру, русский бизнесмен Мельников Вася привозит в Ригу на свой фестиваль русского кино цельный купейный вагон Маковецких и Абдуловых, в латышской прессе вы вряд ли найдете вообще хоть какое-то об том упоминание… Кипит. (Бах! — вырубился.)
Кофе, между прочим, кончается. Между прочим, закончился… И после Берлинале у меня прилежно взяли интервью ВСЕ местные русские газеты — и НИ ОДНА латышская… Хотя, может, дело в том, что “трешка” сейчас делает русскую версию вечернего эфира? Так. Прижать кнопку. Не отпускать. Повернуть ручку, надавливая притом… Долбанутая все-таки система у этой плиты…
В холодильнике тоже шаром покати. Должно же было что-то остаться… В морозилке? Вот. Крабовые палочки. Вот! Щас мы их разморозим экстренным методом. Под горячую воду их… Они там шустрые пиплы, на “трешке”. Затарили большой пакет голливудских блокбастеров второй с половиной свежести, очень быстро перетолмачили на русский, неплохо забашляв переводчикам, — Маня вон рассказывала, — и ежевечерне бомбят русскую местную аудиторию, отбивая зрителя у кастрированных кабельных версий всяких РТР. Чего они там затеяли с криминалом?… Фуфло же какое-то наверняка. Криминал… Какие, на хрен, расследования в этой стране, на этом телевидении?… Вообще, конечно, стоило этого тезку сразу нафиг… Бурая пена с гнусным придавленным шипением заливает к черту полплиты.
Ф-фак.
Сдергиваю турку с конфорки (темная жаба шлепается на пол), ручку вертикально… Вонь подгоревшего кофе. Хватаю мокрую губку. Опять телефон — из комнаты. Бросаю губку.
Чего это они сегодня с утра? Ну ладно, допустим, это кофе… Звонят. Упорный кто-то. М-мать, горячая, как ее ни хватай…
— Да.
— Денис? Привет, это Стас. Тюрин.
— Привет… (Кто? Ч-черт!…) Да, привет, Стас. (Сразу ставлю кружку на первую подвернувшуюся плоскость — на стол, на какие-то распечатки.)
— Как дела?
(Голос такой довольно убитый…)
— Более-менее. Как ты?…
(Как себя вести? Он знает? — понятно, знает, чего б он звонил… Что у них было? Дьявол… Сказано же дураку: не отвечай на звонки с незнакомых номеров!…)
— Нормально… С-слушай, Денис… Я слышал… Ты с Алей разговаривал незадолго перед тем… ну, как…
— Да…
— Денис… мы можем встретиться, поговорить?
— Да, конечно.
— Сегодня ты можешь?
(В полтретьего — Веня, в четыре — эти орлы с тиви. Потом Ника. Ника — это Ника…)
— Стас, ты знаешь, сегодня никак, правда, ты извини… Давай завтра, когда скажешь…
И уже отрубившись, хлебая из кружки (обжигаясь), тупо глядя перед собой, на свалку на столе, я все еще испытываю некие смутные, неприятные эмоции… Опять неожиданность. Тюря…
Стас Тюрин. Фотограф в еженедельнике “Суббота”. Неплохой фотограф, говорят. Студийный, портретист. Рекламой занимается. В том числе. Ландшафтные съемки, интерьеры — для журнала с жизнеутверждающей аббревиатурой “АД” в качестве названия (молодцы вообще, додумались: поименовали свой глянцевый ежемесячник “Архитектура и Дизайн”, сократили, посмотрели — что-то не то… вклинили между буквами маленькую “и” — и решили, что теперь совсем другое дело…). Вроде бы так они с Санькой и познакомились — на почве рекламы и “Петита”… Стаса я знаю мало. “Привет-привет” опять же. Илюхин друган. Был Санькиным парнем. Был? Понятия не имею (мое это дело?…). Что у них было в последнее время? Почему-то мне казалось, что что-то у них не складывалось… Ох, вот именно со Стасом мне сейчас только и общаться… Излагать все то же (мало мне общения с лейтенантом как-его-там)… И как он сам-то все это воспринимает? Мне скорбеть или готовиться в морду получать?…
За окном жесткий мелкий — не крупа даже: соль — снег почти горизонтально летит на мотающем лысые ветки ветру, поземкой извивается по асфальтовым колдобинам. Температура опять ухнула в приличный минус, все снова замерзло, все скользкое, твердое, серое. Включая небо. Это последний день февраля. Это весна завтра.
…Вообще, так (кружка при очередной постановке на неровную груду бумаги чуть не опрокидывается, содержимое чуть не заливает клавиатуру) дело не пойдет, вообще стол надобно наконец разгрести… Поверх груды — мой чертов “Палм”. “…Ну смотри, вот тебе еще. Сколько всего тебе понадобится?” Тоже еще херотень. “Е-два, е-четыре”.
Смотрю на него. На блокнот.
— …Ало, Олег? Привет, это Дэн, Каманин… Можешь сейчас говорить? Ага… У меня вопрос к тебе. Ты не знаешь, кто хозяин сервера inbox.lv? Да?… А телефона их сисадмина нету у тебя случайно?
— …Нилс? Здравствуйте. Это вас такой Денис Каманин беспокоит… Мне ваш номер Олег дал, Семенко… Нилс, я вот о чем хотел попросить… Мне тут пришел мейл странный через ваш сервер… да, с незнакомого адреса… я запрос послал, но он не отвечает чего-то… Вы не могли бы посмотреть, за кем он зарегистрирован?… Да?… Да, я понимаю, конечно… Ага. Спасибо, разумеется… маус… по-английски — эм-оу… ага… собака… инбокс, точка, элвэ. Да. Нет-нет, я могу подождать, вполне… Да? Ага, записываю…
Ну вот и все. Интернет-кафе.
Папиросу — самокрутку — беру осторожно: не просыпать. Ромыч, Биука, обычных сигарет не признает, в гости тоже приходит с машинкой. Он у нас пижон, Биука: крутит как минимум из двух табаков, с добавлением трубочных притом (мелко их нарезая). В этих вот — помимо папиросного вишневого “Экселента” — “Клан” (с вискарным привкусом) и “Сан-суси” (с винным)… Вообще интернетовская анонимность — это песня отдельная (знакомая с университетского филфака на экзамене по фольклору скрестила, вполне по Фрейду, в устном ответе пожилой ханже-преподше два свойства оного фольклора: анонимность и анимизм)… Зажигалка у меня с-супер, конечно… Ну?… Ну?… В самом широком смысле анонимность — не только в плане цидулек из интернет-кафе… Все, сдохла зажигалка… Спички-то у меня остались, интересно?… На кухне?… Думал сделать для шведиков моих сюжет об “Эстонии” к этому сентябрю: как раз десять лет, как она потопла. Полез для начала в Net инфу поискать. Инфы — немерено. На десять сюжетов. Но вся — с разночтениями. Одни пишут — погибло восемьсот пятьдесят человек, другие — восемьсот семьдесят. В одном месте без вести пропал штурман, в другом — боцман. И главный прикол — в том, что степень сравнительной достоверности оценить невозможно. В принципе. Совершенно непонятно, каким данным верить больше. Потому что все — анонимные. “Сведения из Интернета”. Точка… (Чем это тут воняет?…) Знакомый политтехнолог (хорошая профессия — политтехнолог!) рассказывал: натурально, одна из их “технологий” — “создание перекрестных ссылок”. Помещаешь некую информацию, сколь угодно бредовую, в Сеть. Анонимно. Потом — в другом месте — ссылку на нее. Потом — ссылку на ссылку… (И неслабо — воняет…) И все, абсолютно вымышленный факт становится абсолютно реальным: цитируется, распространяется, размножается делением — цепная реакция силами совершенно уже посторонних, незаинтересованных людей. Концов (в смысле начал) потом не найти. Называется “информационный фантом”… Ага. Вот спички.
Чиркаю спичкой. Спичка ломается. Достаю вторую. Знакомый мерзкий запах — только непривычно сильный… Очень сильный. И звук. Сла-абый… Спичка висит над коробком.
Из открытой — залитой кофе — конфорки с тихим-тихим сипением фигачит газ. Чтобы зажечь горелку моего “Электролюкса”, надо прижать запальную кнопку, а другой рукой провернуть ручку. Провернуть — и вдавить. И некоторое время подержать так. Чтобы погасить горелку, ручку надо поставить вертикально. Суженным концом кверху. Тогда подача газа прекращается. А я второпях повернул — закругленным. Поставил газ на максимум.
Очень аккуратно и неторопливо кладу коробок и спичку на стол — отдельно, левой коробок, правой спичку, сантиметрах в десяти друг от друга. И поворачиваю ручку правильным — острым — концом вверх. Кружится голова — то ли от газа, то ли…
Есть такой фильм “Лиля навсегда”. Снял его швед Лукас Мудиссон, что, по справедливому замечанию московского критика, по-русски следует писать как Лука Мудищев. Фильм — фуфло полное залепушное, но не в этом суть. А в том, что он культовый, у него есть фанаты, у фанатов — сайт. Кино — про русскую дивчину из Нарвы (соседней со мной), каковая девка попала в Скандинавию (недалекую от меня). В дикой, значит, предикой Эстонии ей было кисло, но в сытой Швеции — не слаще…
Что сделал я. Связался с фан-клубом. Отыскал пяток девиц-парней схожей биографии. Съездил в Нарву, в Таллин, в Хельсинки, в Стокгольм. Получилась “Лиля никогда” — несколько линий судьбы на фоне постсоветского развала и европейского равнодушия, несколько историй вынужденных граждан мира, русских балтийцев, которые и ТАМ чужие, и ЗДЕСЬ уже не свои… В общем, сопли веером, слезы Ниагарой, социальное звучание налицо. А также актуальные проблемы новой Европы. Что еще надо социально озабоченному, но человечному жюри документального конкурса Берлинале? Тем паче что швед Мудищев на фесте, кажется, — давно свой человек. Тем паче что автор “документалки” — приколите! — всего-то двадцати трех лет от роду. В общем, свезло мне в прошлом феврале — почти как Шарику…
Чего хочет Веня. “Идея дико простая: мы разным типа молодым-перспективным… Витьке Вилксу там, Карлу… Хламкину… тебе вот… задаем вопрос: связываете ли вы, типа, свое будущее с Латвией? Видите ли здесь возможность для профессиональной реализации? Или подумываете об отъезде?… Это ж, типа, совсем твоя тема, эмиграция молодежи, ты на ней, можно сказать, Берлин брал…” Венька Лакерник вообще-то диджеит на “Сотке”, на “Радио Пик”, но эта его передача — для “Домской площади”. “Две минуты максимум, Динь…”
— Ладно, — тру переносицу. — Давай, что ли? (Придвигается серебристый брусочек цифрового диктофона.) М-м… Лично я свое будущее с Латвией связываю чем дальше, тем меньше. И именно в силу профессиональных причин. Отсутствия, так сказать, и спроса, и предложения. Предложения — хотя бы в смысле тем, жизненных поводов для фильмов или сюжетов… Страна у нас скучная. И не столько по-хорошему скучная, в смысле спокойная — сколько по-плохому, в смысле провинциальная. Я уже ощущаю, что свою тематическую жилу здесь выработал… Вот… Что до спроса, то и заказчики мои, и зрители все чаще не отсюда, а из России… или из Скандинавии. И коллеги, между прочим, конкуренты или объекты для подражания — тоже… То есть я просто не вижу особой альтернативы более или менее скорому отъезду отсюда. Причем скорее более… Такая штука еще, что… У нас тут можно работать лишь в какой-нибудь системе, в рамках чьего-то чужого большого проекта. Лечь под кого-то, словом. Но для меня, лично для меня, это не вариант. Поскольку для меня то, чем я занимаюсь, ценно как раз… ну да, авторской независимостью, творческим, сорри, индивидуализмом… Когда ты сам и только сам отвечаешь за свою идею на всех этапах. А покупают у тебя готовый продукт — и только в силу качеств самого продукта.
(О, — сам собой восхищаюсь, — насобачился за годик интервью-то давать: аки по-писаному…)
— В Россию отъезд?
— Видишь… Засада в том, что в Россию мне совершенно не хочется. По другим причинам. Мне совершенно не нравится то, что там сейчас происходит. Откровенное, жлобское затыкание ртов. Слишком явное уподобление тому, что слишком хорошо памятно и слишком сильно воняет. Очередное обледенение. Через “я” в первой гласной… Там, по-моему, происходит точно такое же сокращение поля свободы, как здесь — сокращение поля творческой самореализации. И результат — опять же для меня — мне кажется примерно одинаковым…
…Фотка под стеклом в подсвеченной нише, черно-белый панорамный триумф воли в духе Лени Риффеншталь, — оригинал. И два летчицких кортика в ножнах, обрамляющие ее, — тоже настоящие, раритетные даже, кажись. Багряные вымпелы-стяги — имперское наследие… А вот бюстики бронзовые, плоскоглазые отцы-вожди-кормчие по углам — подъебка, новодел. Сталин и Мао слушают нас… Адольф с челкой. Путин, между прочим, тоже был, но его какой-то копперфильд идущий вместе исхитрился недавно умыкнуть… Стены — в коричнево-зеленых камуфляжных разводах.
Этот бункер на углу Вагнера и Глезнотаю, где я треплюсь Вене на диктофон, клуб Austrumu robeћa, своим пародийно-тоталитарным дизайном страшно, говорят, нравится новым богемным лабусам. А когда здесь идут “Три сестры” (камерная такая диковина: три модных молодых латышских актрисы поют русские песни — от романсов до “Вот пуля пролетела…”) — билеты вообще заказывают за полмесяца.
Венька, кстати, вписывается в антураж на ять. Верность милитарному стилю он сохранил со времен оперативно-конвойного своего полка внутренних войск, только скорректировал под амплуа ди-джея Вениамина. Получился такой забритый в армаду рыжий еж-неформал: егерские боты, куртка-пилотка, брезентовые шаровары, очочки и в ухе серьга…
Надо сказать, работы по прямой диджейской специализации — в живом эфире — у Вени ощутимо поубавилось: сейчас, кажется, и вовсе остался один “Трамвай «Желание»”, где его авторской роли ноль — там песни по звонкам слушателей ставят… А авторскую его программу — из рок-классики и альтернативы — на “Пике” прикрыли. Впрочем, на сей момент авторских программ не осталось, по-моему, ни на одной из латвийских ФМ-станций. Но даже на фоне прочих Венина передачка отличалась, скажем так, малым демократизмом. Не то чтобы рыжий был фанат исключительно “мяса”, максимально забойного тяжеляка, или там “ржавого пунка” — отнюдь. Но он пурист. Поборник чистоты жанров. Уж на что я далек в своих предпочтениях от попсы любого рода, но его пуризм сверхмерен даже для меня. Даже мою любовь к “Раммштайну” и Мэрилину Мэнсону Веня полагает противоестественной.
(“Безалкогольное пиво — первый шаг к резиновой женщине!” — отрубает Веня. “Че ты гонишь? — не соглашаюсь. — Драйв — налицо. Фантазия. Провокация — и неглупая, между прочим…” — “Так вот тем хуже! — подскакивает Веня на стуле. — Тем, что они такие драйвовые! Тем незаметнее подмена! Потому что снаружи вроде все то же самое… музон — плотненький, тяжеленький… скандалов — море… Только суть — прямо противоположная. Это — ПРОЕКТЫ: и «Раммштайн» твой, и Мэнсон. Это — ПРОДУКТЫ. Изначально сварганенные под имеющийся спрос. А что спрос — на альтернативу, так результат — тем более вопиющая лажа. По определению. Да! Я знаю, что в условиях нашего долбаного потребительского мира любая альтернатива очень быстро превращается в товар. Но раньше она хотя бы появлялась: САМА — и все-таки как альтернатива. Как, извиняюсь, протест. И, между прочим, то, что «Секс Пистолз» распались через три года после создания, а Кобейн прострелил себе чайник через несколько лет мировой славы — тоже о чем-то говорит… Только теперь никто не будет ни стреляться, ни от овердозы загибаться. Потому что для нынешних так называемых «альтернативщиков» протест — не реакция организма, а бизнес.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42