Кто сейчас читает стихи? Ну да, ну да.
Вот, собственно, и поэзия… В изобилии. Все-таки он был сумасшедший, совсем сумасшедший — покойник…
…Черт, откуда у этого урода — у этой уродки, у этих уродов — якушевские тетрадочки?! Пустой вопрос… Не о том думаешь… А о чем? Давай так. Если тебе это прислали — то зачем-то. Чего хотели? Может, все-таки где-то в записях намек? Ладно, блин, едем дальше…
“…Из интервью Рэя Брэдбери журналу «Wired»:
«Практически все, описанное в “451° по Фаренгейту”, сбылось: влияние телевидения, пренебрежительное отношение к образованию. В результате существенная часть нынешнего населения Земли попросту лишена мозгов. Хочу лишь подчеркнуть, что я все это описывал совсем не для того, чтобы предсказать будущее, — я пытался помешать его приходу»
Все, в общем, правда. И что для описания жизни современного человека нужно совсем немного слов, и что большая часть оных человеков лишена мозгов… Под каждой практически цитатой подпишусь и я сам. Но скрупулезная их — десятков, сотен — подборка выглядит (да и является) хроникой паранойи. Ласковые объятия которой по мере ознакомления с содержимым любопытной бандерольки я ощущаю все явственней…
Ага, снова наши люди. Петр Вайль, “Гений места”:
“Проблема — в скорости и густоте коммуникаций, невиданной, неслыханной и непредставимой прежде. Новизна — не количественная, а принципиальная. В этом стремительном и мощном теле-радио-газетно-кино-музыкально-товарно-туристско-компьютерном потоке исчезают и уносятся подробности, нюансы, оттенки. Как будто бы через глубины психологизма и живописные достижения портрета — по крутой параболе назад, к самому общему и оттого безошибочному — палка-палка-огуречик… Все это к тому, что мир нивелируется…”
Нивелируется… Стандартизируется… Упрощается… Более чем знакомое ощущение. Знакомое, наверное, любому мало-мальски мыслящему современному индивиду. Ощущение тотальной — всеподавляющей, всезаполняющей, всезаменяющей — унифицированной тупости. Дебильной пластмассовой простоты. Умственного удушья… Да господи, сколько об этом переговорено хотя бы нами с Джефом!
(Джеф, между прочим, как критик-аналитик и эксперт по современной культуре, никаким параноиком и уж тем более сектантом не будучи — наоборот, будучи человеком стопроцентно, безнадежно трезвым — на полном серьезе полагает (и пишет — в газетку “Часик”), что тот самый процесс… ну скажем, оскудения общего, общемирового интеллектуального поля развивается с ускорением. Если не по экспоненте. Что самым наинагляднейшим образом иллюстрирует вся означенная культура. Динамика происходящего в ней. От современного Голливуда с его энтропийным торжеством кинокомикса (и по сути, и как жанра), а значит, стандарта максимально аляповатого, простого, примитивного, детского, лишенного нюансов и оттенков (палка-палка-огуречик), — до, не знаю, современной русской прозы, с ее энтропийным торжеством бессюжетной псевдоисповедальности… “Причем заметь — процесс взаимообусловлен! Чем примитивнее кино, тем больше народу его смотрит — и наоборот. Я понимаю, Дэн, как это звучит, но все ведь доказывается совершенно элементарно. И объективно. Статистически. Я сравнил данные сайта moviemistakes.com, где все фильмы рассортированы по количеству «ляпов», небрежностей и нестыковок, с бокс-офисом all times, рейтингом самых прибыльных лент за всю историю кино. Догадайся с одного раза, что я получил. Правильно — в обоих списках все призовые места занимают фильмы последних лет пяти!… Боюсь, что причин тут уже не доискаться: это лавинообразное увеличение частоты потребления требует более легкоусвояемого продукта — или низкая калорийность пищи требует увеличения частоты потребления?…”)
Да… Но одно дело — праздные телеги под пиво, или даже интеллектуальное нытье в форме газетного эссе, а другое — такой вот якушевский архив… И вообще — при всей справедливости констатируемого, это вещи… ну все равно достаточно отвлеченные.
Я еще могу понять того же Джефа: культура — его профессия, и если она наглядно деградирует, то ему приходится либо опускаться до ее уровня, либо менять профессию. Первое западло, второе не хочется. Мне, конечно, в этом смысле проще. Хотя… хотя это еще как посмотреть. Вспоминаю Ансиса и наш с ним последний базар (“Ну вот это обстоит таким образом, так? Так. А это — прямо противоположным. Так? Так. Противоречие налицо. Так?” Молчание.). Вспоминаю ребят с канала “Россия”, которые чуть не завернули мне мой сюжет про Ригу, — хотя классный, блин, вышел сюжет, супер, блин! У меня сложилось страшное впечатление, что они просто… ничего не поняли. “Какая энтропия?… Че за энтропия?…” Хотя все же, вроде, проще пареной репы.
“…Как им объяснить, Дэн? Я же никому ничего не могу объяснить! Они, кажется, просто не оперируют теми категориями, в которых я рассуждаю…” Да, Джеф, не знаю, как им объяснить. Сам не могу.
…Так вот и Дима Якушев пытался кому-то что-то втолковать — а на него точно так же смотрели бараньими зенками, искренне не врубаясь, о чем он вообще… Ну он, нервический вьюнош, взял и… Или Сашка Князева… Целый вечер передо мной распиналась — а я думал, что у нее то ли сезонная депрессия, то ли месячные… И она тогда… Стоп! Вот тут — стоп!
Этого-то он, визави мой, на хрен, анонимный и добивается. Малявами своими, на хрен, посылочками. Голову он мне морочит. Крышу сдвигает. Как Сашке, небось, в свое время сдвинул…
Не-е, братцы. Хуюшки. Со мной этот номер не проканает. Только не со мной. Фак офф.
Посмотрим еще, блядь, у кого башня прочнее.
Захлопываю тетрадку, выказываю средний палец собственному отражению в экране отключенного монитора. Для убедительности хлопаю левой ладонью по локтю полусогнутой правой.
Как дела, Абрам? — Не дождетесь!
Когда умер Ким Ир Сен, CNN пообещало двадцать пять тыщ баксов тому телеоператору, который снимет хотя бы площадь в Пхеньяне, где проходит оплакивание Великого Вождя. Юсуф (он же Эмиль) Нурсалиев, стрингер, прилетел туда вместе с делегацией Егора Лигачева — автор исторической фразы “Борис, ты не прав!” с покойным Кимом состоял в друзьях. В аэропорту, где Егора Кузьмича встречали северокорейские официальные лица, он сказал операторам: “Ребята, дальше сами”. Ребята сделали морды ящиком и, представляясь “советской программой «Время»”, миновали семь армейских кордонов, ни разу не предъявив корочки. До гроба оставалось метров пятьсот, в ушах звучали рыдания плакальщиков, перед глазами маячили двадцать пять кусков зеленых рублей… И тут им преграждают дорогу два юных чучхейских пионера с галстуками и свистками на цепочках. Стрингеры небрежно отжимают салаг в сторонку. А те принимаются свистеть вовсю. Моментально подруливают два полицейских джипа, телевизионщиков крутят, надевают наручники, везут в тюрягу… Сутки они сидели на циновках в камере и пели русские песни. Освобождал их консул.
Из всех историй, рассказанных мне Юсуфом, это была единственная бескровная. Остальные… ну вроде такой, например. Первая чеченская. Грозный. Нурсалиев работал с американской стрингершей Синтией Элбаум. Остановились на перекрестке, договорились, кто в какую сторону двинет дальше. Разошлись — и через пару секунд буквально — бомба. Синтии отрывает голову. Голова катится в сторону Юсуфа. Юсуф первым делом хватает камеру: шикарный кадр…
Цинизм его был беспределен: с Нурсалиевым в этом конкурировать могли бы разве судебные медики или военно-полевые хирурги. Видя по телику репортаж с места крушения поезда (десятки окровавленных трупов, груды перекореженного железа), он совершенно естественно прищелкивал пальцами: какая картинка!… Впрочем, стрингер без цинизма — не профессионал… и вообще не жилец: если не грохнут (ремесло, вообще этим чреватое: из числа коллег Нурсалиев потерял на войнах человек пятнадцать одних только друзей… знакомых же — с полсотни), то с катушек съедет. Без цинизма… и без лицемерия. “Бывало так, — заливая литром кипятка пачку чаю, повествовал в своем фирменном азартно-пофигистическом тоне Юсуф. — Сидим в ресторане. Звонит мобильник. Спокойно разговариваешь, лениво, никто не знает, с кем. А в трубке информация: в Узбекистане резня. Спокойно пропускаешь две-три рюмки. Притупляешь бдительность коллег. Потом говоришь, что надо на полчасика отлучиться, мол, бабке плохо. У других тоже мобильники звонят. Каждый играет в свою игру и валяет ваньку: кому тещу хоронить, кому с желудком нехорошо… И все обещают скоро вернуться. А через час встречаемся в одном самолете…”
Стрингер стрингеру волк. Юсуф признавался честно, что был вполне способен задействовать все свои связи и даже сунуть на лапу, чтобы коллега-конкурент не сумел вылететь, скажем, с военного аэродрома… а он, Юсуф, сумел. В башлях дело? В башлях, конечно, тоже: есть компании, которые платят за минуту видеорепортажа из “горячей точки” четыреста баксов, есть те, что берут материал “оптом” — и тут уже надо торговаться… Если реальный бой — с кровью и убитыми, — можешь получить от полутора до десяти “косых”. В зависимости от ценности конфликта в мировом информраскладе. Свой “топ” — двадцать тысяч долларов — Юсуф срубил на вводе советских войск в Баку 20 января 1990-го. Журналисты, которых слетелось туда немерено, ждали ввода две недели. Потом отчаялись и в массе своей свалили — 19-го числа. А те, кто остались, были уже бухие беспробудно. Единственным дотерпевшим и трезвым оказался Нурсалиев. За снятые им кадры Горбачев, говорят, со страшной силой отымел минобороны Язова, а пленки Юсуфа купили NBC, BBC и CBS. Каковых монстров новостного вещания зрители, в свою очередь, завалили исками — потому что от увиденного им стало плохо.
Эмилем Юсуф стал — в телетитрах — во время карабахского конфликта. Имя, распространенное в Азербайджане, — могли обвинить в необъективности… За пятнадцать лет стрингерства он побывал в тридцати четырех “горячих точках”. В Баку снимал, как азербайджанцы резали армян. В Фергане — как узбеки резали турок-месхетинцев. В Киргизии, в Оше — как киргизы резали уже узбеков. В Тбилиси — как штурмовали дворец Гамсахурдии. В Карабахе — как два села полтора года имитировали войну (ни одного убитого, один раненый, и то случайно); стрельба прекращалась ровно в двадцать ноль-ноль — все шли смотреть по ящику “Дикую Розу”…
Но таких жизнеутверждающих курьезов в духе фильмов Кустурицы было раз-два и обчелся, а в основном — мясорубка. На ирано-иракском фронте (“настоящая, скажу тебе, Курская дуга была!…”), в Афгане, в Приднестровье, в Югославии, в Южной Осетии, в Абхазии, на Первой чеченской и на Второй…
После нескольких рейдов в самом начале Второй чеченской кампании Юсуф со стрингерства “слез”. Бесповоротно. И никому (во всяком случае — никому из наших общих знакомых) ни разу не обмолвился, из-за чего именно. Хотя прочими воспоминаниями делился с остроумным равнодушием и обилием красочно-жутких подробностей. Хотя сам же говорил, что стрингером перестать быть трудней, чем наркоманом…
Я с кавалером орденов и медалей — Красной Звезды, “За мужество”, “За личное мужество”, обладателем парочки бешено дорогих часов от Саддама Хусейна (оделявшего ими тех журналистов, которым посчастливилось добиться интервью), самым, наверное, знаменитым из полутора десятков русских стрингеров-профи (всего по миру активно действующих стрингеров — человек семьдесят) Юсуфом Нурсалиевым познакомился, когда стрингерство для него уже осталось в прошлом. На нормальной московской коллективной пьянке — со сменяющимся составом участников и непрогнозируемым перемещением из ресторана на антикварно обставленную квартиру дочки великого кинооператора Рерберга (на Тверской, напротив Долгорукого), оттуда — на седьмой этаж Дома аспирантов и студентов МГУ… В ДАСе, оказалось, обитал именно приятель Юсуфа — контуженный афганец Хатак. В обоих смыслах афганец — и по месту рождения (а так он был, кажется, таджик), и по “ветеранству” (воевал в армии ДРА, потом — иммигрировал в СССР)… С Хатаком разговаривать было одновременно весьма сложно (приходилось реветь на манер прогреваемого реактивного движка) и очень просто (на все твои реплики он реагировал совершенно одинаково: благодушным покачиванием головы и кривоватой ухмылкой). Хатаковы соотечественники тут же, в перегороженном фанерными стенками ДАСовском помещении калибра школьного класса деловито варили в кастрюльке что-то на опийной основе, Нурсалиев (которого собутыльники любили сокращать до НУРСа — неуправляемого ракетного снаряда), не глядя, утилизировал через окно очередные полбанки из-под “Кузьмича”, а я меланхолично представлял, как этот пузырь добавит чудесности растущему под аспирантско-студенческими окнами “чудо-дереву”: какой-то банальнейшей условной ольхе, чьи ветки сплошь были увешаны подобным же образом утилизированными презервативами.
Поставив крест на “своей войне”, Нурс отрастил хайр и заплел его в дреды (“всегда хотелось, но на фронте же запаришься с такой прической…”) и стал снимать экстримные спортивные репортажи и экстримные же реалити-шоу. Когда в очередном “Русском экстриме” кто-нибудь куда-нибудь прыгает, карабкается или погружается, то человеком, о котором ты в процессе глядения на экран не задумываешься, но благодаря которому (тому, что он тоже — прыгает, карабкается и погружается) на это глядишь, сплошь и рядом бывает Юсуф.
Про Нурса я вспомнил, когда ни обзвон московских парашютных клубов (кучу бабок, наверное, международный тариф сожрал), ни попытки расспросить кого-нибудь из тамошних бэйсеров не дали ничего: о Феде Дейче или не слышали, или слышали, но контактов с ним не поддерживали. Набирая нурсалиевский номер, я не особо-то и рассчитывал застать Юсуфа в пределах досягаемости. Мне, однако, повезло… точней, не повезло ему; можно сказать, комически, поучительно, по крайней мере: Нурс отснял целый цикл программ с дайверами в подводных пещерах на Окинаве, в сложнейших условиях, реально рисковал башкой и дорогущим оборудованием, пару раз чуть действительно не загнулся, но — не загнулся, не получил ни царапины и вообще все сделал тип-топ… И вот когда они это дело коллективно отмечали — уже в Москве, — он, великий профессионал бухалова (“Что есть одно из главных стрингерских умений? Квасить — для смазки — с каждым, кто предлагает… и при этом оставаться готовым в любой момент вскочить по тревоге, влезть на «броню» и быть в стопроцентно рабочей форме…”), нажрался в кашу, упал на ровном месте, заработал сложный перелом ноги — и валялся сейчас дома, под Питером, — в гипсе, обихаживаемый полузабытыми в ходе беспрерывных профессиональных отлучек женой и двумя сыновьями-близнецами.
На мой вопрос он долго хмыкал, покряхтывал, напрягал извилину — и сказал в итоге, что такого Дейча он да, помнит… хотя не видел уже давненько… но, кажется, он же варился с трэйсерами? Нет, кажется, именно с трэйсерами… Нет, координат трэйсеров у Юсуфа нет. Но вроде бы про них писали с год назад? В мужском каком-то журнале… Не, не помню, в каком…
Ну, и чего теперь? Год назад, неизвестно, в каком журнале… И вообще: чего я, собственно, добиваюсь-то? Что узнать хочу? Ну, дозвонюсь я до Федьки — и что он мне скажет?…
Это просто от незнания, что делать. От незнания ситуации, с одной стороны, и нежелания сидеть, ожидая очередных подарков из пространства, — с другой…
Телефонный облом в совокупности с воспоминаниями о московских пьянках побуждают меня извлечь безналоговую литруху “Tullamore Dew”, подогнанную работающим в порту и имеющим доступ к “таксфришным” товарам, которыми обеспечивают экипажи судов, Ромкой, — и недобитую (позор!) аж с Нью Йиера (пр-роклятые годы, однако). И тут звонит Лера. Добровольный и бескорыстный мой помощник, перед коим я во все увеличивающемся, хотя давно уже неоплатном, моральном долгу.
Она таки смогла узнать про Славика Доренского. Что самое интересное — так все, оказывается, и было. Насчет выгребной ямы. В ней его и утопили. Выломали деревянное сиденье в дачном сортире и затолкали Славика туда. Живого — экспертиза показала, что он именно захлебнулся этим добром. Причем пролежал в яме почти неделю, прежде чем нашли. Да, все как ты, Дэн, и предполагал — ни улик, ни подозреваемых, ни мотива. Архив.
Я наливаю себе “Туламора” полный стакан (дотрясаю последние капли), треть выпиваю залпом, а остальное принимаюсь тянуть ма-аленькими глоточками.
Когда мочканули Дашкиного брательника, у меня с Дашкой уже все кончилось. Но — только-только. За три прошедших с тех пор года подробно я всю эту историю не вспоминал ни разу — и предпочел бы, пожалуй, не вспоминать никогда…
Из всех моих довольно многочисленных уже девиц (скромное удовлетворение или “мы, оглядываясь, видим лишь руины…”) Дашка точно была самой красивой и самой… сложной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
Вот, собственно, и поэзия… В изобилии. Все-таки он был сумасшедший, совсем сумасшедший — покойник…
…Черт, откуда у этого урода — у этой уродки, у этих уродов — якушевские тетрадочки?! Пустой вопрос… Не о том думаешь… А о чем? Давай так. Если тебе это прислали — то зачем-то. Чего хотели? Может, все-таки где-то в записях намек? Ладно, блин, едем дальше…
“…Из интервью Рэя Брэдбери журналу «Wired»:
«Практически все, описанное в “451° по Фаренгейту”, сбылось: влияние телевидения, пренебрежительное отношение к образованию. В результате существенная часть нынешнего населения Земли попросту лишена мозгов. Хочу лишь подчеркнуть, что я все это описывал совсем не для того, чтобы предсказать будущее, — я пытался помешать его приходу»
Все, в общем, правда. И что для описания жизни современного человека нужно совсем немного слов, и что большая часть оных человеков лишена мозгов… Под каждой практически цитатой подпишусь и я сам. Но скрупулезная их — десятков, сотен — подборка выглядит (да и является) хроникой паранойи. Ласковые объятия которой по мере ознакомления с содержимым любопытной бандерольки я ощущаю все явственней…
Ага, снова наши люди. Петр Вайль, “Гений места”:
“Проблема — в скорости и густоте коммуникаций, невиданной, неслыханной и непредставимой прежде. Новизна — не количественная, а принципиальная. В этом стремительном и мощном теле-радио-газетно-кино-музыкально-товарно-туристско-компьютерном потоке исчезают и уносятся подробности, нюансы, оттенки. Как будто бы через глубины психологизма и живописные достижения портрета — по крутой параболе назад, к самому общему и оттого безошибочному — палка-палка-огуречик… Все это к тому, что мир нивелируется…”
Нивелируется… Стандартизируется… Упрощается… Более чем знакомое ощущение. Знакомое, наверное, любому мало-мальски мыслящему современному индивиду. Ощущение тотальной — всеподавляющей, всезаполняющей, всезаменяющей — унифицированной тупости. Дебильной пластмассовой простоты. Умственного удушья… Да господи, сколько об этом переговорено хотя бы нами с Джефом!
(Джеф, между прочим, как критик-аналитик и эксперт по современной культуре, никаким параноиком и уж тем более сектантом не будучи — наоборот, будучи человеком стопроцентно, безнадежно трезвым — на полном серьезе полагает (и пишет — в газетку “Часик”), что тот самый процесс… ну скажем, оскудения общего, общемирового интеллектуального поля развивается с ускорением. Если не по экспоненте. Что самым наинагляднейшим образом иллюстрирует вся означенная культура. Динамика происходящего в ней. От современного Голливуда с его энтропийным торжеством кинокомикса (и по сути, и как жанра), а значит, стандарта максимально аляповатого, простого, примитивного, детского, лишенного нюансов и оттенков (палка-палка-огуречик), — до, не знаю, современной русской прозы, с ее энтропийным торжеством бессюжетной псевдоисповедальности… “Причем заметь — процесс взаимообусловлен! Чем примитивнее кино, тем больше народу его смотрит — и наоборот. Я понимаю, Дэн, как это звучит, но все ведь доказывается совершенно элементарно. И объективно. Статистически. Я сравнил данные сайта moviemistakes.com, где все фильмы рассортированы по количеству «ляпов», небрежностей и нестыковок, с бокс-офисом all times, рейтингом самых прибыльных лент за всю историю кино. Догадайся с одного раза, что я получил. Правильно — в обоих списках все призовые места занимают фильмы последних лет пяти!… Боюсь, что причин тут уже не доискаться: это лавинообразное увеличение частоты потребления требует более легкоусвояемого продукта — или низкая калорийность пищи требует увеличения частоты потребления?…”)
Да… Но одно дело — праздные телеги под пиво, или даже интеллектуальное нытье в форме газетного эссе, а другое — такой вот якушевский архив… И вообще — при всей справедливости констатируемого, это вещи… ну все равно достаточно отвлеченные.
Я еще могу понять того же Джефа: культура — его профессия, и если она наглядно деградирует, то ему приходится либо опускаться до ее уровня, либо менять профессию. Первое западло, второе не хочется. Мне, конечно, в этом смысле проще. Хотя… хотя это еще как посмотреть. Вспоминаю Ансиса и наш с ним последний базар (“Ну вот это обстоит таким образом, так? Так. А это — прямо противоположным. Так? Так. Противоречие налицо. Так?” Молчание.). Вспоминаю ребят с канала “Россия”, которые чуть не завернули мне мой сюжет про Ригу, — хотя классный, блин, вышел сюжет, супер, блин! У меня сложилось страшное впечатление, что они просто… ничего не поняли. “Какая энтропия?… Че за энтропия?…” Хотя все же, вроде, проще пареной репы.
“…Как им объяснить, Дэн? Я же никому ничего не могу объяснить! Они, кажется, просто не оперируют теми категориями, в которых я рассуждаю…” Да, Джеф, не знаю, как им объяснить. Сам не могу.
…Так вот и Дима Якушев пытался кому-то что-то втолковать — а на него точно так же смотрели бараньими зенками, искренне не врубаясь, о чем он вообще… Ну он, нервический вьюнош, взял и… Или Сашка Князева… Целый вечер передо мной распиналась — а я думал, что у нее то ли сезонная депрессия, то ли месячные… И она тогда… Стоп! Вот тут — стоп!
Этого-то он, визави мой, на хрен, анонимный и добивается. Малявами своими, на хрен, посылочками. Голову он мне морочит. Крышу сдвигает. Как Сашке, небось, в свое время сдвинул…
Не-е, братцы. Хуюшки. Со мной этот номер не проканает. Только не со мной. Фак офф.
Посмотрим еще, блядь, у кого башня прочнее.
Захлопываю тетрадку, выказываю средний палец собственному отражению в экране отключенного монитора. Для убедительности хлопаю левой ладонью по локтю полусогнутой правой.
Как дела, Абрам? — Не дождетесь!
Когда умер Ким Ир Сен, CNN пообещало двадцать пять тыщ баксов тому телеоператору, который снимет хотя бы площадь в Пхеньяне, где проходит оплакивание Великого Вождя. Юсуф (он же Эмиль) Нурсалиев, стрингер, прилетел туда вместе с делегацией Егора Лигачева — автор исторической фразы “Борис, ты не прав!” с покойным Кимом состоял в друзьях. В аэропорту, где Егора Кузьмича встречали северокорейские официальные лица, он сказал операторам: “Ребята, дальше сами”. Ребята сделали морды ящиком и, представляясь “советской программой «Время»”, миновали семь армейских кордонов, ни разу не предъявив корочки. До гроба оставалось метров пятьсот, в ушах звучали рыдания плакальщиков, перед глазами маячили двадцать пять кусков зеленых рублей… И тут им преграждают дорогу два юных чучхейских пионера с галстуками и свистками на цепочках. Стрингеры небрежно отжимают салаг в сторонку. А те принимаются свистеть вовсю. Моментально подруливают два полицейских джипа, телевизионщиков крутят, надевают наручники, везут в тюрягу… Сутки они сидели на циновках в камере и пели русские песни. Освобождал их консул.
Из всех историй, рассказанных мне Юсуфом, это была единственная бескровная. Остальные… ну вроде такой, например. Первая чеченская. Грозный. Нурсалиев работал с американской стрингершей Синтией Элбаум. Остановились на перекрестке, договорились, кто в какую сторону двинет дальше. Разошлись — и через пару секунд буквально — бомба. Синтии отрывает голову. Голова катится в сторону Юсуфа. Юсуф первым делом хватает камеру: шикарный кадр…
Цинизм его был беспределен: с Нурсалиевым в этом конкурировать могли бы разве судебные медики или военно-полевые хирурги. Видя по телику репортаж с места крушения поезда (десятки окровавленных трупов, груды перекореженного железа), он совершенно естественно прищелкивал пальцами: какая картинка!… Впрочем, стрингер без цинизма — не профессионал… и вообще не жилец: если не грохнут (ремесло, вообще этим чреватое: из числа коллег Нурсалиев потерял на войнах человек пятнадцать одних только друзей… знакомых же — с полсотни), то с катушек съедет. Без цинизма… и без лицемерия. “Бывало так, — заливая литром кипятка пачку чаю, повествовал в своем фирменном азартно-пофигистическом тоне Юсуф. — Сидим в ресторане. Звонит мобильник. Спокойно разговариваешь, лениво, никто не знает, с кем. А в трубке информация: в Узбекистане резня. Спокойно пропускаешь две-три рюмки. Притупляешь бдительность коллег. Потом говоришь, что надо на полчасика отлучиться, мол, бабке плохо. У других тоже мобильники звонят. Каждый играет в свою игру и валяет ваньку: кому тещу хоронить, кому с желудком нехорошо… И все обещают скоро вернуться. А через час встречаемся в одном самолете…”
Стрингер стрингеру волк. Юсуф признавался честно, что был вполне способен задействовать все свои связи и даже сунуть на лапу, чтобы коллега-конкурент не сумел вылететь, скажем, с военного аэродрома… а он, Юсуф, сумел. В башлях дело? В башлях, конечно, тоже: есть компании, которые платят за минуту видеорепортажа из “горячей точки” четыреста баксов, есть те, что берут материал “оптом” — и тут уже надо торговаться… Если реальный бой — с кровью и убитыми, — можешь получить от полутора до десяти “косых”. В зависимости от ценности конфликта в мировом информраскладе. Свой “топ” — двадцать тысяч долларов — Юсуф срубил на вводе советских войск в Баку 20 января 1990-го. Журналисты, которых слетелось туда немерено, ждали ввода две недели. Потом отчаялись и в массе своей свалили — 19-го числа. А те, кто остались, были уже бухие беспробудно. Единственным дотерпевшим и трезвым оказался Нурсалиев. За снятые им кадры Горбачев, говорят, со страшной силой отымел минобороны Язова, а пленки Юсуфа купили NBC, BBC и CBS. Каковых монстров новостного вещания зрители, в свою очередь, завалили исками — потому что от увиденного им стало плохо.
Эмилем Юсуф стал — в телетитрах — во время карабахского конфликта. Имя, распространенное в Азербайджане, — могли обвинить в необъективности… За пятнадцать лет стрингерства он побывал в тридцати четырех “горячих точках”. В Баку снимал, как азербайджанцы резали армян. В Фергане — как узбеки резали турок-месхетинцев. В Киргизии, в Оше — как киргизы резали уже узбеков. В Тбилиси — как штурмовали дворец Гамсахурдии. В Карабахе — как два села полтора года имитировали войну (ни одного убитого, один раненый, и то случайно); стрельба прекращалась ровно в двадцать ноль-ноль — все шли смотреть по ящику “Дикую Розу”…
Но таких жизнеутверждающих курьезов в духе фильмов Кустурицы было раз-два и обчелся, а в основном — мясорубка. На ирано-иракском фронте (“настоящая, скажу тебе, Курская дуга была!…”), в Афгане, в Приднестровье, в Югославии, в Южной Осетии, в Абхазии, на Первой чеченской и на Второй…
После нескольких рейдов в самом начале Второй чеченской кампании Юсуф со стрингерства “слез”. Бесповоротно. И никому (во всяком случае — никому из наших общих знакомых) ни разу не обмолвился, из-за чего именно. Хотя прочими воспоминаниями делился с остроумным равнодушием и обилием красочно-жутких подробностей. Хотя сам же говорил, что стрингером перестать быть трудней, чем наркоманом…
Я с кавалером орденов и медалей — Красной Звезды, “За мужество”, “За личное мужество”, обладателем парочки бешено дорогих часов от Саддама Хусейна (оделявшего ими тех журналистов, которым посчастливилось добиться интервью), самым, наверное, знаменитым из полутора десятков русских стрингеров-профи (всего по миру активно действующих стрингеров — человек семьдесят) Юсуфом Нурсалиевым познакомился, когда стрингерство для него уже осталось в прошлом. На нормальной московской коллективной пьянке — со сменяющимся составом участников и непрогнозируемым перемещением из ресторана на антикварно обставленную квартиру дочки великого кинооператора Рерберга (на Тверской, напротив Долгорукого), оттуда — на седьмой этаж Дома аспирантов и студентов МГУ… В ДАСе, оказалось, обитал именно приятель Юсуфа — контуженный афганец Хатак. В обоих смыслах афганец — и по месту рождения (а так он был, кажется, таджик), и по “ветеранству” (воевал в армии ДРА, потом — иммигрировал в СССР)… С Хатаком разговаривать было одновременно весьма сложно (приходилось реветь на манер прогреваемого реактивного движка) и очень просто (на все твои реплики он реагировал совершенно одинаково: благодушным покачиванием головы и кривоватой ухмылкой). Хатаковы соотечественники тут же, в перегороженном фанерными стенками ДАСовском помещении калибра школьного класса деловито варили в кастрюльке что-то на опийной основе, Нурсалиев (которого собутыльники любили сокращать до НУРСа — неуправляемого ракетного снаряда), не глядя, утилизировал через окно очередные полбанки из-под “Кузьмича”, а я меланхолично представлял, как этот пузырь добавит чудесности растущему под аспирантско-студенческими окнами “чудо-дереву”: какой-то банальнейшей условной ольхе, чьи ветки сплошь были увешаны подобным же образом утилизированными презервативами.
Поставив крест на “своей войне”, Нурс отрастил хайр и заплел его в дреды (“всегда хотелось, но на фронте же запаришься с такой прической…”) и стал снимать экстримные спортивные репортажи и экстримные же реалити-шоу. Когда в очередном “Русском экстриме” кто-нибудь куда-нибудь прыгает, карабкается или погружается, то человеком, о котором ты в процессе глядения на экран не задумываешься, но благодаря которому (тому, что он тоже — прыгает, карабкается и погружается) на это глядишь, сплошь и рядом бывает Юсуф.
Про Нурса я вспомнил, когда ни обзвон московских парашютных клубов (кучу бабок, наверное, международный тариф сожрал), ни попытки расспросить кого-нибудь из тамошних бэйсеров не дали ничего: о Феде Дейче или не слышали, или слышали, но контактов с ним не поддерживали. Набирая нурсалиевский номер, я не особо-то и рассчитывал застать Юсуфа в пределах досягаемости. Мне, однако, повезло… точней, не повезло ему; можно сказать, комически, поучительно, по крайней мере: Нурс отснял целый цикл программ с дайверами в подводных пещерах на Окинаве, в сложнейших условиях, реально рисковал башкой и дорогущим оборудованием, пару раз чуть действительно не загнулся, но — не загнулся, не получил ни царапины и вообще все сделал тип-топ… И вот когда они это дело коллективно отмечали — уже в Москве, — он, великий профессионал бухалова (“Что есть одно из главных стрингерских умений? Квасить — для смазки — с каждым, кто предлагает… и при этом оставаться готовым в любой момент вскочить по тревоге, влезть на «броню» и быть в стопроцентно рабочей форме…”), нажрался в кашу, упал на ровном месте, заработал сложный перелом ноги — и валялся сейчас дома, под Питером, — в гипсе, обихаживаемый полузабытыми в ходе беспрерывных профессиональных отлучек женой и двумя сыновьями-близнецами.
На мой вопрос он долго хмыкал, покряхтывал, напрягал извилину — и сказал в итоге, что такого Дейча он да, помнит… хотя не видел уже давненько… но, кажется, он же варился с трэйсерами? Нет, кажется, именно с трэйсерами… Нет, координат трэйсеров у Юсуфа нет. Но вроде бы про них писали с год назад? В мужском каком-то журнале… Не, не помню, в каком…
Ну, и чего теперь? Год назад, неизвестно, в каком журнале… И вообще: чего я, собственно, добиваюсь-то? Что узнать хочу? Ну, дозвонюсь я до Федьки — и что он мне скажет?…
Это просто от незнания, что делать. От незнания ситуации, с одной стороны, и нежелания сидеть, ожидая очередных подарков из пространства, — с другой…
Телефонный облом в совокупности с воспоминаниями о московских пьянках побуждают меня извлечь безналоговую литруху “Tullamore Dew”, подогнанную работающим в порту и имеющим доступ к “таксфришным” товарам, которыми обеспечивают экипажи судов, Ромкой, — и недобитую (позор!) аж с Нью Йиера (пр-роклятые годы, однако). И тут звонит Лера. Добровольный и бескорыстный мой помощник, перед коим я во все увеличивающемся, хотя давно уже неоплатном, моральном долгу.
Она таки смогла узнать про Славика Доренского. Что самое интересное — так все, оказывается, и было. Насчет выгребной ямы. В ней его и утопили. Выломали деревянное сиденье в дачном сортире и затолкали Славика туда. Живого — экспертиза показала, что он именно захлебнулся этим добром. Причем пролежал в яме почти неделю, прежде чем нашли. Да, все как ты, Дэн, и предполагал — ни улик, ни подозреваемых, ни мотива. Архив.
Я наливаю себе “Туламора” полный стакан (дотрясаю последние капли), треть выпиваю залпом, а остальное принимаюсь тянуть ма-аленькими глоточками.
Когда мочканули Дашкиного брательника, у меня с Дашкой уже все кончилось. Но — только-только. За три прошедших с тех пор года подробно я всю эту историю не вспоминал ни разу — и предпочел бы, пожалуй, не вспоминать никогда…
Из всех моих довольно многочисленных уже девиц (скромное удовлетворение или “мы, оглядываясь, видим лишь руины…”) Дашка точно была самой красивой и самой… сложной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42