Такие же наряды зорко всматривались в пассажиропотоки на станциях метро. Ловили то ли сбежавших из сизо уголовников, то ли дезертиров, прихвативших с собой оружие, то ли террористов с Кавказских гор, а может быть, и всех сразу Замызганную «восьмёрку» Олега Глебовича останавливали уже третий раз подряд.
— Куда едем? — спросил милицейский чин в бронежилете и при свисающем с плеча, стволом вниз, автомате.
— Извините, мы очень спешим, — нервно попытался втолковать Олег Глебович.
— Это и плохо, что спешите.
— Тем более уже третий раз за одну поездку…
— Что — третий раз? — От милицейского чина исходил приятный коньячный душок. — Бог вообще-то, говорят, троицу любит. Слыхали?
— Слыхали, — безнадёжно подтвердил Олег Глебович. У чина именно в эту минуту появилось желание пофилософствовать, и прерывать его — себе дороже.
— Так куда торопимся? — доброжелательно поинтересовался милиционер.
— Сука рожает. Редкостная сука! — не сдержал волнения Олег Глебович.
Милицейский чин замер от удивления и всмотрелся в лицо остановленного водителя. Лицо было трезвое, абсолютно славянского типа и вызывало симпатию.
Типичный Доктор Айболит из сказки со старомодной интеллигентной бородкой клинышком.
— Это вы о жене так? Или… дочь, любовница? Они, конечно, все суки…
— Извините, это я о собаке. Сенбернар, дочь чемпионов мира. Закуплена в Швейцарии для усиления породы…
Милицейскому чину это сообщение не понравилось — он не любил выглядеть идиотом и нахмурился.
— Тогда придётся пойти пешком. Сейчас составим протокол, отправим ваш автомобиль на штрафную стоянку… На два месяца техосмотр просрочили. Что ж вы так: покупаете собак в Швейцарии, а техосмотр не прошли? И пассажир пусть документы предъявит.
Тощий, очень длинный узколицый мужчина нескладно выбрался из машины, поправил свою чудаковатую чёрную шляпу, встал рядом и посмотрел на милицейского чина.
— Я вот и думаю, — задумчиво проговорил тот, возвращая права и техпаспорт Олегу Глебовичу, — зачем я вас остановил? Документы у вас в порядке, ехали вы по правилам. Доброго пути вам, Олег Глебович. — Он козырнул и сделал несколько шагов в сторону, чтобы высматривать в потоке автомобилей новую жертву.
Олег Глебович, не теряя впустую время, поспешил сесть за руль, мужчина в шляпе поместился рядом, и «восьмёрка» быстро тронулась с места.
— Уж сколько с вами вместе, Савва Тимофеевич, а не могу привыкнуть к этим вашим психологическим опытам. Вы сами-то в состоянии проанализировать, как вам удаётся подобное воздействие?
— Очень просто, я ведь вам несколько раз объяснял, Олег Глебович. Стоит на мгновение вчувствоваться в душу и тело человека или животного, даже дерева, — и все…
— Но ведь это очень опасно! Так можно внушить что угодно — послать на убийство, грабить банки!
— Нет, никогда. Остановить убийцу я могу. А послать убивать — никогда!
— Вы так уверенно говорите, потому что пробовали?
— Не пробовал и не смогу попробовать.
— Откуда же вы тогда знаете, если не пробовали?
— Я не знаю, я чувствую. Мой учитель, тот самый старик, рассказывал, что во время войны, спасая женщину, убил фашиста — солдата или офицера, не имеет значения. Главное, что он убил человека. В результате он утратил все, что умел.
А умел он намного больше, чем я. И только спустя годы к нему вернулись эти способности.
На вызовы Савва ездил с Олегом Глебовичем, когда случай был тяжёлым и малопонятным, а диагноз требовалось поставить немедленно. Нужный дом и квартиру они нашли быстро. В дверях их встретил молодой мужчина. Вид у него был как у смертельно больного.
— Где роженица? — спросил Олег Глебович, подавая хозяину куртку.
— Там, в комнате… Она почти без сознания. Всю ночь вместе мучались.
Савва снял обувь, шляпу, повесил куртку и вместе с ветеринаром прошёл по длинному коридору мимо нескольких дверей в стиле «евростандарт». В последней комнате их встретила жена хозяина. Она сидела в углу комнаты на корточках возле собаки и что-то ей наговаривала. Огромная сенбернариха, закатив красные глаза, вытянулась на полу рядом с дорогой постелью на низких ножках и тяжко, прерывисто дышала, высунув мокрый язык. Вокруг её морды натекла немалая лужа из слюны и слизи.
— Доктор, помогите! — взмолилась женщина. — Вы видите, она умирает! Эльза!
Эльзочка! Врач пришёл, сейчас тебя вылечим! — Женщина приподнялась и начала плакать.
— А вот этого не надо. Вы своей истерикой и на собаку влияете, — сказал Олег Глебович.
— Доктор, вам этого не понять! Она — самое дорогое, что у нас есть!
— Что скажете? — Ветеринар посмотрел на Савву.
— Четыре щенка. Все живы, расположены нормально. Первый — слишком большой, а собака рожает впервые. Нужна стимуляция матки.
Олег Глебович быстро вскрыл пакетик с одноразовым шприцем, ввёл внутримышечно стимулятор, и через несколько минут по вздувшемуся животу собаки прошла заметная волна.
— Щенок тронулся, — сообщил Олег Глебович. — Идёт. — Собака тяжело задышала, прошли несколько новых мышечных волн, она стала было подниматься на дрожащих ногах, потом снова легла. — Все, сейчас будет щенок!
И в ту же минуту появилось обмазанное слизью пищащее существо, скорее похожее на жабенка, а не на щенка сенбернара. Собака немедленно подхватила его за шкирку, перенесла на свою постель, перегрызла пуповинку, проглотила что-то скользкое и старательно принялась вылизывать первого своего ребёнка.
— Остальные пойдут уже легче. — И Олег Глебович приподнялся с колен.
— А как вы определили, что их будет четыре? — удивился хозяин. — Разве это видно на глаз?
— Очень опытному глазу — видно, — объяснил врач за Савву.
Минут через десять они снова садились в замызганную «восьмёрку».
— Интересные дела, — говорил ветеринар Савве. — Слышали, как она сказала про собаку: «самое дороге, что у нас есть»? И сколько сейчас таких семей: здоровые родители, дорогая квартира, а за столом вместо ребёнка сидит собака.
Ответить Савва не успел — он, неожиданно почувствовав беспокойство, стал озираться.
— Что-то потеряли? — спросил ветеринар.
— Нет, но я не могу с вами ехать дальше. Я должен идти…
Олег Глебович уже привык к его странностям.
— Хорошо, тогда до встречи.
«Восьмёрка» выехала со двора без Саввы. А Савва, подняв голову, стал вслушиваться в те сигналы тревоги, которые посылала ему Ольга. Это была она, он ощущал её образ. Ольге Васильевне угрожала опасность, и она хотела видеть его.
Савва шёл по городу, и все тяжелее становилось чувство тревоги. Он не знал ещё, где найдёт Ольгу, но знал, что идёт прямо к ней. И чем ближе он подходил к месту их встречи, тем яснее понимал, что беда угрожает не столько ей, сколько её сыну-студенту, Пете. Наконец он увидел её, погруженную в печальные мысли.
Она брела по улице, не поднимая головы, ему навстречу. Точнее, это он шёл ей навстречу, она-то двигалась без какой-то видимой цели. Он остановился прямо перед ней.
— Простите, — сказала она, наткнувшись на него, и собралась идти дальше.
— Ольга Васильевна, Петя попал в беду. Вы это знаете? спросил Савва.
И только тогда она подняла голову.
ПРИЧИНА СМЕРТИ
— Савва! Я в эти минуты как раз думала о вас. Дело в том… — Она отвернулась, чтобы он не увидел её слез. — Дело в том, что Петя потерялся. И мне никто ничего не может…
Больше она уже не пыталась скрыть слезы.
— Я потому и пришёл, — ответил Савва. — Странно, но я не знаю, где он и что с ним. Но чувствую, что ему грозит страшная опасность.
— Савва, прошу вас, спасите Петю! Только вы как экстрасенс…
— Да какой я экстрасенс, Ольга Васильевна! Я даже собственную семью так и не нашёл. То есть мне кажется, что она у меня прежде была, но, может быть, я просто нафантазировал… Мне нужна Петина фотография последнего времени. А к тому священнику, с которым вы недавно беседовали, больше не обращайтесь, ему самому требуется помощь.
— Откуда вы это знаете! — удивилась было Ольга, но вспомнила, что она и не такое видела. — Так мы идём к нам?
— Да, если вы не против. Ведь фотографии у вас дома?
Теперь Ольга торопилась изо всех сил. Когда даже Савва подтвердил, что сыну грозит опасность, она боялась, что, упустив даже несколько минут, они опаздают.
Лифт, как назло, не работал. Они поднимались по лестнице, и здесь на Савву снова как бы дунуло знакомым теплом, таким добрым и ласковым, какое бывает лишь в детстве. Возможно, он все-таки когда-то тут жил, но только вспомнить не мог.
Он даже поддался на уговоры Ольги Васильевны и остался в их квартире на несколько месяцев, чтобы стеречь её от бандитов. А ещё Савва надеялся вспомнить. Но так ничего и не вспомнил.
— Вот эти фотографии. Вы ведь сами выберете, с какой удобнее работать? — спросила Ольга Васильевна, вынося из Петиной комнаты пачку цветных снимков.
Сверху лежал тот, который она показывала в ту первую страшную ночь Еве Захарьянц: двенадцать татуированных мальчишек и сам творец посередине. Савва не стал рыться в снимках, а сразу взял именно эту фотографию. Подержав с минуту её в руках, он бессильно опустился на стул.
— Ольга Васильевна, вам известно, что трети этих людей уже нет на свете?
— Савва, я же никого из них не знаю, кроме вот этого юноши, Петиного приятеля. — И она показала на Гошу Захарьянца.
— Его тоже нет среди живых.
— Но почему, Савва?!
— Не знаю, Ольга Васильевна, но это так. Мало того, жизнь остальных тоже под угрозой. — Он прикрыл глаза, руки его слегка дрожали. — По крайней мере, мне кажется, что я понял причину их смерти.
— Какая-нибудь болезнь? Да, я забыла сказать, что татуировка Петиного приятеля напечатана в журнале. Только она нанесена на манекен.
— Причина как раз в этих самых татуировках, ведь это — единственное, что их всех объединяет. И если вы позволите, я попробую убрать эти рисунки с тех, кто жив.
— Вы хотите сказать?..
— Если мне удастся убрать с их тел татуировки, то, думаю, опасность исчезнет, потому что не будет причины.
Савва вгляделся в фотографию, потом положил её на подоконник, откинулся на стул и прикрыл глаза. Ольга знала, что после подобных опытов он так теряет силы, что ему необходимо отлёживаться хотя бы день. Ещё, как она вспомнила, прежде помогало яблоко. И она, стараясь не мешать сосредоточению, тихо отправилась на кухню за яблоками.
А когда она вернулась, Савва уже сидел с открытыми глазами, но её едва ли заметил.
— Савва Тимофеевич, — сказала Ольга негромко, — я вам яблоко принесла.
— Спасибо, — с трудом выговорил он.
— Пойдёмте, я вам помогу лечь.
— Спасибо, постараюсь справиться сам.
Ольга увидела, как, нащупав спинку стула, он приподнялся и, мучительно медленно переставляя ноги, двинулся к дивану. Она все-таки поддержала его под локоть и почувствовала, что рука у него бьётся в мелкой дрожи.
— Мне кажется, получилось, — выговорил он, вытягиваясь на диване и закрывая глаза.
ДЕПИГМЕНТАЦИЯ
Петя готовился к смерти.
Ему пришла в голову безумная, страшная, но очень простая мысль: он понял, зачем его держат в этой странной одиночной камере — только для того, чтобы съесть. Зачем ещё человека насильно пичкают жирной пищей — то сметаной, то взбитыми сливками, ни разу не вызвав на допросы, даже не оформив документ на арест. Не мог же до такой степени измениться в России тюремный режим, что теперь обычных заключённых кормят как на убой. Вот именно — на убой! Да это и не тюрьма вовсе, а закуток среди бетонных стен, переделанный под камеру. Так сказать, хлев для откармливания человека. Иначе он слышал бы голоса других заключённых. Из тюремщиков к нему дважды заходил только стриженный под бандита мужик, что-то среднее между врачом и мясником.
В первый раз, заставив раздеться до пояса, он ткнул пальцем в грудь Петра, туда, где был центр татуировки, и пробурчал самому себе:
— Не готов.
А когда осматривал во второй раз, буркнул почти то же самое:
— Дня через два будет готов.
Пётр не стал задавать лишних вопросов, на которые все равно бы не получил ответа. Он просто перестал есть, не объявляя ни какой голодовки. Но не пить-то в этой душной, жаркой камере было невозможно. И когда ему просунули в дверное оконце сок, по вкусу апельсиновый, Петя не удержался и выпил полную кружку. Не пить же, на самом деле, воду из унитаза. А часа через два после этого сока неудержимо захотел есть. Видимо, они растворили в кружке специальное снадобье.
Ещё час он представлял всевозможные завтраки, обеды и ужины — дома, в кафе, в самолёте. И даже пикник на берегу реки. И когда ему снова просунули пищу, съел её сразу, ощущая себя тупым изголодавшимся животным. С тех пор каждые два-три часа в нем снова вырастал мерзкий, страстный голод, и он ничего с собою не мог сделать.
Тогда Петя и стал готовиться к смерти.
Он понимал, что сходит с ума в этой камере. Но все же, пока человек жив, пока он осознает себя, жизнь — главная его собственность в этом мире. И он, Петя, не даст распорядиться своей жизнью так, как хотелось тюремщикам. Он не станет животным, которое откармливают в хлеве, чтобы зарезать к праздничным застольям. Не будет истошно визжать под ножом мясника, а распорядится собою по своей воле. То есть убьёт себя сам.
Оставалось найти способ умереть быстро и, по возможности, без мучений.
Орудием смерти могли стать бетонные стены, унитаз, эмалированная миска и кружка. Но лучше всего было попробовать убить себя ложкой.
— Где рисунок, гад?! Куда дел рисунок, сученыш?! Наконец он увидел лица своих тюремщиков.
Поднял тревогу тот, который уже дважды его осматривал. Тот вошёл в камеру, лениво взглянул на Петра, приготовив палец, чтоб снова ткнуть его в грудь, но вдруг замер и зло спросил:
— Ты чего пристебываешься? Чем рисунок замазал?
— Какой рисунок? — спросил растерянно Петя.
— Какой-какой, свой!
— Не знаю, — Петя, опустив голову, посмотрел себе на грудь и не увидел татуировки. Вместо неё на коже оставались едва заметные белые полоски.
— Ты что, гондон штопаный, с собой сделал?! — Стриженный под бандита мужик схватил его за плечи и тряхнул так, что голова у Пети несколько раз дёрнулась.
— Ничего я не делал. — Ему было противно слушать этот своей жалкий лепет.
— Мэйсон, иди сюда! — позвал мужик, приоткрыв дверь. — Сейчас такой ломешник увидишь!
— Чего ещё? — услышал Пётр недовольный голос тюремщика.
Вместе с ним в дверях камеры встал и второй.
— Депигментация, вот чего! Вы какую-нибудь маляву с воли ему передавали?
— Кончай парашу нести, какая малява?!
— Тату у него исчезла! Вы что, ослепли?! Была тату и нет! Где рисунок, гад? Куда дел рисунок, сученыш? — снова набросился врач-мясник на Петра.
— Надо к Чеченцу идти, — предложил один из тюремщиков.
— Вот ты и иди.
— А что я? Мне что сказано, я то и делал! Да, может, она снова вернётся, эта тату, а ты сразу базар гнать.
— Ладно, замкните его на хрен. Пусть так сидит, без микстуры. Все равно таксиста для него не нашли. Завтра посмотрим.
ИСКУССТВО ОПЯТЬ ТРЕБУЕТ ЖЕРТВ
— Представляешь, Глебушка, у меня с души прямо тяжесть спала.
Агния успела поймать нужное мгновение и выключить газ под туркой именно тогда, когда кофейная пена, взбурлив, рванулась наверх. Что-что, а уж варить кофе она умела. Глеб по вечерам предпочитал фруктовый чай «Пиквик», кофе для него был напитком утренним, но в честь непозднего прихода жены он готов был пить любую взрывчатую смесь.
— Помнишь, я тебе рассказывала про бабку, соседку Шолохова по его последней квартире. Она тогда таких вещей наговорила про школьницу, которая будто бы ходила к Антону Шолохову, сам понимаешь зачем. Я даже писать чуть не передумала!
— Ну и что? — спросил нетерпеливо Глеб. — Бабка оказалась душевнобольной?
— Нет, бабка — нормальная. А вот школьница оказалась совсем не школьницей.
А заслуженной артисткой Нинелью Кривозубовой.
— Это к которой я тебя послал в Русский музей?
— Ну да! Только она не Нинель, а Ника Самофракийская!
— Да, одна фамилия лучше другой. Хотя Пушкин и Толстой — фамилии тоже так себе.
— Это у неё сценический псевдоним. И роль тоже такая — вечно юная девочка.
— То есть никаких извращений?
— Знаешь, у меня просто праздник на душе. Хотя, с другой стороны, какие-то странные смерти, уголовщина — и все вокруг его имени.
— Не говоря о том, что сам герой убит, а труп его украден. Тот случай, когда поговорка «искусство требует жертв» приобретает слишком буквальный смысл.
— Знаешь, мне последние недели просто страшно становится. — Агния порылась в сумочке и вынула отполированную металлическую пластинку шириной с ладонь. — Пощупай, предложила она мужу.
— Отличная полировка. Легированная сталь, хромованадиевый сплав.
Тугоплавкий и очень прочный.
— Господи! Откуда ты все знаешь?! — изумилась Агния.
То, что муж свободно разговаривал на основных европейских языках, её уже удивлять перестало. Хотя время от времени, рассказывая о жуткой истории их знакомства, она все-таки вставляла:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
— Куда едем? — спросил милицейский чин в бронежилете и при свисающем с плеча, стволом вниз, автомате.
— Извините, мы очень спешим, — нервно попытался втолковать Олег Глебович.
— Это и плохо, что спешите.
— Тем более уже третий раз за одну поездку…
— Что — третий раз? — От милицейского чина исходил приятный коньячный душок. — Бог вообще-то, говорят, троицу любит. Слыхали?
— Слыхали, — безнадёжно подтвердил Олег Глебович. У чина именно в эту минуту появилось желание пофилософствовать, и прерывать его — себе дороже.
— Так куда торопимся? — доброжелательно поинтересовался милиционер.
— Сука рожает. Редкостная сука! — не сдержал волнения Олег Глебович.
Милицейский чин замер от удивления и всмотрелся в лицо остановленного водителя. Лицо было трезвое, абсолютно славянского типа и вызывало симпатию.
Типичный Доктор Айболит из сказки со старомодной интеллигентной бородкой клинышком.
— Это вы о жене так? Или… дочь, любовница? Они, конечно, все суки…
— Извините, это я о собаке. Сенбернар, дочь чемпионов мира. Закуплена в Швейцарии для усиления породы…
Милицейскому чину это сообщение не понравилось — он не любил выглядеть идиотом и нахмурился.
— Тогда придётся пойти пешком. Сейчас составим протокол, отправим ваш автомобиль на штрафную стоянку… На два месяца техосмотр просрочили. Что ж вы так: покупаете собак в Швейцарии, а техосмотр не прошли? И пассажир пусть документы предъявит.
Тощий, очень длинный узколицый мужчина нескладно выбрался из машины, поправил свою чудаковатую чёрную шляпу, встал рядом и посмотрел на милицейского чина.
— Я вот и думаю, — задумчиво проговорил тот, возвращая права и техпаспорт Олегу Глебовичу, — зачем я вас остановил? Документы у вас в порядке, ехали вы по правилам. Доброго пути вам, Олег Глебович. — Он козырнул и сделал несколько шагов в сторону, чтобы высматривать в потоке автомобилей новую жертву.
Олег Глебович, не теряя впустую время, поспешил сесть за руль, мужчина в шляпе поместился рядом, и «восьмёрка» быстро тронулась с места.
— Уж сколько с вами вместе, Савва Тимофеевич, а не могу привыкнуть к этим вашим психологическим опытам. Вы сами-то в состоянии проанализировать, как вам удаётся подобное воздействие?
— Очень просто, я ведь вам несколько раз объяснял, Олег Глебович. Стоит на мгновение вчувствоваться в душу и тело человека или животного, даже дерева, — и все…
— Но ведь это очень опасно! Так можно внушить что угодно — послать на убийство, грабить банки!
— Нет, никогда. Остановить убийцу я могу. А послать убивать — никогда!
— Вы так уверенно говорите, потому что пробовали?
— Не пробовал и не смогу попробовать.
— Откуда же вы тогда знаете, если не пробовали?
— Я не знаю, я чувствую. Мой учитель, тот самый старик, рассказывал, что во время войны, спасая женщину, убил фашиста — солдата или офицера, не имеет значения. Главное, что он убил человека. В результате он утратил все, что умел.
А умел он намного больше, чем я. И только спустя годы к нему вернулись эти способности.
На вызовы Савва ездил с Олегом Глебовичем, когда случай был тяжёлым и малопонятным, а диагноз требовалось поставить немедленно. Нужный дом и квартиру они нашли быстро. В дверях их встретил молодой мужчина. Вид у него был как у смертельно больного.
— Где роженица? — спросил Олег Глебович, подавая хозяину куртку.
— Там, в комнате… Она почти без сознания. Всю ночь вместе мучались.
Савва снял обувь, шляпу, повесил куртку и вместе с ветеринаром прошёл по длинному коридору мимо нескольких дверей в стиле «евростандарт». В последней комнате их встретила жена хозяина. Она сидела в углу комнаты на корточках возле собаки и что-то ей наговаривала. Огромная сенбернариха, закатив красные глаза, вытянулась на полу рядом с дорогой постелью на низких ножках и тяжко, прерывисто дышала, высунув мокрый язык. Вокруг её морды натекла немалая лужа из слюны и слизи.
— Доктор, помогите! — взмолилась женщина. — Вы видите, она умирает! Эльза!
Эльзочка! Врач пришёл, сейчас тебя вылечим! — Женщина приподнялась и начала плакать.
— А вот этого не надо. Вы своей истерикой и на собаку влияете, — сказал Олег Глебович.
— Доктор, вам этого не понять! Она — самое дорогое, что у нас есть!
— Что скажете? — Ветеринар посмотрел на Савву.
— Четыре щенка. Все живы, расположены нормально. Первый — слишком большой, а собака рожает впервые. Нужна стимуляция матки.
Олег Глебович быстро вскрыл пакетик с одноразовым шприцем, ввёл внутримышечно стимулятор, и через несколько минут по вздувшемуся животу собаки прошла заметная волна.
— Щенок тронулся, — сообщил Олег Глебович. — Идёт. — Собака тяжело задышала, прошли несколько новых мышечных волн, она стала было подниматься на дрожащих ногах, потом снова легла. — Все, сейчас будет щенок!
И в ту же минуту появилось обмазанное слизью пищащее существо, скорее похожее на жабенка, а не на щенка сенбернара. Собака немедленно подхватила его за шкирку, перенесла на свою постель, перегрызла пуповинку, проглотила что-то скользкое и старательно принялась вылизывать первого своего ребёнка.
— Остальные пойдут уже легче. — И Олег Глебович приподнялся с колен.
— А как вы определили, что их будет четыре? — удивился хозяин. — Разве это видно на глаз?
— Очень опытному глазу — видно, — объяснил врач за Савву.
Минут через десять они снова садились в замызганную «восьмёрку».
— Интересные дела, — говорил ветеринар Савве. — Слышали, как она сказала про собаку: «самое дороге, что у нас есть»? И сколько сейчас таких семей: здоровые родители, дорогая квартира, а за столом вместо ребёнка сидит собака.
Ответить Савва не успел — он, неожиданно почувствовав беспокойство, стал озираться.
— Что-то потеряли? — спросил ветеринар.
— Нет, но я не могу с вами ехать дальше. Я должен идти…
Олег Глебович уже привык к его странностям.
— Хорошо, тогда до встречи.
«Восьмёрка» выехала со двора без Саввы. А Савва, подняв голову, стал вслушиваться в те сигналы тревоги, которые посылала ему Ольга. Это была она, он ощущал её образ. Ольге Васильевне угрожала опасность, и она хотела видеть его.
Савва шёл по городу, и все тяжелее становилось чувство тревоги. Он не знал ещё, где найдёт Ольгу, но знал, что идёт прямо к ней. И чем ближе он подходил к месту их встречи, тем яснее понимал, что беда угрожает не столько ей, сколько её сыну-студенту, Пете. Наконец он увидел её, погруженную в печальные мысли.
Она брела по улице, не поднимая головы, ему навстречу. Точнее, это он шёл ей навстречу, она-то двигалась без какой-то видимой цели. Он остановился прямо перед ней.
— Простите, — сказала она, наткнувшись на него, и собралась идти дальше.
— Ольга Васильевна, Петя попал в беду. Вы это знаете? спросил Савва.
И только тогда она подняла голову.
ПРИЧИНА СМЕРТИ
— Савва! Я в эти минуты как раз думала о вас. Дело в том… — Она отвернулась, чтобы он не увидел её слез. — Дело в том, что Петя потерялся. И мне никто ничего не может…
Больше она уже не пыталась скрыть слезы.
— Я потому и пришёл, — ответил Савва. — Странно, но я не знаю, где он и что с ним. Но чувствую, что ему грозит страшная опасность.
— Савва, прошу вас, спасите Петю! Только вы как экстрасенс…
— Да какой я экстрасенс, Ольга Васильевна! Я даже собственную семью так и не нашёл. То есть мне кажется, что она у меня прежде была, но, может быть, я просто нафантазировал… Мне нужна Петина фотография последнего времени. А к тому священнику, с которым вы недавно беседовали, больше не обращайтесь, ему самому требуется помощь.
— Откуда вы это знаете! — удивилась было Ольга, но вспомнила, что она и не такое видела. — Так мы идём к нам?
— Да, если вы не против. Ведь фотографии у вас дома?
Теперь Ольга торопилась изо всех сил. Когда даже Савва подтвердил, что сыну грозит опасность, она боялась, что, упустив даже несколько минут, они опаздают.
Лифт, как назло, не работал. Они поднимались по лестнице, и здесь на Савву снова как бы дунуло знакомым теплом, таким добрым и ласковым, какое бывает лишь в детстве. Возможно, он все-таки когда-то тут жил, но только вспомнить не мог.
Он даже поддался на уговоры Ольги Васильевны и остался в их квартире на несколько месяцев, чтобы стеречь её от бандитов. А ещё Савва надеялся вспомнить. Но так ничего и не вспомнил.
— Вот эти фотографии. Вы ведь сами выберете, с какой удобнее работать? — спросила Ольга Васильевна, вынося из Петиной комнаты пачку цветных снимков.
Сверху лежал тот, который она показывала в ту первую страшную ночь Еве Захарьянц: двенадцать татуированных мальчишек и сам творец посередине. Савва не стал рыться в снимках, а сразу взял именно эту фотографию. Подержав с минуту её в руках, он бессильно опустился на стул.
— Ольга Васильевна, вам известно, что трети этих людей уже нет на свете?
— Савва, я же никого из них не знаю, кроме вот этого юноши, Петиного приятеля. — И она показала на Гошу Захарьянца.
— Его тоже нет среди живых.
— Но почему, Савва?!
— Не знаю, Ольга Васильевна, но это так. Мало того, жизнь остальных тоже под угрозой. — Он прикрыл глаза, руки его слегка дрожали. — По крайней мере, мне кажется, что я понял причину их смерти.
— Какая-нибудь болезнь? Да, я забыла сказать, что татуировка Петиного приятеля напечатана в журнале. Только она нанесена на манекен.
— Причина как раз в этих самых татуировках, ведь это — единственное, что их всех объединяет. И если вы позволите, я попробую убрать эти рисунки с тех, кто жив.
— Вы хотите сказать?..
— Если мне удастся убрать с их тел татуировки, то, думаю, опасность исчезнет, потому что не будет причины.
Савва вгляделся в фотографию, потом положил её на подоконник, откинулся на стул и прикрыл глаза. Ольга знала, что после подобных опытов он так теряет силы, что ему необходимо отлёживаться хотя бы день. Ещё, как она вспомнила, прежде помогало яблоко. И она, стараясь не мешать сосредоточению, тихо отправилась на кухню за яблоками.
А когда она вернулась, Савва уже сидел с открытыми глазами, но её едва ли заметил.
— Савва Тимофеевич, — сказала Ольга негромко, — я вам яблоко принесла.
— Спасибо, — с трудом выговорил он.
— Пойдёмте, я вам помогу лечь.
— Спасибо, постараюсь справиться сам.
Ольга увидела, как, нащупав спинку стула, он приподнялся и, мучительно медленно переставляя ноги, двинулся к дивану. Она все-таки поддержала его под локоть и почувствовала, что рука у него бьётся в мелкой дрожи.
— Мне кажется, получилось, — выговорил он, вытягиваясь на диване и закрывая глаза.
ДЕПИГМЕНТАЦИЯ
Петя готовился к смерти.
Ему пришла в голову безумная, страшная, но очень простая мысль: он понял, зачем его держат в этой странной одиночной камере — только для того, чтобы съесть. Зачем ещё человека насильно пичкают жирной пищей — то сметаной, то взбитыми сливками, ни разу не вызвав на допросы, даже не оформив документ на арест. Не мог же до такой степени измениться в России тюремный режим, что теперь обычных заключённых кормят как на убой. Вот именно — на убой! Да это и не тюрьма вовсе, а закуток среди бетонных стен, переделанный под камеру. Так сказать, хлев для откармливания человека. Иначе он слышал бы голоса других заключённых. Из тюремщиков к нему дважды заходил только стриженный под бандита мужик, что-то среднее между врачом и мясником.
В первый раз, заставив раздеться до пояса, он ткнул пальцем в грудь Петра, туда, где был центр татуировки, и пробурчал самому себе:
— Не готов.
А когда осматривал во второй раз, буркнул почти то же самое:
— Дня через два будет готов.
Пётр не стал задавать лишних вопросов, на которые все равно бы не получил ответа. Он просто перестал есть, не объявляя ни какой голодовки. Но не пить-то в этой душной, жаркой камере было невозможно. И когда ему просунули в дверное оконце сок, по вкусу апельсиновый, Петя не удержался и выпил полную кружку. Не пить же, на самом деле, воду из унитаза. А часа через два после этого сока неудержимо захотел есть. Видимо, они растворили в кружке специальное снадобье.
Ещё час он представлял всевозможные завтраки, обеды и ужины — дома, в кафе, в самолёте. И даже пикник на берегу реки. И когда ему снова просунули пищу, съел её сразу, ощущая себя тупым изголодавшимся животным. С тех пор каждые два-три часа в нем снова вырастал мерзкий, страстный голод, и он ничего с собою не мог сделать.
Тогда Петя и стал готовиться к смерти.
Он понимал, что сходит с ума в этой камере. Но все же, пока человек жив, пока он осознает себя, жизнь — главная его собственность в этом мире. И он, Петя, не даст распорядиться своей жизнью так, как хотелось тюремщикам. Он не станет животным, которое откармливают в хлеве, чтобы зарезать к праздничным застольям. Не будет истошно визжать под ножом мясника, а распорядится собою по своей воле. То есть убьёт себя сам.
Оставалось найти способ умереть быстро и, по возможности, без мучений.
Орудием смерти могли стать бетонные стены, унитаз, эмалированная миска и кружка. Но лучше всего было попробовать убить себя ложкой.
— Где рисунок, гад?! Куда дел рисунок, сученыш?! Наконец он увидел лица своих тюремщиков.
Поднял тревогу тот, который уже дважды его осматривал. Тот вошёл в камеру, лениво взглянул на Петра, приготовив палец, чтоб снова ткнуть его в грудь, но вдруг замер и зло спросил:
— Ты чего пристебываешься? Чем рисунок замазал?
— Какой рисунок? — спросил растерянно Петя.
— Какой-какой, свой!
— Не знаю, — Петя, опустив голову, посмотрел себе на грудь и не увидел татуировки. Вместо неё на коже оставались едва заметные белые полоски.
— Ты что, гондон штопаный, с собой сделал?! — Стриженный под бандита мужик схватил его за плечи и тряхнул так, что голова у Пети несколько раз дёрнулась.
— Ничего я не делал. — Ему было противно слушать этот своей жалкий лепет.
— Мэйсон, иди сюда! — позвал мужик, приоткрыв дверь. — Сейчас такой ломешник увидишь!
— Чего ещё? — услышал Пётр недовольный голос тюремщика.
Вместе с ним в дверях камеры встал и второй.
— Депигментация, вот чего! Вы какую-нибудь маляву с воли ему передавали?
— Кончай парашу нести, какая малява?!
— Тату у него исчезла! Вы что, ослепли?! Была тату и нет! Где рисунок, гад? Куда дел рисунок, сученыш? — снова набросился врач-мясник на Петра.
— Надо к Чеченцу идти, — предложил один из тюремщиков.
— Вот ты и иди.
— А что я? Мне что сказано, я то и делал! Да, может, она снова вернётся, эта тату, а ты сразу базар гнать.
— Ладно, замкните его на хрен. Пусть так сидит, без микстуры. Все равно таксиста для него не нашли. Завтра посмотрим.
ИСКУССТВО ОПЯТЬ ТРЕБУЕТ ЖЕРТВ
— Представляешь, Глебушка, у меня с души прямо тяжесть спала.
Агния успела поймать нужное мгновение и выключить газ под туркой именно тогда, когда кофейная пена, взбурлив, рванулась наверх. Что-что, а уж варить кофе она умела. Глеб по вечерам предпочитал фруктовый чай «Пиквик», кофе для него был напитком утренним, но в честь непозднего прихода жены он готов был пить любую взрывчатую смесь.
— Помнишь, я тебе рассказывала про бабку, соседку Шолохова по его последней квартире. Она тогда таких вещей наговорила про школьницу, которая будто бы ходила к Антону Шолохову, сам понимаешь зачем. Я даже писать чуть не передумала!
— Ну и что? — спросил нетерпеливо Глеб. — Бабка оказалась душевнобольной?
— Нет, бабка — нормальная. А вот школьница оказалась совсем не школьницей.
А заслуженной артисткой Нинелью Кривозубовой.
— Это к которой я тебя послал в Русский музей?
— Ну да! Только она не Нинель, а Ника Самофракийская!
— Да, одна фамилия лучше другой. Хотя Пушкин и Толстой — фамилии тоже так себе.
— Это у неё сценический псевдоним. И роль тоже такая — вечно юная девочка.
— То есть никаких извращений?
— Знаешь, у меня просто праздник на душе. Хотя, с другой стороны, какие-то странные смерти, уголовщина — и все вокруг его имени.
— Не говоря о том, что сам герой убит, а труп его украден. Тот случай, когда поговорка «искусство требует жертв» приобретает слишком буквальный смысл.
— Знаешь, мне последние недели просто страшно становится. — Агния порылась в сумочке и вынула отполированную металлическую пластинку шириной с ладонь. — Пощупай, предложила она мужу.
— Отличная полировка. Легированная сталь, хромованадиевый сплав.
Тугоплавкий и очень прочный.
— Господи! Откуда ты все знаешь?! — изумилась Агния.
То, что муж свободно разговаривал на основных европейских языках, её уже удивлять перестало. Хотя время от времени, рассказывая о жуткой истории их знакомства, она все-таки вставляла:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42