Но такой режим — в клиниках для пациентов высшего разряда. В обыкновенных же больницах забыты прежние грозные тётки, которые не пропускали посетителей дальше справочного окошка, следили, чтобы каждый имел при себе тапочки и белый халат. Теперь можно прийти в любое время и в чем угодно. Поэтому Дмитрию лишь в редких случаях приходилось пользоваться удостоверением.
Эта клиника считалась одной из лучших, называлась она медицинской частью № 122, говорили, что в совковое время это была закрытая больница для атомщиков.
Здесь и приходил в себя после инфаркта народный художник. От метро «Озерки»
Дмитрий добрался сюда за десять минут на маршрутке, у грозной с виду дежурной узнал нужный этаж и палату, заодно получил сообщение, что «температура тридцать шесть и два, состояние удовлетворительное», и ещё через три-четыре минуты входил в палату.
Там было четыре койки с необходимыми кнопками, розетками и прочей техникой. На каждой лежало по больному, около той, что стояла ближе к окну, стояла капельница на штативе, и оттуда по трубочкам в вену пожилого пациента стекал лечебный раствор. Когда Дмитрий вошёл, в палате, видимо, о чем-то спорили, в том числе и больной с капельницей, но, увидев нового человека, сразу умолкли.
— Добрый день, мне нужен Алексей Пахомович, — сказал Дмитрий, оглядывая всех лежащих и стараясь, чтобы улыбка его выглядела как можно обаятельней.
Трое больных приветливо закивали в сторону того, что лежал с иглой в вене.
— Да, это я, — довольно бодро откликнулся тот. — Вы из худфонда?
Дмитрий придвинул табурет, сел поближе и только тогда, продлевая свою обаятельную улыбку, проговорил:
— Нет, я из милиции. Принёс вам хорошую весть. Но если можно, мы поговорим потом, когда кончится процедура.
— А-а-а, машина нашлась! Мне жена уже позвонила. Так это вы её нашли?
— Почти.
— Что значит — почти? Тут почти не бывает. Или вы, или не вы.
— Сначала её просто обнаружили. А затем я узнал, что она — ваша.
— Ну что же, спасибо, спасибо. Так вы интересуетесь налётчиками?
— Ещё как!
— Будь моя воля, я бы им руки поотрывал! Смертной казни не надо, а какое-нибудь клеймо на лоб, пока не докажет, что стал честным, ставил бы каждому.
— Ну, это вы, Пахомыч, перебрали. А если человек просто оступился или в крайний случай попал? Или следователь ошибся?! — сразу заспорил один из больных, который лежал ближе к двери.
И Дмитрий понял, что сейчас разгорится очередной диспут из тех, которые, возможно, тут длятся с утра до вечера.
— Меня интересуют подробности угона и, конечно, все, что связано с угонщиками. — Дмитрий старался говорить негромко, но так, чтобы художник его расслышал. — Я не стал пугать вашу супругу, но это довольно опасная группа. За ними числится много грехов.
— Даже так?! — удивился художник. — Я-то подумал, что просто на запчасти увели. Они что же грабители какие-нибудь? Медвежатники?
— Куда хуже. Убийцы.
— Вон как… Знать бы, я бы на них не с кулаками, а со вспышкой из окна.
Хотя нет, вспышка бы расстояние не взяла. Минут через пятнадцать эта бодяга кончится, — он кивнул на капельницу, — и я вам нарисую то, что помню. А словами как их описать, скажу, один — длинный, другой — короткий, что с этого толку?
Ещё минут пятнадцать Дмитрий посидел рядом с художником и выслушал его рассказ о не правильной издательской политике. Издатели гонятся за дешевинкой, заказывают рисунки художникам с улицы, хотя ведь наши мастера — это достояние нации. В результате на книжный рынок выбрасывается дурновкусие, которое постепенно влияет на художественный уровень всего населения. Скоро люди забудут, как талантливы были книжные иллюстрации в прежние времена, и будут считать, что книга должна выглядеть именно так, как сейчас, — на самом низкопробном уровне.
Дмитрий с ним был согласен. Ведь и в его работе высокое мастерство на всех уровнях тоже постепенно исчезало. А может быть, так всегда думают об уходящем времени те, кто перешагнул черту зрелости?
Наконец, когда в капельнице раствора совсем почти не осталось и Дмитрий стал беспокойно оглядываться, думая, не побежать ли ему на медицинский пост, медсестра вошла сама. Была она красива, весела и быстра в движениях.
— Не соскучились, мальчики? — спросила она, хотя все больные по возрасту годились ей в отцы. Или в деды. — Можно слегка размяться в коридоре, я палату открою на проветривание.
Освобождённый от капельницы художник набросил полосатую пижаму, какие Дмитрий считал давно исчезнувшими из жизни, и увёл его в закуток, где были кресла со столиком. Там он сделал быстрый набросок двух фигур, видимых со спины, а также одним росчерком изобразил лицо длинного с чуть кривоватым носом.
— Рисунок всегда лучше, чем словесный портрет. Тем более что кроме матерного слова, которое прохрипел этот, — он указал на длинного, — я ничего не услышал. Они же, сволочи, меня сразу на землю опрокинули и переключились на супругу.
Дмитрий поблагодарил, пожелал скорейшего выздоровления, простился и вышел.
Уже около лифта он вынул тот рисунок, который сделала супруга художника. Они были словно близнецы — повторяли друг друга полностью. Вот что значит долгая совместная жизнь и годы общей работы!
ЗЛОЙ ЧЕЧЕН ПОЛЗЁТ НА БЕРЕГ
— Такого изуверского ритуала, чтобы с человека живьём снимали кожу, а мясо отправляли на вывоз, — среди современных российских культов я не знаю.
Никита шёл с Аскером Алиевичем по Дворцовому мосту. С полчаса назад он пришёл в здание Кунсткамеры, где помещалось заведение с длинным названием:
Институт этнографии и антропологии человека имени Миклухо-Маклая Российской Академии наук. Профессор Аскер Алиевич Цагароев заведовал в этом институте сектором. Вечером Никита решил справиться насчёт него у бывшей одноклассницы, которая тоже трудилась в этом институте и специализировалась то ли по якутам, то ли по чукчам. А может, по тем и другим.
— Ты такого чеченца, Цагароева, из вашей епархии случайно не знаешь? — спросил он весело и тут же получил устную оплеуху за своё легкомыслие.
— Для тебя, Никитушка, Цагароев — чеченец, а для меня он прежде всего учёный планетарной значимости. Его книги изданы во всем мире. Можешь сам в БАНе в этом убедиться, если у тебя, конечно, есть пропуск. Они написаны вполне доступным языком.
Мол, не тебе с твоим ментовским интеллектом соваться в наши дела. Хорошо ещё Никита понял, что его посылают не в заведение с сауной и душевыми, а в библиотеку Академии наук. А то ведь мог бы и выдать что-нибудь, типа: «Слушай, я только не понимаю, при чем тут баня?»
И все же, несмотря на слова бывшей одноклассницы, Никита отличил учёного с мировым именем среди двух других собеседников мгновенно — как ни крути, а по виду он был типичным чеченцем. Только с седым затылком и седеющими усами, а также со вполне благородной осанкой.
Никита созвонился с ним сразу после вечернего разговора с одноклассницей, и Аскер Алиевич, не проявляя любопытства к цели визита сотрудника прокуратуры, сказал, что может встретиться только завтра, потому что завтра же вечером вылетает на конгресс в Лондон, а из Лондона — читать лекции в университете…
Тут учёный назвал город, название которого хотя и показалось знакомым, но в какой он находится стране и даже в каком полушарии, Никита твёрдо не знал.
В назначенный час он прошёл мимо скелета лошади о двух головах и другого скелета — человеческого, только гигантского роста, поднялся по лестнице и, слегка поплутав, отыскал нужный кабинет, где учёный, стоя в дверях, заканчивал деловой разговор, по-видимому, с коллегами.
— Но это же не входит в целевую программу, — занудно говорил один из коллег.
— Милый мой, разве озарение можно запрограммировать? — отвечал ему профессор Цагароев со спокойной улыбкой доброго и мудрого пожилого человека. — Что вам эта программа! Человека осенила яркая, свежая идея, а вы — со своей программой. Да сочиним мы нужную формулировку.
Разговор ещё не закончился, когда у Цагароева засигналила трубка. Аскер Алиевич нетерпеливо поднёс её к уху, проговорил кому-то: «Привет, Миша», потом взглянул на часы и добавил: «Хорошо, через полчаса буду».
Звонивший Миша, судя по всему, сразу предложил учёному машину, на что тот ответил:
— Не надо машины! Ты же знаешь: я люблю ходит по мосту пешком. Через полчаса я у тебя буду.
— Так я могу начинать работу? — спросил, слегка заикаясь от волнения, другой коллега.
— Начинайте немедленно. — Цагароев с той же мягкой Улыбкой повернулся к нему. — Под мою ответственность.
Только после этого он со вниманием взглянул на Никиту.
— Вы ко мне?
Коллеги удалились, Никита, ощущая дефицит времени, представился и постарался за полминуты выложить свои вопросы.
— У нас такая проблема, Аскер Алиевич: требуется научная консультация.
Несколько раз подряд находим мужские тела… со снятыми кожными покровами.
Короче, тело есть, а кожи нет, срезана. Может ли кто делать такое в чеченской общине… нет, не обязательно в чеченской, — поправился Никита, однако слово было уже сказано. — Поймите меня правильно, — заволновался Никита, — я имею в виду любую нацию: у кого был такой культовый ритуал?..
Учёный понял все раньше, чем Никита договорил до конца, и, горестно кивнув, вдруг заботливо спросил:
— Вы одеты достаточно тепло, чтобы пойти со мной по Дворцовому мосту?
— Нормально — Никита с трудом скрыл удивление.
— Тогда у нас с вами есть двадцать минут. Проводите меня до Эрмитажа, вот все и обсудим. Михаил Борисович просит посмотреть новую коллекцию перед открытием.
Все-таки Никита был не какой-нибудь серый валенок и сразу понял, что звонивший Миша — это и есть Михаил Борисович, директор Эрмитажа по фамилии Пиотровский. Потом он почти бегом спустился по лестнице следом за сухоньким седеющим чеченцем и, стараясь не отставать, последовал за ним по набережной к Дворцовому мосту.
— Полагаю, вы ждёте, чтобы я немедленно назвал вам адрес злого чечена? — все с той же доброй улыбкой на лице спросил Аскер Алиевич.
— Какого злого чечена? — не понял Никита.
— Это из «Колыбельной» Лермонтова: «Злой чечен ползёт на берег, точит свой кинжал».
Что-то такое Никита помнил, но очень туманно.
— Чеченец как современный символ врага — забавно, не правда ли? Или трагично. Нет, мой дорогой, чечена я вам не назову. Но то, что ни один истинный чеченец такой способ мести не изберёт, это скажу вам точно.
— Но мало ли… — попробовал возразить Никита. — Я, конечно, понимаю…
— Ничего вы, молодой человек, не понимаете! — проговорил с неожиданной горечью учёный. — Хотя бы потому, что вас этому не учили. Вы хотя бы помните из своей, из русской истории, что Александр Невский однажды отмолил у Батыя право не вести русские дружины на войну?
— Было такое, — согласился на всякий случай Никита, хотя, конечно, не помнил.
— Правда, его брат, Ярослав Ярославич, и сыновья уже на эту войну ходили.
И ходили они именно на Кавказ — завоёвывать земли, где жил вайнахский народ, проще говоря, чеченцы. Так с тех пор и завоёвывают… в каждом веке и каждое поколение. Уж кто только не завоёвывал. И чтобы устоять в этой тысячелетней бойне, нужны в том числе и прочные, я бы сказал, окостеневшие ритуалы. Так вот, того, о чем вы спросили, среди ритуалов в последние столетия не наблюдалось.
Хотя, по преданиям, один из апостолов, святой Варфоломей, после проповеди в Индии перешёл в Армению и подвергся там именно такому жуткому истязанию: с него была снята кожа. Великий Питер Брейгель, как известно, изобразил этого мученика стоящим под деревом с перекинутой через руку, словно плащ, собственной кожей.
— То есть вы считаете, что в среде чеченцев такого быть не может?
— К тому же есть правила поведения народа в рассеянии. Сейчас все более утверждается взгляд на чеченский народ как на повторяющий судьбу народа еврейского. Сегодня в диаспорах живёт намного больше чеченцев, чем на своей земле. Так вот, у еврейского народа было золотое правило — не нарушать законов страны, которая его приняла, и содействовать процветанию этой страны… Хотя, конечно, отморозки могут быть в любой семье. И тут желательно тоже придерживаться старинного правила. Вы, возможно, слышали: «Дайте нам право иметь своих негодяев». Но этими негодяями нельзя мерить ни один народ… В моем подъезде коренной житель Петербурга, исконно русский человек Петя Иванов, каждый вечер мочится возле лифта. Но только ненормальный будет судить по нему обо всех петербуржцах и, тем более, о русском народе…
— А вы, Аскер Алиевич, ощущаете себя больше кем? — спросил вдруг Никита. — Я имею в виду: чеченцем или петербуржцем.
Они перешли уже разводную часть моста, и далеко внизу под ними, разбиваясь о каменные быки, стремительно неслись свинцовые воды Невы.
— Всем сразу, мой дорогой. — Цагароев улыбнулся. — В зависимости от того, кто в эту минуту терпит обиду. Чеченцем, петербуржцем, гражданином России, жителем планеты. И кроме того, сыном Божиим.
— Всем сразу?
— Естественно. И готов защищать любого из них, если он терпит бедствие. А вы разве нет? — Пожалуй, и я тоже… У меня, правда, один дедушка наполовину татарин, а бабушка — с Украины…
— Это нормально. А что касается существующих на сегодня аномальных ритуалов, то такого, о котором вы спрашиваете, в России, к счастью, не наблюдалось. Думаю, это что-то иное — никакой не сатанизм, которым так любят пугать, не каннибализм и прочие страшилки… Советую вам поискать в мире, как бы точнее выразиться, суперизощренной современной культуры. Короче, это — не веяние варварского прошлого, а что-то современное, ну как, к примеру, серьга в брови или губе у нынешней молодёжи. И ещё — по слухам, появилась — только я предупреждаю: это всего лишь тёмные слухи — какая-то странная личность, которую именуют чеченцем. Я не знаю, кто он. Я ничего о нем не знаю, кроме того, что личность эта опасна… Если он и в самом деле чеченец, то это — тот самый негодяй, на которого у каждого народа должно быть право… Попробуйте поискать около него.
— Сведения достоверные? — спросил Никита.
— Я вам сказал — это тёмные слухи.
— Но вы могли бы назвать координаты источника, который вам их сообщил?
— Могу. Южное кладбище. Номер могилы — не помню. Одна из свежих.
Они дошли до конца моста, и тут им дорогу преградил милицейский лейтенант.
Не обратив на Никиту внимания, он поманил Аскера Алиевича пальцем к гранитным перилам набережной.
— Документы, пожалуйста.
Никита тоже полез было за своим удостоверением, но лейтенант требовательно проговорил:
— А вы проходите, не задерживайтесь.
В это время учёный заученным движением успел протянуть паспорт, и Никита решил вмешаться лишь в случае крайней надобности. Лейтенант долго листал паспорт, даже повернул боком, якобы вглядываясь в печать, затем насмешливо спросил:
— Куда это ты так разогнался, дед?
— В Эрмитаж, мой дорогой, — ответил с улыбкой мудрого старца Цагароев.
Они стояли наискосок от Эрмитажа, и группы иностранных туристов обходили их, словно речные струи неожиданное препятствие……
— Чего? — презрительно переспросил лейтенант. — В Эрмитаж? Его, что, для тебя построили? Гуляй дальше, дед. Твоё дело — шаурму делать, на рынке торговать, какой тебе Эрмитаж? Сто рублей дашь, будет Эрмитаж.
— Лейтенант, перестаньте паясничать, — не выдержал Никита и достал наконец своё удостоверение, где он красовался при капитанских погонах. — Извинитесь перед всемирно известным учёным, профессором Цагароевым и освободите дорогу.
Его повелительные интонации подействовали на лейтенанта мгновенно.
— А чего, — заговорил он смущённо, — надо было сразу сказать, что профессор — в паспорте не написано. Ну извините, пошутил неудачно. — Лейтенант вернул паспорт, козырнул и важно разрешил:
— Доброго пути. Эрмитаж — дело хорошее.
И хотя теперь лейтенант повёл себя вполне корректно, Никита продолжал испытывать жуткий стыд.
— Необходимая процедура, — сказал он, чтобы сгладить неловкость.
— Да-да, — подтвердил Аскер Алиевич, — я привык и без паспорта не выхожу.
Причём это я — пожилой человек, который родился в Ленинграде, здесь вырос и, не считая ссылки в Казахстан, тут и прожил большую часть своих лет. Меня останавливают почти ежедневно, а моих племянников-студентов проверяют на каждой станции метро. Но иногда это бывает трудно объяснить гостям. Представляете: я показываю наш город коллегам из Англии или Голландии, а у меня на каждом шагу проверяют документы. Как мне им это объяснить?
Никита проводил учёного до служебного входа.
— Простите нас, Аскер Алиевич, мне очень стыдно, — сказал он, прощаясь.
ЛЮДИ ИЗ ПАСЬЯНСА
Дмитрий Самарин в очередной раз разложил свой пасьянс на столе. За неделю были обойдены и расспрошены родственники, одноклассники, девушки и соседи исчезнувших юношей. Из всех этих многообразных сведений возникало кое-какое представление о прежней жизни пропавших.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
Эта клиника считалась одной из лучших, называлась она медицинской частью № 122, говорили, что в совковое время это была закрытая больница для атомщиков.
Здесь и приходил в себя после инфаркта народный художник. От метро «Озерки»
Дмитрий добрался сюда за десять минут на маршрутке, у грозной с виду дежурной узнал нужный этаж и палату, заодно получил сообщение, что «температура тридцать шесть и два, состояние удовлетворительное», и ещё через три-четыре минуты входил в палату.
Там было четыре койки с необходимыми кнопками, розетками и прочей техникой. На каждой лежало по больному, около той, что стояла ближе к окну, стояла капельница на штативе, и оттуда по трубочкам в вену пожилого пациента стекал лечебный раствор. Когда Дмитрий вошёл, в палате, видимо, о чем-то спорили, в том числе и больной с капельницей, но, увидев нового человека, сразу умолкли.
— Добрый день, мне нужен Алексей Пахомович, — сказал Дмитрий, оглядывая всех лежащих и стараясь, чтобы улыбка его выглядела как можно обаятельней.
Трое больных приветливо закивали в сторону того, что лежал с иглой в вене.
— Да, это я, — довольно бодро откликнулся тот. — Вы из худфонда?
Дмитрий придвинул табурет, сел поближе и только тогда, продлевая свою обаятельную улыбку, проговорил:
— Нет, я из милиции. Принёс вам хорошую весть. Но если можно, мы поговорим потом, когда кончится процедура.
— А-а-а, машина нашлась! Мне жена уже позвонила. Так это вы её нашли?
— Почти.
— Что значит — почти? Тут почти не бывает. Или вы, или не вы.
— Сначала её просто обнаружили. А затем я узнал, что она — ваша.
— Ну что же, спасибо, спасибо. Так вы интересуетесь налётчиками?
— Ещё как!
— Будь моя воля, я бы им руки поотрывал! Смертной казни не надо, а какое-нибудь клеймо на лоб, пока не докажет, что стал честным, ставил бы каждому.
— Ну, это вы, Пахомыч, перебрали. А если человек просто оступился или в крайний случай попал? Или следователь ошибся?! — сразу заспорил один из больных, который лежал ближе к двери.
И Дмитрий понял, что сейчас разгорится очередной диспут из тех, которые, возможно, тут длятся с утра до вечера.
— Меня интересуют подробности угона и, конечно, все, что связано с угонщиками. — Дмитрий старался говорить негромко, но так, чтобы художник его расслышал. — Я не стал пугать вашу супругу, но это довольно опасная группа. За ними числится много грехов.
— Даже так?! — удивился художник. — Я-то подумал, что просто на запчасти увели. Они что же грабители какие-нибудь? Медвежатники?
— Куда хуже. Убийцы.
— Вон как… Знать бы, я бы на них не с кулаками, а со вспышкой из окна.
Хотя нет, вспышка бы расстояние не взяла. Минут через пятнадцать эта бодяга кончится, — он кивнул на капельницу, — и я вам нарисую то, что помню. А словами как их описать, скажу, один — длинный, другой — короткий, что с этого толку?
Ещё минут пятнадцать Дмитрий посидел рядом с художником и выслушал его рассказ о не правильной издательской политике. Издатели гонятся за дешевинкой, заказывают рисунки художникам с улицы, хотя ведь наши мастера — это достояние нации. В результате на книжный рынок выбрасывается дурновкусие, которое постепенно влияет на художественный уровень всего населения. Скоро люди забудут, как талантливы были книжные иллюстрации в прежние времена, и будут считать, что книга должна выглядеть именно так, как сейчас, — на самом низкопробном уровне.
Дмитрий с ним был согласен. Ведь и в его работе высокое мастерство на всех уровнях тоже постепенно исчезало. А может быть, так всегда думают об уходящем времени те, кто перешагнул черту зрелости?
Наконец, когда в капельнице раствора совсем почти не осталось и Дмитрий стал беспокойно оглядываться, думая, не побежать ли ему на медицинский пост, медсестра вошла сама. Была она красива, весела и быстра в движениях.
— Не соскучились, мальчики? — спросила она, хотя все больные по возрасту годились ей в отцы. Или в деды. — Можно слегка размяться в коридоре, я палату открою на проветривание.
Освобождённый от капельницы художник набросил полосатую пижаму, какие Дмитрий считал давно исчезнувшими из жизни, и увёл его в закуток, где были кресла со столиком. Там он сделал быстрый набросок двух фигур, видимых со спины, а также одним росчерком изобразил лицо длинного с чуть кривоватым носом.
— Рисунок всегда лучше, чем словесный портрет. Тем более что кроме матерного слова, которое прохрипел этот, — он указал на длинного, — я ничего не услышал. Они же, сволочи, меня сразу на землю опрокинули и переключились на супругу.
Дмитрий поблагодарил, пожелал скорейшего выздоровления, простился и вышел.
Уже около лифта он вынул тот рисунок, который сделала супруга художника. Они были словно близнецы — повторяли друг друга полностью. Вот что значит долгая совместная жизнь и годы общей работы!
ЗЛОЙ ЧЕЧЕН ПОЛЗЁТ НА БЕРЕГ
— Такого изуверского ритуала, чтобы с человека живьём снимали кожу, а мясо отправляли на вывоз, — среди современных российских культов я не знаю.
Никита шёл с Аскером Алиевичем по Дворцовому мосту. С полчаса назад он пришёл в здание Кунсткамеры, где помещалось заведение с длинным названием:
Институт этнографии и антропологии человека имени Миклухо-Маклая Российской Академии наук. Профессор Аскер Алиевич Цагароев заведовал в этом институте сектором. Вечером Никита решил справиться насчёт него у бывшей одноклассницы, которая тоже трудилась в этом институте и специализировалась то ли по якутам, то ли по чукчам. А может, по тем и другим.
— Ты такого чеченца, Цагароева, из вашей епархии случайно не знаешь? — спросил он весело и тут же получил устную оплеуху за своё легкомыслие.
— Для тебя, Никитушка, Цагароев — чеченец, а для меня он прежде всего учёный планетарной значимости. Его книги изданы во всем мире. Можешь сам в БАНе в этом убедиться, если у тебя, конечно, есть пропуск. Они написаны вполне доступным языком.
Мол, не тебе с твоим ментовским интеллектом соваться в наши дела. Хорошо ещё Никита понял, что его посылают не в заведение с сауной и душевыми, а в библиотеку Академии наук. А то ведь мог бы и выдать что-нибудь, типа: «Слушай, я только не понимаю, при чем тут баня?»
И все же, несмотря на слова бывшей одноклассницы, Никита отличил учёного с мировым именем среди двух других собеседников мгновенно — как ни крути, а по виду он был типичным чеченцем. Только с седым затылком и седеющими усами, а также со вполне благородной осанкой.
Никита созвонился с ним сразу после вечернего разговора с одноклассницей, и Аскер Алиевич, не проявляя любопытства к цели визита сотрудника прокуратуры, сказал, что может встретиться только завтра, потому что завтра же вечером вылетает на конгресс в Лондон, а из Лондона — читать лекции в университете…
Тут учёный назвал город, название которого хотя и показалось знакомым, но в какой он находится стране и даже в каком полушарии, Никита твёрдо не знал.
В назначенный час он прошёл мимо скелета лошади о двух головах и другого скелета — человеческого, только гигантского роста, поднялся по лестнице и, слегка поплутав, отыскал нужный кабинет, где учёный, стоя в дверях, заканчивал деловой разговор, по-видимому, с коллегами.
— Но это же не входит в целевую программу, — занудно говорил один из коллег.
— Милый мой, разве озарение можно запрограммировать? — отвечал ему профессор Цагароев со спокойной улыбкой доброго и мудрого пожилого человека. — Что вам эта программа! Человека осенила яркая, свежая идея, а вы — со своей программой. Да сочиним мы нужную формулировку.
Разговор ещё не закончился, когда у Цагароева засигналила трубка. Аскер Алиевич нетерпеливо поднёс её к уху, проговорил кому-то: «Привет, Миша», потом взглянул на часы и добавил: «Хорошо, через полчаса буду».
Звонивший Миша, судя по всему, сразу предложил учёному машину, на что тот ответил:
— Не надо машины! Ты же знаешь: я люблю ходит по мосту пешком. Через полчаса я у тебя буду.
— Так я могу начинать работу? — спросил, слегка заикаясь от волнения, другой коллега.
— Начинайте немедленно. — Цагароев с той же мягкой Улыбкой повернулся к нему. — Под мою ответственность.
Только после этого он со вниманием взглянул на Никиту.
— Вы ко мне?
Коллеги удалились, Никита, ощущая дефицит времени, представился и постарался за полминуты выложить свои вопросы.
— У нас такая проблема, Аскер Алиевич: требуется научная консультация.
Несколько раз подряд находим мужские тела… со снятыми кожными покровами.
Короче, тело есть, а кожи нет, срезана. Может ли кто делать такое в чеченской общине… нет, не обязательно в чеченской, — поправился Никита, однако слово было уже сказано. — Поймите меня правильно, — заволновался Никита, — я имею в виду любую нацию: у кого был такой культовый ритуал?..
Учёный понял все раньше, чем Никита договорил до конца, и, горестно кивнув, вдруг заботливо спросил:
— Вы одеты достаточно тепло, чтобы пойти со мной по Дворцовому мосту?
— Нормально — Никита с трудом скрыл удивление.
— Тогда у нас с вами есть двадцать минут. Проводите меня до Эрмитажа, вот все и обсудим. Михаил Борисович просит посмотреть новую коллекцию перед открытием.
Все-таки Никита был не какой-нибудь серый валенок и сразу понял, что звонивший Миша — это и есть Михаил Борисович, директор Эрмитажа по фамилии Пиотровский. Потом он почти бегом спустился по лестнице следом за сухоньким седеющим чеченцем и, стараясь не отставать, последовал за ним по набережной к Дворцовому мосту.
— Полагаю, вы ждёте, чтобы я немедленно назвал вам адрес злого чечена? — все с той же доброй улыбкой на лице спросил Аскер Алиевич.
— Какого злого чечена? — не понял Никита.
— Это из «Колыбельной» Лермонтова: «Злой чечен ползёт на берег, точит свой кинжал».
Что-то такое Никита помнил, но очень туманно.
— Чеченец как современный символ врага — забавно, не правда ли? Или трагично. Нет, мой дорогой, чечена я вам не назову. Но то, что ни один истинный чеченец такой способ мести не изберёт, это скажу вам точно.
— Но мало ли… — попробовал возразить Никита. — Я, конечно, понимаю…
— Ничего вы, молодой человек, не понимаете! — проговорил с неожиданной горечью учёный. — Хотя бы потому, что вас этому не учили. Вы хотя бы помните из своей, из русской истории, что Александр Невский однажды отмолил у Батыя право не вести русские дружины на войну?
— Было такое, — согласился на всякий случай Никита, хотя, конечно, не помнил.
— Правда, его брат, Ярослав Ярославич, и сыновья уже на эту войну ходили.
И ходили они именно на Кавказ — завоёвывать земли, где жил вайнахский народ, проще говоря, чеченцы. Так с тех пор и завоёвывают… в каждом веке и каждое поколение. Уж кто только не завоёвывал. И чтобы устоять в этой тысячелетней бойне, нужны в том числе и прочные, я бы сказал, окостеневшие ритуалы. Так вот, того, о чем вы спросили, среди ритуалов в последние столетия не наблюдалось.
Хотя, по преданиям, один из апостолов, святой Варфоломей, после проповеди в Индии перешёл в Армению и подвергся там именно такому жуткому истязанию: с него была снята кожа. Великий Питер Брейгель, как известно, изобразил этого мученика стоящим под деревом с перекинутой через руку, словно плащ, собственной кожей.
— То есть вы считаете, что в среде чеченцев такого быть не может?
— К тому же есть правила поведения народа в рассеянии. Сейчас все более утверждается взгляд на чеченский народ как на повторяющий судьбу народа еврейского. Сегодня в диаспорах живёт намного больше чеченцев, чем на своей земле. Так вот, у еврейского народа было золотое правило — не нарушать законов страны, которая его приняла, и содействовать процветанию этой страны… Хотя, конечно, отморозки могут быть в любой семье. И тут желательно тоже придерживаться старинного правила. Вы, возможно, слышали: «Дайте нам право иметь своих негодяев». Но этими негодяями нельзя мерить ни один народ… В моем подъезде коренной житель Петербурга, исконно русский человек Петя Иванов, каждый вечер мочится возле лифта. Но только ненормальный будет судить по нему обо всех петербуржцах и, тем более, о русском народе…
— А вы, Аскер Алиевич, ощущаете себя больше кем? — спросил вдруг Никита. — Я имею в виду: чеченцем или петербуржцем.
Они перешли уже разводную часть моста, и далеко внизу под ними, разбиваясь о каменные быки, стремительно неслись свинцовые воды Невы.
— Всем сразу, мой дорогой. — Цагароев улыбнулся. — В зависимости от того, кто в эту минуту терпит обиду. Чеченцем, петербуржцем, гражданином России, жителем планеты. И кроме того, сыном Божиим.
— Всем сразу?
— Естественно. И готов защищать любого из них, если он терпит бедствие. А вы разве нет? — Пожалуй, и я тоже… У меня, правда, один дедушка наполовину татарин, а бабушка — с Украины…
— Это нормально. А что касается существующих на сегодня аномальных ритуалов, то такого, о котором вы спрашиваете, в России, к счастью, не наблюдалось. Думаю, это что-то иное — никакой не сатанизм, которым так любят пугать, не каннибализм и прочие страшилки… Советую вам поискать в мире, как бы точнее выразиться, суперизощренной современной культуры. Короче, это — не веяние варварского прошлого, а что-то современное, ну как, к примеру, серьга в брови или губе у нынешней молодёжи. И ещё — по слухам, появилась — только я предупреждаю: это всего лишь тёмные слухи — какая-то странная личность, которую именуют чеченцем. Я не знаю, кто он. Я ничего о нем не знаю, кроме того, что личность эта опасна… Если он и в самом деле чеченец, то это — тот самый негодяй, на которого у каждого народа должно быть право… Попробуйте поискать около него.
— Сведения достоверные? — спросил Никита.
— Я вам сказал — это тёмные слухи.
— Но вы могли бы назвать координаты источника, который вам их сообщил?
— Могу. Южное кладбище. Номер могилы — не помню. Одна из свежих.
Они дошли до конца моста, и тут им дорогу преградил милицейский лейтенант.
Не обратив на Никиту внимания, он поманил Аскера Алиевича пальцем к гранитным перилам набережной.
— Документы, пожалуйста.
Никита тоже полез было за своим удостоверением, но лейтенант требовательно проговорил:
— А вы проходите, не задерживайтесь.
В это время учёный заученным движением успел протянуть паспорт, и Никита решил вмешаться лишь в случае крайней надобности. Лейтенант долго листал паспорт, даже повернул боком, якобы вглядываясь в печать, затем насмешливо спросил:
— Куда это ты так разогнался, дед?
— В Эрмитаж, мой дорогой, — ответил с улыбкой мудрого старца Цагароев.
Они стояли наискосок от Эрмитажа, и группы иностранных туристов обходили их, словно речные струи неожиданное препятствие……
— Чего? — презрительно переспросил лейтенант. — В Эрмитаж? Его, что, для тебя построили? Гуляй дальше, дед. Твоё дело — шаурму делать, на рынке торговать, какой тебе Эрмитаж? Сто рублей дашь, будет Эрмитаж.
— Лейтенант, перестаньте паясничать, — не выдержал Никита и достал наконец своё удостоверение, где он красовался при капитанских погонах. — Извинитесь перед всемирно известным учёным, профессором Цагароевым и освободите дорогу.
Его повелительные интонации подействовали на лейтенанта мгновенно.
— А чего, — заговорил он смущённо, — надо было сразу сказать, что профессор — в паспорте не написано. Ну извините, пошутил неудачно. — Лейтенант вернул паспорт, козырнул и важно разрешил:
— Доброго пути. Эрмитаж — дело хорошее.
И хотя теперь лейтенант повёл себя вполне корректно, Никита продолжал испытывать жуткий стыд.
— Необходимая процедура, — сказал он, чтобы сгладить неловкость.
— Да-да, — подтвердил Аскер Алиевич, — я привык и без паспорта не выхожу.
Причём это я — пожилой человек, который родился в Ленинграде, здесь вырос и, не считая ссылки в Казахстан, тут и прожил большую часть своих лет. Меня останавливают почти ежедневно, а моих племянников-студентов проверяют на каждой станции метро. Но иногда это бывает трудно объяснить гостям. Представляете: я показываю наш город коллегам из Англии или Голландии, а у меня на каждом шагу проверяют документы. Как мне им это объяснить?
Никита проводил учёного до служебного входа.
— Простите нас, Аскер Алиевич, мне очень стыдно, — сказал он, прощаясь.
ЛЮДИ ИЗ ПАСЬЯНСА
Дмитрий Самарин в очередной раз разложил свой пасьянс на столе. За неделю были обойдены и расспрошены родственники, одноклассники, девушки и соседи исчезнувших юношей. Из всех этих многообразных сведений возникало кое-какое представление о прежней жизни пропавших.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42