Мореходы с Ратхаровых судов проводили последний вечер на суше в двух расположенных неподалеку друг от друга трактирах. Те, что любили чинное, бесскандальное застолье, обосновались в «Бездонной бочке», и среди этих вошедших в возраст, солидных мужей были, разумеется, все три капитана. Молодежь веселилась в «Утехе моряка», хозяин которой был известен своим долготерпением, а также тем, что собирал зубы, выбитые посетителями во время затеянных в его трактире драк, в высокую стеклянную посудину. Склянку эту прислуживавшие гостям девки показывали всякому желающему за мелкую монетку. Окупали вырученные за показ зубов медяки изломанную драчунами мебель или нет, сказать трудно, однако все посещавшие Тин-Вилену мореходы считали своим долгом хотя бы раз заглянуть в «Утеху моряка», дабы полюбоваться содержанием знаменитой склянки. Удовлетворив естественный интерес, в дальнейшем они, как правило, предпочитали любоваться зубками «портовых женушек», коим в «Бездонную бочку» вход был, по понятным причинам, заказан.Степенные посетители «Бочки» коротали вечера за неспешной, уважительной беседой, из которой, порой, извлекали весьма любопытные и небесполезные для себя сведения. Случалось, сюда забредали певцы и несколько вечеров подряд услаждали слух гостей балладами, озорными куплетами и любовными виршами. Случалось, на освобожденные от кружек, кувшинов и мисок, чисто выскобленные и старательно вытертые тряпицей столы расстилались выправленные опытными капитанами карты и приглашенный каллиграф копировал их, под бдительным присмотром въедливых мореходов, сознававших, что от добросовестности художника зависит подчас не только сохранность их кораблей, но и самая жизнь.Врут сухопутные крысы, будто никому не показывают старатели моря свои карты! Показывают и спорят, бывает, до хрипоты, сверяя линии, нанесенные на истертые и покоробившиеся пергаментные листы, уточняя направление течений, расположение отмелей и рифов. Море — их дорога, кладовая, поле кормящее и злейший враг, перед лицом которого лишь обделенные разумом не забывают старые распри и сиюмоментную корысть. Но таких не жалует Морской Хозяин и не долго терпит их в своей вотчине — место им уготовано на дне. Коли не хватает разума водить суда, пусть потешают Подводных Дев, томящихся в Жемчужном дворце…На этот раз, впрочем, внимание собравшихся в «Бочке» мореходов привлек к себе купец из северной Аррантиады, вещавший о делах, никоим образом с морем не связанных. По словам его выходило, что в Вечной Степи объявился новый император, жестокостью и размахом не уступавший Гурцате Великому. Объявивший себя Хозяином Степи, Энеруги Хурманчак за пять лет сумел объединить несколько десятков племен и здорово потрепал западных горцев.— Мало того, что Хурманчак заставил южных кочевников платить дань, орды его осадили Фухэй, потом Умукату и взяли приступом еще пять или шесть приморских городов…— Да какие там города, на краю Вечной Степи? — перебил дородного купца самоуверенный хозяин рыбачьего баркаса, никогда не плававший дальше Тин-Ви-ленского залива. — Не слыхал я что-то о таких. Фу… как? Ум… что? Они же там все на лошадях скачут, траву вперемешку с кузнечиками едят, зачем им города?— Может, ты, парень, и о нашествии меорэ не слыхал, с которого Последняя война началась? — ехидно поинтересовался Неробих — сухощавый сорокалетний сегван с рябым лицом. — Тебе-то, конечно, мнится, что только в Тин-Вилене люди живут, а чуть дальше — котлоголовые и змеерукие твари обитают, у которых лошади заместо жен и крылья из задницы растут. А я вот был в этом самом Фухэе! Красивый город, хотя дома там из бумаги и жердочек таких суставчатых бамбуком называются — сделаны.— Во-во, дома из бумаги, корабли из тростника! — передразнил его рыбак.— И верно — из тростника, — подтвердил аррант, ласково поглаживая толстое брюхо. — Кораблями их, правда, в полном смысле слова назвать нельзя, но рыбы они с них не меньше твоего ловят. А какие кораллы со дна морского добывают — таких здесь и не видывали! Белые, красные, розовые, черные, в синюю крапинку… О, путь туда не близкий, но уж зато посмотреть есть на что! И ежели с товаром приплыл, без прибытку не останешься. Верно я говорю? — обратился он за поддержкой к Неробиху.— С товаром, оно везде неплохо. Но я-то в Фухэй мальцом попал, и весь мой прибыток, что морду огневка искорябала. Там эту хворобу каждый второй северянин подхватывает. — Капитан «белухи» привычным жестом коснулся пальцами изъеденных рытвинами щек. — Через Фухэй проклятый девки от меня всю жизнь нос воротят, а так — город как город, жаль, если его степняки порушили.— Ну, про девок не тебе бы говорить, — усмехнулся Ратхар, — Радна с тебя глаз, как с моря приходишь, не сводит, даром что рябой. Трех дочек подарила. На что жалуешься, Ветрознай?— Радна, она конечно… — смутился Неробих, прозванный Ветрознаем за исключительное умение предсказывать погоду — не то старые раны давали о себе знать, не то от рождения даром таким Богами награжден был.— Так вот Фухэй, как и другие тамошние города, некогда меорэ возведенные, степняки, говорят, чуть не дотла сожгли, — продолжал между тем аррант. — Но самое удивительное, что щелкали они их как орехи, а ведь вокруг каждого стены — в пять человеческих, ростов. И заметьте, совсем не бумажные!— Это точно, — припомнил Неробих. — Стены Фухэй окружали изрядные. За ними горожане из века в век от наскоков кочевников отсиживались. А сигнальные колокола на дозорных башнях предупреждали о подходе неприятеля окрестных жителей, дабы те успели вовремя за городскими стенами укрыться.— О да, колокола там были хоть куда, более звучных мне слышать не доводилось, — оживился аррант, осушая кружку с темным местным пивом. — Если желаете, я расскажу вам легенду о колоколе, прозванном жителями Фухэя «Голосом матери».— Отчего ж не послушать заморские байки, — согласился рыбак и покосился на остроносого человечка в сером плаще, который, возникнув словно из-под земли, шепнул что-то на ухо Демитару и направился к выходу из трактира. Здоровенный сегван отставил кружку с вином и нехотя последовал за похожим на мышь незнакомцем.— Легенда гласит, что когда горы, извергающие пламя, раскаленный пепел и камни, ожили и острова Меорэ один за другим стали уходить на дно морское, живший на них народ сел на тростниковые корабли и отправился искать свою долю на северный материк. Отчаяние придало этим людям мужества, и где не могли они миром получить пригодные для жизни земли, там брали их силой. Принято считать, что именно их вторжение послужило началом переселения народов, из-за которого разразилась Последняя война. Может, это и правда, но не о том речь. — Аррант погладил курчавую бородку, глядя поверх голов слушателей так, словно читал историю о колоколе с развернутого за их спинами листа пергамента.— Часть меорэ вторглась на земли Саккарема и Ха-лисуна, часть углубилась в Вечную Степь и там бесследно растворилась среди кочевников. Кое-кто из них, однако, не мог представить себе жизни без моря, не зря же островитяне называли себя «морскими людьми». Они-то и основали на юго-восточном краю Вечной Степи десятка полтора городов, и Фухэй был одним из них. Хотя иные ученые мужи утверждают, что фухэй — название народа, жившего некогда на побережье, и меорэ не строили города на пустом месте, а селились в местах, обжитых задолго до их появления…— Ты, кажется, хотел рассказать нам про колокол? — напомнил Неробих.— Колокол? Ну да, — купец постучал ногтем по пузатой тонкостенной кружке, давая тем самым служанке знать, что пора ей позаботиться о томимых жаждой посетителях. — Приморские города быстро богатели и вскоре стали лакомым кусочком в глазах кочевников. Степняки столь часто совершали на них набеги, что жителям пришлось возвести вокруг городов высокие стены. И все было бы хорошо, да вот беда: люди, работавшие на полях, слишком поздно узнавали о появлении кочевников и не успевали добраться до спасительных укреплений. Тех, кто пытался сопротивляться, степняки убивали на месте, остальных же превращали в рабов, заставляли пасти скот, продавали в Саккарем либо западным горцам. Тогда жители Фухэя решили отлить звонкоголосый колокол, который слышен бы был издалека, и созвали самых искусных мастеров. Те отливали колокол за колоколом, но, увы, голоса их были слишком слабыми, и кочевники продолжали хватать людей у стен города, и множились слезы, пролитые по отцам, матерям, детям, сестрам и братьям — по всем тем, кто не услышал сигнал, возвещающий о приближении врагов…— Но вот явился чудо-мастер, — подсказал нетерпеливый рыбак.Аррант укоризненно посмотрел на него из-под полуопущенных век и отрицательно качнул головой.— Лучшие мастера делали все что могли. Они брали самое желтое золото, самое белое серебро, самое черное железо и вновь и вновь переплавляли безголосые колокола, годные лишь для мирной жизни. Так бы до сей поры и переливали они из пустого в порожнее, если бы дряхлый прорицатель не сказал им: «Люди! Подумайте, что делаете вы? Колокола ваши поют! А они должны кричать. Кричать во весь голос, как испуганная мать, созывающая детей своих, когда грозит им неминуемая погибель!» Над стариком посмеялись. Не может кричать железо. Не может кричать серебро. Не может кричать золото. Металлы не умеют кричать на это способен лишь зверь или человек. А кричать, как мать, созывающая детей своих, не способен никто, кроме матери. «Из ума выжил, старый дурень! Прочь пошел, прочь!»… Это я не тебе, любезнейший, — пояснил аррант вернувшемуся к столу Демитару, и тот, кивнув, отправился к стойке трактирщика, чтобы принести своим приятелям по кружке вина.И никто из слушавших рассказ толстобрюхого арранта не удивился тому, что Демитар не кликнул служанку. Никто не заметил, что в одну из кружек он бросил щепотку желтого порошка, который, зашипев, бесследно растворился в густом и ароматном вине, привезенном сюда из солнечного Халисуна.— Ну и что же дальше? Почему колокол закричал? — полюбопытствовал Ратхар.— Потому что слова дряхлого прорицателя услышала пожилая женщина. Мать сыновей, зарубленных у нее на глазах кочевниками у стен города. Она-то поняла, что имел в виду мудрый старик. Впрочем, как знать, может, и другие поняли, не зря же они так яростно гнали его прочь и обзывали безмозглым дурнем. Но безутешная мать не только поняла сказанное старцем. Она дождалась, когда колокольных дел мастера в очередной раз расплавят в огромном котле самое желтое золото, самое белое серебро и самое черное железо, и бросилась в бурлящий металл. «Дура! — хором закричали мастера. — Сумасшедшая!» — закричали они, ибо им казалось, что они знают все секреты колокольного дела. И верно, они знали все секреты изготовления поющих колоколов, а тот, что получился у них на этот раз, — кричал. Он кричал, как мать, созывающая детей. Он кричал хриплым, сорванным голосом, и слушать его было страшно, но не услышать — нельзя. Аррант замолк и потянулся за кружкой.— Спасибо, — сказал Ратхар. — Помоги нам Храмн не услышать подобных колоколов на наших Благословенных островах. А теперь давайте выпьем за «Голос матери», который хранил жителей далекого Фухэя от набегов кочевников.Он поднял кружку, ту самую, что подал ему заботливый Демитар, и в три глотка осушил ее. Ему показалось, что густое ароматное вино из Халисуна горчит, но мало ли что может показаться, когда думаешь о матерях, которые пережили сыновей и продолжают звать их во сне, год за годом, до конца дней своих…Трое суток, прошедших с тех пор, как суда Ратхара покинули Тин-Вилену, пролетели для Эвриха как один день. Попутный ветер, надувавший паруса «Крылатого змея» и двух «белух», развеял уныние, охватившее арранта после расставания с Волкодавом, ласковое солнце отогрело сердце, а пронзительная синева ясных осенних дней настроила на рабочий лад. Начавшееся вкривь и вкось путешествие за Тилорновым «маяком» наконец-то вошло в спокойное русло и обещало стать приятным и полезным во всех отношениях.Глядя, как легко сегванские суда скользят по холодным водам северного моря, Эврих имел все основания надеяться, что путь до острова Спасения не займет много времени. Дотошный Тилорн так подробно расписал все, что надлежит сделать в летающей шлюпке, что ему понадобится день, в худшем случае два, чтобы включить звездный манок и подготовить к работе «маяк». Затем Ратхар отправится к острову Печальной Березы, где Эвриху предстоит провести зиму, которая, безусловно, даст ему материал для глав, посвященных Сегванским островам. Он давно мечтал посетить их, и Боги Небесной Горы пошли навстречу его желаниям…Сидя на задней скамье «Крылатого змея», Эврих вглядывался в серые утесы, вздымавшиеся из моря по левому борту, и рука его непроизвольно поглаживала чистый пока что лист пергамента. Потрясение, едва не заставившее его выбросить свои путевые заметки за борт, помогло ему по-новому взглянуть на свой труд, казавшийся прежде едва ли не чудом совершенства. Перечитав «Дополнения», он внутренне содрогнулся от отвращения к самому себе. Это ж надо написать столь сухо и неинтересно!Собранные им сведения изложены, что и говорить, добросовестно, с присущей ему скрупулезностью и даже не без некоторого изящества, но… Бабочка, будучи засушенной и посаженной на булавку, разумеется, не превращается в жука, однако представить ее порхающей по весеннему цветущему лугу может лишь человек, наделенный богатым воображением. И то, что достопочтенный Салегрин писал именно так, ни в коей мере не может служить оправданием ему — Эвриху. Безвылазно просидевший всю жизнь в Верхнем Аланиоле земле-описатель не мог избрать иную форму для своих сочинений. К тому же он давно уже должен был понять самое интересное из того, что довелось ему увидеть в жизни, — это люди! И стало быть, им следует уделить самое пристальное внимание. Все остальное может послужить прекрасным фоном, способным дать необходимые сведения путешественникам или новому Салегри-ну, для новых «Описаний стран и земель». А ему надобно писать о другом.Легко, однако, сказать сделай по-другому! А как сделать? Над этим-то Эврих и ломал голову. Ибо, осознав, о чем должно ему поведать миру в своих «Дополнениях», и ощутив знакомый зуд в пальцах, он, естественно, тут же кинулся живописать подвиги Волкодава и, к изумлению команды «Крылатого змея», подобно изваянию просидел на корме целый день, безжалостно изводя изобретенные Тилорном несмываемые чернила и не такой уж большой запас пергаментных листов. Просидеть-то просидел, да что толку? Ежели б это был рассказ о Боге, сошедшем на землю творить; суд и восстанавливать попранную справедливость, — всякий бы назвал его труд превосходным, но в беспорочные герои варвар венн не слишком-то годился. К тому же писать о человеке, даже о том, которого в порыве откровения назвал «братом», оказалось несравнимо труднее, чем об обычаях племен и народов или открывшемся перед глазами пейзаже.Ведь вот, например, чувствовал он, почему Волкодав решил остаться в Тин-Виленской крепости. Нутром понимал, а словами выразить не мог. И как тут не вспомнить косноязычие прекраснодушного венна, как не ужаснуться, а вдруг не дано ему умения сказать о самом главном? Не о поступках, а о тех движениях души, которыми эти поступки вызваны?Мысль о необходимости разобраться в побудительных причинах; подвиппих людей на те или иные деяния, возникла у Эвриха после того, как он взялся, по свежим следам, писать о прощании с Волкодавом, надумавшим остаться в Тин-Виленской крепости. Без особых колебаний он написал, что венн отправился туда, дабы освободить свою наставницу Мать Кендарат Написал, а потом задумался и понял, что на самом-то деле это лишь часть замысленного его неукротимым другом. На первый взгляд так оно и было, но если рассуждать подобным образом, то что, спрашивается, мешало Волкодаву, добившись от Хономера освобождения прежней Наставницы Воинствующих Братьев, сбежать вслед за ней из крепости, чтобы продолжить путешествие за Тилорно-вым «маяком»? Стража? Или осознание того, что должен он передать этим самым Воинствующим Братьям то самое видение мира, которому некогда научила чудом спасшегося с каторги паренька Мать Кендарат? Решился ли Волкодав просто спасти свою бывшую наставницу или, почувствовав, что перерос ее в чем-то, взвалил на себя груз исправления допущенной ею ошибки?..Сам Эврих склонен был считать истинным последнее предположение, однако имел ли он право заносить его на пергамент, не зная доподлинно от самого Волкодава, почему тот остался в Тин-Виленской крепости? Кстати, сам Волкодав никогда бы не решился, судя по тому, как говорил он про Кан-Кендарат, не только сказать, но даже и подумать, что хоть в чем-то мог превзойти свою наставницу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49