Экзотическое звучание этого слова сразу поставило его в один ряд с благородно-благополучными дворянскими званиями «паж» и «дож».
Да и сам Мишин ощущал себя на этой улице жителем покоренной супостатом державы. Заморские Робинзоны, наплевав на язык и обычаи российских Пятниц, учреждали на Тверской-Ямской собственные порядки, прививали ей свои нравы и вкусы.
Дома здесь сверкали блеском стекла витрин, гранитной облицовкой, оглушали словами чужеземных названий. «Palace Hotel», "Торговый дом «Дагиш», «Boss», «Вета-Тусор», «Жак Десемонт»…
Куда-то исчезли, растворились в небытии некогда известные магазины, проигравшие партию приватизации господам Гайдарам и Чубайсам. Некоторые победители, словно в насмешку, оставили на фасадах старые названия, добавив к ним собственные фамилии. Детский универмаг «Пионер» теперь значился как «Пионер-Шнайдерс-одежда». Дальше снова маячили вывески с загадочными словами вроде «Клопей», «Стэнли», «АНТО exclusier». Вот попробуй угадай, что тебе предлагает дядя с Синайского полуострова, особенно если ты видишь вывеску «Патио-Паста» с противоположной стороны улицы.
Все здесь противопоставляло себя русскому человеку, не было родным ни татарину, ни мордвину. Все отторгало их не только духовно, но в полном смысле физически.
Проходя мимо торгового заведения с огромными зеркальными дверями, Мишин решил заглянуть внутрь. Не для того чтобы купить себе нечто необходимое, а просто так, как иногда говорят, для балды. Едва он открыл двери и переступил порог чертога торговли, путь внутрь ему перекрыло широкоплечее существо в элегантной фирменной форме, с мордой-задницей — безволосой и красной. Страж то ли понял, что человек прется в заведение для балды, то ли счел, что тот некредитоспособен в масштабах цен их магазина, но намерение не пущать чужака дальше порога выказал со всей ясностью. Шипящим голосом пресмыкающегося он пугающе прошипел:
— Тебе сюда не надо. Понял?
И выставил брюхо-грудь, загораживая проход.
Мишин смерил взглядом верзилу, увидел его мутные ленивые глаза и беспечную красную шею, понял, что мог бы одним ударом срубить это бревно под корень, положить его врастяжку, потом пройти внутрь торгового зала, небрежно швырнуть кассиру миллион рублей за новую шляпу, повернуться и гордо уйти. Но связываться с дерьмом в день приезда совсем не хотелось. Кстати, и шляпа была ему не по карману. Однако оставлять без ответа хамство он не пожелал.
Глянув в упор на стража дверей, Мишин вытащил из кармана мятую бумажную сотню, сунул ее в нагрудный карман куртки охранника, прихлопнул ладонью.
— Прости, друг, что заставил с дерева слезть.
Повернулся и ушел. Верзила, ошеломленный случившимся, обалдело стоял за зеркальным стеклом. Реагировать на подобные случаи он не был обучен, а сам придумать что-либо остроумное не мог.
Идти по Тверской до Манежной площади пропало желание. На «Маяковской» Мишин вошел в метро и отправился в Отрадное, где жила сестра. Ехал и внутренне кипел, не в силах сдержать и погасить раздражение. Думал злорадно: погодите, появится смелый генерал… А он появится. И тогда мы посмотрим.
А пока, господа, ждем-с…
Дома он вошел в ванную комнату. Разделся. Встал ногами на мягкий коврик. Посмотрел на себя в зеркало. Потрогал щеки, убеждаясь, что щетина уже успела прорасти. Потом принял душ, старательно намыливаясь мочалкой. Эту процедуру пришлось повторять несколько раз, пока после очередного ополаскивания на коже под пальцами перестали появляться катышки жирной грязи.
Отмывшись, он насладился контрастным душем, пуская то обжигавший тело кипяток, то охлаждался ледяными струями. Потом побрился.
После ужина, утомленный впечатлениями дня, Мишин завалился спать. Проснулся в половине шестого. Открыл глаза, увидел над собой белый потолок, пятирожковый светильник с лимонными абажурчиками и выругался. Почти год по воле хмырей-политиков, привыкших спать в тепле под белыми потолками на мягких постелях, он вынужден был валяться в грязи вонючих городских подвалов Грозного непонятно для чего и ради чего.
В Москве пришла мысль о женитьбе. Он заприметил понравившуюся женщину — ее звали Надеждой, — в первое свое посещение сестры. После обеда с газетой в руках Мишин прилег на диван. В прихожей прозвенел звонок.
— Открыть? — крикнул он сестре.
— Лежи, я сама.
Она вышла из кухни, вытирая руки льняным полотенцем. Открыла дверь. В прихожую на волне густого запаха дорогих французских духов влетела молодая женщина.
— Сонечка, здравствуй!
Через открытую дверь Мишин видел гостью. Она не стояла на месте, а все время пританцовывала, полная энергии и кипучей веселости. В сторону Мишина она не глянула, должно быть, о его присутствии в квартире даже не догадывалась, а потому держалась свободно и естественно.
— Сонечка! Я собралась в отпуск. Можно тебе ключ оставить?
— Что за вопрос? Конечно…
Когда соседка упорхнула с той же быстротой, что и появилась, Мишин отложил газету, встал, вышел на кухню. Бывает так, что, бросив всего один взгляд на женщину, мужчина начинает испытывать к ней влечение.
— Хорошая девка?
Он задал сестре самый нейтральный, как ему казалось, вопрос.
— Девки все хороши, — ответила та без энтузиазма, — откуда только плохие бабы берутся.
Мишин не стал затевать дискуссии — уехал к новому месту службы, так больше и не увидев Надежды.
И вот теперь, прикончив армейскую службу, можно было жениться.
— А если я сделаю предложение Наде?
— Ты сдурел?! — Соня чуть не подскочила на месте.
— Почему?
— Что ты о ней знаешь?
— Ничего. Обычно все узнают после свадьбы.
— Дурак! Подумай сам, на кой ты Надьке нужен?
Мишин глядел на сестру оторопело. Женская психология для него всегда была тайной за семью печатями, и потому ответить ей, для чего нужен муж, он не смог. Он знал, почему мужика тянет к бабе, а вот наоборот…
Ответил первое, что пришло в голову:
— Все же семья… это…
— Не надо, Сережа. Подумай, что ты знаешь о семье? Если хочешь, я могу рассказать. Возьми домашний очаг. Стремление к нему у бабы было оправдано, когда мужик ходил в лес и приносил оттуда дрова, добывал дичь. В обмен на тепло в избе и добычу баба была готова стоять у печи, жарить, парить, стирать. В наше время все это утратило смысл. В доме без мужика ничуть не холоднее, чем с ним. Зато без него не нужно готовить на двоих. Не нужно стирать вонючие носки. Потом глядеть на его зенки, залитые водярой, слушать храп, нюхать аромат немытых подмышек…
Мишин качнул головой.
— Тебе, как я погляжу, досталось от благоверного. Но неужели не бывает иначе?
— Может быть, и бывает. Но мы говорим не вообще, а о Надежде. Она всех этих прелестей нажралась досыта. Если у меня Жоржик оказался скотиной, то ее Венечка был полным подонком.
Мишин вздохнул. Стал задумчиво потирать ладони.
— И все же, может, стоит попробовать?
— Твое дело, конечно, но я не советую. Вон как тебя задели мои слова. Я же вижу. А она пошлет тебя без дипломатии, хотя ты этого не заслужил. Она проститутка. Ты хоть это знаешь?
Последние слова не сразу дошли до сознания.
— Что ты сказала?
— То, что ты слышал.
— Какого ж хера ты с ней якшаешься?
— Что значит «якшаешься»? — Соня посмотрела на брата с удивлением. — Она моя соседка. Ничем никогда мне не досаждает. Я уезжала в отпуск, она забирала мою почту. Я заболела, она мне покупала и приносила лекарства…
Мишин понимал, что его претензии к сестре беспочвенны, что глупо требовать от нее менять что-то в отношениях с соседкой, но самолюбие его было задето так глубоко и сильно, что доводы разума не могли сдержать эмоций.
— Это она проститутка…
— Это ее дело, тебе так не кажется?
— Ты говоришь так, будто ей завидуешь.
Мишин постарался произнести это так, чтобы побольнее задеть самолюбие сестры. Ему казалось, что намек на элементарную зависть к проститутке должен заставить оправдываться честную женщину, какой он считал сестру. Но вышло иначе.
— Может, ты и прав. — Соня не стала ничего отрицать. — Да, завидую.
— Да как…
— Слушай, милый братец! Я думаю, не тебе об этом судить. Что ты знаешь о жизни? Пиф-паф?! Ножом в пузо?
Мишин вздрогнул. Он никогда никому не говорил о своем умении и опыте работать ножом. Соня скорее всего импровизировала, но попала в его больное место.
— При чем пиф-паф, какой-то нож и проституция?
— При том, Сережа, что ты берешься судить, не думая о грязности собственного ремесла. Что ты делал в Афганистане, в Чечне?
— Соня! Если на то пошло, я не сам туда поехал…
— Не оправдывайся, это не нужно. Если бы ты не желал, то послал бы подальше тех, кто тебя посылал туда. Но ты такого не сделал. И чего добился? Благодарности? Да кому она нужна? Импотент без квартиры…
— Не понял.
Мишин и в самом деле не догадывался, что имела в виду сестра. Соня улыбнулась.
— Сейчас так говорят о тех, у кого нет ни кола ни двора.
Ему бы засмеяться, улыбнуться, по крайней мере, но он не сумел одолеть обиды.
— Умнее ничего не придумала? Двора у меня и вправду нет, все остальное, извини…
Соня укоризненно покачала головой.
— Типичное для мужика рассуждение. Ты считаешь, что именно «все остальное» и есть для женщины главное?
— Нет, конечно, но кое-что и это значит.
— Знаешь, Сережа, сиди ты со своим «всем остальным», если ничего другого за душой не имеешь.
— Чего именно?
Мишин понимал справедливость слов сестры, но оказаться на лопатках и постучать по ковру рукой, прося пощады, не мог.
— Ты можешь дать жене машину? И не «Москвича», а иномарку? Можешь дать ей ежегодный круиз по теплым морям? Платья, какие нравятся? Нет? Тогда сиди и не дергайся. Надя, к примеру, сама все это имеет. Плюс «все остальное», как ты говорил, в придачу…
— Какой ценой?
— Это уже не твое дело.
— Где же она работает?
— Вроде бы в центре. У родимой Госдумы…
Мишин завелся. Чертовы бабы! Что одна, что другая — святоша и шлюха. Он встал, вышел из дому. Дверь за собой прикрыл осторожно, тихо, хотя хотелось садануть ею что было сил.
Пошел в город. Выпил пивка. Кружечку. Затем заглотил вторую. Злости это не остудило, наоборот, она вдруг потребовала выхода. Родился план. От этого на душе полегчало.
Мишин приехал на станцию метро «Театральная» к вечеру, когда в центре столицы начинался большой блядоход. Вышел наружу. Площадь, лежавшая перед ним, была перекопана и до отказа загромождена строительной техникой, грузовыми машинами. Гостиница «Москва» стояла среди этого хаоса как единственное в городе здание, уцелевшее после бомбежки.
Мишин огляделся, стараясь выяснить, как можно к нему пройти. Увидел мужика в черной майке с изображением смеющейся обезьяны на груди. Мужик находился в состоянии крутого подпития или, как еще говорят,"был хорошо поддатый". Подобная степень обалдения еще не делала человека агрессивным, но уже толкала к общению с незнакомыми. Он сразу заметил и выделил Мишина из толпы.
Спросил участливо:
— Чой-то ищешь? Али как?
— Али как. Вот смотрю, все перекопано. — Мишин шевельнул рукой и показал, что имеет в виду — Что делают-то?
— Асфальт пахают.
— В смысле?
— Деньгу растят. Плужков и кореша. Миллиард закопают, потом скажут — было два. Кто раскапывать будет, чтобы проверить? — Должно быть, посчитав тему исчерпанной, спросил: — Сам-то откуда?
— Москвич.
— А-а. — Мужик стоял, слегка покачиваясь, сунув руки в карманы. Он посмотрел на Мишина маленькими глазками из-под набрякших век, и вдруг его осенило: — Порыбачить вышел?
Мишин не понял.
— В смысле?
— Подцепить что-нибудь решил? Триппертуце? СПИД-инфо?
— А что, этим здесь приторговывают?
— Тут?! И, милый! Запросто. И мандавошками тоже.
— Милиция не гоняет? Для очищения экологии?
— Гы-ы-ы, — пьяный издевательски хмыкнул. — Это какая же сука будет сук рубить, на котором сидит? Я дворником в ментовке работал, так там у них сифон навроде медали.
— Понял. Бывай, приятель.
Мишин махнул рукой и через площадь, лавируя между самосвалами, прошел к гостинице. Протиснулся в щель забора из гофрированного металла, переступил через бетонный блок, размалеванный черными полосами, будто шлагбаум, и оказался на тротуаре.
Мишин обошел здание, читая вывески, звавшие щедро тратить деньгу. Ресторан «Парадиз», магазины «Седьмой континент», «Золотая доза», «Бриллиантовый мир». Казино «Оазис» являло собой «испанский уголок» в центре Москвы перед Кремлем. Ну, молотки плужковцы! Погодим немного, и у Спасской башни построят салон модной одежды «НАТО».
Разве слабо им?
Взирая с высот власти на бренную суету столичной жизни, напротив «Бриллиантового мира» высилась бесстрастная серая глыба здания Государственной Думы. Вдоль бордюрного камня (настоящий гранит! — не бетонное фуфло столичных окраинных дорог) теснились иномарки — «Мерседесы», «Вольво», «Линкольны»…
Мишин пригляделся и понял: во многих машинах отсиживались в безделье не обычные шоферюги, ждавшие своих хозяев. В автомобилях находились пастухи, приглядывавшие за «мясными» телками, которых выгнали на асфальтовое пастбище, на выпас. Сами «телки», модно одетые, причепуренные, с независимым видом в одиночку и парами стояли у парадного подъезда гостиницы «Москва». Здесь же с таким же отрешенным видом и стреляющими глазами маячили дежурные «топтуны» из спецслужб, бдевшие государственную безопасность.
Один из таких «фланеров» в простеньком черном костюмчике с головой, похожей на грушу беру — сверху маленький кумполок, содержавший мозги, снизу тяжелый подбородок боксера с отрешенным видом шел мимо Мишина. И тот не удержался, легонько толкнул встречного плечом.
— Ну что, служба, враги демократии обнаружены?
«Топтун» на мгновение остолбенел: к подобного рода ситуациям его подготовили плохо.
— Гражданин, вы ошиблись.
Он круто повернулся и двинулся туда, откуда только что пришел — к Театральной площади.
Мишин сразу переключил внимание на другое. Не будучи искушенным в делах рынка живых тел, он тем не менее легко заметил, что здесь царил определенный порядок.
«Бриллиантовый мир» — не Казанский вокзал столицы: сюда дешевым лярвам дорога заказана. Здесь товар разбирают и думские депутаты, и сановные дяди, живущие в дорогой гостинице. А платят «зелеными», не родным обкусанным по углам рублем. И все же законы рынка проявляли себя и тут. Когда предложение превышает спрос, товар из-под полы юбок стараются выложить на места повиднее.
Высокая блондинка на тонких ногах, затянутых в ажурные черные колготки, демонстративно покачивая тощим, как кулачок, задом, журавлиным подпрыгивающим шагом подошла к Мишину.
— Одному в такой вечер не скучно? — Она улыбнулась, открыв мелкие острые зубки. — Может, погуляем вместе?
— Простите, мадам. — Голос Мишина полнился сожалением. — Я не бабник, я — алкоголик.
Блондинка ничуть не смутилась. Она с независимым видом прошла мимо, будто и не было между ними никакого разговора. Не хотите фик-фик, сэр? Воля ваша. Было бы предложено.
Мишин два раза прошелся вдоль здания гостиницы — туда и обратно — пока не заметил Надежду. Она вышла из зеркальных дверей и остановилась с видом удивленной провинциалки, которая попала в Москву впервые и не знает куда пойти.
Мишин оттолкнул плечом попавшегося на пути прохожего и ледоколом попер прямо к даме.
— Вот ты, — он нацелил ей в грудь указательный палец, как пистолет, — мне подходишь. Беру. Сколько?
Возбужденный непривычностью ситуации, злой на свое неумение покупать женщин в живом виде, он говорил грубо, двигался резко.
Что-то в его поведении испугало Надежду.
— Будьте добры, — она не потеряла спокойствия. — Отойдите. Вы, должно быть, обознались.
Мишин не увидел знака, который Надежда подала своим стражам. Но те, кому он предназначался, его заметили сразу.
Из черного «Ауди» вылез маленький занюханный парень с серебряной серьгой в левом ухе, с конским хвостом волос, схваченным на затылке резинкой. Сморкнись на такого — соплей перешибешь. Но Мишин не обманывался. Он знал: «сморчок» — фигура мелкая и работает на подхвате. Акулы, качающие секс-доллары из половых скважин, находятся где-то рядом, однако по пустякам не маячат, не выставляются. Как в любом деле, у капитанов индустрии совокуплений своя иерархия, точно определенные ранги, финансовые и силовые возможности. Гера Барабаш, в Системе известный под кличкой Мандавоха, являл собой самый низший уровень паразитов, ютившихся в зарослях кучерявых лобковых волос «контингента». Ему дозволялось улаживать небольшие конфликты с рьяными сержантами милиции, наезжавшими на рынок тел, отстегивать им по полсотни «штук» на каждое правоохраняющее рыло, и не больше.
— В чем проблема?
Барабаш подошел и, держа обе руки в карманах, остановился между Надеждой и Мишиным.
— Слушай, малыш, без тебя разберемся.
Мишин спокойно, одним движением руки, как котенка с колен, отбросил Мандавоху.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
Да и сам Мишин ощущал себя на этой улице жителем покоренной супостатом державы. Заморские Робинзоны, наплевав на язык и обычаи российских Пятниц, учреждали на Тверской-Ямской собственные порядки, прививали ей свои нравы и вкусы.
Дома здесь сверкали блеском стекла витрин, гранитной облицовкой, оглушали словами чужеземных названий. «Palace Hotel», "Торговый дом «Дагиш», «Boss», «Вета-Тусор», «Жак Десемонт»…
Куда-то исчезли, растворились в небытии некогда известные магазины, проигравшие партию приватизации господам Гайдарам и Чубайсам. Некоторые победители, словно в насмешку, оставили на фасадах старые названия, добавив к ним собственные фамилии. Детский универмаг «Пионер» теперь значился как «Пионер-Шнайдерс-одежда». Дальше снова маячили вывески с загадочными словами вроде «Клопей», «Стэнли», «АНТО exclusier». Вот попробуй угадай, что тебе предлагает дядя с Синайского полуострова, особенно если ты видишь вывеску «Патио-Паста» с противоположной стороны улицы.
Все здесь противопоставляло себя русскому человеку, не было родным ни татарину, ни мордвину. Все отторгало их не только духовно, но в полном смысле физически.
Проходя мимо торгового заведения с огромными зеркальными дверями, Мишин решил заглянуть внутрь. Не для того чтобы купить себе нечто необходимое, а просто так, как иногда говорят, для балды. Едва он открыл двери и переступил порог чертога торговли, путь внутрь ему перекрыло широкоплечее существо в элегантной фирменной форме, с мордой-задницей — безволосой и красной. Страж то ли понял, что человек прется в заведение для балды, то ли счел, что тот некредитоспособен в масштабах цен их магазина, но намерение не пущать чужака дальше порога выказал со всей ясностью. Шипящим голосом пресмыкающегося он пугающе прошипел:
— Тебе сюда не надо. Понял?
И выставил брюхо-грудь, загораживая проход.
Мишин смерил взглядом верзилу, увидел его мутные ленивые глаза и беспечную красную шею, понял, что мог бы одним ударом срубить это бревно под корень, положить его врастяжку, потом пройти внутрь торгового зала, небрежно швырнуть кассиру миллион рублей за новую шляпу, повернуться и гордо уйти. Но связываться с дерьмом в день приезда совсем не хотелось. Кстати, и шляпа была ему не по карману. Однако оставлять без ответа хамство он не пожелал.
Глянув в упор на стража дверей, Мишин вытащил из кармана мятую бумажную сотню, сунул ее в нагрудный карман куртки охранника, прихлопнул ладонью.
— Прости, друг, что заставил с дерева слезть.
Повернулся и ушел. Верзила, ошеломленный случившимся, обалдело стоял за зеркальным стеклом. Реагировать на подобные случаи он не был обучен, а сам придумать что-либо остроумное не мог.
Идти по Тверской до Манежной площади пропало желание. На «Маяковской» Мишин вошел в метро и отправился в Отрадное, где жила сестра. Ехал и внутренне кипел, не в силах сдержать и погасить раздражение. Думал злорадно: погодите, появится смелый генерал… А он появится. И тогда мы посмотрим.
А пока, господа, ждем-с…
Дома он вошел в ванную комнату. Разделся. Встал ногами на мягкий коврик. Посмотрел на себя в зеркало. Потрогал щеки, убеждаясь, что щетина уже успела прорасти. Потом принял душ, старательно намыливаясь мочалкой. Эту процедуру пришлось повторять несколько раз, пока после очередного ополаскивания на коже под пальцами перестали появляться катышки жирной грязи.
Отмывшись, он насладился контрастным душем, пуская то обжигавший тело кипяток, то охлаждался ледяными струями. Потом побрился.
После ужина, утомленный впечатлениями дня, Мишин завалился спать. Проснулся в половине шестого. Открыл глаза, увидел над собой белый потолок, пятирожковый светильник с лимонными абажурчиками и выругался. Почти год по воле хмырей-политиков, привыкших спать в тепле под белыми потолками на мягких постелях, он вынужден был валяться в грязи вонючих городских подвалов Грозного непонятно для чего и ради чего.
В Москве пришла мысль о женитьбе. Он заприметил понравившуюся женщину — ее звали Надеждой, — в первое свое посещение сестры. После обеда с газетой в руках Мишин прилег на диван. В прихожей прозвенел звонок.
— Открыть? — крикнул он сестре.
— Лежи, я сама.
Она вышла из кухни, вытирая руки льняным полотенцем. Открыла дверь. В прихожую на волне густого запаха дорогих французских духов влетела молодая женщина.
— Сонечка, здравствуй!
Через открытую дверь Мишин видел гостью. Она не стояла на месте, а все время пританцовывала, полная энергии и кипучей веселости. В сторону Мишина она не глянула, должно быть, о его присутствии в квартире даже не догадывалась, а потому держалась свободно и естественно.
— Сонечка! Я собралась в отпуск. Можно тебе ключ оставить?
— Что за вопрос? Конечно…
Когда соседка упорхнула с той же быстротой, что и появилась, Мишин отложил газету, встал, вышел на кухню. Бывает так, что, бросив всего один взгляд на женщину, мужчина начинает испытывать к ней влечение.
— Хорошая девка?
Он задал сестре самый нейтральный, как ему казалось, вопрос.
— Девки все хороши, — ответила та без энтузиазма, — откуда только плохие бабы берутся.
Мишин не стал затевать дискуссии — уехал к новому месту службы, так больше и не увидев Надежды.
И вот теперь, прикончив армейскую службу, можно было жениться.
— А если я сделаю предложение Наде?
— Ты сдурел?! — Соня чуть не подскочила на месте.
— Почему?
— Что ты о ней знаешь?
— Ничего. Обычно все узнают после свадьбы.
— Дурак! Подумай сам, на кой ты Надьке нужен?
Мишин глядел на сестру оторопело. Женская психология для него всегда была тайной за семью печатями, и потому ответить ей, для чего нужен муж, он не смог. Он знал, почему мужика тянет к бабе, а вот наоборот…
Ответил первое, что пришло в голову:
— Все же семья… это…
— Не надо, Сережа. Подумай, что ты знаешь о семье? Если хочешь, я могу рассказать. Возьми домашний очаг. Стремление к нему у бабы было оправдано, когда мужик ходил в лес и приносил оттуда дрова, добывал дичь. В обмен на тепло в избе и добычу баба была готова стоять у печи, жарить, парить, стирать. В наше время все это утратило смысл. В доме без мужика ничуть не холоднее, чем с ним. Зато без него не нужно готовить на двоих. Не нужно стирать вонючие носки. Потом глядеть на его зенки, залитые водярой, слушать храп, нюхать аромат немытых подмышек…
Мишин качнул головой.
— Тебе, как я погляжу, досталось от благоверного. Но неужели не бывает иначе?
— Может быть, и бывает. Но мы говорим не вообще, а о Надежде. Она всех этих прелестей нажралась досыта. Если у меня Жоржик оказался скотиной, то ее Венечка был полным подонком.
Мишин вздохнул. Стал задумчиво потирать ладони.
— И все же, может, стоит попробовать?
— Твое дело, конечно, но я не советую. Вон как тебя задели мои слова. Я же вижу. А она пошлет тебя без дипломатии, хотя ты этого не заслужил. Она проститутка. Ты хоть это знаешь?
Последние слова не сразу дошли до сознания.
— Что ты сказала?
— То, что ты слышал.
— Какого ж хера ты с ней якшаешься?
— Что значит «якшаешься»? — Соня посмотрела на брата с удивлением. — Она моя соседка. Ничем никогда мне не досаждает. Я уезжала в отпуск, она забирала мою почту. Я заболела, она мне покупала и приносила лекарства…
Мишин понимал, что его претензии к сестре беспочвенны, что глупо требовать от нее менять что-то в отношениях с соседкой, но самолюбие его было задето так глубоко и сильно, что доводы разума не могли сдержать эмоций.
— Это она проститутка…
— Это ее дело, тебе так не кажется?
— Ты говоришь так, будто ей завидуешь.
Мишин постарался произнести это так, чтобы побольнее задеть самолюбие сестры. Ему казалось, что намек на элементарную зависть к проститутке должен заставить оправдываться честную женщину, какой он считал сестру. Но вышло иначе.
— Может, ты и прав. — Соня не стала ничего отрицать. — Да, завидую.
— Да как…
— Слушай, милый братец! Я думаю, не тебе об этом судить. Что ты знаешь о жизни? Пиф-паф?! Ножом в пузо?
Мишин вздрогнул. Он никогда никому не говорил о своем умении и опыте работать ножом. Соня скорее всего импровизировала, но попала в его больное место.
— При чем пиф-паф, какой-то нож и проституция?
— При том, Сережа, что ты берешься судить, не думая о грязности собственного ремесла. Что ты делал в Афганистане, в Чечне?
— Соня! Если на то пошло, я не сам туда поехал…
— Не оправдывайся, это не нужно. Если бы ты не желал, то послал бы подальше тех, кто тебя посылал туда. Но ты такого не сделал. И чего добился? Благодарности? Да кому она нужна? Импотент без квартиры…
— Не понял.
Мишин и в самом деле не догадывался, что имела в виду сестра. Соня улыбнулась.
— Сейчас так говорят о тех, у кого нет ни кола ни двора.
Ему бы засмеяться, улыбнуться, по крайней мере, но он не сумел одолеть обиды.
— Умнее ничего не придумала? Двора у меня и вправду нет, все остальное, извини…
Соня укоризненно покачала головой.
— Типичное для мужика рассуждение. Ты считаешь, что именно «все остальное» и есть для женщины главное?
— Нет, конечно, но кое-что и это значит.
— Знаешь, Сережа, сиди ты со своим «всем остальным», если ничего другого за душой не имеешь.
— Чего именно?
Мишин понимал справедливость слов сестры, но оказаться на лопатках и постучать по ковру рукой, прося пощады, не мог.
— Ты можешь дать жене машину? И не «Москвича», а иномарку? Можешь дать ей ежегодный круиз по теплым морям? Платья, какие нравятся? Нет? Тогда сиди и не дергайся. Надя, к примеру, сама все это имеет. Плюс «все остальное», как ты говорил, в придачу…
— Какой ценой?
— Это уже не твое дело.
— Где же она работает?
— Вроде бы в центре. У родимой Госдумы…
Мишин завелся. Чертовы бабы! Что одна, что другая — святоша и шлюха. Он встал, вышел из дому. Дверь за собой прикрыл осторожно, тихо, хотя хотелось садануть ею что было сил.
Пошел в город. Выпил пивка. Кружечку. Затем заглотил вторую. Злости это не остудило, наоборот, она вдруг потребовала выхода. Родился план. От этого на душе полегчало.
Мишин приехал на станцию метро «Театральная» к вечеру, когда в центре столицы начинался большой блядоход. Вышел наружу. Площадь, лежавшая перед ним, была перекопана и до отказа загромождена строительной техникой, грузовыми машинами. Гостиница «Москва» стояла среди этого хаоса как единственное в городе здание, уцелевшее после бомбежки.
Мишин огляделся, стараясь выяснить, как можно к нему пройти. Увидел мужика в черной майке с изображением смеющейся обезьяны на груди. Мужик находился в состоянии крутого подпития или, как еще говорят,"был хорошо поддатый". Подобная степень обалдения еще не делала человека агрессивным, но уже толкала к общению с незнакомыми. Он сразу заметил и выделил Мишина из толпы.
Спросил участливо:
— Чой-то ищешь? Али как?
— Али как. Вот смотрю, все перекопано. — Мишин шевельнул рукой и показал, что имеет в виду — Что делают-то?
— Асфальт пахают.
— В смысле?
— Деньгу растят. Плужков и кореша. Миллиард закопают, потом скажут — было два. Кто раскапывать будет, чтобы проверить? — Должно быть, посчитав тему исчерпанной, спросил: — Сам-то откуда?
— Москвич.
— А-а. — Мужик стоял, слегка покачиваясь, сунув руки в карманы. Он посмотрел на Мишина маленькими глазками из-под набрякших век, и вдруг его осенило: — Порыбачить вышел?
Мишин не понял.
— В смысле?
— Подцепить что-нибудь решил? Триппертуце? СПИД-инфо?
— А что, этим здесь приторговывают?
— Тут?! И, милый! Запросто. И мандавошками тоже.
— Милиция не гоняет? Для очищения экологии?
— Гы-ы-ы, — пьяный издевательски хмыкнул. — Это какая же сука будет сук рубить, на котором сидит? Я дворником в ментовке работал, так там у них сифон навроде медали.
— Понял. Бывай, приятель.
Мишин махнул рукой и через площадь, лавируя между самосвалами, прошел к гостинице. Протиснулся в щель забора из гофрированного металла, переступил через бетонный блок, размалеванный черными полосами, будто шлагбаум, и оказался на тротуаре.
Мишин обошел здание, читая вывески, звавшие щедро тратить деньгу. Ресторан «Парадиз», магазины «Седьмой континент», «Золотая доза», «Бриллиантовый мир». Казино «Оазис» являло собой «испанский уголок» в центре Москвы перед Кремлем. Ну, молотки плужковцы! Погодим немного, и у Спасской башни построят салон модной одежды «НАТО».
Разве слабо им?
Взирая с высот власти на бренную суету столичной жизни, напротив «Бриллиантового мира» высилась бесстрастная серая глыба здания Государственной Думы. Вдоль бордюрного камня (настоящий гранит! — не бетонное фуфло столичных окраинных дорог) теснились иномарки — «Мерседесы», «Вольво», «Линкольны»…
Мишин пригляделся и понял: во многих машинах отсиживались в безделье не обычные шоферюги, ждавшие своих хозяев. В автомобилях находились пастухи, приглядывавшие за «мясными» телками, которых выгнали на асфальтовое пастбище, на выпас. Сами «телки», модно одетые, причепуренные, с независимым видом в одиночку и парами стояли у парадного подъезда гостиницы «Москва». Здесь же с таким же отрешенным видом и стреляющими глазами маячили дежурные «топтуны» из спецслужб, бдевшие государственную безопасность.
Один из таких «фланеров» в простеньком черном костюмчике с головой, похожей на грушу беру — сверху маленький кумполок, содержавший мозги, снизу тяжелый подбородок боксера с отрешенным видом шел мимо Мишина. И тот не удержался, легонько толкнул встречного плечом.
— Ну что, служба, враги демократии обнаружены?
«Топтун» на мгновение остолбенел: к подобного рода ситуациям его подготовили плохо.
— Гражданин, вы ошиблись.
Он круто повернулся и двинулся туда, откуда только что пришел — к Театральной площади.
Мишин сразу переключил внимание на другое. Не будучи искушенным в делах рынка живых тел, он тем не менее легко заметил, что здесь царил определенный порядок.
«Бриллиантовый мир» — не Казанский вокзал столицы: сюда дешевым лярвам дорога заказана. Здесь товар разбирают и думские депутаты, и сановные дяди, живущие в дорогой гостинице. А платят «зелеными», не родным обкусанным по углам рублем. И все же законы рынка проявляли себя и тут. Когда предложение превышает спрос, товар из-под полы юбок стараются выложить на места повиднее.
Высокая блондинка на тонких ногах, затянутых в ажурные черные колготки, демонстративно покачивая тощим, как кулачок, задом, журавлиным подпрыгивающим шагом подошла к Мишину.
— Одному в такой вечер не скучно? — Она улыбнулась, открыв мелкие острые зубки. — Может, погуляем вместе?
— Простите, мадам. — Голос Мишина полнился сожалением. — Я не бабник, я — алкоголик.
Блондинка ничуть не смутилась. Она с независимым видом прошла мимо, будто и не было между ними никакого разговора. Не хотите фик-фик, сэр? Воля ваша. Было бы предложено.
Мишин два раза прошелся вдоль здания гостиницы — туда и обратно — пока не заметил Надежду. Она вышла из зеркальных дверей и остановилась с видом удивленной провинциалки, которая попала в Москву впервые и не знает куда пойти.
Мишин оттолкнул плечом попавшегося на пути прохожего и ледоколом попер прямо к даме.
— Вот ты, — он нацелил ей в грудь указательный палец, как пистолет, — мне подходишь. Беру. Сколько?
Возбужденный непривычностью ситуации, злой на свое неумение покупать женщин в живом виде, он говорил грубо, двигался резко.
Что-то в его поведении испугало Надежду.
— Будьте добры, — она не потеряла спокойствия. — Отойдите. Вы, должно быть, обознались.
Мишин не увидел знака, который Надежда подала своим стражам. Но те, кому он предназначался, его заметили сразу.
Из черного «Ауди» вылез маленький занюханный парень с серебряной серьгой в левом ухе, с конским хвостом волос, схваченным на затылке резинкой. Сморкнись на такого — соплей перешибешь. Но Мишин не обманывался. Он знал: «сморчок» — фигура мелкая и работает на подхвате. Акулы, качающие секс-доллары из половых скважин, находятся где-то рядом, однако по пустякам не маячат, не выставляются. Как в любом деле, у капитанов индустрии совокуплений своя иерархия, точно определенные ранги, финансовые и силовые возможности. Гера Барабаш, в Системе известный под кличкой Мандавоха, являл собой самый низший уровень паразитов, ютившихся в зарослях кучерявых лобковых волос «контингента». Ему дозволялось улаживать небольшие конфликты с рьяными сержантами милиции, наезжавшими на рынок тел, отстегивать им по полсотни «штук» на каждое правоохраняющее рыло, и не больше.
— В чем проблема?
Барабаш подошел и, держа обе руки в карманах, остановился между Надеждой и Мишиным.
— Слушай, малыш, без тебя разберемся.
Мишин спокойно, одним движением руки, как котенка с колен, отбросил Мандавоху.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38