— Охотился, да. Все упомнишь, что ли?
— Где охотились?
— Где-то за городом. По-моему, на севере от города. Все упомнишь, да?
— Кто с вами ездил?
— Не помню, да.
— Склероз — проблема века, — с сочувствием произнес Пашка.
— Не помню!
— Никого не помните?
— Да был там какой-то Сашин знакомый. То ли Валентин, то ли Виктор.
Я описал тех типов, о которых недавно вспомнил Бородуля.
— Вот, в светлой куртке это он был, — кивнул Григорян.
— А второй вам никого не напоминает?
— Никого.
— Как лесника звали?
— Не помню.
— А охотились на кого, на кабанчиков?
— Да. И на волка.
— Много настреляли?
— Почти ничего.
— А лицензия была?
— У Новоселова, кажется, была.
— А кто еще с вами ездил? Ну, вспомните…
— Я же говорю — этот Виктор и еще какой-то пьяница. Больше никого.
— Кроме того мужика в «волге» с тремя нулями. Обкомовская штучка, да?
Лицо у Григоряна окаменело.
— Вы что, гражданин следователь? Обком — это власть, там люди высоко парят, как орлы. А мы на их полет только издалека смотреть можем. Я в жизни никого из обкомов и горкомов не знал.
— Так ли?
— Да.
— Все-таки что это за шишка была? — не отставал я, видя, что Григорян врет. И что в разговоре этот момент самый напряженный. С этим типом на черной «волге» что-то неладно.
— Не знаю я никого, хлебом клянусь! — взорвался Григорян.
Возможно, когда-то такой была страшная клятва на Кавказе, но сегодня все кепкари клянутся хлебом и матерью и при этом врут без всякого зазрения совести, нахально и открыто.
— На вашем месте я был бы откровеннее. Все равно мы все узнаем. К чему создавать трудности и себе, и нам. Проще надо быть, Ричард Ашотович, проще.
Григорян бросил на меня быстрый взгляд, и на секунду мне стало плоховато — такой заряд злобы и холода обрушил он на меня. Тут-то я и понял, что человек этот способен на многое. Он сам мог запросто отправить Новоселова на тот свет. Рука бы не дрогнула.
— А вам не надо быть проще? Вы вот скажите, хочется вам, голодным и неприкаянным, ходить, задавать людям ненужные вопросы, что-то искать, чего и нет в природе?
Насчет того, что мы голодные — верно заметил, гад.
— Работаете много, денег получаете мало, толку никакого. Зачем все это? Зачем портить нервы безобидным и тихим людям?
— Таким, как вы?
— Как я. И как многие другие. Вы мне оба очень нравитесь, я бы хотел иметь таких друзей. Но у вас очень тяжелая жизнь. Помотайся вот так по городу. Автобус, троллейбус — семь потов сойдет. Такие хорошие люди должны ездить на машинах, отдыхать, не считая денег.
— Это вы к чему? — спросил я.
— Получать двести рублей за такую работу — разве дело? А ведь есть такие товарищи, которым ничего не стоит дать таким приятным молодым людям взаймы, скажем, тысяч пятнадцать на личное обустройство.
— Взятки предлагает. Скучно, — зевнул Пашка.
— Я предлагаю? Как вы могли такое подумать? Я просто размышляю. И всегда буду рад вернуться к этому разговору. — Теперь он говорил совершенно без акцента.
— Мы подумаем, — кивнул я.
— Подумайте. К чему так напрягаться! Зачем? У вас есть убийца, он сознался… Чего вы еще хотите?
— Да, есть убийца, он сознался. А откуда вы это знаете? Паш, ты говорил об этом?
— Нет.
— И я нет. Озарение?
— Э, слухи, товарищи, сами знаете.
— «Словно мухи, тут и там ходят слухи по домам» — есть такая песня.
— Не слышал.
— Высоцкий.
— А, Высоцкий, — закивал Григорян. — Хорошо пел. Правильно.
— Действительно правильно. Всего вам доброго. — Я поднялся со стула.
— Так и не пообедаете со мной?
— В другой раз, Ричард Ашотович. В другой раз.
— Всегда рад вас видеть. Мой дом — ваш дом, товарищи. Григорян своим друзьям все отдаст. Ничего не пожалеет. На Григоряна можно положиться.
— Мы будем иметь в виду…
ОХОТНИКИ НА КАБАНОВ

Мы зашли в столовую управления железной дороги. Нас пропустили туда по удостоверениям. Кормили там, конечно, похуже, чем в «Октябре», но вполне пристойно. Во всяком случае, удар по моему гастритному желудку был не слишком тяжелым, а по карману тем более.
— Как тебе это нравится? — промычал Пашка, пережевывая свежую булку.
— Не нравится.
— Информация моментально ушла. Кто армянину насвистел, что мы взяли Бородулю? Неплохо бы узнать. Не забудь, он сам нам Бородулю и подсунул.
— Точно. Думаешь, с самого начала рассчитывал свалить все на Кузьму? — Пашка принялся за виноградный сок и шоколадное пирожное.
— Кто знает. Во всяком случае, он меньше всего хочет, чтобы мы копали вокруг Новоселова… Пятнадцать тысяч на брата. По «жигулям» третьей модели. Смотри, как нас ценят! — ухмыльнулся я.
— Могли бы и поторговаться. — Пашка вытащил из кармана японский диктофон, сделал звук поменьше, щелкнул клавишей и прислонил его к уху. — Отлично записалось.
— А, все равно звукозапись не доказательство.
— Ничего, так спокойнее. А то потом наплетет, что мы явились в ресторан и вымогали у него деньги.
Пашка привык все скользкие разговоры записывать на японский диктофон, который его дядя привез ему из Финляндии. Он уже собрал приличную фонотеку с голосами преступников.
Пообедав, мы отправились в прокуратуру. Там меня ждал Сережа Шапкин — оперуполномоченный из ОВД, прикрепленный к нашей бригаде.
— Нашли мы этого лесовика, — сказал он.
— Изложи доходчиво, — предложил я, усаживаясь за свой стол.
— Все сходится. И отчество. И «ремингтон». И описание внешности.
— Как зовут? — осведомился Пашка.
— Зовут, — оперативник потянулся за записной книжкой. — Оя… Ою… Оюшминальд Егорович Ельцов.
— Ою… Как, говоришь? — прищурился Пашка.
— Оюшминальд.
— Скандинав какой-нибудь? — спросил я.
— Или негр, — улыбнулся Пашка.
— Он не узнал, что вы им интересуетесь?
— Нет, вряд ли.
— Адрес?
Шапкин продиктовал адрес. Поселок Кенарево Заозерного района.
— Поехали к нему, — сказал я. — Ищи, Паш, машину.
Пашка стал накручивать телефон. Это заняло мину: сорок. Во втором отделе на машине укатил шеф. В РОВД угрозыск вообще остался без транспорта — их «жигуль» встал на прикол. Нашей прокуратурской машины тоже не было На ней уехал заместитель прокурора.
— Все, пешком пойдем.
— Туда еще добраться надо, — сказал Пашка. — Такс дыра.
— Чертова система! — ударил я кулаком по столу. — на хрен такое государство нужно, если для задержания преступника машину не найдешь!
— Давай у Григоряна по «жигулю» попросим, — хмыкнул Пашка. — Или по «волге».
Представить себе американского полицейского, дожидающегося рейсового автобуса, когда дорога каждая минута и нужно проводить срочные мероприятия по розыску убийцы, я, как ни старался, не мог. Чертова нищета! Никакой помощи. Паши, следователь, раскрывай, расследуй, не жалей времени и сил. А тебе кукиш с маслом. Меньше двух сотен зарплата и лимит бумаги, не дай Бог его исчерпаешь — будешь вести уголовные дела на обрывках газет. Какая сволочь установила такие порядки? Хорошо оснащенные правоохранительные органы никому не нужны. Голодный сотрудник — оно надежнее. Того и гляди начнет хапать, и тогда легко будет им управлять и помыкать. Такого нетрудно усадить на крючок и крепко держать на нем. Нищие милиция и прокуратура не так опасны. Нет квартир, нормальных помещений — куда прокурору или начальнику ОВД податься? В исполком, райком, обком. Если захотят, то дадут кое-что на их усмотрение. Они хозяева, а ты, шестерка, делай что говорят, глядишь, перепадут крохи с барского стола. И знай, прокурор, хоть ты по закону и подчиняешься только Москве, но секретарю обкома выкинуть тебя с работы — что муху раздавить. Не зазнавайся, следак, все равно ничего не изменишь.
— Сейчас попробую достать машину, — сказал Пашка. — Подожди.
Пашка куда-то исчез. Через полчаса появился и гордо сообщил:
— Лимузин подан.
— Где взял?
— Достал.
Выйдя из здания прокуратуры, я огляделся, пытаясь высмотреть машину, которую достал Пашка. Между тем он уверенной походкой направился к стоянке.
— Норгулин, это что?
— А ничего, надежный аппарат.
— Помесь примуса с самокатом, — вздохнул я.
— Еврейский броневик, — поддакнул Шапкин.
Я не представлял себе, как амбал Пашка заберется в горбатый, неопределенного цвета ржавый «запорожец». А влезть в него втроем — все равно что втиснуть баранью ногу в банку из-под килек. И уж совершеннейшей нелепицей казалось, что эта машина способна тронуться с места.
— Ну, чего смотришь? — осведомился Пашка. — Отличный экземпляр. Коллекционный. Таких в мире больше не выпускают.
— На какой свалке нашел?
— У братана взял. Не ной, залезай — и от винта.
К моему удивлению, нам удалось упаковаться. Внутри машина оказалась просторнее, чем выглядела снаружи. Сергей сжался на втором сиденье, перебравшись через откинутое кресло. Я устроился впереди. Пашкины колени упирались ему почти что в подбородок, поэтому он отодвинул сиденье в крайнее положение.
— Ну, с Богом. — Пашка включил зажигание. Мотор недовольно зарычал и заглох. — Давай, родимый. — Пашка снова крутанул ключом. Казалось, мотор сонно матюкнулся и снова замолк. — Заведется, — неуверенно сказал Пашка, в третий раз поворачивая ключ в замке зажигания. — Ну, зараза, работай, а то сдам в утиль.
Эти слова подействовали. Мотор заурчал. «Запорожец» напрягся, а потом довольно резво бросился вперед.
Как ни странно, бежал он по шоссе вполне бодро. Опасения, что он развалится километра через два, не оправдались. Машина была сделана на совесть, железо как в броневик.
До Кенарева мы добирались часа полтора. В «запорожце» даже оказалось радио, которое отчаянно трещало, когда мы пересекали линии электропередачи, но в остальном вел себя нормально. Размяв слух песнями в исполнении Аллы Пугачевой, я смог узнать массу нового из выпуска послед них известий.
"Сегодня член Политбюро ЦК КПСС, министр иностранных дел Эдуард Шеварднадзе встретился с прибывшим в Москву Генеральным секретарем ООН Пересом де Куэльяром и имел с ним продолжительную беседу по широкому кругу международных проблем. Эдуард Амбросиевич изложил позиции СССР по новому подходу к вопросам построения безъядерного мира и создания системы всеобъемлющей безопасности… На заседании Политбюро ЦК КПСС было указано на необходимость повысить гласность и требовательность в деятельности народного контроля… Полгода находится на орбитальном комплексе «Мир» экипаж Юрия Романенко и Александра Лавейкина. По сообщениям ЦУПа, космонавты за прошедшие сутки занимались биологическими экспериментами… Ускорение — это слово должно стать знаменем преобразования производства, было отмечено на собрании рабочих рижского завода ВЭФ…»
Ускоренье — важный фактор, Но не выдержал реактор. И теперь наш мирный атом Вся Европа кроет матом.
Шапкин с удовольствием процитировал этот образец народного творчества и перекрутил веньер радио. Зыкина пела «Гляжу в озера синие», а наш «броневик» несся по российским полям навстречу нашей судьбе.
Я перебирал в голове факты и пытался выяснить для себя, к кому же мы едем — к свидетелю или к убийце. Так и не выяснил.
Последние два километра до Кенарева пришлось ехать по ухабам. Здесь начинались наши знаменитые леса. Чуть дальше — заповедник. Машина наша чуть не застряла, но мы вытащили ее из грязи. И вот за поворотом открылся вид на «ранчо» — добротный дом, штабеля досок, сараи, стойло для лошади. Мы остановились неподалеку.
— Добрались. — Пашка вытер пот и выключил мотор, потом вынул из кобуры пистолет, взвел его и поставил на предохранитель.
— Пошли, — скомандовал я.
Вылез из машины, лениво потянулся и… Увидел направленное на нас ружье.
Широкоплечий седой мужчина лет пятидесяти был похож на фермера с Дикого Запада. Рубашка с закатанными рукавами, сапожищи сорок шестого размера в грязи и навозе. Он стоял в дверях дома, широко расставив ноги, и держал в руках ружье. Ствол пятизарядного «ремингтона» смотрел мне прямо в живот.
— Эй, шпана, стойте где стоите! — заорал «фермер». Шапкин потянулся к кобуре под пиджаком, но Пашка прошептал:
— Стой тихо.
Ну, влипли. Положит он нас сейчас. С десяти метров только косорукий, промахнется. Пяти зарядов на троих вполне хватит. Заорать, что мы из правоохраны? Так, может, он к встрече с нами и подготовился. Ждал, когда прилетим, чтобы в расход пустить. А что, ему терять нечего — вышка на носу.
— Мужик, ты чо, сдурел, мать твою? — Пашка развел руками и сделал шаг навстречу «фермеру».
— Я говорю — стой! — заорал тот.
— Да чего стой-то? У нас бумага из исполкома — полтора гектара леса вырубаем у тебя. Для мебельного комбината.
— Какой такой лес?
— Какой-какой? Сам предисполкома Рагозин утвердил.
— Прав он таких не имеет — на вырубку леса первой категории разрешение давать! — ствол ружья чуть опустился.
— Как не имеет? Вот бумага. Смотри. В облисполкоме утверждена. Все печати на месте.
Пашка вытащил из кармана бумаженцию и, разворачивая ее, пошел к «фермеру». Тот на миг отвел ружье, но все еще был настороже.
— Стой, грю.
— Да чего стой. Ты в бумагу сначала загляни, а потом ружьем размахивай.
Пашка сделал еще шаг. Теперь он стоял напротив «фермера».
— Такая бумаженция — не фунт изюму! Пашка ткнул в сторону «фермера» бумажкой. Тот на миг опустил ружье и протянул левую руку, чтобы взять ее.
Молниеносный бросок. Пашка отвел от нас ствол и, резким движением выбив ружье из рук хозяина, отбросил его в сторону.
— У, гадюка! — «Фермер» бросился в атаку. Пашка отошел на шаг, саданул ему носком по колену, сблизился… Удар локтем по почкам, рука на залом.
— Уя-а-а! — заорал «фермер», пытаясь вырваться. Но он уже был припечатан к земле, Пашка держал его за волосы.
Шапкин выхватил пистолет и бросился вперед, оглядываясь — боялся, как бы кто-то другой не выскочил из дома и не шарахнул из базуки… Я же стоял, как фонарный столб, глядя на происходящее и даже не додумавшись прикрыть товарищей.
Выстрела не последовало. Оттуда выскочила сухонькая женщина и с воплями налетела на Пашку:
— Отпусти, так твою растак! Сволочь!
Ругалась она знатно.
Шапкин рывком отбросил ее от Пашки и крикнул:
— Тихо, милиция!
"Фермеру» связали руки ремешком — наручников ни у кого из нас не было. Недопустимая роскошь для уголовного розыска! Слишком жирно. У Пашки имелась одна пара, подаренная ему английскими полицейскими, но он утром отдал их своему коллеге, отправлявшемуся на задержание.
Тетка продолжала ругаться, но уже сбавила тон.
— Ну все, отпусти! — прогундосил «фермер».
— Я тебе отпущу! — Пашка поставил его на ноги и пристально оглядел с ног до головы. — Ельцов?
— Да.
— Ошминальд.
— Какой те Ошминальд. Оюшминальд!
— А, большая разница. Поехали.
— Куда? Вы чего?
— В райотдел.
— За что?
— Самое меньшее — за вооруженное нападение на сотрудников милиции.
— А я знал? Тут шпана всякая бродит. Кур воруют. Сарай на прошлой неделе подожгли. И еще туристы. Нахальные. Костры жгут. К нам лезут.
— Будет еще время поплакаться. В машину.
Ельцов встряхнул головой и удивленно уставился на «запорожец», впервые внимательно рассмотрев этот образчик отечественного автомобилестроения.
— В эту?
— В эту.
Тетка начала причитать, но мы не обращали на нее никакого внимания. У меня руки тряслись, и я никак не мог унять эту дрожь. Следователь — существо кабинетное, книжный червь, чернильница, ему непривычно стоять под стволами и ждать, когда грянет выстрел.
Как ни странно, удалось затолкаться в «запорожец» и вчетвером. Но дышать стало почти невозможно.
— Мужики, зря вы меня. Я ничего не делал.
— Так уж и зря? — спросил я. На переднем сиденье мне было довольно комфортно. А вот Шапкину я не завидовал. Спереди он был спрессован креслом водителя, а сбоку — плотным и кряжистым лесничим.
— Конечно, зря, — в голосе его не было уверенности.
— Каяться будете? — спросил я.
— Не буду.
— Напрасно. Все равно придется.
— Мужики, я же правда ничего…
— Э, ковбой, что у вас за имя? — неожиданно спросил Пашка.
— Имя как имя.
— А откуда?
— И не спрашивай… Так оно мне надоело за пятьдесят лет жизни. Когда я родился, в Арктике дрейфовала станция «СП-1». А времена вон какие были, все белены объелись, разучились детей по-человечески называть. Вот и обозвали меня — Отто Юльевич Шмидт на льдине. Оюшминальд.
— Повезло, — улыбнулся Шапкин.
Машина снова попыталась увязнуть, но Пашка прибавил газу, и мы вылезли на бетонное шоссе.
— Мужики, а вы из какой милиции?
— Областной уголовный розыск, — сурово произнес Пашка.
— А чо у вас за машина? Лучше не нашлось?
— Не нашлось, — буркнул Пашка. — Новая модель. По заказу МВД и Комитета госбезопасности. Маскировка. Кто подумает, что это оперативная машина?
— Только дурак может подумать.
— На это и расчет. Между тем форсированный двигатель, бронированные пуленепробиваемые стекла.
— Да ну?
— Вот тебе и ну.
— А сколько по шоссе дает?
— На таком шоссе много разве сделаешь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30