Как вы поясните этот факт?
— Не-а, начальник, это слишком. Групповуху мне не шей. Один я тама был. Во-от…»
Я выключил магнитофон и спросил Пашку:
— Ну, что скажешь?
— Ничего. В очередной раз послушал показания убийцы.
— Новоселов обозвал его козлом и педрилой. Ни с того ни с сего. Уголовными словечками… Все говорят, что даже пьяный он предпочитал не конфликтовать с людьми. К тому же Бородулю все называют козлом, после чего он начинает драться или махать ножом. Штамп.
— Согласен.
— Он не может описать, куда нанес удар. То, что он показал, противоречит медэкспертизе.
— Ну и что? С самого начала было ясно, что он врет. Наплел чего ни попадя, лишь бы смягчить картину происшедшего. Наверняка прикрывает кого-то. Видишь, как заволновался, когда ты о сообщнике спросил. Может, кореш этот сам и резал, а Бородуля только ему помогал. Надо его окружение крутить. Мои ребята в этом направлении работают. Кое-какая подготовка проведена. Затеяли оперативную комбинацию. Найдем мы его приятеля — не переживай. И тогда окончательно все выяснится.
— Я осмотрел еще раз его телогрейку под ультрафиолетовым облучателем. Старательно, как первоклашка, перечертил пятна крови. Вот, посмотри, картинка.
Я показал ему лист бумаги с начерченными фломастером пятнами.
— И что?
— А ты не видишь?
— Хочешь сказать — несостыковка локализации пятен с предполагаемой картиной происшествия.
— Что из этого выходит?
— То же, что и раньше, — в районных прокуратурах у вас работают придурки, которые не могут толком составить протокол осмотра места происшествия. И на основании этой бумаженции мы не правильно реконструировали картину.
— Может, и так… Знаешь, подъезжай завтра ко мне часов в девять утра. Съездим в одно местечко.
— Куда?
— На завод счетно-аналитических машин.
…На заводе САМ работало около двадцати тысяч человек. Предприятие производило электронные машины и счетные аппараты. Оно располагалось на окраине города, куда мы добрались в переполненном автобусе. Пашка злился и нудил, что мы занимаемся ерундой. Но он прекрасно понимал, что деваться некуда. Такой большой знак вопроса, который возник у нас, должен быть обязательно снят.
Тетка-вохровка в пиджаке с зелеными петлицами, на которых приютились эмблемы с двумя перекрещенными ружьями, долго выясняла, кто мы и откуда, в то время как мимо нас гурьбой валил народ без всяких документов. Поголовная бдительность охранников учреждений и предприятий, проявляемая исключительно к работникам правоохранительных органов, объясняется, по-моему, просто. «Ходютъ тут всякие начальники с красными книжками. А мы тоже не лыком шиты, тоже власть имеем. Вот не пущу — и все». Наконец мы дозвонились из проходной до заместителя директора по кадрам, тут же прибежала секретарша и отвела нас к шефу.
Выслушав нас, заместитель директора усмехнулся:
— Да у нас ползавода пьянь непросыпная. Водка подорожала, они на политуру и одеколон переключились. Недавно девчушка одна приходит, скромная, симпатичная, глаза от слез красные, Говорит — сделайте что-нибудь с папашей, сил нет терпеть. Оказывается, ей на семнадцатилетие подарили французские духи за сто пятьдесят рублей, папаня-хроник утром встал и весь флакон залпом махнул. Я его вызвал, спрашиваю, чего ж ты дочкины духи выпил, они сто пятьдесят рублей стоят. Он как про сто пятьдесят рублей услышал, только и успел прошипеть: «Это же пятнадцать бутылок водки». Такой стресс был, что в обморок упал. В больницу с сердечным приступом доставили.
Я улыбнулся.
— Во, вам смешно. А нам, как указ приняли, одна морока. Стоит пьяни какой-то в вытрезвитель попасть, сразу бумага к нам — принимайте меры. По положению всю бригаду надо премии лишать. Да еще по итогам месяца в райкоме и горкоме на орехи достается. А самогонщики — это вообще… Выносят детали с завода, сооружают аппараты — хоть на международную выставку. Завод электронный, что угодно стянуть можно. Вы представляете, что такое самогонный аппарат с электронным программированием?
— Туго, — признался я.
— А я теперь представляю. У одного «кулибина» изъяли. Начальник нашего райотдела признался мне, что такого еще в жизни не видел. Спилась Россия-матушка! И ни один сухой закон здесь не поможет.
— Так как нам все-таки этого человека отыскать?
— Я-то каждого из двадцати тысяч работающих не помню. Выделю вам инспектора из отдела кадров — ищите в картотеке.
Перво-наперво мы принялись за больничные листы. И вскоре Пашка сказал:
— Вот, пожалуйста, Роман Викторович Парамонов, рабочий бойлерной. Со второго по шестнадцатое августа на больничном. Непроизводственная травма. Трещина в ребре и гематома мягких частей лица. Он?
— Сейчас узнаем. Как нам его найти, Светлана Петровна?
Инспектриса ОК, дородная собранная женщина, кивнула.
— Сейчас вызовем.
Человек, которого привели к нам в кабинет, несомненно, принадлежал к племени чистопородных «синяков».
— Здравствуйте, — согнувшись, теребя засаленную кепку, произнес он.
— Добрый день.
— Мне велели зайти к вам. Но я, право, не знаю, в чем причина вашего интереса.
— Извините, какое у вас образование? — спросил я.
— Филолог. Преподавал в институте.
— Понятно. Прошу, — я указал Парамонову «а стул.
— Спасибо, — он присел.
Это был интеллигентный «синяк». Рюмка за рюмкой, и бывшие учителя, кандидаты наук, преподаватели, научные сотрудники постепенно скатываются все ниже, пока не оказываются на самом дне, работают в бойлерных и распивают спиртное в сквериках с бродягами. Ему было лет пятьдесят, его алую физиономию можно было бы использовать вместо светофора. В манере держаться, в произношении еще чувствовались остатки былой образованности.
— Как вы очутились на больничном?
— А какое это имеет значение?
— Имеет.
— Упал. С лестницы.
— Шел, упал, очнулся — гипс, — кивнул Пашка.
— Ей-богу, я не понимаю вашей иронии.
— Вот что, Роман Викторович. Нас совершенно не интересует, в каких подворотнях вы падаете. Мы не собес. Я — старший следователь областной прокуратуры. Занимаюсь расследованием тяжких преступлений.
— Ничего не понимаю.
— И не надо. Отвечайте, пожалуйста, на вопросы. И помните, что следователю врать нельзя. От этого есть хорошее лекарство — пара лет тюрьмы за дачу ложных показаний. Вы меня хорошо поняли?
— Бог мой, о чем вы? Какие тяжкие преступления? Какая тюрьма?
— Мы вас очень внимательно слушаем.
— Где-то с неделю назад я пошел прогуляться. Очень хотелось выпить, — скромно потупился Парамонов, будто говорил не о всепоглощающей страсти, поломавшей всю его жизнь, а о мелкой привычке вроде ковыряния спичкой в зубах.
— Короче, вы хотели найти, с кем выпить. И за чей счет.
— За чужой счет не пью, — обиделся интеллигент. — Около винного магазина я познакомился с молодым человеком, и мы решили отметить наше знакомство бутылкой вина. У него оказались некоторые связи среди продавцов, и в парке мы выпили… К сожалению, в пьяном состоянии он оказался человеком грубым и беспокойным. Налил себе больше, чем мне, а когда я сделал ему замечание, пришел в бешенство. Обзываться начал.
— Как?
— Козлом назвал.
— Он утверждает, что это вы его обозвали козлом.
— Я его назвал козлом или он меня — разве упомнишь, — пожал плечами Парамонов. — Какая разница?
— Никакой, — сказал я и отметил про себя, что они оба козлы.
— Сильно бил? — сочувственно спросил Пашка.
— Прилично. Вон ребро болит. Трещина.
— Небось и по носу перепало?
— Перепало. Всю рубашку кровью залил.
— Какая у вас группа крови?
— Четвертая.
Мы с Пашкой переглянулись. Я вытащил бланк протокола допроса…
— Все, основное наше доказательство лопнуло, — сказал Пашка, когда мы в отвратительном настроении покидали территорию завода.
— Лопнуло.
— Ничего. Есть билет на электричку, краденые вещи.
— А сам-то как думаешь, Бородуля убийца или нет?
— У тебя есть сомнения?
— Есть.
— Теперь и у меня тоже.
— Надо с ним переговорить…
Мы отправились в изолятор временного содержания, где продолжал мотать пятнадцать суток Бородуля. Как подозреваемого мы его пока не задерживали, чтобы не начал течь срок содержания под стражей. Бородулю привели в комнату для допросов. Выглядел он совсем плохо. Весь издергался без выпивки. Да и сто вторая статья вряд ли поднимает настроение.
— Привет, Кузьма.
— Здравствуйте.
— Ничего не хочешь сказать?
— А что, вам мало, что я на себя мокруху взял?
— Взял? — усмехнулся я. — Можно подумать, не ты ее совершил, а мы ее на тебя повесили…
— Совершил или повесили — какое это теперь имеет значение? Моя эта статья — и все. Я — убийца.
— Кузьма, ты слишком много недоговариваешь, — вздохнул я.
— Договариваю, недоговариваю — ну и что?
— Ну, ты прямо философ — все в мире тщетно, все суета сует.
— Вы чего, на эксперимент меня повезете? Тогда сразу скажите, что я должен показывать. Я уже забыл напрочь, как все было. Ну, кто где стоял, какие удары нанес. Хоть убейте — не помню.
— Не помнишь? Или не наносил? — спросил Пашка.
— А, — махнул рукой Бородуля.
— Вот что, расскажи-ка все не для протокола. И мы подумаем, может, чем поможем…
— Честно рассказать?
— Честно.
— Если честно, то не убивал я никого.
— Твой подельник убил? — спросил я. — Говори. Если вы сразу не договаривались на убийство, то имеет место эксцесс исполнителя, тебе сто вторая отпадает.
— Какой эксцесс?! — взорвался Бородуля. — Слышь, следователь, я вообще не видел, как его убивали. Я когда пришел, он уже трупом лежал. И двери на даче не заперты. Мне, дураку, сразу в ментовку надо было бечь. «Караул» орать. А я неопохмелившийся был. Ну, знаешь, тогда ведь ничего не волнует, кроме того, где достать. Я взял большую сумку, она в углу валялась, понапихал туда всего. Кой-какие вещички в тот же день спустил.
— Ты серьезно?
— Куда серьезнее.
— Свежо предание, да верится с трудом. Если ты такой хороший, чего ж ты на убийство раскололся?
— А куда деваться? Вещи с мокрухи при мне. Телогрей кровью заляпан. Да еще эта, как ее, группа крови совпадает. Суд без разговоров стенку даст, если не начать пощады молить…
— Во дурило! — покачал головой я.
— Я честно говорю. Мне терять нечего. Все равно это статья моя. Я вас знаю — вам лишь бы дело закрыть. Поехали на эксперимент…
— Подождем с экспериментом… Мы условились говорить откровенно. Кто еще был с тобой?
— Никого. А что старуха та показывает… Она говорит, один в светлой куртке, а другой в чем-то темном… Значит, смотри. Я на станцию вышел. Решил сразу к Новоселову не идти. Недалеко поселок, там пившие есть, его указом еще не пришибли. У меня денег немного осталось. Я решил туда доехать, перехватить кружку. Пока автобуса ждал, увидел, как к станции подошли двое. Прям как бабка описывает. Они электричку ждали. У одного сумка была, он бутылку то ли пива, то ли воды вытащил и жадно так присосался. Допил. Тут тетка к нему подошла. Насколько понял — она там на станции бутылки собирает. Потом электричка прибыла. Они уехали. А я в Сосновку на автобусе добрался. Перехватил пивка, и к Новоселову.
— С кем пиво пил?
— Там местная братва. Наши ребята, работяги. Помню, Серега был, кличка Пинцет. Приглашал еще заезжать. Да только не довелось…
— Ладно, вали отсюда. Будем думать.
— Думайте… Все одно под мокруху меня подведете. Я вас, гадов, хорошо знаю…
— Иди, иди, обличитель нашелся. — Я нажал кнопку звонка, и в проеме появился выводной.
— Эта, — Кузьма обернулся, — мне те двое издаля показались знакомыми.
— Ты их раньше видел?
— Вроде видел когда-то.
— Кто они?
— Не помню, хоть убей. Вспомню — скажу.
Когда его увели, Пашка поморщился:
— Ребус.
— Он может за нос водить. Чухнул, что мы колеблемся, и решил поиграть, голову заморочить, чтобы мы его показания проверяли и меньше занимались его сообщником.
— И он своего добился. Придется показания эти проверять. Черт, людей мало, — раздраженно ударил по столу Пашка. — В РОВД решили, что «висяк» скинут, поэтому из трех оперов одного забрали, а второго еще поручениями загрузили.
— Я им дам — забрали! Скажи, что, если оперов не будет, я на имя Евдокимова и Самойличенко такие рапорта накатаю!
— Ладно, решим. Все равно нам никуда от проверки показаний Бородули не деться…
ПЬЯНКА ЗА КОЛЮЧЕЙ ПРОВОЛОКОЙ
Серегу Пинцета — завсегдатая пивной и постоянного клиента отделения милиции поселка Сосновка — оперативник из моей бригады нашел в камере, где тот мотал восьмые за свою жизнь пятнадцать суток. У Пинцета была страсть спьяну бить посуду, окна и защитные стекла на автобусных остановках. Его последней на счету жертвой стал телефонный аппарат. Оказалось, что Пинцет хорошо запомнил Кузьму Бородулю.
— Хороший мужик. Правильный, — кивнул он. — И спокойный. В пивнухе познакомились за день до того, как меня ваши архангелы опять захомутали.
— То есть — четвертого числа, — произнес оперативник.
— Точно. Мы с корешами стояли. Он к нам подошел. Сразу видно, свой мужик — татуированный весь. Говорю же, свой в доску. Рассказал, как срок тянул, — они, оказывается, с Палычем на одной зоне куковали. Только в разное время. Мы ему по такому делу пивка налили.
— Не рассказывал, зачем приехал?
— Говорил, какому-то буржую что-то на даче ремонтировать. У него сумка с инструментами была. В тот день этот «пиджак» обещал ему заплатить. Кузя загудеть хотел.
— А потом?
— Потом я немного загрузился и хотел слегонца посуду в пивнухе побить. Но Кузьма удержал. Правильный мужик.
— Он был один?
— Один.
— Не говорил, что с кем-то хочет встретиться?
— Про «пиджака» говорил — и все.
— Ладно, сиди. И не бей больше телефонных будок.
— Так я не по злобе, а по глупости…
В тот же день Пашка Норгулин начал поиски мадам, собирающей стеклотару в районе автобусной станции Сосновка. Надьку Колченогую знали там все. Она была инвалидом второй группы и посвятила остаток жизни благородному делу очистки окружающей территории от пустых бутылок. Часть прибыли платила местной шпане, которая ограждала ее от происков конкурентов и прочих неприятностей. Пашка узнал ее адрес.
Надька жила в добротном кирпичном доме, во дворе которого стоял «москвич». Похоже, на бутылках можно было жить очень неплохо. Удивляться нечему. Рядом — пляж, куда по воскресеньям съезжаются горожане. Все с пивом и лимонадом. А бутылка — двадцать копеек. Пятьсот бутылок — сто рублей. Два дня стахановской работы.
Пашку Надька встретила настороженно. Видимо, проведала о новом законе, посвященном борьбе с нетрудовыми доходами.
— Ничаво ня знаю, бутылок нигде ня собираю, — загундосила она. Ей вторил мордатый, похожий на бульдога мужик, являвшийся ее мужем.
— Ничего не знаем. Все скоплено своим трудом, сделано вот этими руками!
— Да плевать мне, как это все скоплено, — отрезал Пашка. — Меня не волнует, где вы собираете бутылки и куда их деваете.
— А чего пришел тогда? — немного расслабляясь, но все еще настороженно осведомилась Надька.
— Пришел арестовать тебя за отказ от дачи показаний, — хмыкнул Пашка.
— Это как это? Это чегой-то?
— А то. Вместо того чтобы отвечать на вопросы сотрудника уголовного розыска, вы тут мне хоровую капеллу устраиваете. Не будешь ясно и четко отвечать на вопросы, поедешь со мной.
Надька поняла, что с ней шутить не собираются.
— А я чего? Я готова.
— Мы готовы, — поддакнул муж, но Надька зыркнула на него так, что его моментом сдуло.
Тупой и бестолковой Надьке понадобилось минут сорок, чтобы вспомнить — она действительно видела четвертого августа двоих субъектов. Один в темной телогрейке, другой в светлой куртке. Последний отдал ей пустую бутылку из-под пива.
— Пиво «Ячменный колос», бутылка чистая, мыть не пришлось, — неожиданно четко отрапортовала Надька — сработала профессиональная память на предметы стеклотары. Эх, если бы она столь же четко принялась описывать хозяев этой бутылки. Но куда там!
— А этого гаврика не видела? — Пашка протянул ей фотографию Бородули.
— Не, этого не видела.
— Он непохож на одного из тех двоих?
— Непохож…
Я получил все эти данные к вечеру. Было над чем поразмыслить. Мы сидели с Пашкой в моем кабинете и предавались дурному и скучному занятию — думали. Притом не слишком успешно.
— Пока все, что наплел Бородуля, подтверждается, — сказал я.
— Подтверждается, — согласился Пашка.
— Получается, приехал он на станцию один. Во всяком случае, в пивной он пребывал в полном одиночестве, пока не нашел себе хорошую компанию.
— Он мог потом вернуться на станцию и встретиться со своим напарником. Или пересечься с ним где-то у дачи Новоселова.
— Мог. Но… Судя по разговору в пивной, в тот день Новоселов обещал дать ему деньги. В руках у него был слесарный инструмент. Кузя был настроен на честную работу, а впоследствии на пропитие заработанных денег.
— И, не получив их, отправил хозяина на тот свет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
— Не-а, начальник, это слишком. Групповуху мне не шей. Один я тама был. Во-от…»
Я выключил магнитофон и спросил Пашку:
— Ну, что скажешь?
— Ничего. В очередной раз послушал показания убийцы.
— Новоселов обозвал его козлом и педрилой. Ни с того ни с сего. Уголовными словечками… Все говорят, что даже пьяный он предпочитал не конфликтовать с людьми. К тому же Бородулю все называют козлом, после чего он начинает драться или махать ножом. Штамп.
— Согласен.
— Он не может описать, куда нанес удар. То, что он показал, противоречит медэкспертизе.
— Ну и что? С самого начала было ясно, что он врет. Наплел чего ни попадя, лишь бы смягчить картину происшедшего. Наверняка прикрывает кого-то. Видишь, как заволновался, когда ты о сообщнике спросил. Может, кореш этот сам и резал, а Бородуля только ему помогал. Надо его окружение крутить. Мои ребята в этом направлении работают. Кое-какая подготовка проведена. Затеяли оперативную комбинацию. Найдем мы его приятеля — не переживай. И тогда окончательно все выяснится.
— Я осмотрел еще раз его телогрейку под ультрафиолетовым облучателем. Старательно, как первоклашка, перечертил пятна крови. Вот, посмотри, картинка.
Я показал ему лист бумаги с начерченными фломастером пятнами.
— И что?
— А ты не видишь?
— Хочешь сказать — несостыковка локализации пятен с предполагаемой картиной происшествия.
— Что из этого выходит?
— То же, что и раньше, — в районных прокуратурах у вас работают придурки, которые не могут толком составить протокол осмотра места происшествия. И на основании этой бумаженции мы не правильно реконструировали картину.
— Может, и так… Знаешь, подъезжай завтра ко мне часов в девять утра. Съездим в одно местечко.
— Куда?
— На завод счетно-аналитических машин.
…На заводе САМ работало около двадцати тысяч человек. Предприятие производило электронные машины и счетные аппараты. Оно располагалось на окраине города, куда мы добрались в переполненном автобусе. Пашка злился и нудил, что мы занимаемся ерундой. Но он прекрасно понимал, что деваться некуда. Такой большой знак вопроса, который возник у нас, должен быть обязательно снят.
Тетка-вохровка в пиджаке с зелеными петлицами, на которых приютились эмблемы с двумя перекрещенными ружьями, долго выясняла, кто мы и откуда, в то время как мимо нас гурьбой валил народ без всяких документов. Поголовная бдительность охранников учреждений и предприятий, проявляемая исключительно к работникам правоохранительных органов, объясняется, по-моему, просто. «Ходютъ тут всякие начальники с красными книжками. А мы тоже не лыком шиты, тоже власть имеем. Вот не пущу — и все». Наконец мы дозвонились из проходной до заместителя директора по кадрам, тут же прибежала секретарша и отвела нас к шефу.
Выслушав нас, заместитель директора усмехнулся:
— Да у нас ползавода пьянь непросыпная. Водка подорожала, они на политуру и одеколон переключились. Недавно девчушка одна приходит, скромная, симпатичная, глаза от слез красные, Говорит — сделайте что-нибудь с папашей, сил нет терпеть. Оказывается, ей на семнадцатилетие подарили французские духи за сто пятьдесят рублей, папаня-хроник утром встал и весь флакон залпом махнул. Я его вызвал, спрашиваю, чего ж ты дочкины духи выпил, они сто пятьдесят рублей стоят. Он как про сто пятьдесят рублей услышал, только и успел прошипеть: «Это же пятнадцать бутылок водки». Такой стресс был, что в обморок упал. В больницу с сердечным приступом доставили.
Я улыбнулся.
— Во, вам смешно. А нам, как указ приняли, одна морока. Стоит пьяни какой-то в вытрезвитель попасть, сразу бумага к нам — принимайте меры. По положению всю бригаду надо премии лишать. Да еще по итогам месяца в райкоме и горкоме на орехи достается. А самогонщики — это вообще… Выносят детали с завода, сооружают аппараты — хоть на международную выставку. Завод электронный, что угодно стянуть можно. Вы представляете, что такое самогонный аппарат с электронным программированием?
— Туго, — признался я.
— А я теперь представляю. У одного «кулибина» изъяли. Начальник нашего райотдела признался мне, что такого еще в жизни не видел. Спилась Россия-матушка! И ни один сухой закон здесь не поможет.
— Так как нам все-таки этого человека отыскать?
— Я-то каждого из двадцати тысяч работающих не помню. Выделю вам инспектора из отдела кадров — ищите в картотеке.
Перво-наперво мы принялись за больничные листы. И вскоре Пашка сказал:
— Вот, пожалуйста, Роман Викторович Парамонов, рабочий бойлерной. Со второго по шестнадцатое августа на больничном. Непроизводственная травма. Трещина в ребре и гематома мягких частей лица. Он?
— Сейчас узнаем. Как нам его найти, Светлана Петровна?
Инспектриса ОК, дородная собранная женщина, кивнула.
— Сейчас вызовем.
Человек, которого привели к нам в кабинет, несомненно, принадлежал к племени чистопородных «синяков».
— Здравствуйте, — согнувшись, теребя засаленную кепку, произнес он.
— Добрый день.
— Мне велели зайти к вам. Но я, право, не знаю, в чем причина вашего интереса.
— Извините, какое у вас образование? — спросил я.
— Филолог. Преподавал в институте.
— Понятно. Прошу, — я указал Парамонову «а стул.
— Спасибо, — он присел.
Это был интеллигентный «синяк». Рюмка за рюмкой, и бывшие учителя, кандидаты наук, преподаватели, научные сотрудники постепенно скатываются все ниже, пока не оказываются на самом дне, работают в бойлерных и распивают спиртное в сквериках с бродягами. Ему было лет пятьдесят, его алую физиономию можно было бы использовать вместо светофора. В манере держаться, в произношении еще чувствовались остатки былой образованности.
— Как вы очутились на больничном?
— А какое это имеет значение?
— Имеет.
— Упал. С лестницы.
— Шел, упал, очнулся — гипс, — кивнул Пашка.
— Ей-богу, я не понимаю вашей иронии.
— Вот что, Роман Викторович. Нас совершенно не интересует, в каких подворотнях вы падаете. Мы не собес. Я — старший следователь областной прокуратуры. Занимаюсь расследованием тяжких преступлений.
— Ничего не понимаю.
— И не надо. Отвечайте, пожалуйста, на вопросы. И помните, что следователю врать нельзя. От этого есть хорошее лекарство — пара лет тюрьмы за дачу ложных показаний. Вы меня хорошо поняли?
— Бог мой, о чем вы? Какие тяжкие преступления? Какая тюрьма?
— Мы вас очень внимательно слушаем.
— Где-то с неделю назад я пошел прогуляться. Очень хотелось выпить, — скромно потупился Парамонов, будто говорил не о всепоглощающей страсти, поломавшей всю его жизнь, а о мелкой привычке вроде ковыряния спичкой в зубах.
— Короче, вы хотели найти, с кем выпить. И за чей счет.
— За чужой счет не пью, — обиделся интеллигент. — Около винного магазина я познакомился с молодым человеком, и мы решили отметить наше знакомство бутылкой вина. У него оказались некоторые связи среди продавцов, и в парке мы выпили… К сожалению, в пьяном состоянии он оказался человеком грубым и беспокойным. Налил себе больше, чем мне, а когда я сделал ему замечание, пришел в бешенство. Обзываться начал.
— Как?
— Козлом назвал.
— Он утверждает, что это вы его обозвали козлом.
— Я его назвал козлом или он меня — разве упомнишь, — пожал плечами Парамонов. — Какая разница?
— Никакой, — сказал я и отметил про себя, что они оба козлы.
— Сильно бил? — сочувственно спросил Пашка.
— Прилично. Вон ребро болит. Трещина.
— Небось и по носу перепало?
— Перепало. Всю рубашку кровью залил.
— Какая у вас группа крови?
— Четвертая.
Мы с Пашкой переглянулись. Я вытащил бланк протокола допроса…
— Все, основное наше доказательство лопнуло, — сказал Пашка, когда мы в отвратительном настроении покидали территорию завода.
— Лопнуло.
— Ничего. Есть билет на электричку, краденые вещи.
— А сам-то как думаешь, Бородуля убийца или нет?
— У тебя есть сомнения?
— Есть.
— Теперь и у меня тоже.
— Надо с ним переговорить…
Мы отправились в изолятор временного содержания, где продолжал мотать пятнадцать суток Бородуля. Как подозреваемого мы его пока не задерживали, чтобы не начал течь срок содержания под стражей. Бородулю привели в комнату для допросов. Выглядел он совсем плохо. Весь издергался без выпивки. Да и сто вторая статья вряд ли поднимает настроение.
— Привет, Кузьма.
— Здравствуйте.
— Ничего не хочешь сказать?
— А что, вам мало, что я на себя мокруху взял?
— Взял? — усмехнулся я. — Можно подумать, не ты ее совершил, а мы ее на тебя повесили…
— Совершил или повесили — какое это теперь имеет значение? Моя эта статья — и все. Я — убийца.
— Кузьма, ты слишком много недоговариваешь, — вздохнул я.
— Договариваю, недоговариваю — ну и что?
— Ну, ты прямо философ — все в мире тщетно, все суета сует.
— Вы чего, на эксперимент меня повезете? Тогда сразу скажите, что я должен показывать. Я уже забыл напрочь, как все было. Ну, кто где стоял, какие удары нанес. Хоть убейте — не помню.
— Не помнишь? Или не наносил? — спросил Пашка.
— А, — махнул рукой Бородуля.
— Вот что, расскажи-ка все не для протокола. И мы подумаем, может, чем поможем…
— Честно рассказать?
— Честно.
— Если честно, то не убивал я никого.
— Твой подельник убил? — спросил я. — Говори. Если вы сразу не договаривались на убийство, то имеет место эксцесс исполнителя, тебе сто вторая отпадает.
— Какой эксцесс?! — взорвался Бородуля. — Слышь, следователь, я вообще не видел, как его убивали. Я когда пришел, он уже трупом лежал. И двери на даче не заперты. Мне, дураку, сразу в ментовку надо было бечь. «Караул» орать. А я неопохмелившийся был. Ну, знаешь, тогда ведь ничего не волнует, кроме того, где достать. Я взял большую сумку, она в углу валялась, понапихал туда всего. Кой-какие вещички в тот же день спустил.
— Ты серьезно?
— Куда серьезнее.
— Свежо предание, да верится с трудом. Если ты такой хороший, чего ж ты на убийство раскололся?
— А куда деваться? Вещи с мокрухи при мне. Телогрей кровью заляпан. Да еще эта, как ее, группа крови совпадает. Суд без разговоров стенку даст, если не начать пощады молить…
— Во дурило! — покачал головой я.
— Я честно говорю. Мне терять нечего. Все равно это статья моя. Я вас знаю — вам лишь бы дело закрыть. Поехали на эксперимент…
— Подождем с экспериментом… Мы условились говорить откровенно. Кто еще был с тобой?
— Никого. А что старуха та показывает… Она говорит, один в светлой куртке, а другой в чем-то темном… Значит, смотри. Я на станцию вышел. Решил сразу к Новоселову не идти. Недалеко поселок, там пившие есть, его указом еще не пришибли. У меня денег немного осталось. Я решил туда доехать, перехватить кружку. Пока автобуса ждал, увидел, как к станции подошли двое. Прям как бабка описывает. Они электричку ждали. У одного сумка была, он бутылку то ли пива, то ли воды вытащил и жадно так присосался. Допил. Тут тетка к нему подошла. Насколько понял — она там на станции бутылки собирает. Потом электричка прибыла. Они уехали. А я в Сосновку на автобусе добрался. Перехватил пивка, и к Новоселову.
— С кем пиво пил?
— Там местная братва. Наши ребята, работяги. Помню, Серега был, кличка Пинцет. Приглашал еще заезжать. Да только не довелось…
— Ладно, вали отсюда. Будем думать.
— Думайте… Все одно под мокруху меня подведете. Я вас, гадов, хорошо знаю…
— Иди, иди, обличитель нашелся. — Я нажал кнопку звонка, и в проеме появился выводной.
— Эта, — Кузьма обернулся, — мне те двое издаля показались знакомыми.
— Ты их раньше видел?
— Вроде видел когда-то.
— Кто они?
— Не помню, хоть убей. Вспомню — скажу.
Когда его увели, Пашка поморщился:
— Ребус.
— Он может за нос водить. Чухнул, что мы колеблемся, и решил поиграть, голову заморочить, чтобы мы его показания проверяли и меньше занимались его сообщником.
— И он своего добился. Придется показания эти проверять. Черт, людей мало, — раздраженно ударил по столу Пашка. — В РОВД решили, что «висяк» скинут, поэтому из трех оперов одного забрали, а второго еще поручениями загрузили.
— Я им дам — забрали! Скажи, что, если оперов не будет, я на имя Евдокимова и Самойличенко такие рапорта накатаю!
— Ладно, решим. Все равно нам никуда от проверки показаний Бородули не деться…
ПЬЯНКА ЗА КОЛЮЧЕЙ ПРОВОЛОКОЙ
Серегу Пинцета — завсегдатая пивной и постоянного клиента отделения милиции поселка Сосновка — оперативник из моей бригады нашел в камере, где тот мотал восьмые за свою жизнь пятнадцать суток. У Пинцета была страсть спьяну бить посуду, окна и защитные стекла на автобусных остановках. Его последней на счету жертвой стал телефонный аппарат. Оказалось, что Пинцет хорошо запомнил Кузьму Бородулю.
— Хороший мужик. Правильный, — кивнул он. — И спокойный. В пивнухе познакомились за день до того, как меня ваши архангелы опять захомутали.
— То есть — четвертого числа, — произнес оперативник.
— Точно. Мы с корешами стояли. Он к нам подошел. Сразу видно, свой мужик — татуированный весь. Говорю же, свой в доску. Рассказал, как срок тянул, — они, оказывается, с Палычем на одной зоне куковали. Только в разное время. Мы ему по такому делу пивка налили.
— Не рассказывал, зачем приехал?
— Говорил, какому-то буржую что-то на даче ремонтировать. У него сумка с инструментами была. В тот день этот «пиджак» обещал ему заплатить. Кузя загудеть хотел.
— А потом?
— Потом я немного загрузился и хотел слегонца посуду в пивнухе побить. Но Кузьма удержал. Правильный мужик.
— Он был один?
— Один.
— Не говорил, что с кем-то хочет встретиться?
— Про «пиджака» говорил — и все.
— Ладно, сиди. И не бей больше телефонных будок.
— Так я не по злобе, а по глупости…
В тот же день Пашка Норгулин начал поиски мадам, собирающей стеклотару в районе автобусной станции Сосновка. Надьку Колченогую знали там все. Она была инвалидом второй группы и посвятила остаток жизни благородному делу очистки окружающей территории от пустых бутылок. Часть прибыли платила местной шпане, которая ограждала ее от происков конкурентов и прочих неприятностей. Пашка узнал ее адрес.
Надька жила в добротном кирпичном доме, во дворе которого стоял «москвич». Похоже, на бутылках можно было жить очень неплохо. Удивляться нечему. Рядом — пляж, куда по воскресеньям съезжаются горожане. Все с пивом и лимонадом. А бутылка — двадцать копеек. Пятьсот бутылок — сто рублей. Два дня стахановской работы.
Пашку Надька встретила настороженно. Видимо, проведала о новом законе, посвященном борьбе с нетрудовыми доходами.
— Ничаво ня знаю, бутылок нигде ня собираю, — загундосила она. Ей вторил мордатый, похожий на бульдога мужик, являвшийся ее мужем.
— Ничего не знаем. Все скоплено своим трудом, сделано вот этими руками!
— Да плевать мне, как это все скоплено, — отрезал Пашка. — Меня не волнует, где вы собираете бутылки и куда их деваете.
— А чего пришел тогда? — немного расслабляясь, но все еще настороженно осведомилась Надька.
— Пришел арестовать тебя за отказ от дачи показаний, — хмыкнул Пашка.
— Это как это? Это чегой-то?
— А то. Вместо того чтобы отвечать на вопросы сотрудника уголовного розыска, вы тут мне хоровую капеллу устраиваете. Не будешь ясно и четко отвечать на вопросы, поедешь со мной.
Надька поняла, что с ней шутить не собираются.
— А я чего? Я готова.
— Мы готовы, — поддакнул муж, но Надька зыркнула на него так, что его моментом сдуло.
Тупой и бестолковой Надьке понадобилось минут сорок, чтобы вспомнить — она действительно видела четвертого августа двоих субъектов. Один в темной телогрейке, другой в светлой куртке. Последний отдал ей пустую бутылку из-под пива.
— Пиво «Ячменный колос», бутылка чистая, мыть не пришлось, — неожиданно четко отрапортовала Надька — сработала профессиональная память на предметы стеклотары. Эх, если бы она столь же четко принялась описывать хозяев этой бутылки. Но куда там!
— А этого гаврика не видела? — Пашка протянул ей фотографию Бородули.
— Не, этого не видела.
— Он непохож на одного из тех двоих?
— Непохож…
Я получил все эти данные к вечеру. Было над чем поразмыслить. Мы сидели с Пашкой в моем кабинете и предавались дурному и скучному занятию — думали. Притом не слишком успешно.
— Пока все, что наплел Бородуля, подтверждается, — сказал я.
— Подтверждается, — согласился Пашка.
— Получается, приехал он на станцию один. Во всяком случае, в пивной он пребывал в полном одиночестве, пока не нашел себе хорошую компанию.
— Он мог потом вернуться на станцию и встретиться со своим напарником. Или пересечься с ним где-то у дачи Новоселова.
— Мог. Но… Судя по разговору в пивной, в тот день Новоселов обещал дать ему деньги. В руках у него был слесарный инструмент. Кузя был настроен на честную работу, а впоследствии на пропитие заработанных денег.
— И, не получив их, отправил хозяина на тот свет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30