Чтобы вино вместе пить, помогать друг другу. Зачем убивать?!
На дальнейшие вопросы Григорян отвечал вяло, невпопад. Неожиданно он воскликнул:
— Не там ищете. Не там.
— Так вы скажите, где это — «там», мы с фонариком и пошукаем, — предложил Пашка.
— Вокруг Новоселова много хороших людей было — не убьют, не украдут. Но ведь не все такие. Были и другие.
— Совсем другие? — спросил я.
— Э-э, не знаю я. Зачем буду наговаривать, если ничего точно не знаю?
— Мы же никого не собираемся обвинять. Просто сидим, говорим, — сказал Пашка.
— Неудобно мне, э-э…
— А чего неудобно?
— Ладно. Вы мне скажите, будет нормальный человек через слово чью-то мать поминать, пить все время, орать? Драться всегда будет нормальный человек? Или в тюрьме чернилами себя с ног до головы разрисовывать? «Не забуду мать родную», «Что нас губит?». Будет нормальный человек все время нож в кармане носить, а?
— Это что же за Бармалей такой? — спросил я.
— У Саши на комбинате работал один. Кузьмой его звали. Новоселов его потом к себе на дачу пригласил — водопровод ремонтировать. Я понял, Кузьма полжизни сидел. И оставшуюся жизнь сидеть собирается.
— А что, были у него основания убить Новоселова?
— Может, были. А может, и не были. Кто его знает. Спросили — я ответил. А рассуждать… Я человек маленький, — опять завел свою песню Григорян.
Допрос длился еще минут сорок, но больше ничего интересного мы не узнали. Я закончил писать протокол и протянул его Григоряну. Он внимательно, шевеля губами, прочел каждый лист и аккуратно расписался. Потом приторно-вежливо распрощался и, не переставая заискивающе улыбаться, покинул кабинет. Я подошел к окну. Мне было хорошо видно, как Григорян вышел из дверей прокуратуры, прошел метров пятьдесят и махнул рукой. К нему подкатила бежевая «волга». Григорян с видом секретаря райкома, садящегося в персоналку, устроился в салоне, и «волга» тронулась.
— Ты смотри, — присвистнул Норгулин. — Интересно, его тачка?
— Судя по тому, как он в ней располагался, его, — предположил я.
— С шофером. Обалдеть.
В 1987 году «мерседесы» и «вольво» еще не завоевали всенародного признания, купить себе иномарку считалось наглостью. «Жигули» являлись свидетельством крепкого благосостояния. «Волга» — предметом роскоши.
— А ты, Паша, хочешь, чтобы старший продавец, представитель великой Армении, ходил пешком!
— Каким скромным прикидывался! Костюмчик старенький, сам понурый, в рот следователю заглядывает. Артист.
— Ты заметил, что у него в конце беседы акцент стал меньше. Битый час изображать из себя чурку неотесанную не так легко.
— Терентий, а может, Новоселова он и подрезал?
— Может, он. А может, и нет. — Я пододвинул к себе ватманский лист, испещренный кружками, стрелками — схема связей убитого, — и пририсовал еще один кружок с надписью «Кузьма». Этот кружок соединил с кружком «Григорян» и поставил восклицательный знак.
— Надо заняться отработкой этой версии.
— Займемся, — послушно согласился Норгулин…
Когда говорят, что следователи не любят читать детективы, это полнейшая чушь. Любят, да еще как! Во всяком случае, за одного из них я могу поручиться. Его фамилия Завгородин. То есть я. Еще во времена молодости я подзаряжался романтическими устремлениями и энтузиазмом от книг Адамова, Словина, на худой конец Чейза или Гарднера. Вопреки расхожему мнению, в наших советских детективах — не только оторванная от действительности чепуха. Даже расхожие штампы во многом почерпнуты из жизни. «Часто слышим мы упреки от родных, что работаем почти без выходных», — поется в сериале «Следствие ведут знатоки». Не счесть книг, где сотрудника милиции вызывают из очередного отпуска и обязывают выполнить свой долг. В жизненности последнего штампа я убедился на собственной шкуре. Раз в кои веки удалось выторговать отпуск в июне, как свалилось дело Новоселова. «Ничего, задержишься чуть-чуть, — ласково посыпал мои раны солью начальник следственного отдела. — Ты только главное преступление раскроешь, потом передашь дело другому следователю и поедешь на море». Легко и просто — раскрой, а затем уезжай. Почему-то в нашей «конторе» считалось, что я — хороший охотник, когда дело касается «глухаря». Особенно «мокрого». Мне действительно удалось в первые же годы работы раскрутить несколько хороших дел. Хотя исключительные оперативные и следственные достоинства, мифическая интуиция были здесь ни при чем. Скорее сказывалось упрямство, везение, привычка пахать без устали, пока дело не раскрыто и преступник не выведен на чистую воду.
Жена с сыном укатили на море. Нина заявила, что ждать не намерена, что ее муж не умеет держать слово и что вообще ее достала моя работа и то, что я днями и ночами пропадаю неизвестно где. Это был тысяча первый скандал.
Терентий Завгородин образца 1995 года — это угрюмый, одичавший без женского присмотра холостяк.
Итак, жена неизвестно с кем проводит время на югах, потягивает холодное шампанское и даже не вспоминает обо мне. В это время лопух-муж сидит в прокуратуре и наполняет бумагами папку с уголовным делом.
На место происшествия выезжал следователь районной прокуратуры и так составил протокол, что лучше бы не делал этого совсем. Мне пришлось производить повторный осмотр. При первоначальном ничего обнаружено не было.
Суть дела заключалась в следующем. В отделение милиции Озерного района пришла некая гражданка Новоселова и заявила, что полчаса назад обнаружила на даче труп мужа. Говорила она истинную правду. Упомянутый труп лежал там, где было сказано.
Трех-четырехэтажные, украшенные бойницами и башенками дворцы с бассейнами, теннисными кортами, бетонные ограды с колючей проволокой и видеокамерами у входа — при «коммунизме» подобные «фазенды» невозможно было представить даже в наркотическом бреду. Никакой член Политбюро не мог мечтать о таких «избушках», что ныне возводят все более или менее удачливые ворюги. Обычное поместье образца 1987 года — это щитовой домик, приютившийся на пяти сотках и окруженный кустами смородины и картофельными грядками. На их фоне двухэтажный кирпичный дом Новоселова площадью сто квадратных метров, с сауной и гаражом выглядел, как феодальный замок. Внутри, сверху донизу, он был завален дефицитными вещами. Их оказалось столько, что хозяйка даже не могла вспомнить, пропало что или нет.
Труп лежал на первом этаже, в завешенной коврами, заставленной импортными стенками гостиной. Убийство было совершено колюще-режущим орудием. Точнее — морским немецким кортиком с длиной лезвия двадцать пять сантиметров. Кортик торчал из груди несчастного. Классический удар — сердце нанизано на лезвие, как на шампур. Смерть наступила примерно за двое суток до обнаружения трупа.
На столе стояли две рюмки и недопитая бутылка коньяка «Ахтамар». Одна из рюмок была опрокинута, и темная и охотничью лицензию. При первом осмотре не удалось найти ничего путного. Разве только след сапога, который, как выяснилось, принадлежал начальнику районного уголовного розыска. Так уж получается, что на месте происшествия раньше всех оказывается кто угодно, только не тот, кому положено быть там первым, то есть не эксперт-криминалист. К тому же в Озерном районе эксперт годился лишь на то, чтобы «играть на пианино», то есть откатывать пальцы задержанных на дактилокарту.
Ни на рюмках, ни на каких других предметах подозрительных отпечатков пальцев обнаружить не удалось. Только на лицензии удалось найти более-менее четкий след пальца руки.
Приняв дело к производству и внимательно прочитав его, я понял, что нужно ехать на место и осматривать все снова. Найти что-то по истечении времени при повторном осмотре не так легко. Но искать надо. На этот раз я прихватил с собой .прокурора-криминалиста области Папутина. И перевернули мы дом сверху донизу. Хорошо, что после осмотра жена покойного на даче не появлялась.
Нельзя сказать, что мы вернулись с богатой добычей, но кое-что найти удалось. Перво-наперво изъяли подушки со стульев — на них могли остаться микрочастицы с одежды убийцы. Но самая интересная находка ждала меня на кухне. Вытряхнув помойное ведро, о котором намертво забыли мои коллеги, я нашел в нем осколки рюмки. Точно такой же, какая стояла на столе.
— Преступник мог стереть свои следы с рюмки на столе и с других предметов, — предположил Папутин. — В процессе борьбы третью рюмку он грохнул об пол и не поленился выбросить ее, чтобы не оставлять лишних следов. Что из этого следует?
— Что на осколках могут быть пальчики. Попытаетесь найти? — спросил я.
— Попробую, — пообещал Папутин.
Ему действительно удалось найти на одном из осколков Довольно четкий след пальца. Для розыска это значило мало. Ведь только в кино, получив один отпечаток, следователь тут же прокатывает его по информационным банкам и получает ответ: убивец не кто иной, как Ванька Седой, осужденный в 1921 году за незаконный переход китайской границы. Для получения ответа из Главного Информцентра МВД СССР нужно иметь все десять отпечатков, чтобы вывести формулу, по которой систематизируются дактилокарты. С одним же «пальчиком» можно копаться лишь в областных банках данных, надеясь на то, что произойдет нечто маловероятное и ты наткнешься на след убийцы. Как правило же, нужно сначала найти преступника, и только тогда отпечаток этого пальца заиграет, станет неопровержимым доказательством.
Убили Новоселова в будний промозглый день, поэтому опросы окрестных жителей не дали почти ничего. Лишь одна старушка показала, что около дачи Новоселова, как раз в то время, когда произошло убийство, крутились двое. Один — в светлой куртке. Другой — в телогрейке. Подробнее описать их она не смогла. И за то спасибо.
Что нам было известно о жертве? Не так уж и много. Новоселов Александр Степанович, 1950 года рождения, образование высшее, женат, имеет двоих детей. Директор комбината бытового обслуживания. Двести рублей зарплата. Шестая модель «жигулей» — семь с половиной тысяч рэ (три года не пить, не есть — только копить), двухэтажная дача — двенадцать — пятнадцать тысяч рэ (пять-шесть лет не пить, не есть), куча всяческих мелочей вроде холодильника «Розенлеф» (всего навсего полгода работы), видеодвойка «Хитачи» — восемь тысяч рублей (три года работы). Судя по тому, какую физиономию отъела жена убиенного, не было похоже, что они десятилетиями морили себя голодом, копя на эти вещи.
По характеру Новоселов был рубахой-парнем, эдаким жизнерадостным придурком, которому ничего не стоило подарить швейцару в ресторане дорогой итальянский галстук, в пьяном запале содранный с собственной шеи, или кинуть сотню-другую в оркестр. Немало девах имели честь называть его «котиком» и «душечкой» и барахтались в его постели. Вокруг него постоянно вились стаи каких-то субъектов — пропойцы-халявщики, артистки из местного театра, такие же рубахи-парни. Знакомства эти были по большей части шапочные. Новоселов был мужиком не вредным, обид и конфликтов даже после выпитой литры у него не возникало.
В его связях мы очень быстро начали тонуть. Табунами шли к нам свидетели. «Где находились в день убийства?»
"У кого были конфликты с Новоселовым?» Еще десятка три стандартных вопросов. Нудная, кропотливая работа, которая пока не давала ничего.
Что мы имели? Было ясно, что Новоселов — ворюга.
За четыре года, пока он был директором, его комбинат из захолустной нерентабельной шараги превратился в солидное предприятие. Расширился перечень оказываемых услуг, их исполнение стало более-менее качественным, из лексикона работников при общении с клиентами исчезли нецензурные выражения. Кроме того, комбинат начал расширяться, открывать все новые и новые точки, в числе которых — цех по производству товаров народного потребления, больше напоминающий небольшой завод. Несколько раз сотрудники ОБХСС заявлялись на комбинат, лениво проверяли его, но ни они, ни ревизоры Контрольно-ревизионного управления ничего не находили. Бумаги содержались в порядке, где и как воруют оставалось загадкой, над разрешением которой никто особенно не бился. Проверяющим хватило громкого дела на мясокомбинате. В процессе его расследования был убит заместитель директора и ранен оперуполномоченный, проявивший излишнее рвение.
Версий о причинах убийства Новоселова можно было строить сколько угодно. Месть, денежные счеты, личные проблемы, старые обиды. На девяносто процентов это не случайное убийство, совершенное залетевшим в дачный поселок грабителем или расшалившимся маньяком. Разгадку нужно искать в окружении погибшего.
— Здрасьте. — В дверях моего кабинета появилась крашеная блондинка. — Вызывали? — она протянула повестку, заполненную моей рукой.
— Присаживайтесь, мне надо задать вам несколько вопросов.
Очередная новоселовская подстилка. В свободное время подрабатывала у «Интуриста», два административных привода. Ну что ж, приступим к допросу…
ВСТРЕЧА С «СИНЯКОМ»
Небольшой пустырь у центрального рынка испокон веков был барахолкой. До революции тут сновал темный люд, цыгане торговали крадеными лошадьми, бесстыжие бабы предлагали пирожки с котятами, сновала босоногая голытьба. После революции социальный состав завсегдатаев этого местечка резко изменился. Сюда потянулись «бывшие»: дворяне, инженеры, институтки. Они меняли на шматы сала и хлеб драгоценности, фарфор, бесценные вещи, которые ничего не значили перед лицом голодной смерти. Советская власть с переменным успехом боролась с толкучкой, иногда та исчезала, казалось, на веки вечные, но лишь затем, чтобы вскоре нахально восстать из пепла.
В восемьдесят седьмом году здесь можно было купить японские магнитофонные кассеты за двадцать рублей и кроссовки за стольник, джинсы за две сотни и пластмассовые электронные часы за полтинник. Здесь торговали импортными шмотками, безделушками в ярких упаковках, свидетельствующих о столь же яркой жизни за бугром. Вещи переходили из рук в руки, шуршали деньги — как правило, рубли. Желающих вешать на себя статью о незаконных валютных операциях, чреватую долгой отсидкой, было немного. Хорошо продавались самогон, водка. Указ о борьбе с пьянством вошел в силу, водка в магазинах стоила червонец, на толкучке — пятнадцать, двадцать, зато свободно и никаких очередей.
Несмотря на будний день, народу на толкучке было полно. Покупатели возмущались грабительскими ценами, присматривались, приценивались. Не хочешь ходить в ботинках «прощай, молодость» — плати. Хочешь выглядеть более-менее пристойно — плати.
Толкучка — экологическая ниша для мелких стервятников, живущих за счет его величества дефицита. Простая логика: если кому-то плохо, то по закону сохранения энергии и вещества кому-то должно быть хорошо. Горбачевская экономика уже стала приносить первые плоды, какая-то гигантская корова слизывала с магазинных полок все — телевизоры, ткани, фотоаппараты. Дефицит и в более приличные времена не давал людям жить спокойно, теперь же он значительно расширил сферу влияния. Рос ассортимент товаров, перекочевывавших на толкучки из подсобок магазинов. Толкучка набирала силу. Толкучка дышала полной грудью. Толкучка радовалась пришествию новых времен. И фарцовщикам здесь было хорошо. Недоучившиеся студенты и работяги-прогульщики, школьники и солидные мужи становились членами этой закрытой гильдии. Цунами, что мутной волной обрушится на страну через три-четыре года, вознесет этих скользких, падких до грязных денег жучков в кресла директоров компаний и банков или опустит прямиком в братскую могилу, где покоятся те, кто пал в кровопролитных сражениях нарождающегося российского бизнеса. Они будут ворочать миллионами долларов, приобретать «шестисотые мерседесы» и недвижимость за рубежом, пускать с молотка или скупать за бесценок гостиницы, магазины, военные заводы. Они станут с одинаковой легкостью гнать за рубеж русское золото и нефть, откладывая добычу на зарубежных счетах, разворовывать миллиардные кредиты, черными тенями метаться по разоренным городам и селам, превращая все, к чему прикасаются, в дерьмо. Но тогда, в 1987 году, они тусовались на толкучках, ждали, когда придет партия панталон или ящик авторучек из Польши, и затравленно озирались, боясь попасться на глаза ОБХСС. Тогда ведь разговор был короткий — ответственность за спекуляцию.
Рыскали по толкучке, фланировали вихляющей походкой и сутулые длиннорукие мутанты, лысые или длинноволосые, с цепкими злыми глазами и татуировками на руках. Рэкет — новая категория мелких хищников, еще редкая в те времена, но начинающая завоевывать пространство. Они делали только первые шаги, обалдевая от того, что все сходит с рук. Главными их орудиями были тогда кулаки, реже — свинцовые трубы и финки, совсем редко — огнестрельное оружие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
На дальнейшие вопросы Григорян отвечал вяло, невпопад. Неожиданно он воскликнул:
— Не там ищете. Не там.
— Так вы скажите, где это — «там», мы с фонариком и пошукаем, — предложил Пашка.
— Вокруг Новоселова много хороших людей было — не убьют, не украдут. Но ведь не все такие. Были и другие.
— Совсем другие? — спросил я.
— Э-э, не знаю я. Зачем буду наговаривать, если ничего точно не знаю?
— Мы же никого не собираемся обвинять. Просто сидим, говорим, — сказал Пашка.
— Неудобно мне, э-э…
— А чего неудобно?
— Ладно. Вы мне скажите, будет нормальный человек через слово чью-то мать поминать, пить все время, орать? Драться всегда будет нормальный человек? Или в тюрьме чернилами себя с ног до головы разрисовывать? «Не забуду мать родную», «Что нас губит?». Будет нормальный человек все время нож в кармане носить, а?
— Это что же за Бармалей такой? — спросил я.
— У Саши на комбинате работал один. Кузьмой его звали. Новоселов его потом к себе на дачу пригласил — водопровод ремонтировать. Я понял, Кузьма полжизни сидел. И оставшуюся жизнь сидеть собирается.
— А что, были у него основания убить Новоселова?
— Может, были. А может, и не были. Кто его знает. Спросили — я ответил. А рассуждать… Я человек маленький, — опять завел свою песню Григорян.
Допрос длился еще минут сорок, но больше ничего интересного мы не узнали. Я закончил писать протокол и протянул его Григоряну. Он внимательно, шевеля губами, прочел каждый лист и аккуратно расписался. Потом приторно-вежливо распрощался и, не переставая заискивающе улыбаться, покинул кабинет. Я подошел к окну. Мне было хорошо видно, как Григорян вышел из дверей прокуратуры, прошел метров пятьдесят и махнул рукой. К нему подкатила бежевая «волга». Григорян с видом секретаря райкома, садящегося в персоналку, устроился в салоне, и «волга» тронулась.
— Ты смотри, — присвистнул Норгулин. — Интересно, его тачка?
— Судя по тому, как он в ней располагался, его, — предположил я.
— С шофером. Обалдеть.
В 1987 году «мерседесы» и «вольво» еще не завоевали всенародного признания, купить себе иномарку считалось наглостью. «Жигули» являлись свидетельством крепкого благосостояния. «Волга» — предметом роскоши.
— А ты, Паша, хочешь, чтобы старший продавец, представитель великой Армении, ходил пешком!
— Каким скромным прикидывался! Костюмчик старенький, сам понурый, в рот следователю заглядывает. Артист.
— Ты заметил, что у него в конце беседы акцент стал меньше. Битый час изображать из себя чурку неотесанную не так легко.
— Терентий, а может, Новоселова он и подрезал?
— Может, он. А может, и нет. — Я пододвинул к себе ватманский лист, испещренный кружками, стрелками — схема связей убитого, — и пририсовал еще один кружок с надписью «Кузьма». Этот кружок соединил с кружком «Григорян» и поставил восклицательный знак.
— Надо заняться отработкой этой версии.
— Займемся, — послушно согласился Норгулин…
Когда говорят, что следователи не любят читать детективы, это полнейшая чушь. Любят, да еще как! Во всяком случае, за одного из них я могу поручиться. Его фамилия Завгородин. То есть я. Еще во времена молодости я подзаряжался романтическими устремлениями и энтузиазмом от книг Адамова, Словина, на худой конец Чейза или Гарднера. Вопреки расхожему мнению, в наших советских детективах — не только оторванная от действительности чепуха. Даже расхожие штампы во многом почерпнуты из жизни. «Часто слышим мы упреки от родных, что работаем почти без выходных», — поется в сериале «Следствие ведут знатоки». Не счесть книг, где сотрудника милиции вызывают из очередного отпуска и обязывают выполнить свой долг. В жизненности последнего штампа я убедился на собственной шкуре. Раз в кои веки удалось выторговать отпуск в июне, как свалилось дело Новоселова. «Ничего, задержишься чуть-чуть, — ласково посыпал мои раны солью начальник следственного отдела. — Ты только главное преступление раскроешь, потом передашь дело другому следователю и поедешь на море». Легко и просто — раскрой, а затем уезжай. Почему-то в нашей «конторе» считалось, что я — хороший охотник, когда дело касается «глухаря». Особенно «мокрого». Мне действительно удалось в первые же годы работы раскрутить несколько хороших дел. Хотя исключительные оперативные и следственные достоинства, мифическая интуиция были здесь ни при чем. Скорее сказывалось упрямство, везение, привычка пахать без устали, пока дело не раскрыто и преступник не выведен на чистую воду.
Жена с сыном укатили на море. Нина заявила, что ждать не намерена, что ее муж не умеет держать слово и что вообще ее достала моя работа и то, что я днями и ночами пропадаю неизвестно где. Это был тысяча первый скандал.
Терентий Завгородин образца 1995 года — это угрюмый, одичавший без женского присмотра холостяк.
Итак, жена неизвестно с кем проводит время на югах, потягивает холодное шампанское и даже не вспоминает обо мне. В это время лопух-муж сидит в прокуратуре и наполняет бумагами папку с уголовным делом.
На место происшествия выезжал следователь районной прокуратуры и так составил протокол, что лучше бы не делал этого совсем. Мне пришлось производить повторный осмотр. При первоначальном ничего обнаружено не было.
Суть дела заключалась в следующем. В отделение милиции Озерного района пришла некая гражданка Новоселова и заявила, что полчаса назад обнаружила на даче труп мужа. Говорила она истинную правду. Упомянутый труп лежал там, где было сказано.
Трех-четырехэтажные, украшенные бойницами и башенками дворцы с бассейнами, теннисными кортами, бетонные ограды с колючей проволокой и видеокамерами у входа — при «коммунизме» подобные «фазенды» невозможно было представить даже в наркотическом бреду. Никакой член Политбюро не мог мечтать о таких «избушках», что ныне возводят все более или менее удачливые ворюги. Обычное поместье образца 1987 года — это щитовой домик, приютившийся на пяти сотках и окруженный кустами смородины и картофельными грядками. На их фоне двухэтажный кирпичный дом Новоселова площадью сто квадратных метров, с сауной и гаражом выглядел, как феодальный замок. Внутри, сверху донизу, он был завален дефицитными вещами. Их оказалось столько, что хозяйка даже не могла вспомнить, пропало что или нет.
Труп лежал на первом этаже, в завешенной коврами, заставленной импортными стенками гостиной. Убийство было совершено колюще-режущим орудием. Точнее — морским немецким кортиком с длиной лезвия двадцать пять сантиметров. Кортик торчал из груди несчастного. Классический удар — сердце нанизано на лезвие, как на шампур. Смерть наступила примерно за двое суток до обнаружения трупа.
На столе стояли две рюмки и недопитая бутылка коньяка «Ахтамар». Одна из рюмок была опрокинута, и темная и охотничью лицензию. При первом осмотре не удалось найти ничего путного. Разве только след сапога, который, как выяснилось, принадлежал начальнику районного уголовного розыска. Так уж получается, что на месте происшествия раньше всех оказывается кто угодно, только не тот, кому положено быть там первым, то есть не эксперт-криминалист. К тому же в Озерном районе эксперт годился лишь на то, чтобы «играть на пианино», то есть откатывать пальцы задержанных на дактилокарту.
Ни на рюмках, ни на каких других предметах подозрительных отпечатков пальцев обнаружить не удалось. Только на лицензии удалось найти более-менее четкий след пальца руки.
Приняв дело к производству и внимательно прочитав его, я понял, что нужно ехать на место и осматривать все снова. Найти что-то по истечении времени при повторном осмотре не так легко. Но искать надо. На этот раз я прихватил с собой .прокурора-криминалиста области Папутина. И перевернули мы дом сверху донизу. Хорошо, что после осмотра жена покойного на даче не появлялась.
Нельзя сказать, что мы вернулись с богатой добычей, но кое-что найти удалось. Перво-наперво изъяли подушки со стульев — на них могли остаться микрочастицы с одежды убийцы. Но самая интересная находка ждала меня на кухне. Вытряхнув помойное ведро, о котором намертво забыли мои коллеги, я нашел в нем осколки рюмки. Точно такой же, какая стояла на столе.
— Преступник мог стереть свои следы с рюмки на столе и с других предметов, — предположил Папутин. — В процессе борьбы третью рюмку он грохнул об пол и не поленился выбросить ее, чтобы не оставлять лишних следов. Что из этого следует?
— Что на осколках могут быть пальчики. Попытаетесь найти? — спросил я.
— Попробую, — пообещал Папутин.
Ему действительно удалось найти на одном из осколков Довольно четкий след пальца. Для розыска это значило мало. Ведь только в кино, получив один отпечаток, следователь тут же прокатывает его по информационным банкам и получает ответ: убивец не кто иной, как Ванька Седой, осужденный в 1921 году за незаконный переход китайской границы. Для получения ответа из Главного Информцентра МВД СССР нужно иметь все десять отпечатков, чтобы вывести формулу, по которой систематизируются дактилокарты. С одним же «пальчиком» можно копаться лишь в областных банках данных, надеясь на то, что произойдет нечто маловероятное и ты наткнешься на след убийцы. Как правило же, нужно сначала найти преступника, и только тогда отпечаток этого пальца заиграет, станет неопровержимым доказательством.
Убили Новоселова в будний промозглый день, поэтому опросы окрестных жителей не дали почти ничего. Лишь одна старушка показала, что около дачи Новоселова, как раз в то время, когда произошло убийство, крутились двое. Один — в светлой куртке. Другой — в телогрейке. Подробнее описать их она не смогла. И за то спасибо.
Что нам было известно о жертве? Не так уж и много. Новоселов Александр Степанович, 1950 года рождения, образование высшее, женат, имеет двоих детей. Директор комбината бытового обслуживания. Двести рублей зарплата. Шестая модель «жигулей» — семь с половиной тысяч рэ (три года не пить, не есть — только копить), двухэтажная дача — двенадцать — пятнадцать тысяч рэ (пять-шесть лет не пить, не есть), куча всяческих мелочей вроде холодильника «Розенлеф» (всего навсего полгода работы), видеодвойка «Хитачи» — восемь тысяч рублей (три года работы). Судя по тому, какую физиономию отъела жена убиенного, не было похоже, что они десятилетиями морили себя голодом, копя на эти вещи.
По характеру Новоселов был рубахой-парнем, эдаким жизнерадостным придурком, которому ничего не стоило подарить швейцару в ресторане дорогой итальянский галстук, в пьяном запале содранный с собственной шеи, или кинуть сотню-другую в оркестр. Немало девах имели честь называть его «котиком» и «душечкой» и барахтались в его постели. Вокруг него постоянно вились стаи каких-то субъектов — пропойцы-халявщики, артистки из местного театра, такие же рубахи-парни. Знакомства эти были по большей части шапочные. Новоселов был мужиком не вредным, обид и конфликтов даже после выпитой литры у него не возникало.
В его связях мы очень быстро начали тонуть. Табунами шли к нам свидетели. «Где находились в день убийства?»
"У кого были конфликты с Новоселовым?» Еще десятка три стандартных вопросов. Нудная, кропотливая работа, которая пока не давала ничего.
Что мы имели? Было ясно, что Новоселов — ворюга.
За четыре года, пока он был директором, его комбинат из захолустной нерентабельной шараги превратился в солидное предприятие. Расширился перечень оказываемых услуг, их исполнение стало более-менее качественным, из лексикона работников при общении с клиентами исчезли нецензурные выражения. Кроме того, комбинат начал расширяться, открывать все новые и новые точки, в числе которых — цех по производству товаров народного потребления, больше напоминающий небольшой завод. Несколько раз сотрудники ОБХСС заявлялись на комбинат, лениво проверяли его, но ни они, ни ревизоры Контрольно-ревизионного управления ничего не находили. Бумаги содержались в порядке, где и как воруют оставалось загадкой, над разрешением которой никто особенно не бился. Проверяющим хватило громкого дела на мясокомбинате. В процессе его расследования был убит заместитель директора и ранен оперуполномоченный, проявивший излишнее рвение.
Версий о причинах убийства Новоселова можно было строить сколько угодно. Месть, денежные счеты, личные проблемы, старые обиды. На девяносто процентов это не случайное убийство, совершенное залетевшим в дачный поселок грабителем или расшалившимся маньяком. Разгадку нужно искать в окружении погибшего.
— Здрасьте. — В дверях моего кабинета появилась крашеная блондинка. — Вызывали? — она протянула повестку, заполненную моей рукой.
— Присаживайтесь, мне надо задать вам несколько вопросов.
Очередная новоселовская подстилка. В свободное время подрабатывала у «Интуриста», два административных привода. Ну что ж, приступим к допросу…
ВСТРЕЧА С «СИНЯКОМ»
Небольшой пустырь у центрального рынка испокон веков был барахолкой. До революции тут сновал темный люд, цыгане торговали крадеными лошадьми, бесстыжие бабы предлагали пирожки с котятами, сновала босоногая голытьба. После революции социальный состав завсегдатаев этого местечка резко изменился. Сюда потянулись «бывшие»: дворяне, инженеры, институтки. Они меняли на шматы сала и хлеб драгоценности, фарфор, бесценные вещи, которые ничего не значили перед лицом голодной смерти. Советская власть с переменным успехом боролась с толкучкой, иногда та исчезала, казалось, на веки вечные, но лишь затем, чтобы вскоре нахально восстать из пепла.
В восемьдесят седьмом году здесь можно было купить японские магнитофонные кассеты за двадцать рублей и кроссовки за стольник, джинсы за две сотни и пластмассовые электронные часы за полтинник. Здесь торговали импортными шмотками, безделушками в ярких упаковках, свидетельствующих о столь же яркой жизни за бугром. Вещи переходили из рук в руки, шуршали деньги — как правило, рубли. Желающих вешать на себя статью о незаконных валютных операциях, чреватую долгой отсидкой, было немного. Хорошо продавались самогон, водка. Указ о борьбе с пьянством вошел в силу, водка в магазинах стоила червонец, на толкучке — пятнадцать, двадцать, зато свободно и никаких очередей.
Несмотря на будний день, народу на толкучке было полно. Покупатели возмущались грабительскими ценами, присматривались, приценивались. Не хочешь ходить в ботинках «прощай, молодость» — плати. Хочешь выглядеть более-менее пристойно — плати.
Толкучка — экологическая ниша для мелких стервятников, живущих за счет его величества дефицита. Простая логика: если кому-то плохо, то по закону сохранения энергии и вещества кому-то должно быть хорошо. Горбачевская экономика уже стала приносить первые плоды, какая-то гигантская корова слизывала с магазинных полок все — телевизоры, ткани, фотоаппараты. Дефицит и в более приличные времена не давал людям жить спокойно, теперь же он значительно расширил сферу влияния. Рос ассортимент товаров, перекочевывавших на толкучки из подсобок магазинов. Толкучка набирала силу. Толкучка дышала полной грудью. Толкучка радовалась пришествию новых времен. И фарцовщикам здесь было хорошо. Недоучившиеся студенты и работяги-прогульщики, школьники и солидные мужи становились членами этой закрытой гильдии. Цунами, что мутной волной обрушится на страну через три-четыре года, вознесет этих скользких, падких до грязных денег жучков в кресла директоров компаний и банков или опустит прямиком в братскую могилу, где покоятся те, кто пал в кровопролитных сражениях нарождающегося российского бизнеса. Они будут ворочать миллионами долларов, приобретать «шестисотые мерседесы» и недвижимость за рубежом, пускать с молотка или скупать за бесценок гостиницы, магазины, военные заводы. Они станут с одинаковой легкостью гнать за рубеж русское золото и нефть, откладывая добычу на зарубежных счетах, разворовывать миллиардные кредиты, черными тенями метаться по разоренным городам и селам, превращая все, к чему прикасаются, в дерьмо. Но тогда, в 1987 году, они тусовались на толкучках, ждали, когда придет партия панталон или ящик авторучек из Польши, и затравленно озирались, боясь попасться на глаза ОБХСС. Тогда ведь разговор был короткий — ответственность за спекуляцию.
Рыскали по толкучке, фланировали вихляющей походкой и сутулые длиннорукие мутанты, лысые или длинноволосые, с цепкими злыми глазами и татуировками на руках. Рэкет — новая категория мелких хищников, еще редкая в те времена, но начинающая завоевывать пространство. Они делали только первые шаги, обалдевая от того, что все сходит с рук. Главными их орудиями были тогда кулаки, реже — свинцовые трубы и финки, совсем редко — огнестрельное оружие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30