— Я тоже так думал, когда приехал сюда. Когда дело дойдет до суда, Ефимова освободят. Ефимовы неуязвимы и неподсудны. Я уйду в зону шкуру свою спасать, а бандит в милицейской форме будет надо мной смеяться, как над придурком, продолжать убивать и получать за это медали. — Белый резко повернулся к Сычеву и едва сдавленным голосом проговорил: — Он мать мою убил! Святое, понимаешь, начальник?!
На глаза молодого человека навернулись слезы. Нижняя губа тряслась, а на высоком лбу вздулись жилы.
— Пусть тысячи таких, как я, подохнут! Плевать! Но пусть каждый из них прихватит с собой одного такого таракана. Таких зона не лечит, такие везде в почете.
— Поверь мне, сынок. — Сычев перевел дух. Он сам напрягся, как струна, и старался снять это напряжение. — Поверь. Я прожил вдвое больше твоего, не на Ефимовых свет Божий держится. Не стоит он твоей жизни! У тебя все еще впереди. Много еще несчастных бродит по этой земле. Трудно жить, но надо.
Кто-то должен делать добро? Ты можешь стать врачом. Ты же хотел помогать людям?…
— Мы не в детском приемнике-распределителе, начальник. Там пацанов надо воспитывать. Перед тобой беглый зек. Добрый ты мужик, Сычев. Жизнь большую прожил, а так ребенком и остался. Ты по сторонам-то посмотри, что кругом творится. И как тебя до сих пор не сожрали? Прости за хлопоты и прощай. Нам не по пути.
Белый повернулся и пошел к реке. Сычев ничего уже не мог сделать.
Долговязая сутуловатая фигура таяла в бледной дымке весенней оттепели.
— Загубленная душа, — тихо сказал Сычев, глядя вслед уходящему.
***
Один из телохранителей Дмитрия Николаевича Шевцова доложил своему шефу, что заметил слежку.
— Говори толком.
— Поездки вашего брата в кардиологический центр стали регулярны.
Мне показалось, что за нами ведется наблюдение. Не хочу конкретизировать, но в нашем деле чутье занимает не последнее место. По моему мнению, нужно ломать график либо усиливать наряд наружного наблюдения.
— Менять график дня я не могу. Я государственный деятель, а не директор вещевого рынка. К тому же у меня нет врагов. На меня ни разу не устраивали покушений.
— Если их устраивают, то только один раз. И вы об этом не успеете узнать.
— А вы для чего?
— Мы можем предупредить, подстраховать, но не спасти. В наш век технологии и прогресса машина смерти так хорошо отлажена, что человек не способен уберечь другого человека от гибели. Наша задача обнаружить опасность и раскрыть замысел, чтобы успеть сделать упреждающий ход.
— Вы слишком дорого мне обходитесь, чтобы я мог позволить себе еще пару охранников. К тому же вы не даете гарантий.
На этом разговор закончился.
На следующий день все шло по плану и маршрут предполагалось изменить по ходу следования. Телохранители работали на совесть, но даже шесть профессионалов не могли решить проблему, когда речь шла о жизни человека в современном городе. Об этом Шевцова предупреждали, но он не услышал голоса разума.
***
Подполковник Ефимов имел определенную договоренность с Мопсом.
Ефимов выбирал жертву из сложнодоступной элиты, а Мопс доказывал, на что способна его бригада. Ссориться и спорить они не хотели. Им предстояло не одно дело впереди, и каждый шел на компромиссы. Мопс понял, что новый начальник из крутых, а не интеллигент с лампасами, и перед ним хвостом не повиляешь.
Мопс ознакомился с докладной разведки и сделал вывод, что ординарные методы не принесут результатов. Ни один снайпер не даст гарантии на успех операции. Требовался нестандартный подход.
К вечеру того же дня Мопс вернулся в кабинет Ефимова, разложил перед ним схему и расставил на ней фишки. Только теперь подполковник понял, что значит настоящий профессионал. Все, о чем говорил Мопс, было рассчитано до мельчайших деталей. К тому же в случае срыва операцию можно повторить. Сама идея строилась не на сверхточности или меткости, не на силе и огневых точках, а на том, что жертва жила на девятом этаже. Непосредственным исполнителем придется пожертвовать, поэтому был выбран обычный «подъездник» с небольшим стажем, с которым можно встретиться непосредственно, так как исполнитель никогда больше не откроет рта. Было решено, что в деле примут участие сам Мопс и Ефимов. Это диктовалось тем, что руководители хотели связать себя кровью.
Подполковник внимательно осмотрел бывшего капитана и сказал:
— Хорошая идея. При нашем сотрудничестве доверие имеет огромное значение.
— Конечно, ты же действующий мент и в отставку не собираешься.
Хочешь, чтобы я тебе верил, лезь в пекло. Для начала ограничимся легкой работой. Промахов не будет. У меня сильная база.
— Врешь, Мопс. Я лично брал твоих щенят.
— Считай, я тебе их подарил. За них покойный Князь в ответе. Змею пригрел на груди, но мои ребята профессионалы, и их сачком, как бабочек, не ловят. Когда я буду в тебе уверен на все сто, тогда ты узнаешь моих людей поближе. А пока будем использовать шестерок.
Ефимов помнил, что Боровский просил его не участвовать в деле и иметь алиби на момент убийства. Но желание доказать главному могильщику, что его новый хозяин не лыком шит, было куда важнее, чем пожелания генерала, который видел все из окон своего кабинета на Огарева.
Когда план был разработан, исполнителю назначили встречу на одной из рабочих квартир, где он получил подробные инструкции и необходимый «инвентарь». С этой минуты очередной киллер превратился в камикадзе. Мертвые показаний не дают.
В назначенный день исполнитель прибыл к нужному дому в Малый Козихинский переулок, где проживала его очередная жертва. Молодой человек вошел в подъезд ровно в восемь часов утра. Он вызвал лифт и поднялся на четырнадцатый этаж, затем прошел на чердак и открыл навесной замок своим ключом. Чтобы перейти в соседний подъезд, ему пришлось выйти на скользкую покатую крышу.
Здесь проходил самый неудобный участок пути, который при отходе займет лишнее время. Двадцать метров от одного слухового окна до другого он прошел за одну минуту.
Молодой человек залез в слуховое окно и открыл люк чердака, откуда заблаговременно сняли навесной замок. Он спустился на площадку последнего этажа и вызвал лифт. Между чердаком и площадкой находился моторный отсек подъемника.
Исполнитель открыл металлическую дверцу треугольным ключом и проник внутрь.
Здесь имелись еще два люка, ведущие в шахты лифтов. Молодой человек открыл силовой щит и вынул предохранитель того лифта, кабина которого стояла на верхней точке. После этого он достал из сумки взрывное устройство на магнитной основе и, откинув люк, спустился на крышу кабины. Бомба была примагничена к стальному кольцу, через которое проходило три мощных троса, державших кабину.
Закончив работу, молодой человек поднялся в моторный отсек и поставил предохранитель на место. Все то же самое было проделано со вторым лифтом.
Обычное отключение могло вызвать подозрение. Молодой человек достал дистанционный пульт, рацию, сложил технику на полу, вышел из отсека и повесил на чердачный люк замок. Любой профессионал мог бы осмотреть весь подъезд, и такая деталь, как отсутствие замка, несомненно привлекла бы внимание.
Исполнитель вернулся в моторный блок и заперся изнутри. Стрелки часов показывали восемь двадцать две.
В восемь тридцать пять во двор дома напротив въехала «скорая помощь» и остановилась у третьего подъезда. За рулем сидел Ефимов в униформе, поверх которой был надет белый халат. Из машины вышел Мопс в полной медицинской экипировке с чемоданчиком, на котором был изображен красный крест.
Дом напротив насчитывал шестнадцать этажей и находился в сотне метров от главного объекта. Поднявшись на чердак. Мопс приоткрыл дверь, которая выходила на крышу. Здесь не было слуховых окон, и дом имел более современную конструкцию. Мопс открыл чемоданчик и достал детали снайперской винтовки.
Сборка заняла две минуты. Мопс не стал надевать оптический прицел, а использовал его в качестве бинокля. Покончив с одним делом, он взялся за рацию, работавшую на частоте радиостанции, которая начинает вещание в полдень. В этом был свой риск, но была и гарантия, что охрана, имеющая свою рацию, их не услышит.
Проверка показала, что звук слишком слаб. Исполнитель сидел в каменном мешке, и радиоволны проходили плохо, несмотря на близкое расстояние.
Однако ничего менять не стали.
Ровно в девять часов к подъезду напротив подкатили джип и «вольво». Двое телохранителей вышли из машины и направились в дом. Мопс наблюдал за охранниками через оптический прицел. Сквозь окна подъезда все было видно как на ладони. Сработали оба лифта. Один остановился на девятом этаже, второй проехал на последний. Охранник вышел на четырнадцатом этаже, осмотрел площадку беглым взглядом, не упустил из виду и железную лестницу, ведущую к чердачному люку, и начал спускаться пешком. На девятом этаже его ждал партнер, и только после того, как они воссоединились, один из них позвонил в квартиру.
Мопс включил рацию и сказал два слова:
— Красный свет.
Исполнитель держал рацию возле уха и отчетливо услышал первую команду.
Спустя пять минут дверь квартиры открылась. Сначала вышел первый охранник, за ним второй, и последним появился Шевцов.
Широкая спина загораживала его от окна. Вызвали лифт. Первой пришла левая кабина. Охранник осмотрел ее, пропустил Шевцова внутрь и следом зашел сам. Как только двери закрылись, второй охранник побежал вниз по лестнице. Мопс передал по рации:
— Левая. Желтый.
Исполнитель вскочил, открыл люк левого лифта и стальную дверь моторного отсека. Во второй руке появилось дистанционное устройство, которое было направлено в шахту.
Когда телохранитель добежал до площадки второго этажа, Мопс дал последнюю команду:
— Зеленый!
Исполнитель нажал кнопку дистанционного управления, и тут же раздался взрыв. Он выпустил пульт из рук и захлопнул ногой люк. Взрывная волна еще не успела подняться вверх, а убийца уже выскочил на площадку и закрыл стальную дверь. У него было немного времени, но он не паниковал. Поднявшись по железной лестнице, он снял замок и вылез на крышу.
Мопс видел, как в соседнем здании из шахты лифта рванулось пламя.
Посыпались стекла из окон подъезда. Двое охранников выскочили из «вольво» и бросились в дом. Но, как и предполагал Мопс, один из них с оружием в руках побежал в соседний подъезд, куда торопился исполнитель. «Как они все предсказуемы», — подумал Мопс, надевая оптический прицел на винтовку. На улице остались только водители, которые не имели инструкций на случай подобной ситуации.
Мопс вскинул винтовку и поймал в прицеле перебегавшего крышу киллера. Слабый хлопок, и нет убийцы. Его скосило, будто кто-то поставил ему подножку. Парень перевернулся через голову, покатился вниз и, перескочив через выступ, камнем полетел к земле. Его тело упало на крышу «вольво», сделав в машине глубокую вмятину. В стане противника наступило некоторое замешательство.
В окровавленном трупе никто не заметил пулевое отверстие в груди. Складывалось впечатление, будто убийца упал из-за спешки. Неожиданное обстоятельство отвлекло охранников, и они не приняли в расчет очень удобное расположение соседнего дома.
Мопс оставил рацию и винтовку на чердаке и спустился.
Ефимов слышал взрыв, но видеть ничего не мог. Его машина стояла во дворе. Когда из подъезда вышел Мопс, Ефимов включил двигатель. Человек в белом халате сел на переднее сиденье и сказал:
— Езжай медленно. Не рви, не дергайся. При выезде поверни вправо, слева дорогу перегораживает джип, там намечается пробка. Второй переулок направо, и к Садовому кольцу. Работа выполнена, и нам уже беспокоиться не о чем!
Ефимов точно выполнил указания, он действовал как автомат. В ушах все еще стоял звон от грохота. Каждый взрыв вызывал в сознании подполковника образ горящего человека, в которого он стрелял с десяти метров. Когда где-то что-то взрывалось, Ефимов затыкал уши, и острая боль пронизывала его мозг.
Дрожь пробежала по коже подполковника, и он стиснул зубы. Зачем?
Что он делал? Он уже ничего не понимал. Его заменил механизм, который продолжал двигать его сознанием и мышцами. Что-то искусственное поддерживало его жизнь, будто он пребывал в состоянии клинической смерти, а все вокруг выглядело предсмертной агонией в кровавых тонах.
Сколько можно его обвинять? Ефимов без конца слышал эти мерзкие голоса, которые проклинали его. Он огрызался, он оправдывался. Ефимов страшно боялся, что кто-нибудь узнает об этих голосах. Они кричали так громко, что их было слышно везде. Они говорили так ясно и отчетливо, с таким нажимом и настойчивостью, будто хотели рассказать всем вокруг о его тайнах. Когда они будили его ночью и начинали свой допрос, он вставал и уходил в соседнюю комнату, чтобы от их криков не проснулась жена. Теперь он уже совсем перестал спать с ней в одной комнате. Он знал, что против него зреет заговор и кто-то требует судить его.
Они ехали по Садовому кольцу, и Мопс не сводил глаз с Ефимова.
Этот человек ему не нравился. На его лице стояла печать обреченности.
***
Стрелки часов были переведены на летнее время, и в семь вечера солнце еще не свалилось за горизонт. Чижов пришел на автобазу заблаговременно, пока еще старый «уазик» стоял на месте. На проходной его остановили, но он знал, что нужно ответить:
— Я из Большого дома. Много заявок от больных собачек.
— Новенький?
— Не очень. Раньше в паре ездил, вот вы и не запомнили. — Его пропустили. Никому и в голову не приходило, что старую рухлядь могут угнать или взять для каких-то целей.
Чиж сел в машину, соединил провода напрямую и завел двигатель.
Белый стоял метрах в ста от ворот базы и видел, как выезжал драндулет с надписью «Ветеринарная помощь на дому».
К девяти вечера они приехали к воротам кладбища. На этом кладбище ворота всегда были на замке. Сюда пропускали катафалки с оформленными документами по всей форме с десяти до четырнадцати часов. Вторая смена начиналась после девяти, и машины въезжали на территорию по особым пропускам.
«Уазик» с надписью на борту знала каждая собака. У Мопса здесь были самые обширные владения. Не один директор сменился за три года. Когда человек начинал наглеть и требовать, он оставался тут же, но из директорского кресла попадал под землю. Люди ошибочно думают, что чем больше они знают, тем дороже стоят.
Машина въехала на территорию и свернула на аллею. Чиж очень хорошо помнил, где находится зеленый домик. Он притормозил возле освещенных окон и посигналил.
Из дома вышел старик в телогрейке и молодой паренек в солдатском бушлате. Парень остался стоять на месте, вырезая острой финкой узоры на палке, а старик подошел к машине.
— Доброго здоровьичка, папаша! — весело сказал Чиж.
— Чего без предупреждения? — прохрипел прокуренный голос старика.
— Смерть, папаша, не всегда стучится в дверь, иногда она входит без стука. Или у тебя места кончились?
— Балаболка. Яма есть готовая. Свежая. Номер 216. Дальний правый угол. Ребята нужны?
— Нет. Оставь пару лопат, сами справимся, и ящик дай на метр восемьдесят.
— С собой повезешь?
— Конечно. На месте упакуем. Часам к двенадцати вернусь.
Старик повернулся к помощнику.
— Пойдите в сарай и принесите с Лехой одну тару на сто восемьдесят.
Парень кивнул, убрал нож и скрылся в темноте аллеи.
— Передай Мопсу, пусть звякнет.
— Сегодня еще его увижу. А ты, дед, никак рулетку покрутить хочешь? Видел я тебя в «Орионе» у второго стола. В пиджачке на фраера смахиваешь.
— Сорок годков из шестидесяти пяти я гонял фраеров по зонам нашей необъятной. Балаболка!
— Не серчай, дедок! Обознался.
Дед поправил на себе штаны и пошел в хибару.
— Что значит — свежая? — спросил Белый. — А какие еще бывают могилы?
— Вторичная, третичная. Ты что думаешь, здесь места много?
Покойничков в пять рядов укладывают. Роют могилу на два с половиной метра, а уж потом гроб на гроб кладут, как ящики с водкой. Глянь-ка, гробы квадратные, без скосов.
Чиж указал на двух парней, которые тащили к машине грубо сколоченный ящик.
— Эстетика здесь не нужна, и занозы покойнику не страшны. Главное — прочность.
Чиж выпрыгнул из машины и открыл задние дверцы. Гроб втолкнули в салон, и Чиж вернулся на место.
Когда они приехали к старому дому на Таганке, уже совсем стемнело.
Ночь ожидалась лунной, безветренной. В воздухе веял весной.
Чиж указал на окна подъезда.
— На четвертом этаже у окна сигаретный огонек и на шестом. Мопс живет на пятом. Ничего не боится. Двое лохов его охраняют да дверь железная.
— Самоуверенный фрукт.
Мопс жил в трехкомнатной квартире перестроенного дома. Он родился на Таганке и не хотел жить в другом районе. Его покойный отец работал надзирателем в ныне сломанной таганской тюрьме, а сынок учился в ремеслухе, тут же через два дома. Теперь Мопсу стукнуло шестьдесят, и он гордился тем, что за всю жизнь ни разу не болел и не брал больничный.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53