В голове — рассказ бабы Фени. Слюнявые мужики, смакующие женские прелести, крики «браво!», «двигай бедрами!», «даешь победу!».
И все же пройтись не мешает.
Не успел выйти из комнаты и запереть за собой дверь, в коридор выглянула Надин. Будто подсматривала и подслушивала.
Немудренно, что она так и не обзавелась семьей — самый захудалый мужик не сооблазнится расплывшейся фигурой, похожей на бочонок, поставленный на табурет с бесформенными короткими ножками. А уж о лице и говорить нечего — мартышка намного симпатичней.
— Уходите, Павел Игнатьевич? Надолго?
Кажется, я превратился в ребенка, который должен просить разрешения погулять, покушать, посетить туалет. Зажали бабы сорокалетнего мужика — не вздохнуть, ни охнуть. С одной стороны — баба Феня старается, с другой — Надин ей помогает.
И все же накалять обстановку в коммуналке — самому навредить. Но особенно поддаваться тоже не стоит.
— Пойду прогуляюсь. Загляну в какое-нибудь кафе, чокнусь сам с собой рюмкой водки, поздравлюсь. Разве не имею на это право?
Добавить бы еще что-нибудь ехидное, но из кухонной двери выглянула вопрошающая физиономия бабы Фени. Дескать, что за шум в коридоре, не возвернулась ли Верочка? Увидит что достают ее единственного защитника — вцепится в дерзкую соседку. Дай Бог, не в прическу.
Обычно две женщины сдерживают рвущуюся с языка взаимную антипатию, даже умудряются обмениваться сладенькими улыбочками, но чем черт не шутит, вдруг взбесятся? И косвенной причиной кухонной баталии станет миролюбивый и покладистый сорокалетний литератор? И когда — в светлый день рождения!
Я вымученно улыбнулся, многозначительно кивнул. Иду, мол, по нашим с вами делам, вернусь — доложу. Успокоенная баба Феня возвратилась к газовой плите.
А вот с настырной Надин так легко не сладить.
— Понимаю вас, Павел Игнатьевич, ох, как же понимаю! В такой день хочется — на люди, пообщаться… Если не возражаете, погуляем вместе. Устрою себе выходной. И вам будет повеселей и я развеюсь.
Ручки охаживают недавно сделанную прическу, затуманенные глазки испытующе обшаривают мою физиономию. Согласишься — мигом нырнет в свою нору переодеваться и краситься.
Мне только и не хватает прогуливаться в женском обществе. Не дай Бог, прикатит из Москвы Маша, повстречает неразведенного мужа вместе с уродиной — инфаркт обеспечен. Двойной. У меня — тоже. Ибо в глубине души все еще не умерла надежда на примирение.
Впрочем, что мне до переживаний бывшей супруги? Пусть балдеет с сыном-алкашем и бездельником, лечит его от запоев, мирится с многосуточными исчезновениями, пребыванием в следственных изоляторах либо в ментовских обез"яниках. Вот когда, дай-то Бог, парень поумнеет, поступит на работу, заведет семью, появится у нас с Машенькой еще один медовый месяц. Или — год.
Сомнительно, конечно, что закоренелый эгоист и потенциальный бандит может исправиться, но жизнь — опытный лекарь и воспитатель, авось, и с Виталькой справится. Поскорей бы!
Нежелание прогуливаться с Надин имеет и другие корни. Более приземленные. Идешь рядом с красивой женщиной — сам становишься красивей, рядом с «бочонком» — наоборот, сам превращаешься в этакую кадку.
Я лихорадочно придумывал причину отказа, а соседка все еще сверлила холостяка испытующими глазами. Женщина она не глупая, наверняка, уже поняла: совместного гуляние не будет. Но все еще надеялась.
— Извините, Надежда Дмитриевна, — выщипанные бровки взметнулись и приняли удивленное положение. Неужели мужик откажется? Быть этого не может! — Сейчас у меня запланирована втреча с коллегой. Вечером мы с вами обязательно встретимся, — подсластил я горькую пилюлю.
Надин хлопнула дверью. Будто влепила пощечину.
Не прошел я по улице и полсотни метров, как начисто позабыл и о разгневанной соседке и о бывшей жене.
Есть в моем характере отвратительная по нашим временам черта: обязательность. Пообещаю издателю выдать «на гора» рукопись в оговоренный день — разобьюсь, позабуду про еду и сон, но выполню. Выболтаю Маше обещание купить ей новую стиральную машину — забуду обо всем, наскребу денег, при необходимости залезу в долги, но сделаю.
Вот и сейчас — уходила меня баба Феня, вынудила пообещать найти внучку. Как поступил бы на моем месте современный мужик? Он бы начисто позабыл и о данном обещании, и о настырной бабуле с внучкой.
Прижмет через недельку Аграфена Николаевна — развести руками, пристроить на физиономию маску страдальца. Извините, старался как мог и как не мог, но не получилось, обратитесь еще раз к настоящим сыщикам.
Вместо этого переживаю, мучаюсь…
Жилой дом, в котором находится наша коммуналка, расположен неподалеку от небольшого заводика — филиала машиностроительного гиганта. Когда-то он производил какие-то запчасти к моторам, сейчас ничего не производит. Утром по привычке соберутся возле закрытых ворот работяги, посудачат, помитингуют и расходятся или по домам или по другим рабочим местам у «новых русских»
А что прикажете делать? Металла нет, денег который месяц не платят, кормить семьи нужно. Вот и подрабатывают квалифицированные токаря и слесаря, конструкторы и разработчики торговлей всякой всячиной, либо ремонтом особняков и коттеджей.
Смотреть тошно.
Поэтому я двинулся в противоположную от завода сторону. Благо, там раскинулся лесопарк, в котором можно поразмыслить и принять решение.
По аллеям и тропинкам лесопарка бесцельно бродят пенсионеры, выгуливают в колясках младенцев мамы или бабушки, играют со своими собаками прилично одетые мужчины. Часто попадаются с бутылками в карманах алкащи или грязные до омерзения бомжи. Проституток не видно — место непрестижное, в основном они тусуются возле вокзала и на площади перед единственным в Дремове рестораном.
Обстановка, конечно, не для раздумий, но я все же выбрал удаленную от основной аллеи тропинку. Шел медленно, часто останавливался, делал вид — любуюсь юркими белками.
Первое, что нужно «обсудить» — куда могла деваться девчонка?
В последнем моем романе герой — опытный сыщик, распутывает дело о похищении богатой женщины. Начинает он с определения главных версий. Кому нужно похищение? С какой целью? Ответы на эти вопросы, даже самые глупые и непрофессиональные, закладывают основу расследовния. Поочередно они рассматриваются «под микроскопом» и отметаются. Оставшиеся прорабатываются более дотошно.
Все это, конечно, мною придумано, срисовано с газетных публикаций и произведений более маститых коллег. И все же…
Кому понадобилось похищать мисс Дремов? И было ли это похищеннием?
Прежде всего, одурманенная свалившейся на нее славой, Верочка могла исчезнуть без посторонней помощи. Влюбилась девчонка в симпатичного парня — забыла о существовании страдаюшей бабули и переживающего дела. Любовь — страшнее наркоты, нормального человека превращает в робота.
Может быть, но куда девались парни-телохранители?
Тоже об"яснимо. Верка влюбилась в одного из них. Второй заревновал. Готовый сюжет для очередной криминальной повести. Но не для реального расследования. Примитив, детясельная придумка.
Вторая версия более основательная и правдоподобная: помчалась королева красоты похвалиться достигнутым успехом к мамаше либо к папаше.
Нужно сегодня, максимум завтра, поинтересоваться местожительством родителей «звезды». Единственный источник — баба Феня. Впрочем, почему она? Дед Пахом — не менее заинтересованная личность. Лучше поговорю с ним. Мужик с мужиком всегда договорятся. Заманю в свою комнату, выставлю бутылку водки. Небось, не откажется.
Третья версия: присмотрелись к новой королеве красоты сутенеры. Те же бесстыдники, сидящие в зале позади быба Фени. Вскружить голову шестнадцатилетней телке не так уж трудно. Расписали ей вольготную житуху с виллами на побережье Средиземного моря, «паккардами» и «фордами», которыми она станет владеть, торжественными банкетами в престижных ресторанах, множеством почитателей неземной красоты россиянки.
А что взамен? Всего лишь согласие пообщаться с интеллигентными, культурными господами, попеть им песенки, потанцевать.
Знающая жизнь молодуха, конечно, мигом раскусит ядовитую начинку всех этих соловьиных трелей. Раскусит и выплюнет. Наивная девчушка проглотит ее…
Четвертая версия… пятая… шестая…
Голову будто зажали в тиски. Появилась боль в затылке, загрохотало в висках. Писать романы-повести намного легче, нежели пытаться протиснуться в реальные причины действительного преступления. А без причин нечего и думать о том, чтобы разыскать пропавшую девчонку.
В конце концов, я понял: без помощи настоящего профессионала не обойтись. И направился домой. Стоит ли в праздничный день сорокалетия терзать себя подобными раздумьями? Лучше завтра еще раз «проработать» намеченное сегодня, набросать на бумаге кой-какие соображения.
В коридоре — пусто. Насмерть обиженная бочкообразная соседка наглухо забаррикадировалась в своей комнате, баба Феня призывно гремит на кухне кастрюлями. Дед Пахом углубился в телесериалы.
Самое время отвлечься от назойливых мыслей о Верочке и немного поработать. На чем я остановился? Вор в законе встречается со своим агентом, внедренным в уголовку. Где встречаются? Прямо на улице, за углом здания, в котором работают сыщики…
Чушь собачья! Мафиозные главари не глупей самых умных сотрудников уголовного розыска, а я рисую их полными идиотами. Придется пяток страниц перепечатать, предварительно — капитально продумать.
Но поработать в этот день так и не пришлось.
В коридоре раздался голос бабы Фени.
— Игнатьич, гостенек к тебе пожаловал.
Гость? Странно! Коллегами и друзьями в Дремове обзавестись я не успел, московские связи после неожиданного моего выезда порвались. Уж не посланец ли Машеньки? С предложением заключить мирный договор.
Почти не ошибся.
Дверь не просто открылась — распахнулась. На пороге — пасынок, сын моей законной супруги от первого брака, алкаш и негодяй, каких мало — Виталий.
— Здравствуйте, Павел Игнатьевич, это я…
В наглых глазах таится ехидная усмешка, руки заброшены за спину и там сжаты в замок, длинные волосы закрывают оттопыренные уши, кольцами падают на высокий лоб. Смесь злости и доброты, уродства и привлекательности. Стоит, картинно перекатываясь с каблуков на носки и — обратно.
До чего же причудлива жизнь! Порядочных людей жалует уродливыми чертами и фигурой, подлецов — смазливой внешностью. Будто издевается над нами.
— Проходи, присаживайся… Чашечку кофе? Или — чай? — потянулся я к чайнику. Интеллигентная вежливость — превыше всего. Если даже имеешь дело с мерзавцами типа моего пасынка.
— Не нужно — почаевничал перед от"ездом. Мама накормила.
Ради Бога, значит, время «визита» соотвественно сократится. Чаепитие всегда располагает к длительной беседе. Ни у меня, ни, похоже, у Витальки подобного желания нет. И быть не должно — слишком разные мы люди.
— Что у тебя новенького? Устроился на работу? Поступил учиться?
Парень смерил наивного отчима пренебрежительным взглядом. Кто же в наше время откровенничает по поводу «новенького»? Разве — придурки из старой гвардии комсомольцев или зачуханные старички, не забывшие подвиги боевой юности.
— В норме… Мама послала поздравить вас с юбилеем. Ну, и я… тоже.
Пасынок на удивление трезвый, поэтому разговаривает миролюбиво, без гнусных подзаборных словечек и грязных намеков. По тюремной привычке руки держит за спиной. Три года в заключении — не шутка, в память внедряются на всю жизнь.
— Спасибо… Как мама?
Артист! Наклонил голову, вытер носовым платком, якобы, повлажневшие глаза. Поверить ему может только наивный человек, который не присутствовал при многочисленных семейных скандалах. Однажды, добропорядочный сын умудрился обозвать заботливую мамашу «сукой, которая его пасет». Причем, в нормальном состоянии, без алкогольного доппинга.
— Плохо… Часто плачет, жалуется на боли в сердце, — помолчал и вдруг выбросил острый вопросик. — Павел Игнатьевич, вы не думаете возвратиться к маме?
Отзвуком сердечной боли жены кольнуло у меня в груди. Эх, если бы не сидящий передо мной негодяй, с какой радостью бросил бы я купленную комнату и помчался в Москву, обгоняя автобусы и электрички. Прожитые вместе пять лет, без скандалов и семейных разборок, не вытравить. Если даже супруги расстались, раз"ехались в разные стороны.
Но паскудная память тут же нарисовала картинку последнего общения с Виталием. Суженные пьяные глаза, брызги слюны изо рта, бросаемые мне в лицо черные матюги, мелькание крепких кулаков.
Ну, нет, дорога в рай наглухо перекрыта!
— Пока не думал над этим, — уклончиво вымолвил я, зная, что наш разговор будет во всех подробностях передан Маше. В соответствующей интерпретации. Лучше не растравлять ее рану фальшивой надеждой. — Время покажет… Работаешь? — снова ударил я в одно и тоже место.
В ответ — артистическая гримаса. На этот раз низко склоненная голова гордо вздернута.
— Пусть быдло работает — у него две извилины в башке. Меньше чем за два лимона баксов зад от стула не оторву.
— Ну, ну, — покачал я головой. Понимал — переубеждать бездельника все равно, что пытаться кулаком вбить в стену гвоздь. — Значит, на материнском иждивении?
— Значит, — передразнил меня пасынок со зловещей улыбкой. Дескать, поговори еще — получишь. — А вы пишете?
— Пишу.
— И много монет загребаете?
— На жизнь хватает. Когда не хватит, пойду вагоны разгружать, тротуары мести — тунеядцем не буду.
Все же не выдержал — высказался. Не полностью, конечно, кое-что приберег для следующей встречи. Ежели пасынка снова не упекут за решетку. Странно, но Виталий воспринял небольшой воспитательный монолог довольно спокойно. Поднялся со стула, походил по комнате. Остановился возле книжных полок, прощелся пальцами по корешкам. Будто пересчитал.
Я настолько изучил пасынка — заранее знал, что он скажет через несколько минут. Досконально, до тонкостей. Поэтому следующая фраза не оказалась неожиданной. Даже с учетом подавленной обиды.
— Павел Евгеньевич, у меня — просьба…
Сейчас последует фраза о временных финансовых трудностях, завершится она трагической просьбой ссудить небольшую сумму. В основном, для приобретении лекарств для больной матери. Или — теплой обуви на зиму. Опять же не для него — ему, дескать, ничего не нужно…
Почти угадал. Но просьба прозвучала настолько истерично, что я невольно вздрогнул.
— Меня убьют!… Понимаете, убьют!… Они ожидают возле вашего под"езда… Не вынесу пятьсот баксов — кранты… Мама не переживет моей гибели!… Ну, что для вас полкуска баксов! Заработаю, украду — верну!
— Успокойся, — подал я парню стакан с водой. Он впился в его край губами, зубы задребезжали по стеклу. — Об"ясни толком, кто тебя ожидает и почему ты должен платить этим людям?
— Это неважно, главное — откупиться… Павел Игнатьевич, если вы меня не спасете — всю жизнь будете каяться. Совесть замучает… Взял бы у мамы — она восемь месяцев не получает зарплаты… Один выход — вы… Прошу…
Врет, конечно, играет заранее отрепетированную роль. Но передо мной сейчас — не негодяй и пропойца, а родной сын моей жены. Пусть жены бывшей, но сколько мы прожили вместе! И надо честно признаться — счастливо прожили. Не считая последних двух лет, после выхода Витальки из очередного заключения.
В конце концов, не мы — для денег, а деньги — для нас. Мерзавец прав: случись с ним беда, совесть меня замучает. Вдруг он не лжет, его, действительно, подстерегают бандиты? Неважно за что, проигрался в карты, сдал кого-нибудь ментам. Ведь не полный же он подлец, чтобы так мерзко играть на душевных струнах по сути постороннего человека?
Несмотря на самую настоящую ненависть, которую я испытывал к виновнику развала семьи, обиду за незаслуженные оскорбления, я был уверен: какие-то гены доброты и совести он все же унаследовал от матери.
Знал ведь, знал, что деньги предназначены либо на пропой, либо на проституток, что меня просто шантажируют, но отказать сыну Машеньки был не в силах.
Молча поднялся, запустил руку за книги, достал старый бумажник.
— Держи.
— Не думайте — я верну… через неделю верну… или через месяц, — забормотал Виталий, засовывая сотенные купюры в карман джинсов. — Мне должны отдать…
Я промолчал. Пасынок славится удивительной забывчивостью. Трудно сосчитать сколько раз он «занимал» у меня деньги и сколько раз забывал их отдать. Вначале я напоминал — жили мы с Машенькой трудно, каждый рубль высчитывали. Потом понял — бесполезно. Виталий попросту забывает о своих долгах, считает, что все окружающие — родные, знакомые, приятели — обязаны содержать его. Ибо все они — быдло, предназначенные кормить и холить барина.
Я ожидал, что получив деньги Виталий уйдет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34