Поблагодарить — слишком банально, изобразить равнодушную гримасу — обидеть дарителя, причинить ему боль. Намного лучше подождать объяснения мальца, а уж после этого ответить.— Ты только не обижайся, ладно? — зациклило его на какой-то обиде, с некоторым раздражением подумал Лавриков. Сказал бы просто: прими на мелкие расходы, разбогатеешь — возвратишь. — Ты ведь поистратился, связал себе руки… Вот и прими, чтоб развязать их… Делай, что хочешь… Выкупи свой пакет или пусти в оборот, или раскрути консервный завод… В общем, решай сам… Ведь мы с тобой — родственники… близкие родственники… Вот и возьми… Без отдачи… Ты не думай, это беспроцентный вклад… На какое угодно время…Сплошная мешанина, нередко лишенная смысла. Чего только не наворочено! И просьба не обижаться, и заверения в вечной дружбе, и совет немедленно «раскрутить» Окимовское предприятие, и упоминание о каких-то «мелких расходах», и беспроцентный заем.Когда Иван волнуется, он всегда мемекает голодным телком, срывается на глупые рассуждения. Будто боится услышать жалкие слова благодарности, увидеть на глазах облагодетельствованного человека слезы умиления. Плохо же он знает своего «старшего брата»!Федечка насмешливо развел руками.— Хоть в ноги бросайся, хоть слезами облейся… Спасибо, вот только на беспроцентный кредит не надейся — возвращу деньги с нормальными процентами… За совет выкупить у «Империи» проданные акции тоже благодарю, вот только возвращать пакет не собираюсь. Только одни раки назад ползают, а я не членистоногий морепродукт. Мне свое «берендеево царство» отстроить надо.Своеобразный, завуалированный выговор немного покоробил Ивана. Он рассчитывал совсем на другую реакцию. Не человек, его старший брат — сухарь, для которого существует только одно дело, только один бизнес. Все остальное — мелочь, не заслуживающая слюнявых рассуждений.— Значит, чек пригодится?— Еще бы! А то я полтора часа сидел в приемной банкира, надеясь на оформление кредита. И свалил, так и не дождавшись.Значит, он во время вручил конверт с чеком, с радостью первооткрывателя подумал Иван. А это — высшая благодарность, которую он так добивается.— Отказали?Федечка горько усмехнулся. Он не привык быть бесправным униженным просителем, бесплодное сидение в приемной — немалое количество синяков на больном самолюбии, воспоминание об этом — еще один синяк.— Не дождался ни согласия, ни отказа. Понимаешь, писать страшно захотелось. А спросить у девушки-секретарши — где сортир, как-то неудобно. Вот и пришлось сбежать.Сначала Иван поверил. Действительно, когда переполненный мочевой пузырь в самый неподходящий момент требует немедленного опорожнения, поневоле сбежишь. Однажды, во время урока с ним тоже приключилась подобная неприятность. Долго терпел, заставляя себя думать о другом, не связанном с отправлением физиологических функций организма. Не выдержав, попросил у преподавателя литературы разрешения на минутку выйти. Вышел, красный от стыда, под градом ехидных смешков и понимающего шепота одноклассников.Федечка выждал пару минут и расхохотался. Иван последовал его примеру.Женька опаздывал. Пельмени всплыли на поверхность кипящей воды, переварятся — превратятся в обычную смесь теста и фарша.— Ты почему не запер? — неожиданно спросил Иван, опасливо поглядев на дверь. — Все — нараспашку, и калитка, и двери.Понятно, время эйфории прошло, и «партизан» возвратился в прежнее состояние. Страх парализовал волю, затуманил мозги. Сейчас побежит в свою светелку, закроется на все замки и засовы и спрячется под кровать.— Зачем запираться? Нам с тобой никто не угрожает, — с деланным равнодушием возразил Лавриков. — Сам погляди, вокруг все тихо-мирно, ни грабителей, ни убийц. Тишь да гладь, да Божья благодать.— Обязательно нужно запереть! — заупрямился Иван. — Потому что он на всех нас охотится. И на тебя — тоже. Я на развешанных рисунках видел, которые он резал ножом.Федечка покачал головой, приложил ладонь ко лбу Кирсанова. Заболел, малец, точно заболел! Лицо красное, в глазах — боязнь чего-то, лоб горячий. Измерить бы температуру, так ведь не дастся — обидится.— Кто он? Какие еще рисунки? Бредишь ты, что ли?— Какой там бред? Я тебе все уже рассказал, блин…И Кирсанов, запинаясь на каждом слове, сжимая кулаки, принялся невнятным шопотом повторять только что сказанное. И про Евгения Николаевича, который хотел застрелить маму. И про его огромный дом, с развешанными изображениями будущих жертв. И о том, что безумец хотел прикончить его.— Брось, Ваня заниматься чепухой! — прикрикнул Федечка, отлично понимая, что все услышанное — страшная правда. Такое никогда не придумать даже самым заядлым писателям-фантастам. — Все это тебе померещилось. Начитался фантастики и вот — результат! Гляди, как бы крыша не поехала.— Бросать нечего! Оглянуться не успеешь, как откроется дверь и маньяк в наморднике заберется в комнату. С пистолетом в одной руке, ножом, которым он резал фотки — в другой… Тихо! Слышишь, Это — он!Стукнула калитка, заскрипела дверь, ведущая из веранды в комнаты. Иван спрятался за спину «брата», его зубы выбивали какой-то марш.Федечка огляделся в поиске какого-нибудь оружия — топора, скалки, на худой конец обычной палки. Ничего! Ага, вот чем можно встретить маньяка — чугунной сковородой!— В случае чего сразу швыряй в голову, — горячечно шептал Иван. — Не давай опомниться!— А вдруг — твой Женька? Жаль инвалида…— У Женьки культи грохочут, как у Буратино. А этот крадется, старается быть незаметным. Маньяк, точно маньяк!Открылась дверь. Федечка замахнулся сковородой. Во время остановился.На пороге стоит девушка, с любопытством оглядывая помещение, стилизованное под деревенскую горницу.Иван облегченно вздохнул, посмотрел на огорошенного Лаврикова и медленно поплелся к лестнице, ведущей на второй этаж. Он все понял.Из ослабевших рук Федечки с грохотом упала на пол сковорода.— Лер, ты мне не кажешься? — ущипнув себя за бедро, беспомощно спросил он. — Погоди, сейчас перекрещусь… Если привидение — рассыплешься и исчезнешь, если живая — обнимешь…Девушка опустила лукавые глазенки.— Не надо креститься… Можешь просто потрогать… Сразу убедишься…— Погоди… Как-то по берендеевски получается. Откуда не возьмись — цветочек расцвел из кочки… Волшебство, магия!— Никакой магии! Мать с тетей Клавой разгружают машину, а я вижу — стоит твоя тачка. И потихоньку — на разведку. Почему не проверяешь «привидения»? — обиженно прошептала девушка. — Отвык или боишься?Окончательно пришедший в себя парень обнял Лерку. Не страстно — бережно. Так муж обнимает супругу, с которой прожил долгие годы.Увидев эти объятия, Иван укрылся в своей комнате. Ему было стыдно, будто он заглянул через замочную скважину в родительскую спальню. Леркина мать и тётка Лаврикова тоже не торопились в дом — уселись на веранде. Понимающе переглянулись — не надо беспокоить молодых, пусть пообнимаются… Глава 10 Во время отсутствия Лавра Ольга Сергеевна почти не навещала его, вернее сказать, ИХ квартиру. Заскочит на минутку, осмотрит покрашенные стены и потолки, бегло поговорит с отделочниками и снова уезжает. Без Феди квартира кажется пустой и холодной, даже угрожающей. Будто хозяин унес с собой тепло и уют.Она все еще не верила в свое счастье. Что толкнуло ее в объятия немолодого мужчины? Женское одиночество или… любовь? Вообще, в ее возрасте глупо говорить о любви, она, любовь, уже прошла, отцвела. Во всяком случае, так ей казалось.Об одиночестве говорить не менее глупо. Опекун будущего президента компании по роду своей деятельности не может быть одинокой — она занята срочными и повседневными делами с раннего утра до позднего вечера. После непременного вечернего чаепития доберется до постели и проваливается в сон.Так что же толкнуло ее к Лавру?Ольга Сергеевна вышла на балкон, придвинула плетеное кресло, но осталась на ногах. Облокотившись на перила, смотрела на улицы, заполненные прохожими, на поток транспорта, на неизбежные в современном мегаполисе пробки. Будто спрашивала совета — что делать, как поступить?О каком «совете» можно говорить, когда они с Федей уже помолвлены, уже подали заявление в ЗАГС, поговорили со священником.И все же, и все же…Она не поехала к тюрьме, хотя ей страшно хотелось первой поздравить жениха. Почему не поехала? Трудно ответить на этот простой вопрос. Испугалась сплетен — вот, мол, бесстыжая баба, сама мужику на шею вешается. Или — боится, что недоброжелатели сообщат ему о шашнях невесты во время его отсутствия?Правильно сделала, что не поехала! Санчо все сделает, как надо — встретит, поздравит, сообщит самые свежие новости и привезет домой. Встреча новобрачных состоится без ненужных свидетелей, как выражаются французы, тет-а-тет. Настоящая любовь ( так хочется верить, что она у них — настоящая!) не терпит огласки, для других людей она — табу, вход в нее запрещен!С балкона видно, как возле под»езда остановилась машина. Из нее вышли двое — Федя и Санчо. О чем-то заспорили. Будто в старом немом кино, размахивают руками, что-то говорят. Странно, но Ольга Сергеевна мысленно все понимает.— Пошли, пошли, поднимемся в квартиру.Это говорит Федя… Феденька. Его манера — повторять дважды, будто подгонять собеседника.— Стоит ли… это самое… подниматься. Лучше посижу в машине, послушаю музыку, подумаю…Санчо! Ему и хочется подольше пообщаться с другом, но боится помешать свиданию влюбленных. Вот и отнекивается, привычно поглаживая раскрытой ладонью бугристый лоб.— В квартире тоже имеется магнитофон. Пошли, пошли!Выражаясь словами Клавдии, традиционное «бодание». Лавр настаивает на своем, надеясь получить желанный отказ, Санчо по той же причине упрямится. В конце концов, оруженосец забрался в салон машины, врубил магнитолу, а «дон Кихот», стараясь идти медленно, с достоинством поспешил в подъезд.Чуть слышно хлопнула входная дверь. Сердце, будто ответив этому звуку, забилось с такой силой, что, казалось, заболели ребра.Вошел Лавр. Смущенный, немного растерянный, подрагивающей рукой поправил узел галстука.— Вот и я…Ольга приблизилась к нему вплотную, так, что почувствовала на своем лице его теплое дыхание. Осторожно и ласково провела по щеке тыльной стороной ладони.— Раньше ты никогда так чисто не брился.Казалось бы, простой вопрос, но в нем было столько нежности и признательности, что он вздрогнул. Попытался засмеяться — не получилось, вместо смеха — нервное подрагивание губ. Все же время, проведенное за решеткой, сказалось на нем — расслабился, потерял присущее ему чувство юмора.— Раньше у меня никогда не было столько свободного времени. Занимался пением и брился, ел и спал… А ты… что с тобой? Здорова?На этот раз засмеялась Ольга. Весело, непринужденно, даже — радостно. В сказанном — весь Лавр, всегда заботливый по отношению к окружающим и равнодушный — к себе. Увидел реакцию невесты и удовлетворенно погладил еще больше поседевшие усы.— Нормально… А где Санчо?Она прекрасно знает, где сейчас находится верный оруженосец — в машине. Блаженно слушает отрывки из опер и ожидает Лавра. Но, во первых, нужно же о чем-то говорить, и, во вторых, намекнуть на то, что влюбленным ничего не мешает, что они одни не только в квартире, но и во всем беспокойном мире. Только он и она, Ромео и, дождавшаяся наконец своего рыцаря, Джульетта.Боже мой, какая сентиментальность, про себя ужаснулась женщина, о чем она говорит? Не терпящий слезливости и высокопарности, Лавр имеет право повернуться и уйти.— Санчо? Сидит в машине. Он иногда, крайне редко, умеет быть деликатным.— Тогда…Ольга положила руки на его плечи, подняла голову, по девчоночьи зажмурилась. Лавр прикоснулся к приоткрытым губам, потом с жадностью вобрал их в себе. Не было ни первого мужа, ни страшной катастрофы, ни долгого пребывания в коме. Все это вычеркнул из жизни Феденька…Поцелуй получился затяжным, оба задохнулись.— Все, Оля… Все! Сегодня я окончательно расстаюсь со своим прошлым, позапрошлым, поза позапрошлым. Оно слишком дорого обходится не только для меня, но и для тебя… Прости.— Так и быть, прощаю. Вот только, пожалуйста, не фантазируй. От своего прошлого нельзя отказаться, оно сидит в нас. И платить придется до тех пор, пока не кончится счет. И мне, и тебе.Лавр снял очки, близоруко поглядел в женское лицо. Что она шутит или не понимает? Кирсанова задумчиво улыбалась. Не сомнениям будущего мужа, своим мыслям.— Кажется, все долги уже погашены и счет закрыт, — неуверенно пробормотал Лавр. Будто сверял оплаченные долги с количеством еще не оплаченных. — Я чисти и непорочен, как новорожденный.— Поживем — увидим…— Обязательно поживем! Я так соскучился по нормальной, человеческой жизни…Второй поцелуй получился более горячим. Лавр поднял ее на руки и понес в спальню.— Господи, какой же ты еще ребенок! — шептала Ольга. — Разве можно так… Мы уже не молоды… Дурачок сой милый…— Не только можно, но и нужно… необходимо…
К пению вообще, к оперному — особенно, Санчо пристрастился на зоне, где мотал трехлетний срок за «незаконное ношение оружия». Дело было сшито белыми нитками, опытный адвокат, мигом разрушил бы его, но на опытного не хватило денег, а назначенная соплюшка разбиралась в прокурорских хитросплетениях намного хуже, нежели в макияжных премудростях.Прихватили вора с газовым пистолетом. Не страшно, разрешение — искусно сработанная умельцем липа — в кармане, на лицо пристроено искреннее возмущение. За что вяжете, козлы, что вам померещилось? Где вы, радетели о правах человека? Отзовитесь, придите на помощь незаконно повязанному человеку!Никто на помощь не прибежал. Вонючие опера, как водится, обшмонали задержанного и в потайном кармашке обнаружили неопровержимую улику — стволик с нарезкой. Вставишь его в газовый пистолет, и он превращается в боевой. Легко и удобно. Остальное прошло так же легко, без сучка и задоринки. Суд вынес приговор — три года в колонии общего режима. И это — за один только стволик, кусок железа?Явный беспредел!Слава Богу, сыскари не копнули глубже, ограничились оружием, если бы всплыли на поверхность другие, более опасные, прегрешения подследственного, срок мог бы быть значительно большим. А три года — пустяк, мелочевка, отдохнет от жизненных передряг, наберется сил.Вот и пришлось тогда молодому вору париться на зоне.Один из надзирателей, по лагерно-тюремному — вертухай, парень не намного старше Санчо, был страстным меломаном. Он никогда не расставался с транзисторным приемником, настроенным на развлекательную волну. Сопровождает зека в лагерную администрацию — дергается под музыку, как припадочный, блаженно щурится. Наверно, упивается даже сидя на унитазе, или балуясь с бабой. Одним словом — фанат!К разным вальсам, фокстротам, зарубежным изыскам, Санчо остался равнодушным, а вот услышал однажды арию из оперы «Евгений Онегин» и — загорелся. А уж романсы приклеились к нему, не хуже листьев банного веника. До того дошел, что начал сам сочинять не только музыку, но и слова.Вот и сейчас, ожидая в машине Лавра, он с удовольствием слушал арию Ленского. Оглаживал баранку руля, по привычке потирая лоб, задумчиво улыбался.Но обычной расслабленности не было. Слишком сильно накалилась атмосфера в «семье», вот-вот грянет гром, ударят испепеляющие молнии. Слежка за ним, попытка покушения на Ольгу Сергеевну, примелькавшийся красный «кадет» — все говорит о близкой опасности. Какие уж тут оперы, какие романсы!Санчо думал не о себе — он привык к разборкам, сжился с чувством всегдашней опасности — думал о людях, которых любил, спокойствием которых дорожил. В первую очередь о Лавре. Сколько бед и несчастий довелось ему пережить — нормальному человеку на две, нет, на три жизни хватит и еще останется — не сломался, не превратился в зверя, остался прежним, добрым и отзывчивым человеком.«Паду ли я стрелой пронзенный, или мимо пролетит она?» — пела магнитола голосом Лемешева. Вот именно, комментировал про себя Санчо, или пролетит мимо или ударит в сердце. И это на пороге счастливой семейной жизни, когда рядом — любимый сын, верный друг и любимая женщина? Что еще нужно для счастья?Западло это, до чего же западло!Будто наколдовал! Мимо «жигуля» медленно проехал знакомый красный «кадет», остановился на противоположной стороне улицы. Ну, все, мерзкий пастух, теперь не уйдешь, схвачу за горло — все секреты выдавлю! Санчо выбрался из салона и… остановился. За опущенным тонированным стеклом отлично видна знакомая физиономия. Легкая щетина на щеках, съуженные гляделки, тонкая шея. Он не ошибается, за рулем «кадета» сидит Дюбель-Дюбин, поднявшийся из могилы, отпетый и похороненный, мертвец! Нет, он поднялся не из могилы — воскрес из ада. Об этом говорит даже цвет его машины — багрово-красный, напоминающий дьявольское пекло.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27