А. И. Покрышкин вспоминал: «
В такую историю случайно попал и я. Во время ужина ко мне и сидевшим рядом Голубеву и Труду пристали трое подвыпивших старших офицеров. Не стерпев грубость и оскорбления, я дал резкий отпор и за нарушение субординации оказался на гауптвахте».
Очевидец того случая, авиатехник, рассказывал, что у гвардейцев была привилегия — в столовой для них стояли отдельные столы. Привилегия в той обстановке весьма существенная. И вот за стол 16-го гвардейского полка сели двое подполковников и майор. Был среди них и командир 298-го полка И. А. Тараненко. Им подали ужин. Покрышкин заявил им о правах гвардейцев. Сказал и о том, что права эти надо заработать… В ответ последовало: «Товарищ капитан, вы как себя ведете?! Мы старшие по званию…»
Слово за слово. К месту «инцидента» подходили все новые летчики, разделившиеся на две «неприятельских стороны». Столы начали передвигаться, страсти накаляться. Потом, по рассказу очевидца, «кто-то кого-то стукнул боксом».
Понять что-либо в той кутерьме было уже невозможно. После приезда коменданта с охраной летчики объединились против нелюбимых «тыловиков». Драка выплеснулась на улицу, некоторые участники «стали салютовать, постреливать вверх для подъема храбрости». Навел порядок только подъехавший на «додже» с автоматчиками начальник гарнизона полковник Губанов. Зачинщиком назвали Покрышкина…
Виктор Никитин вспоминал:
«Наступил вечер. Жара спала. Все летчики на улице.
— Полундра!.. Все сюда! — призывно махая руками, кричал Вадим Фадеев. — Быстро! Важное и сенсационное сообщение!
Все потянулись к нему, предвкушая веселую тарабарщину.
— По достоверным агентурным данным докладываю: Саша Покрышкин посажен на гауптвахту-раз!… Ему грозит трибунал — два! Ясно? — буравя окруживших его летчиков гневным исподлобья взглядом, рычал Фадеев.
Поднялся невообразимый шум, посыпались вопросы и гневные выкрики.
— Тихо! — вскинув руки вверх, тряся бородой, кричал Фадеев. — Тихо! Он тут одного тылового «чмура» кулаком случайно по сопатке зацепил… Я думаю: сейчас все мы — всей оравой — пойдем, поднимем все начальство на ноги и потребуем освобождения нашего товарища, а то…
— Перевернем все кверху ногами, разгромим это заведение! — перебил его Чесноков.
— Полундра!.. Пошли!.. — согласно кричал Володя Бережной.
Толпа летчиков двинулась на выручку Покрышкина…»
Но в действие вступили более влиятельные силы… Командир полка майор Н. В. Исаев решил одним махом избавиться от «смутьяна», подрывавшего, как он считал, его авторитет. Кипел злостью на Покрышкина и Воронцов…
Вернувшись в полк с гауптвахты, Покрышкин узнает о том, что снят с должности комэска и выведен за штат. На партбюро его исключили из ВКП(б) и более того — дело направлено в Бакинский военный трибунал! В бумаге, которую написал для трибунала комполка, было достаточно «компромата» как минимум для штрафбата! Оскорбления старших командиров, пререкания с начальством и, что самое мерзкое, «нарушения требований устава истребительной авиации»! В августе-сентябре 1942-го, когда только что вступил в действие грозный приказ № 227, угроза для Покрышкина была более чем реальна. В штабе полка честный человек, понимавший, что творится, начальник строевой части старший лейтенант Леонтий Иванович Павленко показал Покрышкину характеристику на него, подписанную Исаевым. Александр Иванович не верил своим глазам: «Запечатленная на бумаге подлость обжигала…».
Ситуация складывалась почти безвыходная. Кроме однополчан никто здесь в тылу, вдали от фронта, не знал, что за летчик Покрышкин, как он воевал. Комиссар Погребной — в госпитале. Командир полка свое мнение высказал. Начальник штаба Я. М. Датский и начальник особого отдела А. В. Прилипко, судя по всему, не возражали. Представление Покрышкина к званию Героя Советского Союза было отозвано. Прилипко начал допросы летчиков с целью выяснить случаи его негативного поведения в боях! Летчики запомнили улыбку на губах особиста, странно сочетавшуюся с холодным жестким взглядом… Система особых отделов — военной контрразведки (с апреля 1943 г. — «Смерш» — «смерть шпионам») пронизывала Красную армию насквозь. Подчиненные не армейскому командованию, а НКВД осо-бисты имели широкие полномочия.
О допросах Александру Ивановичу рассказывали сами летчики, приходившие к нему вечерами на берег моря. Здесь Покрышкин, которого больше не допускали к занятиям, ждал решения своей участи. Страшная несправедливость и клевета душили… Спасали лишь размышления о тактике истребителей. Целый год боевого опыта позволил осмыслить приемы и боевые порядки, расставить все по своим местам.
Сильнейший аналитик советских ВВС творил в лихорадочной спешке, в ожидании прихода конвоиров и скорого трибунала! Творил, уже прощаясь с жизнью, для того чтобы спасти товарищей в будущих боях, не дать молодых на съедение «мессам»… И может быть, это творчество на пустынном берегу Каспия под палящим солнцем — один из ключевых символов русской истории XX века…
Покрышкин старается не тратить время на тексты, делая лишь краткие пояснения под схемами в своем альбоме. Вся боевая работа истребителей в действиях пары, звена и группы четко разделена на виды — прикрытие своих войск, сопровождение бомбардировщиков или штурмовиков, разведка, свободная охота, воздушный бой с истребителями или бомбардировщиками. Для каждого вида разработана тактика, отвечающая требованиям этой войны. Формула наступательного воздушного боя — высота, скорость, маневр, огонь.
Изнурительные дни тянулись один за другим, дело затягивалось. В часы одиночества отчаяние начинало затягивать отстраненного от полетов летчика в свой гибельный штопор. Никто не видел его в эти часы. Слава богу, что пистолет был изъят у опального капитана. Ему уже думалось — прощальный выстрел, и конец этой жизни, где Александру Покрышкину суждено быть только отверженным лишенцем, как и его отцу… Как пережить позор сорванных погон?.. Далеко, за морями и степями, родная Сибирь, избушка, в которой живут бабушка и мать, целительный гул в верхушках таежных сосен…
Вспомнилось лермонтовское, трагическое:
Лежал один я на песке долины;
Уступы скал теснилися кругом,
И солнце жгло их желтые вершины
И жгло меня — но спал я мертвым сном…
Вадиму Фадееву, самому близкому другу, передал Покрышкин свой альбом схем и записей: «Учи только по ним. Тут обо всем сказано…»
Но летчики 16-го гвардейского полка не дали на допросах ни единого штриха в добавление к характеристике Исаева. Такого, чтобы Покрышкин трусливо повернул назад или бросил товарища, быть не могло. Своей поддержкой Вадим Фадеев и другие летчики не дали другу пропасть. В Новосибирске мать Ксения Степановна за здравие воина Александра зажгла свечи у Казанской иконы Божией Матери, у образа Николая Чудотворца…
Огромным волевым усилием Покрышкин переломил себя: «Я осознал, что поддался тогда слабости… Надо бороться за свою правоту, и бороться делом. Умирать — так в бою!»
Может быть, вырваться на фронт, в братский полк Маркелова, который сейчас где-то у Грозного? Нет, схватят и добавят обвинение в дезертирстве…
Неожиданно посыльный вызвал Покрышкина к Исаеву. Оказывается, командующий 4-й воздушной армией Н. Ф. Науменко, еще не знакомый с делом Покрышкина, приказал ему выступить перед летчиками 298-го полка, рассказать о «мессершмитте». Командиром полка оказался подполковник И. А. Тараненко. После этого выступления, ответов на вопросы довольные хозяева, командир и комиссар, пригласили гостя к столу. Удивленный свалившимися на голову капитана бедами, Тараненко, вспоминавший о ссоре в столовой как о недоразумении, обещал написать объяснение по этому поводу. Что интересно, 298-й полк, за бои на Кубани преобразованный в 104-й гвардейский, в августе 1943-го вошел в 9-ю гвардейскую дивизию, которой в дальнейшем командовал Покрышкин. Тараненко стал Героем Советского Союза, а после войны — генерал-лейтенантом.
…Прибывший из госпиталя, хотя еще и больной М. А. Погребной, ужаснувшись тому, как далеко зашло дело, у себя на квартире написал еще одну, объективную характеристику. Л. И. Павленко разоблачил обман Исаева, который не хотел отправлять этот документ в трибунал.
Клубок интриг начал разматываться в обратном направлении. Исаев все же не учел, что фронтовая репутация его комэска была очень высока. Покрышкин тайно в эшелоне автомашин, вспомнив переезды в детстве из Закаменки на левый берег Оби, уехал вслед за своим полком на новое место дислокации. Здесь о нем спросил полковник Волков, в дивизию которого на время вошел полк. Состоялся разговор с Волковым и его комиссаром, затем на полковом партбюро Александр Иванович был восстановлен в партии. Самое страшное, кажется, осталось позади…
Уже понявший, что «переборщил», Исаев предлагает Покрышкину должность своего заместителя, на что следует отказ. Александр Иванович снова командир эскадрильи. Будем воевать и воевать как надо! — скупо улыбается он в ответ на бурную радость своих ребят. Теперь никто не сможет им помешать… «Эх, Сашка! Я же говорил: все будет нормально!» — обнимет друга, заглянувшего в преисподнюю, Фадеев.
24 сентября полк перебазируется в дагестанский рыбачий поселок Манас для командирской учебы и летной тренировки на самолетах УТИ-4, Як-7 и «Киттихаук». Здесь Покрышкина вызывает уже сам командарм Николай Федорович Науменко. Генерал хочет развести Покрышкина и Исаева. Очевидно было, что после такого столкновения их отношения едва ли войдут в нормальную колею. Покрышкину предлагают должность заместителя командира полка, который перевооружается на новые Ла-5. Но своей волей Александр Иванович никогда не уйдет из родного полка! Покрышкин — воин и командир, каких в нашей армии всегда называли «батя». Одному из летчиков своей эскадрильи Василию Островскому, узнав, что его родители, братья и сестры расстреляны немцами за помощь партизанам, Александр Иванович так и сказал: «Считай меня своим „батей“, нигде и никому не дам тебя в обиду…» В 30 лет после всего пережитого Покрышкин чувствовал себя ветераном, глядя на 20-летних подчиненных, убегающих после занятий на танцы…
Но, видимо, испытаниям был пока положен предел. В затерянном на карте советского юга поселке в нескольких десятках километров от Махачкалы ждала сурового летчика заслуженная награда судьбы.
В один из вечеров по прибытии в Манас Александр Иванович вместе с Андреем Трудом и Владимиром Бережным отправился в санчасть батальона аэродромного обслуживания (БАО) — навестить заболевшего Анатолия Комосу. Дежурила в тот вечер при свете коптилки из снарядной гильзы медсестра Мария Коржук. Было ей 20 лет. Как вспоминал один из пациентов лазарета тех дней: «…Миловидная девушка, даже в белом халате она выглядела элегантной. Волосы цвета спелой ржи красиво ниспадали на плечи. Приятный овал лица, открытый приветливый взгляд…»
Классическая любовь с первого взгляда. Покрышкина осенило: «Вот та девушка, которую я всю жизнь искал!». Спустя много лет Мария Кузьминична, среди многих талантов которой было и владение словом, оставила поэтичное описание той первой встречи:
«…В проеме открытой двери сначала послышались мужские голоса и смех, а затем появились три летчика… Смотрела на них, но почему-то видела только того, кто стоял в середине: капитан высокого роста, широкоплечий, подтянутый, с мужественным волевым лицом и большими серо-голубыми глазами. Природа как бы преднамеренно создала его для того, чтобы даже внешне быть только летчиком… В нем была какая-то серьезность и основательность.
«Это он!» — пронзила меня шальная мысль. Но я тут же устыдилась ее: «Господи, о чем это я думаю? Ведь я даже голоса его не слышала…»
— Капитан Покрышкин, зовут меня Саша, — представился он и, присев на скамейку, поинтересовался: — Что читаешь?
— «Отверженные» Виктора Гюго.
— Интересно было бы перечитать, я так давно ее читал, гем более что и сам недавно был отверженным.
Взглянув на него, я подумала: «Капитан, на груди орден Ленина — при чем здесь „отверженный“? Что за этим кроется?»
— А как зовут тебя?
— Кто как, — ответила я. — Кто Машей, кто Мусой… Он посмотрел на меня внимательно и как о деле решенном произнес:
— А я тебя буду звать — Мария.
— Фи, как грубо, — сказала я.
— Ничего, привыкнешь… — И действительно, всю жизнь имя Мария из его уст звучало для меня музыкой…
— А почему это вы меня все время на «ты» называете? Улыбнувшись, Саша заметил:
— А ты что, такая гордая?
— Да, я гордая.
— Виноват, исправлюсь. А то, что ты гордая, так это очень хорошо…»
Да, его Мария была гордой. Отвергнув притязания неравнодушного к ней, по возрасту годившегося в отцы подполковника начальника санчасти, она стойко переносила «гонения» — ночные дежурства по три-четыре раза в неделю. Совсем недавно их БАО был выведен с фронта.
Вскоре Покрышкин простудился и сам очутился в санчасти. Вернулся он оттуда, как все с удивлением заметили, другим человеком, стал веселее, общительнее. Ушло с лица все угрюмое и мрачное.
Поверенными в делах влюбленных стали лучшая подруга Марии — Тая Попова и Андрей Труд, готовый за командира идти в огонь и воду.
Однажды больные, сидящие на лавочке, увидели Як-7 в бреющем полете. Над лазаретом истребитель филигранно выполнил восходящую «бочку». «Несколько позднее, — вспоминал болевший тогда малярией летчик Юрий Мальцев, — все стало ясно. Как-то я сидел в своей палате около окна и читал. Оторвавшись от книги, я увидел в окно капитана Покрышкина и Машу… Александр Иванович стоял, слегка опершись на дерево… Он что-то говорил Маше. На лице „покрышкинская улыбка“… Он не часто улыбался, но как при этом преображалось его лицо! Казалось, что он весь светится изнутри. Поистине, это была только покрышкинская улыбка… Я тогда еще подумал, сколько обаяния и мужской красоты в этом человеке. И тут до меня „дошло“ — кто автор восходящей „бочки“ над лазаретом…»
Впервые однополчане увидели Покрышкина танцующим. Вопреки мнению некоторых о неуклюжем «сибирском медведе» Покрышкин, прекрасно координированный и ловкий, легко кружился в танце со своей избранницей. На площадке в лунном свете звучали из патефона мелодии танго «Брызги шампанского», голос знаменитого тенора Вадима Козина: «Счастье мое я нашел в нашей встрече с тобою, все для тебя — и любовь, и мечты…»
«Странное, какое-то двойственное для меня это время, — вспоминала М. К. Покрышкина. — Кругом бушевала война. Смерть и горе ходили по земле, а я чувствовала себя невероятно счастливой. Я знала, что счастье мое недолговечно, что нам очень скоро придется расстаться. Но пока, пусть на короткое время, мы были счастливы и были вместе».
Недобро цедил вслед Марии комполка Исаев: «Нашла с кем связаться, у нас есть ребята и получше…»
Кем же был он, тот, кто едва не погубил героя? Тип злопамятного высокомерного начальника, который видит в других лишь плохое и любит, когда с ним беспрекословны, — увы, вечен в истории стран и народов. Такой тип командира-демагога, который свою неготовность к современной войне пытается возместить волевым «напором» и бесстрастным отношением к потерям, к цене боя, —явление нередкое в Красной армии первых лет войны… Именно поэтому Покрышкин, в середине 1960-х годов подготовив к изданию свою первую книгу «Небо войны», настоял на том, чтобы сохранить в тексте свое противостояние с командиром полка. Александр Иванович видел в этом важнейшую военную и нравственную проблему, а вовсе не сводил застарелые счеты. И в «Небе войны», и в «Познать себя в бою» фамилия командира изменена на Краев или Заев.
Причина того, что отношение Александра Ивановича к командиру так и осталось резко отрицательным, понятна. Он прощал ошибки и промахи боевым товарищам. Прощал тем, кто шел в бой, рискуя своей жизнью. А Исаев, став командиром полка, летать перестал. Такие командиры полка уважения среди летного состава не имели. Эту должность должен был занимать самый сильный, умный и опытный летчик, вожак…
Николай Васильевич Исаев был довольно молод, родился в 1911 году в Санкт-Петербурге. Представительный, сильного массивного телосложения, отличный спортсмен, играл к молодежной сборной Ленинграда по футболу вместе со знаменитостями 1920-х годов Бутусовым и «Пекой» Дементьевым. Детство было трудным. Отец, питерский рабочий-плотник, рано умер, мать тяжело болела. После трудовой школы и интерната Николай учится в ФЗУ «Пищепрома» при Первой конфетно-шоколадной фабрике имени К. Самойловой. Вступает в партию и вскоре становится директором ресторана. Затем 400 молодых коммунистов вызывают в райкомы, предлагают путь в летные училища. Сам Н. В. Исаев признавался: «…Профессия к тому времени у меня уже была, причем очень далекая от летного дела, и если бы я стал вдруг уверять, что с детства мечтал летать, это было бы явной неправдой…» Не было в начинающем директоре ресторана летного призвания, летных стремлений.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71