Кибальчич умер в г. Мехико в 1951 году.
Другим неподдельным иностранным корреспондентом «Ленинградской правды» был человек еще более невероятной судьбы. Это был Георгий Димитров, будущий герой Лейпцигского процесса о поджоге Германского рейхстага и «рулевой» Коминтерна. После неудачи сентябрьского восстания в Болгарии в 1923 г. Димитров бежал в Вену и здесь стал заграничным агентом Коминтерна, как и Виктор Серж. Он присылал в «Ленинградскую правду» корреспонденции из Вены, главным образом о балканских делах и о рабочем и коммунистическом движении в Придунайских и Балканских странах.
Димитров издавал в Вене на нескольких языках журнал «Балканская федерация» («Федерасьон Балканик»), орган Балканской федерации коммунистических партий, и проповедовал создание федерации Балканских республик. Но в Коминтерне Димитров поддерживал линию Сталина, и поэтому редакция «Ленинградской правды» почти не печатала его статей и корреспонденции.
Для меня лично его журнал «Балканская федерация» имел большое научное значение: Димитров напечатал в нем признания членов сербской молодежной организации «Млада Босна» и националистической сербской организации «Уедненье или смрт» («Черная рука»), созданной начальником разведки сербского генерального штаба полковником Димитриевичем. Обе эти организации подготовили и осуществили убийство австрийского престолонаследника эрцгерцога Франца-Фердинанда в Сараево в 1914 году.
Из других отделов редакции «Ленинградской правды» мне были больше всего интересны театральный и литературный отделы. Партийный отдел от меня беспартийного, был далек. Там работали члены партии, считавшие себя «важными персонами». Стенные газеты редакции, составлявшиеся насмешливыми сотрудниками других отделов, поддразнивали партийный отдел, упрекая его в безделье и болтовне. Они цитировали в стенных газетах фразы из статей сотрудников партийного отдела: «Работа разворачивается…», «Работа поднялась на новую ступень» и т.д.
Во главе театрального отдела стоял Адриан Пиотровский, воспитанный на классической древности и прекрасно знавший ее, сам писатель-драматург, пьеса которого «Падение Елены Лей» была с успехом поставлена в 1921-1922 г. в одном из ленинградских театров. Вместе со своим помощником, а затем преемником Никитой Юрьевичем Верховским (сын поэта Юрия Верховского, которому Блок посвятил одно из своих стихотворений) он поставил театральный отдел «Ленинградской правды» на высокий художественный уровень. Рецензии о новых постановках в театрах Ленинграда были написаны на высоком интеллектуальном и художественном уровне. Конечно, приходилось иногда делать уступки времени и ходу истории и хвалить пьесы заведомых пролеткультовцев, например, «Хлеб» Киршона, но из эпохи не выскочишь. Однако это были исключения, а рецензии на классику (пьесы Гоголя, Островского и т.д.) были очень интересны, давали честную и справедливую оценку работы режиссеров и актеров. Постановки Мейерхольда (периода после лермонтовского «Маскарада» в Александринке) или Таирова, на первое представление которого ездили ездили в Москву, встречались очень сдержанно, без восторгов.
При Пиотровском театральный отдел «Ленинградской правды» был своего рода клубом, где встречались авторы рецензий, режиссеры, артисты и просто литераторы и любители, интересовавшиеся театром. Здесь решались судьбы новых пьес и новых постановок. Здесь я познакомился с Любовью Дмитриевной Блок (женой поэта) и М.А. Бекетовой (тетка поэта), с С.Я.Маршаком, с Евгением Шварцем, с О.Э.Мандельштамом. Литературный Ленинград охотней шел в театральный отдел к Адриану Пиотровскому, чем в литературный отдел к Илье Садофьеву. Но Пиотровский в конце 20-х годов ушел из «Ленинградской правды» (когда она потускнела после разгрома зиновьевской оппозиции в 1925-1927 гг.) в «Ленфильм», где стал руководителем репертуарно-сценарного отдела. Его роль в развитии ленинградского кино в 30-40 гг. огромна, но до сих пор еще не изучена исследователями. Он погиб в 1938 году.
Во главе литературного отдела «Ленинградской правды» стоял поэт Илья Садофьев, не понимавший и I не признававший лирики, если она не сопровождалась ударами молота, хотя бы словесными. Он принципиально резал все лирические стихи о чувствах, о старом Петербурге Пушкина и Гоголя. В обычной жизни он был немножко надутым, но все же добрым парнем. По просьбе киевского поэта Николая Ушакова, с которым я учился в Киевском Университете, я привез несколько стихотворений Ушакова и передал Садофьеву для напечатания в «Ленинградской правде» или каком-нибудь журнале. Садофьев забраковал их все.
В аппарате редакции были интересные, или по крайней мере своеобразные лица, как, например, бывший офицер царской армии А. Г. Лебеденко, ставший писателем в 30-х годах. В редакции он занимал должность выпускающего. Он был корреспондентом «Ленинградской правды» в дальнем советском перелете МоскваПекин через Урал — Сибирь -Дальний Восток в 19241925 гг. Позже он выпустил роман «Тяжелый дивизион», давший ему право стать членом Союза советских писателей. Накануне войны он был репрессирован, и я встретился с ним лишь один раз, когда он появился в Ленинграде уже после смерти Сталина.
Работали в редакции и так называемые «братья Тур», которые никак не были братьями, а только литературной фирмой: П.Рыжей и Л.Тубельский. Они приехали, кажется, из Одессы, у них было бойкое перо, и они стали фельетонистами «Ленинградской правды». От фельетонов они перешли к пьесам и стали присяжными драмоделами советского театра эпохи Сталина. Одна их пьеса, поставленная Московским Художественным театром, была вехой падения Театра. Главрепертком навязал ее Художественному театру.
Как я упоминал, кроме статей и корреспонденции «из-за границы» я должен был поставлять интервью от «знатных иностранцев», проезжающих через Ленинград. В редакции это называли «охотой за скальпами». В Ленинграде было несколько гостиниц, где обычно останавливались иностранцы. Лучшими из них считались «Европейская», «Октябрьская», «Англетер» и «Астория», которая была отведена для ответственных партийных работников Ленинграда. Но и они очень сдали и потускнели, как говорили старожилы Ленинграда, по сравнению с довоенными временами: сошла позолота, обтрепалась мебель, комнаты были запущены, горячая вода подавалась с перебоями.
В первую неделю «охоты за скальпами» я измучился и, главное, упустил двух иностранцев. Когда Н. П.Баскаков упрекнул меня за это, я ответил, что не могу разорваться: пока я обследую гостиницы у Московского вокзала, приезжий, остановившийся в «Европейской» или в «Англетере» уходит в город, а вечером может и уехать из Ленинграда.
— Что же делать? — спросил Н.П. Баскаков. — Чем мы можем помочь вам?
— Прежде всего, надо поставить телефон в квартире, где я живу, — сказал я. — Затем я принесу вам домашние адреса портье всех гостиниц, где останавливаются иностранцы, и пусть редакция бесплатно высылает газеты на адреса этих людей. Тогда зевков не будет.
Через три дня я имел в своей комнате старенький деревяный телефон, а портье гостиниц имели газету. Теперь по утрам я садился у телефона и ждал звонков:
«Говорит „Октябрьская“, приехал А. Уезжает сегодня вечером в Москву». — «Говорит „Европейская“, приехал В., уезжает завтра в Гамбург». Выслушав рапорты портье, я отправлялся на охоту. Первой моей жертвой стал датский поверенный в делах г-н Э. Скау. Дания признала Советскую Россию, и г-н Скау ехал в Москву для исполнения своих обязанностей. Я говорил с ним по-английски и очень легко получил интервью на 70-80 строк о возможностях и перспективах советско-датской торговли.
Так началась карусель, вертевшаяся до 1927-1928 гг. С кем только я не встречался и с кем только я не говорил! Были интересные люди и интересные разговоры, были и скучные люди и обычное официальное дипломатическое словоблудие.
И.М. Майский, вернувшись из отпуска, посоветовал мне завести связи с германским консульством. Оно помещалось в здании бывшего германского посольства на Исаакиевской площади. Здесь я познакомился с профессором Отто Гетцшем, ведавшим отделом печати при консульстве. В 30-х годах и позже это было криминальное имя, и мне за знакомство с Гетцшем приписали бы Воркуту или Колыму. Гетцш был директором германского «Института по изучению Восточной Европы», первого в Европе «советологического института». Институт издавал журнал «Восточная Европа», где вежливо, без ругательств, но весьма осведомленно описывались порядки в Советской России и просчеты советских вождей. Кроме того, Гетцш был видным членом Германской Национальной партии (крайней правой) и депутатом германского рейхстага. Он получил длительную научную командировку в Прибалтийские республики и в Ленинград, где был причислен к германскому консульству. Командировка, помимо прочего, дала ему возможность издать в 1923 г. дневники и отчеты царского посла в Берлине и Вене в 40-50 гг. XIX в. барона Петра Мейендорфа. Об этом издании, очень важном для изучения политики России в дни революции 1848-1849 гг. и Крымской войны, я узнал значительно позже, в 50-е годы, когда занялся изучением истории международных отношений середины XIX в.
Я несколько раз заходил за информацией в консульство к Гетцшу. В одну из встреч он предупредил меня, что вскоре в Ленинграде будет проездом в Москву германский посол в Советской России граф БрокдорфРанцау, и он, Гетцш, устроит мне интервью с послом:
«Составьте список вопросов, на которые редакция „Ленинградской правды“ хотела бы получить ответы у посла. Я передам ему эти вопросы, и он даст на них письменные ответы».
Я был тронут. Граф Брокдорф-Ранцау был звездой первой величины на европейском дипломатическом горизонте 20-х годов. Внучатый племянник Бисмарка, министр иностранных дел Германии и глава германской делегации на Парижской мирной конференции 1919 года, отказавшийся подписать Версальский мирный договор и ушедший в отставку, граф БрокдорфРанцау после Рапалла был назначен первым германским послом в Москву. Интервью с ним сулило много интересного.
Я сообщил о предложении Гетцша И.М. Майскому и под его руководством и даже под его диктовку составил вопросы, охватывавшие экономику, внутреннюю и внешнюю политику Германии летом 1923 года. Это были месяцы оккупации Рура французскими войсками, катастрофического падения германской марки, нарастания экономической разрухи в Германии и угрозы германского октября. Редакция «Ленинградской правды» хотела получить мнение посла по самым важным и острым вопросам жизни Германии.
С этими вопросами в указанный профессором Гетцшем день я явился в германское консульство. Гетцш, прочитав вопросы редакции, заявил, что германский посол сейчас занят и просит меня подождать в приемной. Когда граф Брокдорф-Ранцау освободится, он ответит на вопросы. И я ждал. Ждал с 12 часов дня до 6 часов вечера. Время от времени Гетцш приходил в приемную и уверял меня, что граф Брокдорф-Ранцау еще занят, но что он непременно примет меня. Наконец около шести вечера в вестибюле консульства началось большое движение, топот ног, голоса, затем все стихло. И Гетцш, ворвавшись в приемную, крикнул мне: «Идем! Вы поговорите с послом на вокзале». На автомобиле германского консульства мы домчались до Московского вокзала и выскочили на перрон. Брокдорф-Ранцау был уже в вагоне. Гетцш подвел меня к окну купе и представил германскому послу:
— Господин Полетика, представитель «Ленинградской правды», хотел бы узнать ваши впечатления о Ленинграде.
— Enchante! Enchante! (Очарован!) — воскликнул посол и протянул мне руку в окно вагона (разговор шел на французском языке). — Петроград совершенно не пострадал. Советское правительство принимает все меры для украшения этого дивного города.
Тут раздались свистки кондукторов, гудок паровоза и вагоны мерно двинулись в путь. Посол любезно кивал головой из вагона и махал ручкой.
Мы с Гетцшем остались одни на перроне. Гетцш радостно воскликнул:
— Теперь вы можете напечатать, что имели интервью с послом. Граф Брокдорф-Ранцау восхищен красотой Петрограда и высоко ценит усилия советского правительства украсить этот дивный город.
— Конечно, я это напечатаю, — возразил я. — Но я напечатаю и другое: как вы сами предложили мне еще до приезда посла приготовить вопросы, которые интересуют редакцию «Ленинградской правды». Я составил эти вопросы под руководством и под диктовку члена редколлегии И.М. Майского. Посол мог ответить на эти. вопросы и мог не ответить, но держать меня в ожидании в приемной пять часов, а затем тайком сбежать на вокзал — это неприлично. Мы напечатаем всю эту историю в «Ленинградской правде», в том числе и наши вопросы с соответствующими комментариями.
— Сегодня вечером я буду у господина Майского и объясню ему в чем дело, — ответил Гетцш.
На этом мы расстались. Я вернулся домой и в тот вечер в редакции не был. На следующий день И.М. Майский рассказал, что Гетцш был у него накануне, принес извинения за то, что посол был очень занят и не мог поговорить со мной. Но в следующий раз граф Брокдорф-
— Ранцау сочтет приятнейшим долгом ответить на вопросы редакции.
В заключение И.М. Майский показал мне визитную карточку, на которой стояло «Отто Гетцш. Член рейхстага» и сказал:
— Он принес самые вежливые извинения.
— Но все же мы не получили интересного интервью, — ответил я.
— Нет, получили, — возразил И.М. Майский. — Когда посол вместо того, чтобы ответить на острые вопросы или отказаться ответить на них, потому что они слишком остры, держит вас, представителя «Ленинградской правды» шесть часов в приемной, а затем тайком удирает на вокзал, то фактически редакция получила ответ на свои вопросы о том, сохранятся ли правительство и существующий строй в Германии или нет. Позиция посла показывает, что в правящих кругах и в правительстве Германии сейчас нет уверенности в том, что существующий политический и социальный строй в Германии прочен. Вы действовали хорошо, но я и не ожидал ответа на наши вопросы. Слишком они были острыми.
Так я, ожидавший упрека за то, что упустил получить от Брокдорфа-Ранцау желанное интервью, получил первый урок в области высокой дипломатии.
За «интервью» с графом Брокдорф-Ранцау через несколько дней последовало интервью с американским сенатором Робертом Лафоллетом. Он был организатором и руководителем третьей в США (кроме двух традиционных исторических партий — республиканской и демократической) — фермерско-трудовой (рабочей) партии, которая выдвинула его кандидатуру в президенты США на президентских выборах 1924 года. Кто такой Роберт Лафоллет, я, начитавшись в июле-августе американских газет и журналов, знал хорошо. Но почему он приехал в сенатские каникулы в Советскую Россию и в Прибалтику, что погнало его к нам — свирепым большевикам со страшными бородами и с ножами в руках (так в американских газетах и журналах изображали советских граждан), когда он мог отдыхать в Майами или в Ницце, — вот это было вопросом. Я пришел к выводу, что Лафоллет поехал в Советскую Россию с какой-то определенной политической целью. Выяснить эту цель стало моей задачей.
Когда я явился в гостиницу «Европейская» и представился сенатору и его свите (с ним были, кажется, два конгрессмена), то решил провоцировать сенатора обычным для ленинградских журналистов и обывателей разговором о красотах и достопримечательностях Петрограда. На традиционный вопрос «Как вам понравился Петроград?» Лафоллет ответил, что Петроград ему очень понравился:
— Какие дворцы! Какие улицы, каналы! Тогда я перешел в наступление и спросил:
— Вы, конечно, приехали посмотреть наши театры? У нас замечательный классический балет в Мариинском оперном театре.
Сенатор взорвался:
— Какой там балет! — кричал он, и его коротенькая седая бородка тряслась от негодования. — Стал бы я ездить сюда ради балета! Я приехал посмотреть, может ли петроградский порт вывозить пшеницу в Европу и в каких количествах.
Свита Лафоллета попыталась остановить его, но мне уже было достаточно сказанного: американцы хотели узнать, будет ли Советская Россия опасным конкурентом США в вывозе хлеба, если не сейчас, в 1923 году, то в будущем. Но Советская Россия смогла вывозить хлеб, и при том в гораздо меньших количествах, чем накануне Первой мировой войны, лишь в 1924-1928 г. Сталинская коллективизация убила всякий экспорт хлеба из Советской России и сделала ее страной, и по сей день импортирующей хлеб.
В сентябре 1923 г. Петроград посетила еще одна группа американских конгрессменов: — сенаторы и члены палаты представителей, всего человек двенадцать. Приезд их сохранялся в тайне, и портье гостиниц сообщили мне о приезде этой делегации лишь в последний день пребывания ее в Петрограде.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
Другим неподдельным иностранным корреспондентом «Ленинградской правды» был человек еще более невероятной судьбы. Это был Георгий Димитров, будущий герой Лейпцигского процесса о поджоге Германского рейхстага и «рулевой» Коминтерна. После неудачи сентябрьского восстания в Болгарии в 1923 г. Димитров бежал в Вену и здесь стал заграничным агентом Коминтерна, как и Виктор Серж. Он присылал в «Ленинградскую правду» корреспонденции из Вены, главным образом о балканских делах и о рабочем и коммунистическом движении в Придунайских и Балканских странах.
Димитров издавал в Вене на нескольких языках журнал «Балканская федерация» («Федерасьон Балканик»), орган Балканской федерации коммунистических партий, и проповедовал создание федерации Балканских республик. Но в Коминтерне Димитров поддерживал линию Сталина, и поэтому редакция «Ленинградской правды» почти не печатала его статей и корреспонденции.
Для меня лично его журнал «Балканская федерация» имел большое научное значение: Димитров напечатал в нем признания членов сербской молодежной организации «Млада Босна» и националистической сербской организации «Уедненье или смрт» («Черная рука»), созданной начальником разведки сербского генерального штаба полковником Димитриевичем. Обе эти организации подготовили и осуществили убийство австрийского престолонаследника эрцгерцога Франца-Фердинанда в Сараево в 1914 году.
Из других отделов редакции «Ленинградской правды» мне были больше всего интересны театральный и литературный отделы. Партийный отдел от меня беспартийного, был далек. Там работали члены партии, считавшие себя «важными персонами». Стенные газеты редакции, составлявшиеся насмешливыми сотрудниками других отделов, поддразнивали партийный отдел, упрекая его в безделье и болтовне. Они цитировали в стенных газетах фразы из статей сотрудников партийного отдела: «Работа разворачивается…», «Работа поднялась на новую ступень» и т.д.
Во главе театрального отдела стоял Адриан Пиотровский, воспитанный на классической древности и прекрасно знавший ее, сам писатель-драматург, пьеса которого «Падение Елены Лей» была с успехом поставлена в 1921-1922 г. в одном из ленинградских театров. Вместе со своим помощником, а затем преемником Никитой Юрьевичем Верховским (сын поэта Юрия Верховского, которому Блок посвятил одно из своих стихотворений) он поставил театральный отдел «Ленинградской правды» на высокий художественный уровень. Рецензии о новых постановках в театрах Ленинграда были написаны на высоком интеллектуальном и художественном уровне. Конечно, приходилось иногда делать уступки времени и ходу истории и хвалить пьесы заведомых пролеткультовцев, например, «Хлеб» Киршона, но из эпохи не выскочишь. Однако это были исключения, а рецензии на классику (пьесы Гоголя, Островского и т.д.) были очень интересны, давали честную и справедливую оценку работы режиссеров и актеров. Постановки Мейерхольда (периода после лермонтовского «Маскарада» в Александринке) или Таирова, на первое представление которого ездили ездили в Москву, встречались очень сдержанно, без восторгов.
При Пиотровском театральный отдел «Ленинградской правды» был своего рода клубом, где встречались авторы рецензий, режиссеры, артисты и просто литераторы и любители, интересовавшиеся театром. Здесь решались судьбы новых пьес и новых постановок. Здесь я познакомился с Любовью Дмитриевной Блок (женой поэта) и М.А. Бекетовой (тетка поэта), с С.Я.Маршаком, с Евгением Шварцем, с О.Э.Мандельштамом. Литературный Ленинград охотней шел в театральный отдел к Адриану Пиотровскому, чем в литературный отдел к Илье Садофьеву. Но Пиотровский в конце 20-х годов ушел из «Ленинградской правды» (когда она потускнела после разгрома зиновьевской оппозиции в 1925-1927 гг.) в «Ленфильм», где стал руководителем репертуарно-сценарного отдела. Его роль в развитии ленинградского кино в 30-40 гг. огромна, но до сих пор еще не изучена исследователями. Он погиб в 1938 году.
Во главе литературного отдела «Ленинградской правды» стоял поэт Илья Садофьев, не понимавший и I не признававший лирики, если она не сопровождалась ударами молота, хотя бы словесными. Он принципиально резал все лирические стихи о чувствах, о старом Петербурге Пушкина и Гоголя. В обычной жизни он был немножко надутым, но все же добрым парнем. По просьбе киевского поэта Николая Ушакова, с которым я учился в Киевском Университете, я привез несколько стихотворений Ушакова и передал Садофьеву для напечатания в «Ленинградской правде» или каком-нибудь журнале. Садофьев забраковал их все.
В аппарате редакции были интересные, или по крайней мере своеобразные лица, как, например, бывший офицер царской армии А. Г. Лебеденко, ставший писателем в 30-х годах. В редакции он занимал должность выпускающего. Он был корреспондентом «Ленинградской правды» в дальнем советском перелете МоскваПекин через Урал — Сибирь -Дальний Восток в 19241925 гг. Позже он выпустил роман «Тяжелый дивизион», давший ему право стать членом Союза советских писателей. Накануне войны он был репрессирован, и я встретился с ним лишь один раз, когда он появился в Ленинграде уже после смерти Сталина.
Работали в редакции и так называемые «братья Тур», которые никак не были братьями, а только литературной фирмой: П.Рыжей и Л.Тубельский. Они приехали, кажется, из Одессы, у них было бойкое перо, и они стали фельетонистами «Ленинградской правды». От фельетонов они перешли к пьесам и стали присяжными драмоделами советского театра эпохи Сталина. Одна их пьеса, поставленная Московским Художественным театром, была вехой падения Театра. Главрепертком навязал ее Художественному театру.
Как я упоминал, кроме статей и корреспонденции «из-за границы» я должен был поставлять интервью от «знатных иностранцев», проезжающих через Ленинград. В редакции это называли «охотой за скальпами». В Ленинграде было несколько гостиниц, где обычно останавливались иностранцы. Лучшими из них считались «Европейская», «Октябрьская», «Англетер» и «Астория», которая была отведена для ответственных партийных работников Ленинграда. Но и они очень сдали и потускнели, как говорили старожилы Ленинграда, по сравнению с довоенными временами: сошла позолота, обтрепалась мебель, комнаты были запущены, горячая вода подавалась с перебоями.
В первую неделю «охоты за скальпами» я измучился и, главное, упустил двух иностранцев. Когда Н. П.Баскаков упрекнул меня за это, я ответил, что не могу разорваться: пока я обследую гостиницы у Московского вокзала, приезжий, остановившийся в «Европейской» или в «Англетере» уходит в город, а вечером может и уехать из Ленинграда.
— Что же делать? — спросил Н.П. Баскаков. — Чем мы можем помочь вам?
— Прежде всего, надо поставить телефон в квартире, где я живу, — сказал я. — Затем я принесу вам домашние адреса портье всех гостиниц, где останавливаются иностранцы, и пусть редакция бесплатно высылает газеты на адреса этих людей. Тогда зевков не будет.
Через три дня я имел в своей комнате старенький деревяный телефон, а портье гостиниц имели газету. Теперь по утрам я садился у телефона и ждал звонков:
«Говорит „Октябрьская“, приехал А. Уезжает сегодня вечером в Москву». — «Говорит „Европейская“, приехал В., уезжает завтра в Гамбург». Выслушав рапорты портье, я отправлялся на охоту. Первой моей жертвой стал датский поверенный в делах г-н Э. Скау. Дания признала Советскую Россию, и г-н Скау ехал в Москву для исполнения своих обязанностей. Я говорил с ним по-английски и очень легко получил интервью на 70-80 строк о возможностях и перспективах советско-датской торговли.
Так началась карусель, вертевшаяся до 1927-1928 гг. С кем только я не встречался и с кем только я не говорил! Были интересные люди и интересные разговоры, были и скучные люди и обычное официальное дипломатическое словоблудие.
И.М. Майский, вернувшись из отпуска, посоветовал мне завести связи с германским консульством. Оно помещалось в здании бывшего германского посольства на Исаакиевской площади. Здесь я познакомился с профессором Отто Гетцшем, ведавшим отделом печати при консульстве. В 30-х годах и позже это было криминальное имя, и мне за знакомство с Гетцшем приписали бы Воркуту или Колыму. Гетцш был директором германского «Института по изучению Восточной Европы», первого в Европе «советологического института». Институт издавал журнал «Восточная Европа», где вежливо, без ругательств, но весьма осведомленно описывались порядки в Советской России и просчеты советских вождей. Кроме того, Гетцш был видным членом Германской Национальной партии (крайней правой) и депутатом германского рейхстага. Он получил длительную научную командировку в Прибалтийские республики и в Ленинград, где был причислен к германскому консульству. Командировка, помимо прочего, дала ему возможность издать в 1923 г. дневники и отчеты царского посла в Берлине и Вене в 40-50 гг. XIX в. барона Петра Мейендорфа. Об этом издании, очень важном для изучения политики России в дни революции 1848-1849 гг. и Крымской войны, я узнал значительно позже, в 50-е годы, когда занялся изучением истории международных отношений середины XIX в.
Я несколько раз заходил за информацией в консульство к Гетцшу. В одну из встреч он предупредил меня, что вскоре в Ленинграде будет проездом в Москву германский посол в Советской России граф БрокдорфРанцау, и он, Гетцш, устроит мне интервью с послом:
«Составьте список вопросов, на которые редакция „Ленинградской правды“ хотела бы получить ответы у посла. Я передам ему эти вопросы, и он даст на них письменные ответы».
Я был тронут. Граф Брокдорф-Ранцау был звездой первой величины на европейском дипломатическом горизонте 20-х годов. Внучатый племянник Бисмарка, министр иностранных дел Германии и глава германской делегации на Парижской мирной конференции 1919 года, отказавшийся подписать Версальский мирный договор и ушедший в отставку, граф БрокдорфРанцау после Рапалла был назначен первым германским послом в Москву. Интервью с ним сулило много интересного.
Я сообщил о предложении Гетцша И.М. Майскому и под его руководством и даже под его диктовку составил вопросы, охватывавшие экономику, внутреннюю и внешнюю политику Германии летом 1923 года. Это были месяцы оккупации Рура французскими войсками, катастрофического падения германской марки, нарастания экономической разрухи в Германии и угрозы германского октября. Редакция «Ленинградской правды» хотела получить мнение посла по самым важным и острым вопросам жизни Германии.
С этими вопросами в указанный профессором Гетцшем день я явился в германское консульство. Гетцш, прочитав вопросы редакции, заявил, что германский посол сейчас занят и просит меня подождать в приемной. Когда граф Брокдорф-Ранцау освободится, он ответит на вопросы. И я ждал. Ждал с 12 часов дня до 6 часов вечера. Время от времени Гетцш приходил в приемную и уверял меня, что граф Брокдорф-Ранцау еще занят, но что он непременно примет меня. Наконец около шести вечера в вестибюле консульства началось большое движение, топот ног, голоса, затем все стихло. И Гетцш, ворвавшись в приемную, крикнул мне: «Идем! Вы поговорите с послом на вокзале». На автомобиле германского консульства мы домчались до Московского вокзала и выскочили на перрон. Брокдорф-Ранцау был уже в вагоне. Гетцш подвел меня к окну купе и представил германскому послу:
— Господин Полетика, представитель «Ленинградской правды», хотел бы узнать ваши впечатления о Ленинграде.
— Enchante! Enchante! (Очарован!) — воскликнул посол и протянул мне руку в окно вагона (разговор шел на французском языке). — Петроград совершенно не пострадал. Советское правительство принимает все меры для украшения этого дивного города.
Тут раздались свистки кондукторов, гудок паровоза и вагоны мерно двинулись в путь. Посол любезно кивал головой из вагона и махал ручкой.
Мы с Гетцшем остались одни на перроне. Гетцш радостно воскликнул:
— Теперь вы можете напечатать, что имели интервью с послом. Граф Брокдорф-Ранцау восхищен красотой Петрограда и высоко ценит усилия советского правительства украсить этот дивный город.
— Конечно, я это напечатаю, — возразил я. — Но я напечатаю и другое: как вы сами предложили мне еще до приезда посла приготовить вопросы, которые интересуют редакцию «Ленинградской правды». Я составил эти вопросы под руководством и под диктовку члена редколлегии И.М. Майского. Посол мог ответить на эти. вопросы и мог не ответить, но держать меня в ожидании в приемной пять часов, а затем тайком сбежать на вокзал — это неприлично. Мы напечатаем всю эту историю в «Ленинградской правде», в том числе и наши вопросы с соответствующими комментариями.
— Сегодня вечером я буду у господина Майского и объясню ему в чем дело, — ответил Гетцш.
На этом мы расстались. Я вернулся домой и в тот вечер в редакции не был. На следующий день И.М. Майский рассказал, что Гетцш был у него накануне, принес извинения за то, что посол был очень занят и не мог поговорить со мной. Но в следующий раз граф Брокдорф-
— Ранцау сочтет приятнейшим долгом ответить на вопросы редакции.
В заключение И.М. Майский показал мне визитную карточку, на которой стояло «Отто Гетцш. Член рейхстага» и сказал:
— Он принес самые вежливые извинения.
— Но все же мы не получили интересного интервью, — ответил я.
— Нет, получили, — возразил И.М. Майский. — Когда посол вместо того, чтобы ответить на острые вопросы или отказаться ответить на них, потому что они слишком остры, держит вас, представителя «Ленинградской правды» шесть часов в приемной, а затем тайком удирает на вокзал, то фактически редакция получила ответ на свои вопросы о том, сохранятся ли правительство и существующий строй в Германии или нет. Позиция посла показывает, что в правящих кругах и в правительстве Германии сейчас нет уверенности в том, что существующий политический и социальный строй в Германии прочен. Вы действовали хорошо, но я и не ожидал ответа на наши вопросы. Слишком они были острыми.
Так я, ожидавший упрека за то, что упустил получить от Брокдорфа-Ранцау желанное интервью, получил первый урок в области высокой дипломатии.
За «интервью» с графом Брокдорф-Ранцау через несколько дней последовало интервью с американским сенатором Робертом Лафоллетом. Он был организатором и руководителем третьей в США (кроме двух традиционных исторических партий — республиканской и демократической) — фермерско-трудовой (рабочей) партии, которая выдвинула его кандидатуру в президенты США на президентских выборах 1924 года. Кто такой Роберт Лафоллет, я, начитавшись в июле-августе американских газет и журналов, знал хорошо. Но почему он приехал в сенатские каникулы в Советскую Россию и в Прибалтику, что погнало его к нам — свирепым большевикам со страшными бородами и с ножами в руках (так в американских газетах и журналах изображали советских граждан), когда он мог отдыхать в Майами или в Ницце, — вот это было вопросом. Я пришел к выводу, что Лафоллет поехал в Советскую Россию с какой-то определенной политической целью. Выяснить эту цель стало моей задачей.
Когда я явился в гостиницу «Европейская» и представился сенатору и его свите (с ним были, кажется, два конгрессмена), то решил провоцировать сенатора обычным для ленинградских журналистов и обывателей разговором о красотах и достопримечательностях Петрограда. На традиционный вопрос «Как вам понравился Петроград?» Лафоллет ответил, что Петроград ему очень понравился:
— Какие дворцы! Какие улицы, каналы! Тогда я перешел в наступление и спросил:
— Вы, конечно, приехали посмотреть наши театры? У нас замечательный классический балет в Мариинском оперном театре.
Сенатор взорвался:
— Какой там балет! — кричал он, и его коротенькая седая бородка тряслась от негодования. — Стал бы я ездить сюда ради балета! Я приехал посмотреть, может ли петроградский порт вывозить пшеницу в Европу и в каких количествах.
Свита Лафоллета попыталась остановить его, но мне уже было достаточно сказанного: американцы хотели узнать, будет ли Советская Россия опасным конкурентом США в вывозе хлеба, если не сейчас, в 1923 году, то в будущем. Но Советская Россия смогла вывозить хлеб, и при том в гораздо меньших количествах, чем накануне Первой мировой войны, лишь в 1924-1928 г. Сталинская коллективизация убила всякий экспорт хлеба из Советской России и сделала ее страной, и по сей день импортирующей хлеб.
В сентябре 1923 г. Петроград посетила еще одна группа американских конгрессменов: — сенаторы и члены палаты представителей, всего человек двенадцать. Приезд их сохранялся в тайне, и портье гостиниц сообщили мне о приезде этой делегации лишь в последний день пребывания ее в Петрограде.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47