улицах. Писали и говорили о пытках, истязаниях и казнях. Казней было много, и все по одному шаблону: убиваемых укладывали плашмя на полу и под гул мотора грузовика стреляли в затылки. Одежду затем снимали и делили между собой. Трупы хоронили в общей яме. Газеты ежедневно печатали материалы о расстрелах и допросах в чрезвычайке. Большое впечатление на киевлян оказывали траурные объявления в газетах о панихидах «по убиенным».
Конечно, дело не обошлось без грабежей, и притом не только евреев. Солдаты Добровольческой армии бродили ночью по улицам, стучась в дома, производили обыски, грабили жителей. 42-й якутский полк специализировался на домах по Тарасовской улице (я жил на этой улице в гимназические годы). Другие полки грабили в более отдаленных районах Киева, грабили православных русских и украинцев. Грабежи проходили совершенно безнаказанно.
Широко развернулась деятельность Добровольческой контрразведки по очистке Киева «от преступных элементов: коммунистов, комиссаров и прочей мерзости». Всем домовым комитетам и квартирохозяевам было приказано немедленно сообщить о своих квартирантах, въехавших в течение последнего месяца в квартиру или дом.
Началась эпидемия доносов. Сотни ни в чем не повинных людей, казавшихся «подозрительными», ежедневно сгонялись под конвоем на проверку в тюрьмы контрразведки. Допрос их производился «с пристрастием»: грубое обращение, издевательства, побои, пытки, насилия над арестованными женщинами и т.д. При огромном количестве арестованных с допросами не канителились. Многие «подозрительные» не дожили до следующего дня. Разгрузка тюрем также производилась без особой волокиты. В этом деле воинские части помогали контрразведке. В штабе генерала Глазенина ликвидировали «подозрительных» прежде всего по одному существенному признаку: «жид». «Виновного» немедленно пускали «в расход». Таким путем за полтора месяца оккупации в Киеве было по официальным подсчетам Добрармии истреблено 2000 «коммунистов» и им «сочувствующих». Киевляне сводили счеты со своими врагами — и евреями, и христианами.
Но в отношении финансовой помощи Добрармии дело шло туго, несмотря на вечера «патриотического экстаза» в городском театре, приветственные адреса и тосты на банкетах. Интеллигенции нечего было дать. Дельцы — финансисты, промышленники, купцы, богатые инженеры, сахарозаводчики, лесопромышленники и пр., были крайне сдержаны: «вложить капитал» в Добрармию они остерегались. Требование 300 миллионов рублей в помощь Добрармии повисло в воздухе. У Добровольческой армии денег не было, своей валюты в Киеве они не создали. Добровольческим властям пришлось допустить хождение среди населения украинских дензнаков и советских денег.
Отношение киевлян к вопросу о денежной помощи Добрармии показывает, что Киев, уже умудренный быстрой сменой и недолговечностью очередных властей, встретил Добровольческую армию с известной «оговоркой в уме». Конечно, были цветы и речи, банкеты и приветствия, трехцветные флаги на окнах и балконах. Но после первых ликований и восторгов у каждого в глубине души возникла одна и та же мысль:
«Надолго ли?» В прочность Добровольческой власти верили очень немногие. Исполнение царского гимна «Боже, царя храни» в публичных местах было запрещено, так как оно вызывало протесты населения, принявшего февральскую революцию в 1917 г.
Многое о Добровольческой армии рассказал мне мой гимназический товарищ Боря Бенар, бывший секретарем-адъютантом у В.В. Шульгина.
Как уже было сказано раньше, я жил со своими конотопскими друзьями и земляками в доме типографии Кульженко, где до революции печатался «Киевлянин» Шульгина. Мы опасались «всяких возможностей» и «неприятностей». Но директор типографии, умный и ловкий рабочий-украинец, чувствовавший себя хорошо при всех режимах, заверил вернувшегося с добровольцами В.В. Шульгина, что мы — мирные студенты. Старушка-француженка, когда-то бывшая гувернанткой у детей Шульгина и у него самого, подтвердила, что мы добропорядочная молодежь, ничем не запятнавшая себя при советской власти и Украинской Раде, а Боря Бенар, знавший меня более десяти лет, дал Шульгину хороший отзыв обо мне. Шульгин прекрасно знал, что мы не сторонники монархии, что мы — украинцы по происхождению, но не «петлюровцы». Он поручил Боре Бенару сказать нам, что мы можем жить «в его квартире» спокойно, что никто нас не тронет. И хотя все мы были молодежью призывного возраста, но Добровольческая армия, как говорил со слов Шульгина Боря Бенар, — это армия, в которую идут добровольно, «по идее», «по убеждению», а не по насильственной мобилизации. И действительно, в период пребывания добровольцев в Киеве, никто не донес на нас в контрразведку и не мобилизовал нас в Добровольческую армию.
Кто мог подумать, что в конторе редакции возрожденного «Киевлянина» В.В. Шульгин фактически укроет от мобилизации и любопытства контрразведки 5-6 «подозрительных» в отношении революционности людей, как минимум — противников монархии? Говорить с нами Шульгин не хотел, и когда кто-нибудь из нас встречался с ним на лестнице или во дворе (сам Шульгин и его семья жили в маленьком белом домике на углу Караваевской и Кузнечной улиц), он не замечал нас. Но в один из сентябрьских дней я наткнулся на Шульгина, который шел из своего домика в редакцию. Его сопровождал внушительный и плотный гражданин лет пятидесяти. Он советовал Шульгину, когда Москва будет взята и в России воцарится «порядок», подумать о том, что русским людям нужно будет заняться «грюндерством» (созданием предприятий истинно-русского капитала) в торговле, промышленности, в банковском деле и вытеснить оттуда инородческий, в частности еврейский, капитал. Шульгин молчал. Его собеседником был, как мне удалось узнать позже, депутат Государственной Думы от Киева АЛ. Совенко, в 1919 г. начальник «Освага» Добровольческой армии.
Я часто встречался в эти дни с Борей Бенаром, и он по старой дружбе рассказывал мне многое, о чем не говорилось в газетах и что позволяло понять тайные пружины Добровольческой армии. Так, он сказал, что Шульгин не верит в успех похода Добровольческой армии на Москву: силы слишком неравны, и народ не поддержит Добрармию, так как боится восстановления монархии и возврата земель помещикам; что в Добровольческой армии, несмотря на все воззвания и прокламации о свободе мнений и федеративном устройстве России, тон задает прослойка кадровых офицеров-монархистов. Они считают и самого Шульгина и А.И. Гучкова изменниками и преступниками перед царем за то, что добились отречения Николая II. С ними, а также с М.В.Родзянко и ПЯ.Милюковым нужно покончить возможно скорее, «но сейчас сделать этого нельзя, так как без Родзянко и Милюкова англичане не дадут денег и снаряжения».
Я задал Боре вопрос: «А что же ты будешь делать, если поход Деникина на Москву кончится неудачей?»
Боря Бенар ответил: «Я эвакуируюсь с Василием Витальевичем за границу и там окончу университет или какой-нибудь высший технический институт».
Я рассказал Боре о себе и Юре, о наших родителях. Узнав, что я хорошо учился и могу быть оставлен при университете для подготовки к профессуре, Боря воскликнул: «Поезжай с нами! Я попрошу Василия Витальевича взять тебя в свой штаб, и если поход Добровольческой армии кончится неудачей, то ты кончишь университет где-нибудь за границей — в Чехословакии, Югославии, а, может быть, даже во Франции, словом, там, где мы устроимся. Иностранный язык ты выучишь и займешься научной работой».
Я поблагодарил и отказался под вежливым предлогом: «Я не хочу и не могу покинуть моих родителей на старости лет. Разве я могу оставить их без помощи, когда мать почти ничего не видит?» В душе я считал Добровольческую армию Вандеей, обреченной на гибель, но не хотел сказать это моему гимназическому другу открыто.
Боря предложил: «Поезжай в Конотоп и посоветуйся с родителями. Не отклоняй моего предложения».
Я ответил, что в любом случае должен уехать с Юрой в Конотоп. Мне лучше на время скрыться из Киева, так как я был корректором в отделе приказов Народного комиссариата военных дел в Советской Украине и легко могу нарваться на донос или уличный самосуд.
Через несколько дней мы с Юрием уехали в Конотоп. До Броваров — 25 километров от Киева на восток — мы дошли пешком через Цепной мост и Дарницу. В Броварах мы с трудом достали место на полу товарного вагона. Поезд шел малой скоростью. На другой день утром двери вагона открылись, и чей-то голос прокричал: «Станция Бахмач! (25 километров на запад от Конотопа). — А затем тот же голос продолжал: — Эге, да тут жиды! Ребята, ходи сюда! Мы сейчас их научим, как ездить по железной дороге!»
Полдюжины солдат Добровольческой армии, ухватив нас за шивороты и под руки, выпихнули меня и Юру из вагона и, подталкивая, попели к станции. Напрасно Юрий показывал документ о том, что он в 19161917 г. дослужился до чина штабс-капитана в царской армии. Старший ответил: «Вот сейчас в штабе разберемся, какой ты офицер! Разве в царской армии были жиды-офицеры?» Мы покорились своей участи и готовились к избиению, если не к чему-нибудь худшему. Но выскочивший из караулки на станции Бахмач офицер, вглядевшись в нас, радостно закричал: «Коля! Юра! Вы живы! Как хорошо!» «Господин поручик! — рапортовал старший унтер. — Вот, нашли жидов, которые в поезде ездиют!» «Это не жиды! — крикнул им поручик. — Это мои друзья. Они живут в Конотопе. Их родители и сейчас там. Это украинцы, студенты, православные. Сейчас же отпустите их!» Ошеломленная стража опустила руки, а поручик бросился обнимать нас: «Как Димка будет рад увидеть вас!»
Это был друг наших гимназических лет, Вова 3. Сколько лет мы играли с ним и его братом Димкой-рыжим в футбол в выемке у железной дороги, сколько лет мы катались на гигантских шагах в саду дома 3. в Конотопе. Совершенно случайная встреча с Вовой спасла нас от избиения или более серьезных истязаний.
Вова 3. проводил нас из Бахмача в Конотоп, а в Конотопе до дома наших родителей, так как боялся, что мы можем наткнуться на какой-нибудь другой патруль. Он хотел.спасти нас от «возможных неприятностей».
Мы сообщили отцу и матери о предложении Бори Бенара уехать с Шульгиным за границу. Мать грустно взглянула на нас: «Как хорошо, Коля, что ты сразу отказался! Как я останусь одна, старуха, почти слепая, без вас? Сереже и Шуре (самые младшие братья) нужно помочь окончить гимназию. Володя и Вася должны окончить свои институты. А главное, вы же видите сами, что вас ждет. Ты же, Коля, правильно считаешь, что это Вандея, обреченная Вандея! Что было бы с вами, если бы вы не встретились случайно с Вовой 3.? Ведь он спас вас!»
Мы пробыли несколько дней в Конотопе и вернулись в двадцатых числах сентября в Киев, нагруженные мешком картошки, крупой и салом. Вова 3. посадил нас в товарный вагон, дав нам в качестве провожатого одного из своих солдат, которому он дал отпуск в Киев. Я сказал Боре Бенару, что мои родители просят не покидать их, так как на старости лет им нужна наша помощь.
В Киеве мы застали большой тарарам: первопрестольная столица готовилась к торжественной встрече Деникина. Газеты были полны сообщений о предстоящем приезде, о параде на Софийской площади перед памятником Богдана Хмельницкого. На памятнике уже восстанавливалась соскобленная Петлюрой надпись о «единой, неделимой». Газеты сообщали день и час прибытия в Киев белого генерала. Он уже в дороге и будет в Киеве 2 октября. Церемониал встречи был также опубликован. Всем домохозяевам было предписано убрать дома русскими трехцветными флагами.
Десять лет спустя, в 1929 году, когда я уже жил в Ленинграде, я случайно встретился с членом редакционной коллегии эсеровской газеты «Борьба», которая издавалась в Киеве (о встрече с ним я уже упоминал). В числе прочего он рассказал мне, что боевая организация эсеров в Москве решила убить Деникина как главного виновника всех погромов, грабежей и убийств, совершенных Добровольческой армией на занятой ею территории. Эсеры хотели устроить Деникину то, что они сделали год тому назад с германским фельдмаршалом Эйхгорном в Киеве и германским послом графом Мирбахом в Москве. К покушению на Деникина готовились в глубокой тайне. В составе боевой группы, которая готовила покушение на Деникина, должна была принять участие часть тех лиц, которые совершили убийство Эйхгорна и Мирбаха. Советское правительство якобы знало о подготовке покушения против Деникина и дало боевой группе фальшивые паспорта. Покушение на Деникина было намечено совершить во время парада на Софийской площади.
Но ни приезд Деникина в Киев, ни покушение на него не состоялись. В пятницу вечером 30 сентября (встреча Деникина и парад были намечены на 2 октября) над Киевом неожиданно разорвался артиллерийский снаряд. Пушечные выстрелы ухали всю ночь. Оказалось, что части Красной армии, отрезанные при отступлении из Киева, скопились у Коростеня. Отсюда они продвинулись на Ирпень и, перебив у Пуще-Водицы и Святошина напившееся допьяна сторожевое охранение добровольцев, подошли к Киеву. Утром 1 октября Богунский и Таращанский полки вошли в Киев. Киев был захвачен врасплох, и отстоять его до прибытия спешно вызванных резервов командование Добровольческой армии не надеялось. Началась эвакуация из Киева. Прежде всего из Киева были поспешно эвакуированы высшие военные чиновники Добровольческой армии, редакция «Киевлянина» с Шульгиным, высшее духовенство. За ними тронулись офицеры военных учреждений и штабов, погрузившие свои вещи и багаж (горы чемоданов и ящиков) на машины и подводы.
Контрразведка торопилась расстрелять перед уходом возможно больше заключенных в Лукьяновской тюрьме, но арестованные взломали замки камер и ворота и вырвались из тюрьмы. С ними бежало и несколько сот уголовников.
К 12 часам дня снаряды Красной армии стали ложиться на Еврейском базаре. Улицы обезлюдели и замерли, магазины и кафе закрылись. Подъезды домов на запоре. В городе звучала лишь канонада и разрывы снарядов. Внезапно по Бибиковскому бульвару и Караваевской улице к Крещатику хлынула толпа беженцев, жителей Киева, уходивших с Добровольческой армией. Они шли нестройной толпой с портфелями, чемоданами, картонками — словом, со всем, что можно было унести в руках.
В третьем-четвертом часу дня на углу Бибиковского бульвара и на Караваевской улице показались первые красноармейцы. Бои развернулись на Крещатике. Добровольцы, удержав в своих руках Печерск и мосты через Днепр, подтянули резервы и перешли в контрнаступление. К вечеру им удалось оттеснить красноармейцев обратно к Еврейскому базару, где начались упорные схватки.
В городе стояла полная темнота, прерываемая лишь блеском разрывов. Электричество и водопровод не действовали. Сотни домохозяек высыпали на улицы с ведрами и кувшинами к городским колодцам, где образовались длиннющие очереди. Хозяйки стояли твердо, не обращая внимания на рвущиеся снаряды. Они следили не за снарядами, а за соблюдением очереди у колодца, чтобы никто беззаконно не прорвался вперед.
Днем население грабило склады на речной пристани и на товарной станции. Ночью начались грабежи квартир. Налетчики — вооруженные банды — взламывали ворота домов и грабили квартиры. На улице — темень, фонари не горят, в квартирах — ни зги. Люди с винтовками и револьверами обходят квартиры, собирая обильную дань. Единственное средство сохранить жизнь — безропотно отдать все, что потребуют. Кто были грабителями, точно установить не удалось, но по массовому характеру налетов можно было судить, что ограблением занимались и уголовники, бежавшие из Лукьяновской, и солдаты и командиры Добровольческой и Красной армий. Киевляне уже ко всему привыкли.
Утром 2 октября на Бессарабском базаре даже появились продукты: хлеб, от 20 до 40 рублей за фунт, овощи и фрукты. «Донские» и «советские» дензнаки не принимались. Хождение имели только «керенки» и «царские деньги».
Мы наблюдали за событиями из окон квартиры В.В. Шульгина на Караваевской улице. Картошка и крупа, привезенные нами из Конотопа, спасли всю нашу компанию от голода. Большинство киевлян успело запастись продуктами, но далеко не все. Неудачники бегали по городу в поисках пищи. В очередях за водой стояли все. Огня ночью в квартирах не зажигали, чтобы не привлечь внимание грабителей к своему дому и квартире. Мужчины и старики дежурили во дворах у запертых или заколоченных ворот со своими тазами и сковородками.
Сражение в Киеве и за Киев продолжалось три дня. Утром 4 октября снаряды «красных» еще ложились в центре города, но бежавшие в Дарницу учреждения и обозы Добровольческой армии стали постепенно возвращаться в Киев. За ними потянулись и гражданские жители. В Дарнице среди беженцев распространились провокационные слухи, что все русские, живущие на левой стороне Крещатика, «перерезаны жидами», что «жиды режут русских женщин».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
Конечно, дело не обошлось без грабежей, и притом не только евреев. Солдаты Добровольческой армии бродили ночью по улицам, стучась в дома, производили обыски, грабили жителей. 42-й якутский полк специализировался на домах по Тарасовской улице (я жил на этой улице в гимназические годы). Другие полки грабили в более отдаленных районах Киева, грабили православных русских и украинцев. Грабежи проходили совершенно безнаказанно.
Широко развернулась деятельность Добровольческой контрразведки по очистке Киева «от преступных элементов: коммунистов, комиссаров и прочей мерзости». Всем домовым комитетам и квартирохозяевам было приказано немедленно сообщить о своих квартирантах, въехавших в течение последнего месяца в квартиру или дом.
Началась эпидемия доносов. Сотни ни в чем не повинных людей, казавшихся «подозрительными», ежедневно сгонялись под конвоем на проверку в тюрьмы контрразведки. Допрос их производился «с пристрастием»: грубое обращение, издевательства, побои, пытки, насилия над арестованными женщинами и т.д. При огромном количестве арестованных с допросами не канителились. Многие «подозрительные» не дожили до следующего дня. Разгрузка тюрем также производилась без особой волокиты. В этом деле воинские части помогали контрразведке. В штабе генерала Глазенина ликвидировали «подозрительных» прежде всего по одному существенному признаку: «жид». «Виновного» немедленно пускали «в расход». Таким путем за полтора месяца оккупации в Киеве было по официальным подсчетам Добрармии истреблено 2000 «коммунистов» и им «сочувствующих». Киевляне сводили счеты со своими врагами — и евреями, и христианами.
Но в отношении финансовой помощи Добрармии дело шло туго, несмотря на вечера «патриотического экстаза» в городском театре, приветственные адреса и тосты на банкетах. Интеллигенции нечего было дать. Дельцы — финансисты, промышленники, купцы, богатые инженеры, сахарозаводчики, лесопромышленники и пр., были крайне сдержаны: «вложить капитал» в Добрармию они остерегались. Требование 300 миллионов рублей в помощь Добрармии повисло в воздухе. У Добровольческой армии денег не было, своей валюты в Киеве они не создали. Добровольческим властям пришлось допустить хождение среди населения украинских дензнаков и советских денег.
Отношение киевлян к вопросу о денежной помощи Добрармии показывает, что Киев, уже умудренный быстрой сменой и недолговечностью очередных властей, встретил Добровольческую армию с известной «оговоркой в уме». Конечно, были цветы и речи, банкеты и приветствия, трехцветные флаги на окнах и балконах. Но после первых ликований и восторгов у каждого в глубине души возникла одна и та же мысль:
«Надолго ли?» В прочность Добровольческой власти верили очень немногие. Исполнение царского гимна «Боже, царя храни» в публичных местах было запрещено, так как оно вызывало протесты населения, принявшего февральскую революцию в 1917 г.
Многое о Добровольческой армии рассказал мне мой гимназический товарищ Боря Бенар, бывший секретарем-адъютантом у В.В. Шульгина.
Как уже было сказано раньше, я жил со своими конотопскими друзьями и земляками в доме типографии Кульженко, где до революции печатался «Киевлянин» Шульгина. Мы опасались «всяких возможностей» и «неприятностей». Но директор типографии, умный и ловкий рабочий-украинец, чувствовавший себя хорошо при всех режимах, заверил вернувшегося с добровольцами В.В. Шульгина, что мы — мирные студенты. Старушка-француженка, когда-то бывшая гувернанткой у детей Шульгина и у него самого, подтвердила, что мы добропорядочная молодежь, ничем не запятнавшая себя при советской власти и Украинской Раде, а Боря Бенар, знавший меня более десяти лет, дал Шульгину хороший отзыв обо мне. Шульгин прекрасно знал, что мы не сторонники монархии, что мы — украинцы по происхождению, но не «петлюровцы». Он поручил Боре Бенару сказать нам, что мы можем жить «в его квартире» спокойно, что никто нас не тронет. И хотя все мы были молодежью призывного возраста, но Добровольческая армия, как говорил со слов Шульгина Боря Бенар, — это армия, в которую идут добровольно, «по идее», «по убеждению», а не по насильственной мобилизации. И действительно, в период пребывания добровольцев в Киеве, никто не донес на нас в контрразведку и не мобилизовал нас в Добровольческую армию.
Кто мог подумать, что в конторе редакции возрожденного «Киевлянина» В.В. Шульгин фактически укроет от мобилизации и любопытства контрразведки 5-6 «подозрительных» в отношении революционности людей, как минимум — противников монархии? Говорить с нами Шульгин не хотел, и когда кто-нибудь из нас встречался с ним на лестнице или во дворе (сам Шульгин и его семья жили в маленьком белом домике на углу Караваевской и Кузнечной улиц), он не замечал нас. Но в один из сентябрьских дней я наткнулся на Шульгина, который шел из своего домика в редакцию. Его сопровождал внушительный и плотный гражданин лет пятидесяти. Он советовал Шульгину, когда Москва будет взята и в России воцарится «порядок», подумать о том, что русским людям нужно будет заняться «грюндерством» (созданием предприятий истинно-русского капитала) в торговле, промышленности, в банковском деле и вытеснить оттуда инородческий, в частности еврейский, капитал. Шульгин молчал. Его собеседником был, как мне удалось узнать позже, депутат Государственной Думы от Киева АЛ. Совенко, в 1919 г. начальник «Освага» Добровольческой армии.
Я часто встречался в эти дни с Борей Бенаром, и он по старой дружбе рассказывал мне многое, о чем не говорилось в газетах и что позволяло понять тайные пружины Добровольческой армии. Так, он сказал, что Шульгин не верит в успех похода Добровольческой армии на Москву: силы слишком неравны, и народ не поддержит Добрармию, так как боится восстановления монархии и возврата земель помещикам; что в Добровольческой армии, несмотря на все воззвания и прокламации о свободе мнений и федеративном устройстве России, тон задает прослойка кадровых офицеров-монархистов. Они считают и самого Шульгина и А.И. Гучкова изменниками и преступниками перед царем за то, что добились отречения Николая II. С ними, а также с М.В.Родзянко и ПЯ.Милюковым нужно покончить возможно скорее, «но сейчас сделать этого нельзя, так как без Родзянко и Милюкова англичане не дадут денег и снаряжения».
Я задал Боре вопрос: «А что же ты будешь делать, если поход Деникина на Москву кончится неудачей?»
Боря Бенар ответил: «Я эвакуируюсь с Василием Витальевичем за границу и там окончу университет или какой-нибудь высший технический институт».
Я рассказал Боре о себе и Юре, о наших родителях. Узнав, что я хорошо учился и могу быть оставлен при университете для подготовки к профессуре, Боря воскликнул: «Поезжай с нами! Я попрошу Василия Витальевича взять тебя в свой штаб, и если поход Добровольческой армии кончится неудачей, то ты кончишь университет где-нибудь за границей — в Чехословакии, Югославии, а, может быть, даже во Франции, словом, там, где мы устроимся. Иностранный язык ты выучишь и займешься научной работой».
Я поблагодарил и отказался под вежливым предлогом: «Я не хочу и не могу покинуть моих родителей на старости лет. Разве я могу оставить их без помощи, когда мать почти ничего не видит?» В душе я считал Добровольческую армию Вандеей, обреченной на гибель, но не хотел сказать это моему гимназическому другу открыто.
Боря предложил: «Поезжай в Конотоп и посоветуйся с родителями. Не отклоняй моего предложения».
Я ответил, что в любом случае должен уехать с Юрой в Конотоп. Мне лучше на время скрыться из Киева, так как я был корректором в отделе приказов Народного комиссариата военных дел в Советской Украине и легко могу нарваться на донос или уличный самосуд.
Через несколько дней мы с Юрием уехали в Конотоп. До Броваров — 25 километров от Киева на восток — мы дошли пешком через Цепной мост и Дарницу. В Броварах мы с трудом достали место на полу товарного вагона. Поезд шел малой скоростью. На другой день утром двери вагона открылись, и чей-то голос прокричал: «Станция Бахмач! (25 километров на запад от Конотопа). — А затем тот же голос продолжал: — Эге, да тут жиды! Ребята, ходи сюда! Мы сейчас их научим, как ездить по железной дороге!»
Полдюжины солдат Добровольческой армии, ухватив нас за шивороты и под руки, выпихнули меня и Юру из вагона и, подталкивая, попели к станции. Напрасно Юрий показывал документ о том, что он в 19161917 г. дослужился до чина штабс-капитана в царской армии. Старший ответил: «Вот сейчас в штабе разберемся, какой ты офицер! Разве в царской армии были жиды-офицеры?» Мы покорились своей участи и готовились к избиению, если не к чему-нибудь худшему. Но выскочивший из караулки на станции Бахмач офицер, вглядевшись в нас, радостно закричал: «Коля! Юра! Вы живы! Как хорошо!» «Господин поручик! — рапортовал старший унтер. — Вот, нашли жидов, которые в поезде ездиют!» «Это не жиды! — крикнул им поручик. — Это мои друзья. Они живут в Конотопе. Их родители и сейчас там. Это украинцы, студенты, православные. Сейчас же отпустите их!» Ошеломленная стража опустила руки, а поручик бросился обнимать нас: «Как Димка будет рад увидеть вас!»
Это был друг наших гимназических лет, Вова 3. Сколько лет мы играли с ним и его братом Димкой-рыжим в футбол в выемке у железной дороги, сколько лет мы катались на гигантских шагах в саду дома 3. в Конотопе. Совершенно случайная встреча с Вовой спасла нас от избиения или более серьезных истязаний.
Вова 3. проводил нас из Бахмача в Конотоп, а в Конотопе до дома наших родителей, так как боялся, что мы можем наткнуться на какой-нибудь другой патруль. Он хотел.спасти нас от «возможных неприятностей».
Мы сообщили отцу и матери о предложении Бори Бенара уехать с Шульгиным за границу. Мать грустно взглянула на нас: «Как хорошо, Коля, что ты сразу отказался! Как я останусь одна, старуха, почти слепая, без вас? Сереже и Шуре (самые младшие братья) нужно помочь окончить гимназию. Володя и Вася должны окончить свои институты. А главное, вы же видите сами, что вас ждет. Ты же, Коля, правильно считаешь, что это Вандея, обреченная Вандея! Что было бы с вами, если бы вы не встретились случайно с Вовой 3.? Ведь он спас вас!»
Мы пробыли несколько дней в Конотопе и вернулись в двадцатых числах сентября в Киев, нагруженные мешком картошки, крупой и салом. Вова 3. посадил нас в товарный вагон, дав нам в качестве провожатого одного из своих солдат, которому он дал отпуск в Киев. Я сказал Боре Бенару, что мои родители просят не покидать их, так как на старости лет им нужна наша помощь.
В Киеве мы застали большой тарарам: первопрестольная столица готовилась к торжественной встрече Деникина. Газеты были полны сообщений о предстоящем приезде, о параде на Софийской площади перед памятником Богдана Хмельницкого. На памятнике уже восстанавливалась соскобленная Петлюрой надпись о «единой, неделимой». Газеты сообщали день и час прибытия в Киев белого генерала. Он уже в дороге и будет в Киеве 2 октября. Церемониал встречи был также опубликован. Всем домохозяевам было предписано убрать дома русскими трехцветными флагами.
Десять лет спустя, в 1929 году, когда я уже жил в Ленинграде, я случайно встретился с членом редакционной коллегии эсеровской газеты «Борьба», которая издавалась в Киеве (о встрече с ним я уже упоминал). В числе прочего он рассказал мне, что боевая организация эсеров в Москве решила убить Деникина как главного виновника всех погромов, грабежей и убийств, совершенных Добровольческой армией на занятой ею территории. Эсеры хотели устроить Деникину то, что они сделали год тому назад с германским фельдмаршалом Эйхгорном в Киеве и германским послом графом Мирбахом в Москве. К покушению на Деникина готовились в глубокой тайне. В составе боевой группы, которая готовила покушение на Деникина, должна была принять участие часть тех лиц, которые совершили убийство Эйхгорна и Мирбаха. Советское правительство якобы знало о подготовке покушения против Деникина и дало боевой группе фальшивые паспорта. Покушение на Деникина было намечено совершить во время парада на Софийской площади.
Но ни приезд Деникина в Киев, ни покушение на него не состоялись. В пятницу вечером 30 сентября (встреча Деникина и парад были намечены на 2 октября) над Киевом неожиданно разорвался артиллерийский снаряд. Пушечные выстрелы ухали всю ночь. Оказалось, что части Красной армии, отрезанные при отступлении из Киева, скопились у Коростеня. Отсюда они продвинулись на Ирпень и, перебив у Пуще-Водицы и Святошина напившееся допьяна сторожевое охранение добровольцев, подошли к Киеву. Утром 1 октября Богунский и Таращанский полки вошли в Киев. Киев был захвачен врасплох, и отстоять его до прибытия спешно вызванных резервов командование Добровольческой армии не надеялось. Началась эвакуация из Киева. Прежде всего из Киева были поспешно эвакуированы высшие военные чиновники Добровольческой армии, редакция «Киевлянина» с Шульгиным, высшее духовенство. За ними тронулись офицеры военных учреждений и штабов, погрузившие свои вещи и багаж (горы чемоданов и ящиков) на машины и подводы.
Контрразведка торопилась расстрелять перед уходом возможно больше заключенных в Лукьяновской тюрьме, но арестованные взломали замки камер и ворота и вырвались из тюрьмы. С ними бежало и несколько сот уголовников.
К 12 часам дня снаряды Красной армии стали ложиться на Еврейском базаре. Улицы обезлюдели и замерли, магазины и кафе закрылись. Подъезды домов на запоре. В городе звучала лишь канонада и разрывы снарядов. Внезапно по Бибиковскому бульвару и Караваевской улице к Крещатику хлынула толпа беженцев, жителей Киева, уходивших с Добровольческой армией. Они шли нестройной толпой с портфелями, чемоданами, картонками — словом, со всем, что можно было унести в руках.
В третьем-четвертом часу дня на углу Бибиковского бульвара и на Караваевской улице показались первые красноармейцы. Бои развернулись на Крещатике. Добровольцы, удержав в своих руках Печерск и мосты через Днепр, подтянули резервы и перешли в контрнаступление. К вечеру им удалось оттеснить красноармейцев обратно к Еврейскому базару, где начались упорные схватки.
В городе стояла полная темнота, прерываемая лишь блеском разрывов. Электричество и водопровод не действовали. Сотни домохозяек высыпали на улицы с ведрами и кувшинами к городским колодцам, где образовались длиннющие очереди. Хозяйки стояли твердо, не обращая внимания на рвущиеся снаряды. Они следили не за снарядами, а за соблюдением очереди у колодца, чтобы никто беззаконно не прорвался вперед.
Днем население грабило склады на речной пристани и на товарной станции. Ночью начались грабежи квартир. Налетчики — вооруженные банды — взламывали ворота домов и грабили квартиры. На улице — темень, фонари не горят, в квартирах — ни зги. Люди с винтовками и револьверами обходят квартиры, собирая обильную дань. Единственное средство сохранить жизнь — безропотно отдать все, что потребуют. Кто были грабителями, точно установить не удалось, но по массовому характеру налетов можно было судить, что ограблением занимались и уголовники, бежавшие из Лукьяновской, и солдаты и командиры Добровольческой и Красной армий. Киевляне уже ко всему привыкли.
Утром 2 октября на Бессарабском базаре даже появились продукты: хлеб, от 20 до 40 рублей за фунт, овощи и фрукты. «Донские» и «советские» дензнаки не принимались. Хождение имели только «керенки» и «царские деньги».
Мы наблюдали за событиями из окон квартиры В.В. Шульгина на Караваевской улице. Картошка и крупа, привезенные нами из Конотопа, спасли всю нашу компанию от голода. Большинство киевлян успело запастись продуктами, но далеко не все. Неудачники бегали по городу в поисках пищи. В очередях за водой стояли все. Огня ночью в квартирах не зажигали, чтобы не привлечь внимание грабителей к своему дому и квартире. Мужчины и старики дежурили во дворах у запертых или заколоченных ворот со своими тазами и сковородками.
Сражение в Киеве и за Киев продолжалось три дня. Утром 4 октября снаряды «красных» еще ложились в центре города, но бежавшие в Дарницу учреждения и обозы Добровольческой армии стали постепенно возвращаться в Киев. За ними потянулись и гражданские жители. В Дарнице среди беженцев распространились провокационные слухи, что все русские, живущие на левой стороне Крещатика, «перерезаны жидами», что «жиды режут русских женщин».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47