Третьему брату, Володе, меньше повезло. В конце 1917 года он попал к немцам в плен и вернулся в Россию в 1919 г.
Февральская революция поставила передо мной вопрос о моем будущем. Наша семья была семьей трудовой интеллигенции. Мы с радостью встретили свержение царизма. Мы мечтали о свободе слова и печати, полном политическом, национальном и социальном равноправии народов, о парламентарной республике.
Словом, наша семья была типичной мелкобуржуазной семьей трудовой демократической интеллигенции. Я и Юрий были последними потомками старшей (Роменской) линии старинного, но оскудевшего украинского дворянского рода, и нам предстояла трудовая жизнь, так как деньги, завещанные нам бабушкой на образование, подходили к концу и вскоре совершенно обесценились. Родители владели в Конотопе домом из 4 комнат на кирпичном фундаменте с железной крышей, который стоил по официальной оценке 1912 года 2000 рублей. В будущем каждому из братьев должна была достаться 1/6 часть этого дома.
Несмотря на многолетнее чтение газет, революция застала нас недостаточно «сознательными». Из политических партий мы знали только монархистов, октябристов-кадетов, трудовиков, слышали об эсерах и эсдеках (соц. демократах), но о большевиках до 1917 года не имели никакого представления. В 1917 году октябрьская революция казалась нам, как и многим, временным наваждением, которое скоро кончится. В Киеве эти иллюзии рассеялись только после окончания советско-польской войны 1919-1920 годов, когда советский строй окончательно утвердился на Украине.
В 1917 году я стоял перед выбором: либо общественно-политическая деятельность, которая меня совершенно не интересовала; либо историческая наука, которую я считал своим призванием с 13-14 лет. Победила история, так как я ещё в августе 1914 года решил изучить вопрос о подготовке и возникновении мировой войны («кто виноват»?). Этой темой, однако, я смог заняться лишь после переезда в Петроград в 1923 году.
Другим обстоятельством, определившим мое решение уйти в историческую науку, была печальная судьба моего родного дяди — дяди Коли (я был назван Николаем в его память). Он не был членом организации «Народная воля», не был и «кающимся дворянином», а лишь приютил своего школьного друга Якова Стефановича. Льва Дейча он увидел первый раз в жизни только тогда, когда Стефанович и Дейч явились искать убежище у него в имении. Дядя был сослан в Сибирь в 1908 г. «за укрывательство государственных преступников» и умер в Сибири.
Я помнил мудрый совет матери, данный мне ещё тогда, когда я был в 7 классе гимназии: «Революция — это дело убеждения. Если ты твердо убежден, что готов истратить свою жизнь на свержение царизма, — что ж, иди туда, куда влекут тебя твои убеждения. Мне будет больно узнать, что ты в тюрьме, в ссылке, на каторге, что тебе суждена виселица, но против судьбы не пойдешь. Но если у тебя нет готовности идти до конца и пожертвовать своей жизнью ради победы революции, то не кокетничай с революцией и помни о судьбе дяди Коли. Ты будешь для революции только балластом и напрасно погубишь свою жизнь».
Совет матери, данный ещё в 1912-1913 году, также повлиял на мое решение посвятить мою жизнь науке. Всю жизнь я был беспартийным — не был членом какой-нибудь буржуазной или социалистической партии. Я не пошел ни в комсомол, ни в партию большевиков. Сохранить полное воздержание от политики в условиях советской жизни мне, конечно, не удалось. Как и все, я знал, что означает вопрос, звучавший на собраниях. «Кто против? Подымите руку!» Поднять руку «против» или даже «воздержаться» означало, как минимум, потерю работы, т.е. потерю средств к существованию, а с 1931 г. — тюрьму, ссылку, концлагерь. Приходилось цитировать в своих книгах высказывания классиков марксизма-ленинизма и, прежде всего, И.В. Сталина, ибо избежать этого после 1931 г. было невозможно.
Март-апрель 1917 года были медовыми месяцами революции. Киев — да и все города России — превратился в площадку для митингов. Митинг был сплошным. Он начинался с раннего утра и продолжался до поздней ночи. В нем принимали участие все желающие. Местом митинга были городские сады и парки, бульвары и площади. Солдаты прекратили строевые и учебные занятия и захватили сады. Киевский поэт Николай Ушаков отметил это завоевание садов солдатами в своем стихотворении:
Солдаты, солдаты, солдаты
Гуляют в саду городском…
Ораторы один за другим поднимались на трибуну — это обычно была скамейка, стол, подножие памятника: памятники Николая I и Александра II прекрасно пригодились для этой цели. Аудитория менялась, люди приходили и уходили. Каждый хотел сказать свое слово. Но свободы слова, провозглашенной Временным правительством, все же не получилось. Солдаты, толпившиеся на этом перманентном всероссийском митинге, слушали только то, что им хотелось слушать, а именно скорейший мир во что бы то ни стало и раздел помещичьих земель. Ораторов, призывавших продолжать войну для защиты свободы и демократии в России против германского империализма или говоривших о необходимости созыва Учредительного собрания и компенсации, хотя бы частичной, помещикам за конфискацию земли, встречали криками «долой» и сгоняли с трибуны.
Сравнительная близость фронта заставляла уделить войне и армии максимум внимания и заботы.
Для армии революция явилась полной неожиданностью. Войска были ошеломлены быстротой и легкостью совершившегося переворота. Но свобода подействовала на темную малограмотную и неграмотную массу одуряющим образом. Солдаты встретили переворот прежде всего как «освобождение от офицерского гнета», т.е. от дисциплины.
Офицеры, приезжавшие в марте-апреле 1917 г. с Юго-Западного фронта, говорили о разложении армии:
«все устали воевать». Лозунг «Мир без аннексий и контрибуций» преломился в сознании темной солдатской массы прежде всего как возможность отказа от всяких наступательных операций. Солдаты соглашались лишь держать оборону, угрожая оружием всем, кто попробует гнать их в наступление: «Штык против немцев, приклад против внутреннего врага», а внутренним врагом солдатская масса считала Временное правительство, призывавшее к продолжению войны. Уже в апреле солдаты угрожали прогнать Временное правительство, если оно не будет слушаться Петроградского Совета солдатских и рабочих депутатов. Солдаты, не стесняясь, заявляли офицерам: «Раз говорят „мир без аннексий и контрибуций“ — для чего же нам теперь жертвовать своей жизнью?» Прибывающие на фронт из тыла пополнения отказывались брать оружие — «Зачем оно нам, мы воевать не собираемся».
Солдаты резерва под самыми различными предлогами отказывались сменять части, находившиеся в окопах: «плохая погода», «не все ещё успели помыться в бане», «мы уже были два года тому назад в окопах на Пасху». Приказ о переводе батареи с одной позиции на другую встретил на этом участке фронта сопротивление со стороны солдат пехоты: «Вы ослабляете нас, значит, вы изменники».
Мой гимназический товарищ выпуска 1912 года, в 1917 году — штабс-капитан одного из пехотных полков на Юго-Западном фронте, рассказал мне о красочной встрече солдат его полка с командующим Юго-Западного фронта генералом Брусиловым. Полк, в котором служил мой товарищ, получил приказ подготовиться к наступлению, чтобы захватить одну высоту. Солдаты заявили командиру полка, что наступления не будет, а они собираются уйти с фронта и разойтись по домам. Уговаривать полк приехал сам Брусилов. Он долго беседовал с солдатами и просил в конце концов дать ответ — будут ли они наступать и занимать высоту. Солдаты заявили, что дадут ответ письменно, и через несколько минут выставили перед Брусиловым плакат с надписью: «Мир во что бы то ни стало! Долой войну!» Брусилов не удовлетворился этим ответом. Тогда какой-то солдат заявил: «Сказано — без аннексий и контрибуций, зачем же нам эта гора?» Брусилов ответил:
«Мне эта гора тоже не нужна, но надо бить противника, занявшего эту гору».
Наступать полк все-таки отказался, но дал слово удержать позиции: «Неприятель у нас хороший, — говорили солдаты, — он сказал нам, что не будет наступать, если не будем наступать мы. Нам важно вернуться домой, чтобы пользоваться свободой и землей. Зачем же нам калечиться?» «Нам не надо немецкой земли, а до нас немцы не дойдут».
Все окопные работы были прекращены, так как «война скоро окончится». Солдаты разбирали в окопах обшивку из бревен и досок, выдергивали колья из проволочных заграждений для того, чтобы достать дерево на топливо. Они отказывались чинить дороги, что делало подвоз продовольствия к передовым позициям невозможным. Солдаты отказывались от каких-либо строевых учений, так как накануне мира они не нужны и бесполезны.
Приезжавшие с Юго-Западного фронта офицеры и врачи рассказывали, что солдаты потеряли всякое чувство доверия и уважения к правительству и офицерам. Они требовали удаления из армии кадровых офицеров как «приверженцев старого режима». Солдаты боялись, что эти лучшие в боевом отношении офицеры сумеют заставить их пойти в наступление. Неповиновение приказам офицеров, аресты и убийства офицеров (в офицерские землянки бросали ручные гранаты), самовольная смена солдатами командиров, отказ солдат принять вновь назначенных командиров — вот наиболее характерные черты отношения солдат к офицерам в марте-апреле 1917 года.
Стремление солдатской массы возможно скорее окончить войну выражалось в отказе воинских частей от выполнения боевых приказов о смене других воинских частей с позиций, в требованиях об отводе частей в тыл под угрозой оставить к определенному сроку позиции, в самовольном оставлении позиций, в братании с противником, в дезертирстве (с марта 1917 г. по октябрь 1917 г. ушло в тыл — самовольно или под разными предлогами — около 2 млн. солдат, и больше 2 млн. солдат сдалось в плен), в отказе солдат запасных полков в тылу под самыми различными предлогами идти на фронт (только 50% пополнений, посланных из тыла, доходили до фронта). Повальный уход в тыл был стихийной демобилизацией армии.
Еще в начале мая 1917 года Главнокомандующий генерал Алексеев предупреждал Временное правительство, что наступление невозможно: «Армия на краю гибели. ещё миг и она, свергнутая в бездну, увлечет за собой Россию и ее свободы, и возврата не будет». Командующие фронтами — А. Драгомиров, В. Гурко, Щербачев, кроме Брусилова, поддерживали мнение Алексеева. Керенский поспешно заменил Алексеева на посту главнокомандующего Брусиловым и бросил в июне 1917 года весь фронт, от Балтики до Черного моря, в наступление, которое кончилось катастрофой.
На Юго-Западном фронте наступление началось успешно, но контратаки немецких войск превратили армии Юго-Западного фронта в бегущую толпу, которая убивала попадавшихся по дороге офицеров, грабила с криком «режь буржуя» местных жителей, совершала насилия над женщинами. В окрестностях Волочиска за одну ночь было задержано 12000 дезертиров-беглецов. О власти офицеров, о повиновении солдат офицерам уже не было и речи, уговоры и убеждения — не действовали, на них отвечали угрозами и выстрелами. На протяжении сотни верст в тыл тянулись вереницы беженцев — с ружьями и без них — здоровых, бодрых, чувствовавших себя совершенно безнаказанными. Попутно шел грабеж и разорение помещиков и крестьян. У них отбирали все: домашнюю птицу, скот, хлеб, посуду, деньги и пр.
Наступление на Северном и Западном фронтах закончилось, можно сказать, не начавшись. На румынском фронте оно началось удачно, но по приказу генерала Корнилова, заменившего Брусилова на посту главнокомандующего, было прекращено из-за провала наступления на Юго-Западном фронте.
После «наступления Керенского» армия превратилась в огромную, усталую, плохо одетую (недостаток обмундирования), полуголодную (мясной и хлебный паек были сокращены почти вдвое из-за разрухи на транспорте) и озлобленную толпу людей, объединенных жаждой мира во что бы то ни стало и антисемитскими лозунгами.
Погромная агитация против евреев началась на Украине тотчас же после февральской революции. Первые известия о погромной агитации приходятся на март-июнь 1917 г., т.е. ещё до «наступления Керенского». Погромщики обвинили евреев в недостатке продовольствия, промышленных товаров, в росте дороговизны — словом, повторили секретный циркуляр царского департамента полиции от 1916 года.
В марте-июне 1917 года погромная агитация велась в Полтаве, в Киевской губернии (в городах Василькове и Брусилове) и в других областях Украины. В городах и местечках, даже в Киеве, толпа избивала евреев. Сообщения о погромной агитации шли также из Одессы, Балты, Тирасполя. В Житомире толпа женщин занялась обысками в еврейских домах (искали продукты). В Елизаветграде в поисках продуктов толпа разрыла несколько десятков могил на еврейском кладбище. В ряде городов, как например, в Александровске (Екатеринославская губ.), толпа грабила еврейские лавки.
В Галиции были еврейские погромы в 1915-1916 гг., но провал «наступления Керенского» в июне 1917 года сопровождался пьяными солдатскими погромами еврейского и польского населения в Тарнополе и Калуще, поджогами домов, грабежами, убийствами и изнасилованиями.
Отступая дальше в Россию, на восток, солдаты громили местечки и помещичьи имения на Волыни и в Подолии, разбивали и грабили винные заводы и склады. Кроме того, с 1916 года получил широкое распространение и могущество «самогон». Украинское крестьянство, обладавшее избытками хлеба и картофеля, создало чуть ли не в каждой хате в деревне самодельные водочные заводы, курившие самодельную водку «самогонку». Деревня напивалась, дурела и отравлялась этой самогонкой и спаивала солдат.
Из Волыни, Подолии, Полтавшины в сентябре 1917 г. сообщали о самосудах пьяных солдат и крестьян, о беспорядках, захватах земли, погромах и насилиях над евреями. Больше всего страдали еврейские города и местечки. Крестьянство начало с захватов помещичьих усадеб, грабежей помещичьих домов и убийств помещиков. Но так как помещиков было не так много, то постепенно крестьянство переключилось на погромы евреев.
Борьба Рады с Советской Россией дала дальнейший толчок погромному движению против евреев на Украине.
В конце 1917 года ив 1918 году главной силой погромного движения стала украинская национальная армия и подопечные ее «батьки-атаманы». Но в ходе германской оккупации Украины усилилось погромное движение крестьянства, которое в борьбе с германскими оккупантами и гетманом, организовало ряд жестоких еврейских погромов с массовыми убийствами и резней еврейского населения.
Известное участие в погромном движении приняли в начале 1918 года и части советских войск, в особенности партизанские отряды, которые вели борьбу с Радой.
Первые крупные специфически-еврейские погромы начались ещё в октябре 1917 года. В Киевской губернии погромы были в Жашково, Погребище, Сквире, Ставище; в Подольской губернии — в Гайсине, Виннице, Жабокриче, Меджибоже, Мястковке. В ноябре-декабре 1917 года количество еврейских погромов резко увеличивается. В эти 2 месяца в 3 губерниях Правобережья произошло свыше 50 еврейских погромов. Погромы производили солдаты, а крестьяне приезжали с пустыми возами для увоза имущества из разбитых еврейских домов и лавок.
Как красочно писал в ноябре 1917 г. один еврейский общественный деятель:
"В Остроге, Ямполе, Каневе и ещё и ещё — уже произошли погромы. В Томашполе, Таганче и т.д. ждут погрома. В Сквире и почти по всей Волынской губернии готовятся к погромам. В Тараще и других местах предотвратили погромы, а из десятков других городов и местечек молят о помощи против погромов…
Вся жизнь в нашем крае во власти ужасов и погромных страхов.
Грязная волна грабежей, дикости и разнузданности разлилась, как болото, по всей стране…
Из деревень непрестанно прибывают на ярмарки в еврейские местечки сотни пустых возов, с намерением вернуться полными, нагруженными еврейскими товарами, еврейским добром, — ведь каждый еврей богач". (Н. Сыркин, статья в «Der Telegraf» №3 от 17.11.1917)
28 ноября 1917 года фракция сионистов внесла в Малую Раду следующий запрос: "Из целого ряда пунктов, свыше 30, Подольской, Волынской и Киевской губерний нами ежедневно получаются от представителей еврейского населения умоляющие телеграммы о начавшихся или угрожающих погромах… Горят города, разграбляются лавки, уничтожается домашний скарб; последнее имущество терроризованной трудовой еврейской массы беспощадно и бесцельно губится озверевшей толпой. Жизнь беззащитного населения висит на волоске. Местные власти бессильны. Охраны нет никакой… Милиция и содействующие ей войсковые части фактически не справляются со своей задачей.
Ужас положения усугубляется тем, что все здоровое и взрослое мужское население находится в армии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47