- За телевидение без помех и Россию без дебилов! Не опуская бокала, он тут же подсел к Маше и шепотом добавил:
- За новую телезвезду! За тебя!
Потом, говоря профессиональным языком, наступила рекламная пауза, которую можно было также счесть формальным объяснением в любви. Непосредственно после этого господин Зорин решительно завалил Машу на диван - словно это был не диван, а копна - и, видя, что Маша не подает признаков беспокойства, соскочил на пол и стал стягивать с себя брюки. Маша же молча и действительно спокойно наблюдала за происходящим, как будто с интересом ожидая, что именно ей собираются продемонстрировать на десерт. Она сосредоточенно искала в своей душе чувство долга, вины, достоинства... словом, что-нибудь такого, что могло бы отвратить её от продвижения по служебной лестнице путями, столь неисповедимыми. Искала и... не находила. Она лишь видела себя на экране телевизора - страстно сжимающей в руке микрофон перед влюбленной многомиллионной аудиторией. Когда же Маша очувствовалась, то узрела перед собой господина Зорина в звездно-полосатых трусах, которые, словно вражеский флаг, он широким жестом бросил к её ногам. Таким образом, оказавшись снизу "без", а сверху все ещё в пиджаке, он поскакал к ней мелкой рысцой, как бы придерживая правой рукой между ног воображаемого племенного жеребца.
- Потерпи! - воскликнул он. - Я уже иду!
Из любви к искусству Маша подождала, пока он вскарабкается на неё и приготовилась ко всему.
С усердием помяв её груди, он схватил её за руку и предложил:
- А теперь познакомься с моим приятелем!
Маша послушно протянула руку в указанном направлении, но не обнаружила там никакого приятеля. Она было подумала, что неправильно поняла его предложение, но он продолжал:
- Попробуй, он у меня ба-альшой шалун!
Маша снова пошарила рукой, в надежде отыскать обещанное, и, в конце концов, убедилась, что господин Зорин явно наговаривал на своего приятеля тот вовсе не был большим шалуном, а оказался даже чересчур скромным малым, который застенчиво ускользал из рук и вообще старался не привлекать к себе внимания.
Но Маша, естественно, не стала распространяться о своих личных впечатлениях. Тем более что в следующий момент её рот оказался зажат поцелуем. Вернее, тем, что могло бы им быть, если бы её партнер не был в стельку пьян. Ему по-прежнему мерещился какой-то "приятель".
- Возьми его, - шептал он, - он весь твой! Ты можешь...
Увы, господин Зорин не окончил фразы, и Маша так и не узнала, что именно ей позволено совершить. Он тихо и быстро отключился. Несколько секунд Маша лежала не шелохнувшись, а потом до неё дошло, что, кажется, так ничего и не случилось. Она отерла со лба напрасную испарину и принялась собирать одежки. Потом она выбралась из офиса и прыгнула в такси.
Единственное, что её беспокоило, - как бы господин Зорин, вкупе со своим воображаемым приятелем, не запомнил финала их "делового свидания". Как бы там ни было, даже если он убедит себя в том, что финал ему удался, то абсолютной уверенности у него все равно не будет - по причине преизбыточных возлияний, а значит, Маша может с гордым видом и, не чувствуя за собой никаких моральных потерь, прямо смотреть в его металлизированные зрачки.
* * *
На следующий день Маше передали, что её ожидают у господина Зорина. Он встретил её на пороге своего кабинета, братски обнял и подмигнул, словно сообщнице.
- А вот и она! - воскликнул он. - Та, которая разобьет сердца нынешней дегенерации телезрителей!
Судя по всему, он не только уверил себя, что их совместные "мечтания" получили соответствующее логическое завершение, но даже не сомневался в том, что был неподражаем. В каком-то смысле так оно и было. Но что удивительнее всего, идея, рожденная накануне в порядке бреда, удержалась в его голове, и он действительно вознамерился сделать из Маши Семеновой ведущую программы криминальных новостей.
Маша, в душе никак не ожидавшая такого простого и чудесного развития событий, сделала вид, что ничуть не удивлена.
- Когда приступать? - непринужденно поинтересовалась она.
- Сначала некоторые формальности, - сказал господин Зорин. - Тебе нужно пройти прослушивание.
- Ну конечно, - бодро кивнула Маша, хотя в голосе у неё прозвучало огорчение.
- Проба сегодня, - добавил он.
- Сегодня? - ужаснулась она.
- Через полчаса.
Слава Богу, Рита оказалась на месте. Об остальном она могла не беспокоиться.
* * *
И вот она сидела в гримерной на высоком табурете, а Рита Макарова придирчиво её рассматривала.
- Как ты думаешь, у меня есть талант? - наивно допытывалась Маша. Ах, если бы они разглядели во мне настоящего журналиста!
Рита снисходительно качнула головой, словно наблюдала ещё один клинический случай.
- Не забивай себе голову всякой ерундой! Какие ещё таланты? О чем нужно побеспокоиться, так это о твоем бледном виде и прическе. Остальное забота Господа Бога.
- Боже! - возопила Маша, падая духом. - Как же я покажусь на экране?!
- Как есть, так и покажешься. А потом тебе все будет нипочем.
- Почему?
- Потому что чем дольше держишь микрофон, тем больше себе нравишься.
- А если меня забракуют?
- Это их проблемы. Им же будет хуже! - возмутилась Рита. - Мы подыщем для тебя другое место.
Ничто не могло устрашить Риту Макарову. С достоинством Клеопатры она встряхнула рыжими волосами и сказала:
- Запомни, ты потрясающе выглядишь. От одного твоего вида у них окаменеет предстательная железа!
* * *
Сразу три камеры хищно нацелились на Машу в студии, но обаять она должна была только ту, на которой горела сигнальная лампочка. К воротнику её черной блузки из тончайшего шелка прикрепили маленький микрофон, а в ухо забуровили микронаушник.
Дежурный режиссер сделал ей знак.
- Приготовься!
Пошел отсчет времени, и Маша, словно впадая в сомнамбулическое состояние, вдруг въяве узрела перед собой вчерашнюю картину: торжественно брошенные к её ногам звездно-полосатые трусы... И тут же ощутила себя так, словно изнутри её озарил пронзительно-радостный свет. Она чувствовала, что завладела некой триумфальной энергией. У неё в ушах прозвучало сакраментальное: "Возьми его!", и она начала излагать предложенный ей текст.
Это был комментарий к сюжету, в котором рассказывалось о том, как какой-то гражданин купил по случаю ракетную установку, чтобы разделаться с другим гражданином, а тот в свою очередь обратился в ООН с просьбой немедленно прислать миротворческий контингент. Неизвестно, чем закончился бы этот конфликт, если бы дело не разрешилось естественным порядком: у первого гражданина кончились боеприпасы, а второй, так и не дождавшись миротворческого контингента, скоропостижно скончался от сибирской язвы.
Словом, все произошло так быстро, что Маша даже не успела испугаться. Она все ещё продолжала улыбаться в объектив телекамеры, когда к ней подошли Рита Макарова, Артем Назаров, сам господин Зорин и ещё какие-то люди.
- Прекрасно, - сказала Рита, нежно обнимая подругу.
- Чудненько, - похвалил Артем. - Даже очень.
- Супер! - раздельно произнес господин Зорин. - Чтоб я пропал!
Маша только хлопала глазами и благодарила Бога, что тот её не выдал, и черта, что у того ещё хватало терпения сочинять подобные сюжеты.
XIII
Зеленый переулок неподалеку от Тишинки, на который смотрели два окна снимаемой Машей квартиры, заливал серебристый электрический свет. Редко-редко проносились, ошалело взвизгивая на поворотах, дорогие иномарки. Три копченых цыпленка, принесенные Ритой и Иваном, и бананы, купленные Машей на Пушкинской, были съедены. Было выпито также и шампанское. Обе бутылки. Рита сидела на бухарском ковре, положив голову на диванчик, а Иван лежал, устроившись головой у неё на коленях. Маша сидела в кресле и с удовольствием смотрела на них. Они не замечали, как летит время, болтая о том, о сем и вспоминая о забавных ситуациях и случаях. С некоторого временного удаления многое казалось забавным, таковым, по сути, не являясь. Маша старалась держаться мыслями подальше от настоящего, которое изрядно её озадачивало, и от будущего, которое и вовсе находилось в густом тумане.
- Ну мы у тебя засиделись, - спохватилась Рита, по-кошачьи потягиваясь.
- Не то слово. Я уже засыпаю, - добавил Иван и с трудом поднялся на ноги.
Когда Маша представила, что вот-вот останется одна - перед лицом настоящего и будущего, то ужасно запаниковала.
- Ночуйте у меня! - взмолилась она.
- Что ты! - воскликнула Рита. - У нас же собака дома одна.
- Господи, а я? Я хуже собаки?
- Ты можешь самостоятельно справиться с некоторыми вещами, а она нет, - вздохнула Рита. - Она, бедная, будет терпеть и мучаться. Кроме того, она некормленая... - Она вопросительно взглянула на мужа.
- Понял, - ответил Иван, переводя взгляд на Машу, - и иду кормить собаку, а вас оставляю друг другу.
- Милый, милый Иван! - прошептала Маша, обнимая его. - Мне так тяжело оставаться одной!
- Хорошо бы вам все-таки немного поспать, - сказал он, обращаясь к обеим женщинам.
Рита послушно кивнула и наградила Ивана поцелуем в щеку.
- Спасибо, котик. Увидимся на студии. Всего через несколько часов. Ведь сейчас уже далеко за полночь.
Когда Иван ушел, Маша достала из шкафа матрас, простыню, одеяла и две подушки и устроила на бухарском ковре шикарное ложе. Обе устроились поудобнее, и Маша, подперев щеку ладонью, проговорила:
- Что же это такое - с тех пор как мне улыбнулась удача на телевидении, в личной жизни сплошные проблемы!
- Телевидение тут ни при чем, - резонно заметила Рита. - Насколько мне известно, твоя личная жизнь и раньше не отличалась особой устроенностью. Просто ты, извини за выражение, мудохалась со своим Эдиком и вообще не видела белого света. Уж я-то помню!..
* * *
Ну уж это дудки! Маша тоже ничего не забыла. Прошло уже больше двух лет, а ощущения того дня, когда она впервые вышла в эфир в качестве ведущей и основного репортера программы криминальных новостей, были свежи, словно это было вчера.
Небольшой пятнадцатиминутный выпуск - сводка событий за неделю - был плотно упакован разнообразными сюжетами. С первого же захода Маша хлебнула всей той звездной романтики, о которой так красноречиво распространялся господин Зорин - ещё до того, как оказался без своих исторических трусов.
Маша карабкалась по загаженным лестницам аварийных домов, наступая на крысиные хвосты. Брала интервью у пострадавшего в дорожно-транспортном происшествии; у раненого в бандитской разборке случайного прохожего; у дворничихи, которую только что изнасиловали между мусорными баками; у гражданина, которого врачи вернули к жизни после того, как тот упал со своего балкона на оголенные провода трансформаторной будки... Провожаемая мутными взглядами, она в сопровождении телекамеры посетила молодежную тусовку, где публика колотила друг друга гитарами и кастетами. Заливаясь слезами, она сидела на корточках возле завернутого в тряпки трупика младенца, найденного застрявшим в мусоропроводе, а телеоператор наводил объектив то на её покрасневший нос, то на жалкий комочек посиневшей плоти. Испепеляемая праведным гневом, Маша размахивала микрофоном на фоне скопившихся на вокзале беженцев из Средней Азии...
Если в своих коротких комментариях к происшедшему ей не удавалось подобрать достаточно пронзительных слов, чтобы заклеймить причину очередной трагедии, она ощущала жгучий стыд и виновато улыбалась в камеру. Эта характерная неожиданная улыбка сквозь слезы и гнев с первого же момента сделалась визитной карточкой Маши. Она верно угадала ту самую интонацию, которая в совокупности с её чувственной внешностью сделала её такой неотразимой в глазах телезрителей и тех, у кого ей доводилось брать интервью. Именно эта улыбка стала волшебным ключом к сердцам и тех и других. Тысячу раз прав оказался господин Зорин, который отважился на этот эксперимент.
Женская красота в адских отсветах насилия - было _самое то_.
В тот самый вечер, когда на телевидении взошла новая звезда, событие было решено отметить в расширенном семейном составе - с участием папы и мамы, сестры Кати и её мужа Григория, а также родителей Эдика. Как-никак Маша все ещё была его женой, и, поскольку развод все ещё оставался для неё чем-то пугающим, ей хотелось, чтобы и муж, и все ближайшие родственники, обидно равнодушные к её творческой деятельности, хотя бы отчасти разделили её радость. Ей хотелось, чтобы они хоть немного прочувствовали её новое качество. Чтобы и у них в семье было все "как у людей".
Эдик напрочь отказывался говорить с Машей о её работе. Перспектива того, что Машу станут узнавать на улице, в ресторане или ещё где, Эдика отнюдь не радовала. По его мнению, люди были дрянью, и то, что теперь они будут тыкать пальцами в его жену и в него самого, раздражало и бесило его.
Что касается денег, то, с тех пор как Маша вышла на работу, Эдик ввел в действие особый экономический режим, в соответствии с которым жена сдавала свою "небольшую зарплату", а также, конечно, "премию и все такое", в общий семейный бюджет, находившийся под полным контролем Эдика. Последний выдавал жене лишь на карманные расходы, а все прочие расходы допускались после строгого экономического анализа и обоснования. Каждая копейка была на учете и участвовала в обороте. Эдик не уставал твердить, что в семье, где оба супруга зарабатывают деньги, необходим строжайший учет и контроль, и все расходы не должны превышать раз и навсегда установленного уровня. Естественно, принимая во внимание инфляцию. Он подводил под этот порядок стройную систему логических доводов, против которых Маша была бессильна, и все-таки она чувствовала, что с ней поступают несправедливо, хотя и не могла этого объяснить. Кроме того, она не находила в себе сил противостоять экономической экспансии супруга - словно была парализована чувством вины перед ним...
Итак, движимая той же самой мнимой виной, Маша неосознанно пыталась задобрить супруга и родственников, наивно пытаясь сделать их участниками своего долгожданного праздника. Она заранее расстаралась, чтобы каждый нашел на праздничном столе любимые блюда и напитки. Она вихрем примчалась со студии, чтобы успеть привести себя в порядок и переодеться в любимое платье Эдика - приталенное джерси. Она даже приколола ненавистную ей бриллиантовую брошь, подаренную свекровью к свадьбе... Впрочем, Маша не строила больших иллюзий на счет этого вечера, который и в самом деле не принес никаких сюрпризов и был нужен Маше разве что для самоуспокоения.
Физиономии у всех были на редкость постные. Только сестра Катя поцеловала Машу с искренней радостью. Да и то, кажется, не по поводу её телевизионного дебюта, а потому, что та нашла в себе мужество сделать что-то супротив воли супруга. Уже через пять минут все забыли, по какому поводу собрались, и началось обычное переливание из пустого в порожнее на тему зачатия и деторождения. Словом, Маше пришлось вкусить стандартный порцион: критические замечания, язвительные намеки и на закуску - добрые советы. Единственное разнообразие в застолье внесла свекровь, которая подавилась хрящиком и уже даже начала синеть, пока Эдик в ужасе бегал вокруг и вопил "мамочка, мамочка!", а Григорий как дантист, имеющий отношение к медицине, пытался залезть ей пальцем в глотку. Дело разрешилось благополучно, когда Светлов-старший соизволил приподнять зад и размашисто хрястнул жену по спине. Все облегченно вздохнули, а Маша почему-то чувствовала себя виноватой и в этом мимолетном инциденте.
Наконец все разошлись. Маша сняла джерси и присела на пуфик, чтобы перевести дыхание. Эдик аккуратно развязал свой шелковый галстук и заботливо повесил его в шкаф. Потом он приподнял поближе к свету пару своих лакированных туфель, немного ему жавших, и, осмотрев, обмахнул их платком и уложил в коробку. Потом бросил взгляд в сторону Маши.
- Сколько добра пропадает! - вдруг вырвалось у него.
- То есть? - не поняла она.
- У тебя такие отличные ноги, красивое тело - добавить к этому мой ум - ты бы могла родить шикарного ребенка!
- Ты ещё забыл о моих зубах, - сдержанно усмехнулась Маша. - Они ведь тоже великолепны. Как ты мог забыть? Если бы они достались ребенку, их не надо было бы пломбировать, и значит, мы бы сэкономили кучу денег. А если бы, скажем, у нас был не один ребенок, а трое, как у Кати, то умножь эту сумму на три!
- Ничего бы мы не сэкономили, - проворчал Эдик, вовсе не настроенный шутить. - Их родной дядя Григорий и так мог бы пломбировать им зубы бесплатно.
- Ах, - вздохнула Маша, - ну конечно...
Она пообещала себе, что сегодня будет держать себя в руках и не реагировать, что бы Эдик ни говорил. Ей так хотелось сохранить подольше ту маленькую искорку праздника, которая ещё радостно тлела у неё в душе.
Она потянулась за салфеткой, чтобы стереть с губ помаду.
- Не нужно!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44