— Говоров…
— Не нашли.
— Петраков…
— Убит.
— Товарищ майор…
— Занят в проекте “Дон” — считай, умер: новое имя, паспорт гражданина Крыма. Искать не будут, это вопрос принципиальный.
Глеб матюкнулся.
— Солдаты…
— Те, кто общался с нами достаточно плотно, будут молчать. И ты знаешь, почему.
— А, трам-тарарам…
— Согласен. Так вот, вернемся к итогам нашей торговли с обвинением: мы получим приговор по самым низким ставкам, если будем хорошо себя вести. Если процесс пройдет быстро и чисто. Это честная сделка: обвинение не потеет, получая доказательства, но за это не будет рыть нам могилу.
— Этот майор — он от обвинения?
— Товарищ Гудзь? Нет, он просто советский наблюдатель. Прелесть ситуации в том, что крымцы все должны сделать сами. Никакой номинальной власти над обвинением у Гудзя нет. Потому он и дергается: повлиять ни на что не может, а отвечать, в случае чего, будет… Например, если с советской стороны не найдет никаких свидетелей.
— Это он меня откопал?
— Конечно. И возлагает на тебя огромные надежды с тех пор, как узнал, что я тебя ранил. Так что давай, Глеб, показания. Иначе и мне не поможешь, и себе жизнь изгадишь.
— А с чего ты взял, что я хочу тебе помогать? Может быть, я просто не хочу стучать. Не люблю, не умею.
— Но это же не стукачество, товарищ капитан. Ты не доносишь на меня, ты просто помогаешь установить факты.
— Факты… — Глеб сказал, как сплюнул. — Артем, вот если бы меня вешали, а я тебя просил намылить веревку, чтоб я меньше мучился — ты бы это сделал?
— Не так же все погано…
— Откуда я знаю? Ты что, веришь им? Ты их спас, они тебя за это судят — и ты им веришь?
— Я верю Пепеляеву. Он хороший юрист и хороший человек… Слушай, если бы речь шла о жизни и совсем наоборот, я бы отсюда смылся быстро.
— Как? Через подкоп? В бетоне? Или на воздушном шарике?
— Зачем такие сложности… Просто покинул бы ночью город… Хич-хайком — до Ялты или Алушты… А там угнал бы любую парусную яхту — на выбор…
— Так ты что… не в тюрьме?
— Нет, Глеб! Я живу в городе, в гостинице… Кстати, на днях получил третье — и последнее, наверное — полковничье жалование…
— Гуляешь, словом.
— Да… В моем положении народная мудрость рекомендует расслабиться и постараться получить удовольствие. Что я и делаю.
— Оно и видно. Столько удовольствий — бриться не успеваешь.
— Да нет, это я так… Дразню следователя. Вчера пришел в штатском, но это не произвело особого впечатления. Сегодня не побрился…
— Надень расписуху.
— Что?
— Ну, рубашку модную. Яркую такую, гавайку.
— Слушай, это мысль!
— Дарю.
— Яки… Ну что, Глеб, мы договорились? К тебе вернется память?
— Куда она денется… Что, свистнем всю королевскую рать?…
— Погоди… Давай еще так посидим… Поговорим…
— О чем? И зачем?
— О, Господи… Асмоловский, ты единственный приятный человек, который садился напротив меня за этот стол за последнее время. С кем я только тут не общался… Начиная с ГРУшника, который держал меня на цепи, и заканчивая князем Волынским-мать-его-Басмановым.
— А твои друзья? Они больше не приятные люди?
— Нет, отчего же… Но как-то неловко в глаза им смотреть… Все-таки я их подставил. Получается так.
Он усмехнулся криво, засунул руки в карманы…
— Ты знаешь, я и не думал, что будет так… больно. Армия ведь никогда для меня не была единственным светом в окошке, она была просто задачей, решаемой в рамках сверхзадачи. Я отслужил двенадцать лет, три года мне осталось до истечения контракта… Я думал об оставке как о решенном деле…
— Пока не попробовал командирства?
— Вот уж оно гори огнем! С друзьями расплевался, женщину потерял… Предал человека, который мне доверился — не спрашивай, кого и как… Не то чтобы я его любил или разделял его взгляды, и другого выхода вроде не было… А все равно гадко вышло. Одни неприятности от этого командирства, и ничего больше.
— И все-таки тебе больно… Чего же ты от меня хочешь? Выговориться некому?
— И это тоже… Глеб, ты знаешь, зачем ты живешь?
— Положим.
— Везет. Я не знаю.
— А знал?
— Хотел узнать. Давно, когда был еще мальчишкой. К чему я предназначен — как человек. Что я должен сделать… Я выиграл эту войну! Да, один я ни хрена бы не смог, но главное-то было начать, а начал — я, значит, я и выиграл! И я все потерял! Если это плата — пусть будет так, но я хочу вспомнить, ЗАЧЕМ тогда я выигрывал войну?
Глеб вытащил из кармана обтерханную, залитую бурым по обрезу записную книжку. Достал из-под обложки сложенный вчетверо затрепанный листочек.
— Посмотри.
Это был листик из детской тетради — сочинение, исправленное рукой учителя. За содержание стояла пятерка, за грамотность — двойка.
“…Мой папа — самый лутший. Он Капитан Совецкой Армии. Он служит в десантной девизии, и прыгает с парашутом. Все солдаты его слушаюца. Еще он ходит алпенизмом и называеца Снежный Барс. Это значит он был на 4 горах Памира на высоте 7 тысячь метров. У него есть про это значек и ваза которая называеца Кубок. В том году он поедет на гору Эверест. Это самая высокая гора на всем свете. Много людей хотели поехать тоже. Но был большой Конкурс и отбирали самых лутших со всей страны. Потому что это спортивная честь СССР. Моего папу взяли в команду — получаетца он 1 из самых лутших. Я очень люблю своего папу и когда вырасту буду защищять как он Свою Родину…”
— Я понял, — Верещагин вернул Глебу листок. — У тебя славный пацан. Только… уже не греет. Все, Глеб, Бобик сдох. Ничего уже не хочу.
— А чего ты вообще хотел? Раньше?
— Раньше? Хотения — это штука сложная… Хотения бывают тактические и стратегические… Тактических, как ты понимаешь, больше. И намного.
— А стратегических?
— Смеяться не будешь?
— Попытаюсь.
— Смысл жизни найти. Не лично свой, а вообще. В целом.
— А чего попроще?
— Взойти на К-2 по “Волшебной Линии”. Сделано.
— Это хобби у тебя — браться за невозможное? Профессия? Призвание?
— Фамилия.
— ???
— Классе в восьмом мы проходили теорию вероятностей… И пришла мне в голову забавная мысль: подсчитать вероятность своего появления на свет. Получилось, Глеб, четыре тысячных процента. Моей матери было девять лет, когда она и дед Ковач чудом спаслись от погрома. Весь табор вывезли в лагерь уничтожения, и все погибли там. До единого. Что им удалось пристать к какой-то католической миссии и выбраться в Крым — чудо вдвойне. Мой отец уцелел после расстрела — они выбрались из окружения, человек тридцать, и кордон СМЕРШа тут же расправился со всеми. Это тоже можно записать по разряду чуда. Я уж молчу про то, что в немецком лагере для пленных единственной медицинской помощью было доброе слово. Я не говорю о вероятности побега — в конце концов, многие угоняли самолеты… Но еще была служба в частях английских коммандос… Англичане сформировали тут один полк из добровольцев… Была еще Италия и Греция. Масса возможностей распрощаться с головой. Но я не удивлюсь, если он до сих пор жив. Получает пенсию, стучит по вечерам в домино или шахматы… Так что все невероятные события моей жизни пасуют перед невероятностью моего рождения. Nomen est omen, товарищ капитан.
— Переведи.
— “Имя есть знамение”. Я имел наглость считать, что невозможное — это моя специальность. Были на то основания.
— Может, за это и получил по лбу?
— Может… Глеб, хочешь один бесплатный совет?
— Давай.
— Не возвращайся в Союз.
— Что?
— Запишись в проект “Дон”. Или просто сбеги.
— Ты спятил?
— Глеб, война кончилась. А вас все еще держат под стражей. И наших пленых на советской территории — тоже. Как ты думаешь, почему вас не отпустят? Я тебе скажу: это сделано по просьбе советского руководства. Они не хотят, чтобы вы разбрелись по Крыму и осели здесь. И чтобы наши жили у вас — тоже не хотят. Автономная Республика Крым не будет полностью открытой территорией. Нас боятся. Это полуприсоединение — лучше, чем оккупация, но… как бы не было чего похуже оккупации.
— Ты точно спятил. У меня же семья. Надьку и Вовку вышибут из общаги, отовсюду выпрут с “волчьим билетом”. Муж и отец — предатель Родины…
— У меня есть еще какие-то личные связи. В рамках проекта можно устроить тебе фиктивную смерть.
— Ну, спасибо! Во Надежде подарочек — похоронка!
— Что-нибудь придумаем, потихонечку сообщим ей, что ты жив.
— Она за это время умрет…
— Верно, я дурак. Но ты все-таки подумай. Время есть. Как бы оно ни вышло — с голоду твои не умрут, и в лагерь их не отправят, не те времена. Порядки у вас станут либеральнее — через два-три года ты сможешь вытащить семью сюда. Учитывая, сколько мордуются евреи, пока выедут…
— Хорошо, я подумаю… — соврал Глеб.
За те секунды, что оставались до возвращения следственной комиссии, Асмоловский все же решил спросить:
— Слушай, а почему все-таки “Дон”?
— Потому что “с Дона выдачи нет”, Глеб.

* * *
Медленно, по волоконцу выматывает из человека нервы судебная машина. К тому дню, когда следственная комиссия передала дело в трибунал, Верещагин чувствовал себя похожим на пакет скисшего молока, а не на человека.
Заряда, полученного в беседе с Глебом, хватило ненадолго. Потом депрессия углубилась. Артем достаточно много знал об этом состоянии, чтобы точно определить его. Таблетки могли бы помочь, но слишком хорошо помнилось ментальное изнасилование, которое называли “медикаментозным допросом”. Химическое вторжение в психику представлялось теперь более страшной вещью, чем сама депрессия.
Его молчаливая мрачность дошла до границ, за которыми начинался аутизм. Пепеляев несколько раз мягко намекал, а один раз прямо предложил побеседовать с психоаналитиком. Артем представил себе эту беседу: “Видите ли, доктор, у меня неприятности. По моей вине один мой друг погиб, а другой стал калекой. Я стрелял в человека, который был мне симпатичен, а он стрелял в меня. Мою женщину изнасиловали. Меня пытали. Мне учинили еще и медикаментозный допрос, и приятного тоже было немного. Я активно помогал развязать кровавую баню на Острове. Людям, погибшим из-за меня, идет счет на тысячи. Мне приходилось снова и снова отправлять в огонь друзей, подчиненных, любимую женщину и ее подруг. Когда мы после этого вернулись на Остров, нас ославили серийными убийцами. Моя женщина меня бросила, один из моих друзей отгорожен воинской субординацией, второй со мной крепко поссорился из-за того что я, как многим кажется, предал интересы форсиз, создав совместные советско-крымские формирования. Людей, творивших здесь бесчинства оправдали, а меня отдали под суд. Что вы мне порекомендуете, доктор?”. Его смех, похоже, показался Юрию Максимовичу оскорбительным. Верещагин извинился, но это мало помогло. Впрочем, ему было плевать: с Пепеляевым не крестить, он — адвокат и просто делает свою работу.
Один раз Арт решился на эксперимент: напился. Тем более, что был повод: 25 июля умер Высоцкий. Артем шел от бара к бару, наверное, повторяя маршрут Рахиль Левкович, но голова у него была покрепче, и он успел уйти довольно далеко. Помнилось, что он сидел с бутылкой и рюмкой у музыкального автомата, бросал в щель монету за монетой, слушал одну и ту же песню — “Кони привередливые” — и ждал, когда же кто-то затеет скандал. Видимо, скандал имел место быть: придя в себя наутро в гостинице, Арт обнаружил костяшки пальцев рассаженными и нашел кровь на носке ботинка. Болел левый бок, но рожа осталась цела. Он был в штатском, опять небритый, наверное, никто его не узнал. Во всяком случае, в газетах так ничего и не появилось…
Больше Верещагин не напивался — облегчения это не приносило, только грозило новыми проблемами. Он нашел другое развлечение: боксерский клуб на Воскресенской, неподалеку от гостиницы. Записался как Мартин Ковач. Технику ставил чемпион Европы 1969 года Андрей Ким; школу рукопашного боя ВСЮР он опознал сразу, но вопросов задавать не стал. Возня с грушей поглощала свободное время и лишние силы, это было как раз то, что надо. Спарринговали с ним мало: послав в нокаут другого такого же новичка, он прославился как злой боец. Боксировать с противником неумелым, но злым, который временами забывается и норовит пустить в ход ноги — удовольствие ниже среднего. “Мартин Ковач” это понимал и не настаивал…
— Марти! Эй, Марти! К тебе пришли!
…Он влепил кожаному мешку последний хук и развернулся.
Того, чья фигурища заслоняла весь дверной проем, не узнать было нельзя.
— Ты что же это, свинья, — зычно сказал Князь через весь зал. — Уже и здороваться со мной перестал?
— Здравствуй, Георгий, — ответил Арт, не трогаясь с места. Его ответ прозвучал в полной тишине: к тому моменту, когда Князь закончил фразу, все стихло — и удары, и позвякиванье “блинов” на штанге, и топот пары на ринге — все превратилось в слух.
— Я еще думал — ты или не ты… Ковач… Нам нужно поговорить.
— Говори, Гия.
— Не здесь.
— Здесь. Потому что я отсюда никуда уходить не собираюсь.
— А я сказал — не здесь.
Ответа, как он и ожидал, не последовало.
— Если ты думаешь, что сможешь сейчас развернуться ко мне задницей, то неправильно ты думаешь.
— Пошел ты.
— Многому тут научился, да? А ну, давай так: если ты меня сейчас сделаешь, я, так и быть, уйду. А если я тебя — ты уйдешь со мной.
— Отвали.
— Дайте мне перчатки кто-нибудь.
— Вы не член клуба, — робко сказал какой-то юнец.
— О, черт! Какой тут взнос — тридцать тысяч, пятьдесят? — Берлиани, не глядя, сунул юнцу деньги. — Дайте перчатки!
— Держите, — Ким бросил Князю две старые, обшарпанные перчатки. — Я бы посоветовал взять загубник и шлем.
— Обойдусь, — буркнул Георгий, снимая рубашку.
— Я не буду с тобой драться, — сообщил “Ковач”.
— Тем лучше… Марти. Потому что я — буду.
— Устав клуба запрещает драки за пределами ринга… — встрял юнец.
Князь свободной рукой, еще не затянутой в перчатку, сгреб его за ворот тишэтки.
— Это наши с ним дела. Мы друг друга знали еще когда ты прыщи давил. Так что не суйся и помоги затянуть вторую перчатку.
Юнец повиновался. Ким не вмешивался.
— Иди сюда, — Князь постучал перчаткой по рингу. — Топай. Сейчас я сотру с твоего лица то, что ты туда нацепил. Вот эту вот усмешечку. Если это поможет привести тебя в чувство, то я так и сделаю.
Они пребрались через канаты и встали напротив. Без всяких боксерских ужимок и прыжков, как в подворотне. Это все-таки была драка, а не спарринг.
Верещагин ударил первым. Князь даже не пытался сблокировать удар или уйти — он согнулся пополам. Можно было бы — даже полагалось! — провести добивающий удар — в голову. Верещагин не двинулся.
— Ты доволен?
— Сволочь! — Георгий медленно, с трудом выпрямился. — Вот теперь ты меня по-настоящему разозлил. Ты знаешь, что двинул меня в раненый бок?
— Извини.
— Да не за что. — Берлиани ответил сокрушительным прямым. Арт сблокировал — правильно, почти классически. Это было все равно что блокировать пушечное ядро — когда в голове прояснилось, он обнаружил себя висящим на канатах. — Добавить еще?
Он снова бросился — молча, разом забывая всю “школу”, двигаясь быстро, пробивая блоки, вкладывая в удары все силы и весь свой вес. Князь отвечал, не стесняясь.
— Поубивают друг друга, — тихо сказал один из посетителей.
— А дерутся как на базаре, — презрительно сощурился второй. — Техника на нуле.
— Они оба “форсиз”, — сообщил Ким. — Это их школа рукопашного боя. Не очень красиво, зато эффективно.
— Этот слоб намотает Марти на канаты и завяжет узлом. Жаль, нет Славика — вот бы порадовался.
— Еще кто кого намотает. Ты видишь, как хреново Мистер Биг держит удары в корпус? Печенка у него не в порядке или еще что…
— Зато он мало их пропускает.
— Андрей Алиевич, пора заканчивать это. Не то на ринге точно смертоубийство произойдет…
Один из бойцов рухнул.
— Спекся Мартин… — констатировал юнец себе под нос.
— Раз! — громко начал Ким. — Два!…
Верещагин поднялся на четвереньки, потом сумел встать на колено.
— Восемь… Девять…
Арт поднялся на ноги и получил новую плюху. Перчатка Князя влетела не в лицо, а в поднятые для защиты руки — и на том спасибо. Все равно опрокинулся.
— Раз… Два… — пошел новый отсчет.
Перевернуться на живот… Встать на колени… На одно колено… При счете девять — оторвать колено от пола и, не выпрямляясь, — в корпус…
— Девять…
Он не помнил, удалось ли задуманное. Увидел над собой ровный пунктир ламп дневного света, но не услышал счета.
— Считайте, — сказал он… Или кто-то другой?
— Все, отсчитали уже. — Князь стащил перчатки, вернул владельцу клуба. — Я победил.
— У тебя нос разбит.
— А ты едешь со мной.

* * *
Когда в Севастополе они вышли из машины, Артем был почти в порядке, хотя его еще слегка пошатывало. Князь временеми кривился и двигался скованно.
— Вперед! — он запер машину. — Сам знаешь, куда.
«Королева Марго» была обычной прогулочной яхтой, изящной и узкой, как дамская туфелька.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80