подполковник Ровенский, командующий горноегерской бригадой и полковник Шлыков, командир бронемобильной бригады. Им он понравился, потому что был самым идиотским из предложенных, а значит — соответствовал духу операции в целом. Кроме того, нам троим претила мысль десять часов изображать мишень на просторах Черного моря (моря). Они готовили прорыв, мы прикрывали задницу отступающей дивизии.
Сказать — я был уверен, что все получится, нельзя. Обращаясь к доводам разума, я находил в свою пользу только один: красные не умеют играть в игру, которую мы им навязываем. Дело даже не в том, что их солдаты — восемнадцати-двадцатилетние мальчики, а наши — профессионалы. Дело не в том, что наше вооружение зачастую лучше и мы лучше умеем с ним обращаться. Эти преимущества играют роль при полуторном, двукратном, трехкратном перевесе сил — но временами корниловцы выдерживали бой против десятикратно превосходящего противника.
Конечно, история Второй Мировой войны знает случай, когда взвод пехотинцев задержал танковый батальон, но то была пехота сороковых годов, таких, как мы, они ели на завтрак. Происходи Одесская высадка тогда, красные прорвали бы нашу оборону, забросав укрепления трупами. Сейчас по таким правилам не играли даже они.
Стоя возле тех мостов, я думал, что же такое дух армии и из чего он состоит.
В своей статье “Ничтожество” господин Лучников противопоставлял советской идеологии “здоровую” тягу мещанина к хорошей и легкой жизни, добротным вещам и фирменным наклейкам. Признаки этой “здоровой” тяги наблюдал каждый, кто был в Крыму 29 апреля. И эта тяга была тем здоровей, чем выше пост командира. В Аэро-Симфи захватили полторы тысячи человек раненых, которых “не успели” вывезти: вместо них в самолеты грузили мебель, аппаратуру и автомобили.
Рыба гниет с головы. Чтобы твои солдаты могли стоять как панфиловцы, нужно быть Панфиловым — вот и вся военная тайна.
Советские политработники не смогли разыграть даже патриотическую карту, казалось бы, неубиенную: ведь мы — агрессоры, и мы действительно высадились на их земле. Но за десятилетия оголтелой пропаганды слово “Родина” стерлось, обмельчало, сравнялось со всеми остальными словами, которые принято писать на заборах.
Нужно признать, что и в нашей дивизии, и вообще в “форсиз” корпоративный дух превалировал над патриотическим. Мы были корниловцы (марковцы, алексеевцы, дроздовцы), потом — армейцы, и только потом — крымцы. Так повелось еще с Гражданской, эта система имела свои достоинства (мятеж 30 апреля стал возможным только благодаря корпоративному духу) и свои недостатки (крымская армия всегда чувствовала себя отдельной, особенной частью общества, что привело к расколу).
И — здесь мы находились в равном положении — невозможно было разыграть национальную карту: как и форсиз, советские войска были многонациональными.
Вывод: ни идеологические призывы, ни личный пример командиров, ни корпоративное, ни национальное единство — ничто из вышеперечисленного не работало в советских войсках. Поэтому в безумные игры они играть не могли. Обладая более единым духом, мы все время навязывали им свое понимание действительности.
Это сродни оруэлловскому двоемыслию: сражение сводится к тому, что одна армия внушает другой армии неизбежность ее поражения. Звучит так же безумно, как выглядит: отряды шотландских повстанцев громят более многочисленную и лучше вооруженную английскую армию, крестьянская девочка снимает осаду с Орлеана, вчерашний артиллерийский капитан берет Тулон, рота парашютистов парализует и обезвреживает полуторатысячный гарнизон крепости…
Боюсь, что эта область военного дела не поддается формализации. Чтобы индуцировать безумие, нужно быть безумцем, а этому не научишь.
(Не так давно я думал: почему Лоуренс остается единственным агентом влияния, которому удалось добиться от арабов толка? Ответ, кажется мне, таков: он испытывал к арабам неподдельный, живой интерес, искренне любил этот народ. Никакой профессионализм не заменит живого чувства, а научить ему нельзя. Кстати, по этой же причине мало кому удается на практике освоить методику Дейла Карнеги, который в основу умения “завоевывать друзей и оказывать влияние на людей” ставит искренний, человеческий интерес. Это все не те случаи, когда можно притвориться настоящим).
Если рассматривать мою роль в кампании с этой точки зрения, то моя заслуга не в том, что я хорошо командовал группой “Дрейк” (стараниями Адамса, Посьета и Казакова штаб работал как швейцарские часы) и не в том, что я оказался лучшим стратегом (на тот момент в штабе мало кто был менее компетентен, чем я). Я генерировал безумную веру в возможность победы и заражал ею людей, которые действительно сделали эту победу возможной. Вот, собственно, и все.”
Арт Верещагин
“The Trigger: a Battle for Island of Crimea”
* * *
Темнело быстро, как всегда в Причерноморье. На западе осело пыльное курево и четко прорезались черные на красном тополя. Дивизия ушла на север, Гусаров доложил, что последний батальон оставил Черноморское сорок минут назад. Было еще какое-то время — прежде чем красные сообразят, что белые опять отошли и поймут, куда они отошли. Конвой должен был пройти засветло в виду берега — якобы, белые уплыли, бросив пятую бригаду… Удастся эта китайская хитрость или нет — красные все равно узнают правду, дойдя до Котовского: проход дивизии видели, кажется, все. Видимо, зрелище заменило несостоявшийся парад Победы.
— Взрывать мосты, сэр? — спросил унтер-качинец.
— Не надо. Смысла уже нет. Сэкономим пластик.
— Этого добра… — проворчал унтер, отправляясь разбирать взрывные устройства.
“Этого добра” действительно хватало: в качества запасной цели намечалась авиабаза в Мартыновской, но уже с самого начала было видно, что корниловцы не успевают. Поэтому разнообразной взрывчатки осталось море.
Арт надел шлем.
— Ян, связь со штабом первой бригады.
— “Дрейк-один” слушает, — у Ровенского был недовольный голос.
— Воздушная разведка.
— Да, “Оса” вернулась… Они подтянули еще один мотострелковый полк, он стоит в Семихатках. Черт вас возьми, господин полковник, но мы будем бедные, если они не атакуют.
— Атакуют. Куда они денутся. Они же считают, что приперли нас к стенке…
— А если так оно и есть?
— Если бы мы собирались драться — так оно и было бы. Но мы же не собираемся. Должны быть еще два других полка. Вышлите “Осу” еще раз.
— Скоро будет темно, как у негра…
— Они будут ехать с зажженными фарами…
Ровенский напоследок выдал разнос за разговоры открытым текстом в эфире и прервал связь.
Да, пора с этим завязывать, подумал Арт. Хоть и по-английски, а все-таки их могут услышать… Во всяком случае, узнать топонимы. От усталости он понемножку начал тупеть.
— Уходим, сэр? — спросил подпоручик Снегирев.
— Да, — Артем забрался в люк “Владыки” и дал знак водителю. Качинцы разобрались по “скарабеям” и группа рванула вдогонку за дивизией на самой большой скорости, которую мог выжать “Владыка” на этой дороге.
* * *
В 22-00, не встретив сопротивления нигде, но продвигаясь тем не менее с величайшей осторожностью, 150-я и 84-я дивизии добрались до Котовского. Белогвардейцев не было и там. Больше того, их не было нигде, если верить своим глазам: полтора часа назад, еще по солнышку, на юго-восток прочапали в виду берега их корабли…
Дударев и Шарламян вышли на связь с командирами полков, сосредоточенных у Березовки, и услышали, что беляков нет и там, они отступили: только что, атакуя широким фронтом от Викторовки до Заводовки, советские танковые и мотострелковые полки выбросили беляков с их позиций и сейчас преследуют их по шоссе Р-87. Преследование задерживается из-за проивотанковых мин, которые белогвардейская сволочь наставила еще днем. На вопрос — не могли беляки переправиться через болото или Тилигульский Лиман — был ответ: на этот случай мотострелковый полк из Скадовска, сейчас следует от Викторовки до Златоустова, прочесывая все. Конечно, беляки могут рассредоточить свои силы по полсотне сел, но это станет для них началом конца: обнаружат и перебьют поодиночке.
Дударев не то чтобы забеспокоился — он был просто не в себе. Корниловская дивизия прошла у них между пальцев и скрылась в неизвестном направлении, об этом нужно было куда-то докладывать, но доложить означало подписать себе смертный приговор. Это же понимал и Шарламян. Перед лицом общей опасности противники объединились. До утра Корниловскую дивизию следовало отыскать и поднести Генштабу на блюдечке с голубой каемочкой.
Сделать это средствами воздушной разведки по официальным каналам было нельзя: доложиться равнялось подставиться. Заняв Одессу, Дударев увидел, что здесь наделали беляки: четыре аэродрома и военно-морская база не существовали как таковые, был захвачен штаб фронта в полном составе — если после этого белые ушли безнаказанно, Дударева и Шарламяна следовало расстрелять перед строем.
Кто-то лично должен был поехать в Новую Каховку и организовать поиски Корниловской дивизии с воздуха.
Не доверяя друг другу, комдивы отправились вместе…
* * *
9 мая 1980 года, поселок Трихаты, около полуночи.
— Могло быть и хуже, — полковник Посьет не смотрел на Шалимова. — На них могли плыть мы.
— Сколько? — Ровенский.
— Шестнадцать кораблей. Восемь потоплены, остальные повреждены так, что потеряли ход…
— Какие?
— Два малых десантных катера, три средних… Сами понимаете, сразу ко дну. Паром “Судак” сейчас тонет, транспорты “Сарабуз”, “Ак-Мечеть” — тоже. “Копейка”, контейнеровоз “Ялта” и один корабль ПВО — горят… — Верещагин закрыл глаза рукой.
— …Еще один такой налет — и конвою конец.
— Сколько до конечного пункта?
— Морпехи уже высаживаются. Остальным скрипеть еще час.
— Красные успеют за это время?
Все воззрились на Посьета, командира разведки.
— Сесть, подвесить оружие и снова взлететь? Вряд ли.
— Приятно слышать.
— Как будто их не могут накрыть в порту… — пробормотал Посьет.
— Могут, — согласился Артем. — И еще как…
— Что с авиацией?
— Отправили от греха. По темноте на небольшой высоте — должны бы долететь.
— Потери во время пожара?
— Они улетели раньше. Да говорю вам — с ними все в порядке…
— Ни полшанса доплыть до Альма-Тархана у нас не было, — резюмировал Шлыков. — Поздравляю, господин полковник… Как бы нам еще теперь извернуться?
— Теперь — никак. — Артем встал у окна. — Скорость нашего передвижения прямо пропорциональна пропускной способности этого моста…
Мост отсюда был не виден, но слышен: когда танки прут по железнодорожной колее, звук разносится далеко.
Поселок назывался Трихаты, его жители состояли в основном из тех, кто обслуживал железнодорожный мост, переезд и станцию — и тех, кто обслуживал этих. Собственно мост и представлял собой основную стратегическую ценность поселка. Переправиться здесь надлежало быстро и тихо, потому что именно переправы нередко становятся ловушками…
Станцию взяли ребята из полка спецопераций, тут же, как положено — электростанцию, телефон и телеграф. Пока дивизия переправлялась по мосту, командиры подразделений и работники штаба собрались в кабинете начальника станции: выйти на связь с капером фон Траубе, узнать, как далеко и с каким успехом ушел конвой и вообще разобраться, на каком они свете. Разобрались.
— Семихатки… — пробормотал Шлыков. — Пятихатки… Теперь Трихаты… Интересно, есть ли где-нибудь поблизости Однахата какая-нибудь?
— Меня больше волнует, сообразили они, как и куда мы ушли?
— Уже должны бы, они не идиоты. Впрочем, это не имеет значения…
— Плохо будет, если эти поросята успеют вернуться к мосту раньше, чем мы его подорвем. Это будет очень плохо…
— Раньше нашего они не поспеют, — Верещагин посмотрел на часы. — Вертолеты — они летают очень быстро… Как правило.
Полковники молча переглянулись.
— Арт, — сломал тишину начальник отдела разведки. — Вертолеты сейчас где-то в Северном Крыму…
— Я что, не сказал вам? — Верещагин поднял голову. — Ведь говорил же… кажется…
— Арт! — Шлыков вскочил, отшвырнув стул.
— Я велел подполковнику Корабету лететь в Николаев и брать мост. Как только они пересекут линию Тендровской косы. Я что, действительно вам не сказал?
— Вы действительно нам не сказали, — глухо произнес Посьет.
— Вот идиот… — Артем с силой провел рукой по лицу. — Я думал, вы поняли о чем речь. Я же при вас вел переговоры…
Никто ничего не сказал — кроме Шлыкова, который, даром, что совершенно сухопутный человек, выдал несколько морских терминов — тех самых, кои не понимала матушка Екатерина.
— Они высадились там, — торопливо объяснил Верещагин. — Десять минут назад я выходил с ними на связь. Все в порядке… То есть, их обнаружили, но еще не атаковали. Если все пойдет хорошо, они взорвут мост… И, может быть, смогут долететь до Скадовска.
— Что вы нам еще не сказали? — полковник Посьет сжал правой рукой левое предплечье — так, словно это было горло врага.
— Это все, честное слово.
Ровенский нехорошо хохотнул.
— Будем надеяться. А что, если они не долетят до Скадовска? Вы думаете, вертолеты еще не в воздухе? Думаете, нас еще не ищут? Как только о ребятах Корабета становится известно красным, им становится ясен и конечный пункт нашего назначения…
— И что? — Верещагин прошелся по плешивому коврику, стукнул кулаком в стену, разворачиваясь, чуть ли не с размаху прислонился к ней лопатками и затылком. — Он же думают, что мы идем к мосту по трассе М-23. Или другой, я не помню. К Варваровке. Их не интересуют машины, которые следуют в Николаев с севера — на севере нас быть не может!
— У них уйдет пять минут на выяснение… — усмехнулся Шлыков.
— Черта с два! — Арт прицелился в него указательным пальцем. — Я ставлю свою голову против банки пива, что вертолетчики не знают рабочих частот мотострелковых дивизий, а те не знают рабочих частот вертолетчиков! Безлунная ночь, пыль стоит столбом — да никто не отличит, чьи это машины!
Он коротко и страшновато засмеялся.
— Особенно будет здорово, если какая-то часть уже следует по этой дороге в Николаев…
* * *
Договорившись с командиром полка Ми-24 подполковником Рогозой, Шарламян и Дударев разъехались по штабам своих дивизий. Там их и застала новость: белые высаживаются в Скадовске, где остался всего один мотострелковый полк и один артиллерийский. Причем, судя по паническому характеру радиосообщения, сорвать высадку они не смогли. Следовало срочно исправить положение: направить в Скадовск мотострелковый полк из Херсона и вернуть туда два “родных” полка, уже успевших переправиться на тот берег Южного Буга.
Едва Дударев добрался до штаба дивизии, его огорошили новым известием: белые высадились в Николаеве, а точнее — а Варваровке. Их не могло быть много — высаживались с вертолетов — но мост они заняли. Не иначе как к подходу своей дивизии, которая вынырнула где-то между Березанским Лиманом и Южным Бугом…
Был уже четвертый час ночи, когда позвонил подполковник Рогоза: воздушная разведка обнаружила и расстреляла колонну белой бронетехники на шоссе М-23 на подходах к Варваровке.
Через пятнадцать минут был еще один панический звонок из Скадовска, от тамошнего командира дивизии: белые вертолеты расстреляли его танковый полк на шоссе М-23 у Варваровки.
Дударев взялся за голову. Паника была недолгой: потери действительно можно списать на белых, кто там будет разбираться… Следовало немедленно захватить обратно мост… И не дать белым переправиться через него, в крайнем случае — взорвать.
…Для чего в первую голову было нужно выгнать с моста беляков и взять переправу в свои руки…
Справедливости ради нужно сказать, что это почти удалось Дудареву. Ради той же справедливости следует добавить, что заслуги комдива здесь не было. Заслуга, удайся эта операция, целиком и полностью принадлежала бы майору Степанчуку, командиру артполка.
Ситуация для подполковника Корабета сложилась пиковая: за дело взялся ас. Об этом говорил и выбор оружия, и точность попаданий: орлы из аэромобильного полка на собственной шкуре поняли, за что артиллерию называют “богом войны”. Сорок пять минут такой подготовки — и последующий штурм был бы не нужен.
Полковник Корабет вызвал штаб дивизии и объяснил ситуацию: если не сработает ультима рацио, он подрывает мост и пробует увести полк на север.
— Продержитесь час, — был ответ.
— Час? Эти парни накрывают огневую точку с трех выстрелов!
— Быть не может.
— Приезжайте и убедитесь, господин полковник! — Корабет в сердцах бросил наушник на пол пакгауза: полк закрепился в железнодорожном тупике.
Исход боя решили три человека: снайперы Шариф Леван, Константин Столяров и Касим Нуриев. Неизвестно, кто из них убил майора Степанчука:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80
Сказать — я был уверен, что все получится, нельзя. Обращаясь к доводам разума, я находил в свою пользу только один: красные не умеют играть в игру, которую мы им навязываем. Дело даже не в том, что их солдаты — восемнадцати-двадцатилетние мальчики, а наши — профессионалы. Дело не в том, что наше вооружение зачастую лучше и мы лучше умеем с ним обращаться. Эти преимущества играют роль при полуторном, двукратном, трехкратном перевесе сил — но временами корниловцы выдерживали бой против десятикратно превосходящего противника.
Конечно, история Второй Мировой войны знает случай, когда взвод пехотинцев задержал танковый батальон, но то была пехота сороковых годов, таких, как мы, они ели на завтрак. Происходи Одесская высадка тогда, красные прорвали бы нашу оборону, забросав укрепления трупами. Сейчас по таким правилам не играли даже они.
Стоя возле тех мостов, я думал, что же такое дух армии и из чего он состоит.
В своей статье “Ничтожество” господин Лучников противопоставлял советской идеологии “здоровую” тягу мещанина к хорошей и легкой жизни, добротным вещам и фирменным наклейкам. Признаки этой “здоровой” тяги наблюдал каждый, кто был в Крыму 29 апреля. И эта тяга была тем здоровей, чем выше пост командира. В Аэро-Симфи захватили полторы тысячи человек раненых, которых “не успели” вывезти: вместо них в самолеты грузили мебель, аппаратуру и автомобили.
Рыба гниет с головы. Чтобы твои солдаты могли стоять как панфиловцы, нужно быть Панфиловым — вот и вся военная тайна.
Советские политработники не смогли разыграть даже патриотическую карту, казалось бы, неубиенную: ведь мы — агрессоры, и мы действительно высадились на их земле. Но за десятилетия оголтелой пропаганды слово “Родина” стерлось, обмельчало, сравнялось со всеми остальными словами, которые принято писать на заборах.
Нужно признать, что и в нашей дивизии, и вообще в “форсиз” корпоративный дух превалировал над патриотическим. Мы были корниловцы (марковцы, алексеевцы, дроздовцы), потом — армейцы, и только потом — крымцы. Так повелось еще с Гражданской, эта система имела свои достоинства (мятеж 30 апреля стал возможным только благодаря корпоративному духу) и свои недостатки (крымская армия всегда чувствовала себя отдельной, особенной частью общества, что привело к расколу).
И — здесь мы находились в равном положении — невозможно было разыграть национальную карту: как и форсиз, советские войска были многонациональными.
Вывод: ни идеологические призывы, ни личный пример командиров, ни корпоративное, ни национальное единство — ничто из вышеперечисленного не работало в советских войсках. Поэтому в безумные игры они играть не могли. Обладая более единым духом, мы все время навязывали им свое понимание действительности.
Это сродни оруэлловскому двоемыслию: сражение сводится к тому, что одна армия внушает другой армии неизбежность ее поражения. Звучит так же безумно, как выглядит: отряды шотландских повстанцев громят более многочисленную и лучше вооруженную английскую армию, крестьянская девочка снимает осаду с Орлеана, вчерашний артиллерийский капитан берет Тулон, рота парашютистов парализует и обезвреживает полуторатысячный гарнизон крепости…
Боюсь, что эта область военного дела не поддается формализации. Чтобы индуцировать безумие, нужно быть безумцем, а этому не научишь.
(Не так давно я думал: почему Лоуренс остается единственным агентом влияния, которому удалось добиться от арабов толка? Ответ, кажется мне, таков: он испытывал к арабам неподдельный, живой интерес, искренне любил этот народ. Никакой профессионализм не заменит живого чувства, а научить ему нельзя. Кстати, по этой же причине мало кому удается на практике освоить методику Дейла Карнеги, который в основу умения “завоевывать друзей и оказывать влияние на людей” ставит искренний, человеческий интерес. Это все не те случаи, когда можно притвориться настоящим).
Если рассматривать мою роль в кампании с этой точки зрения, то моя заслуга не в том, что я хорошо командовал группой “Дрейк” (стараниями Адамса, Посьета и Казакова штаб работал как швейцарские часы) и не в том, что я оказался лучшим стратегом (на тот момент в штабе мало кто был менее компетентен, чем я). Я генерировал безумную веру в возможность победы и заражал ею людей, которые действительно сделали эту победу возможной. Вот, собственно, и все.”
Арт Верещагин
“The Trigger: a Battle for Island of Crimea”
* * *
Темнело быстро, как всегда в Причерноморье. На западе осело пыльное курево и четко прорезались черные на красном тополя. Дивизия ушла на север, Гусаров доложил, что последний батальон оставил Черноморское сорок минут назад. Было еще какое-то время — прежде чем красные сообразят, что белые опять отошли и поймут, куда они отошли. Конвой должен был пройти засветло в виду берега — якобы, белые уплыли, бросив пятую бригаду… Удастся эта китайская хитрость или нет — красные все равно узнают правду, дойдя до Котовского: проход дивизии видели, кажется, все. Видимо, зрелище заменило несостоявшийся парад Победы.
— Взрывать мосты, сэр? — спросил унтер-качинец.
— Не надо. Смысла уже нет. Сэкономим пластик.
— Этого добра… — проворчал унтер, отправляясь разбирать взрывные устройства.
“Этого добра” действительно хватало: в качества запасной цели намечалась авиабаза в Мартыновской, но уже с самого начала было видно, что корниловцы не успевают. Поэтому разнообразной взрывчатки осталось море.
Арт надел шлем.
— Ян, связь со штабом первой бригады.
— “Дрейк-один” слушает, — у Ровенского был недовольный голос.
— Воздушная разведка.
— Да, “Оса” вернулась… Они подтянули еще один мотострелковый полк, он стоит в Семихатках. Черт вас возьми, господин полковник, но мы будем бедные, если они не атакуют.
— Атакуют. Куда они денутся. Они же считают, что приперли нас к стенке…
— А если так оно и есть?
— Если бы мы собирались драться — так оно и было бы. Но мы же не собираемся. Должны быть еще два других полка. Вышлите “Осу” еще раз.
— Скоро будет темно, как у негра…
— Они будут ехать с зажженными фарами…
Ровенский напоследок выдал разнос за разговоры открытым текстом в эфире и прервал связь.
Да, пора с этим завязывать, подумал Арт. Хоть и по-английски, а все-таки их могут услышать… Во всяком случае, узнать топонимы. От усталости он понемножку начал тупеть.
— Уходим, сэр? — спросил подпоручик Снегирев.
— Да, — Артем забрался в люк “Владыки” и дал знак водителю. Качинцы разобрались по “скарабеям” и группа рванула вдогонку за дивизией на самой большой скорости, которую мог выжать “Владыка” на этой дороге.
* * *
В 22-00, не встретив сопротивления нигде, но продвигаясь тем не менее с величайшей осторожностью, 150-я и 84-я дивизии добрались до Котовского. Белогвардейцев не было и там. Больше того, их не было нигде, если верить своим глазам: полтора часа назад, еще по солнышку, на юго-восток прочапали в виду берега их корабли…
Дударев и Шарламян вышли на связь с командирами полков, сосредоточенных у Березовки, и услышали, что беляков нет и там, они отступили: только что, атакуя широким фронтом от Викторовки до Заводовки, советские танковые и мотострелковые полки выбросили беляков с их позиций и сейчас преследуют их по шоссе Р-87. Преследование задерживается из-за проивотанковых мин, которые белогвардейская сволочь наставила еще днем. На вопрос — не могли беляки переправиться через болото или Тилигульский Лиман — был ответ: на этот случай мотострелковый полк из Скадовска, сейчас следует от Викторовки до Златоустова, прочесывая все. Конечно, беляки могут рассредоточить свои силы по полсотне сел, но это станет для них началом конца: обнаружат и перебьют поодиночке.
Дударев не то чтобы забеспокоился — он был просто не в себе. Корниловская дивизия прошла у них между пальцев и скрылась в неизвестном направлении, об этом нужно было куда-то докладывать, но доложить означало подписать себе смертный приговор. Это же понимал и Шарламян. Перед лицом общей опасности противники объединились. До утра Корниловскую дивизию следовало отыскать и поднести Генштабу на блюдечке с голубой каемочкой.
Сделать это средствами воздушной разведки по официальным каналам было нельзя: доложиться равнялось подставиться. Заняв Одессу, Дударев увидел, что здесь наделали беляки: четыре аэродрома и военно-морская база не существовали как таковые, был захвачен штаб фронта в полном составе — если после этого белые ушли безнаказанно, Дударева и Шарламяна следовало расстрелять перед строем.
Кто-то лично должен был поехать в Новую Каховку и организовать поиски Корниловской дивизии с воздуха.
Не доверяя друг другу, комдивы отправились вместе…
* * *
9 мая 1980 года, поселок Трихаты, около полуночи.
— Могло быть и хуже, — полковник Посьет не смотрел на Шалимова. — На них могли плыть мы.
— Сколько? — Ровенский.
— Шестнадцать кораблей. Восемь потоплены, остальные повреждены так, что потеряли ход…
— Какие?
— Два малых десантных катера, три средних… Сами понимаете, сразу ко дну. Паром “Судак” сейчас тонет, транспорты “Сарабуз”, “Ак-Мечеть” — тоже. “Копейка”, контейнеровоз “Ялта” и один корабль ПВО — горят… — Верещагин закрыл глаза рукой.
— …Еще один такой налет — и конвою конец.
— Сколько до конечного пункта?
— Морпехи уже высаживаются. Остальным скрипеть еще час.
— Красные успеют за это время?
Все воззрились на Посьета, командира разведки.
— Сесть, подвесить оружие и снова взлететь? Вряд ли.
— Приятно слышать.
— Как будто их не могут накрыть в порту… — пробормотал Посьет.
— Могут, — согласился Артем. — И еще как…
— Что с авиацией?
— Отправили от греха. По темноте на небольшой высоте — должны бы долететь.
— Потери во время пожара?
— Они улетели раньше. Да говорю вам — с ними все в порядке…
— Ни полшанса доплыть до Альма-Тархана у нас не было, — резюмировал Шлыков. — Поздравляю, господин полковник… Как бы нам еще теперь извернуться?
— Теперь — никак. — Артем встал у окна. — Скорость нашего передвижения прямо пропорциональна пропускной способности этого моста…
Мост отсюда был не виден, но слышен: когда танки прут по железнодорожной колее, звук разносится далеко.
Поселок назывался Трихаты, его жители состояли в основном из тех, кто обслуживал железнодорожный мост, переезд и станцию — и тех, кто обслуживал этих. Собственно мост и представлял собой основную стратегическую ценность поселка. Переправиться здесь надлежало быстро и тихо, потому что именно переправы нередко становятся ловушками…
Станцию взяли ребята из полка спецопераций, тут же, как положено — электростанцию, телефон и телеграф. Пока дивизия переправлялась по мосту, командиры подразделений и работники штаба собрались в кабинете начальника станции: выйти на связь с капером фон Траубе, узнать, как далеко и с каким успехом ушел конвой и вообще разобраться, на каком они свете. Разобрались.
— Семихатки… — пробормотал Шлыков. — Пятихатки… Теперь Трихаты… Интересно, есть ли где-нибудь поблизости Однахата какая-нибудь?
— Меня больше волнует, сообразили они, как и куда мы ушли?
— Уже должны бы, они не идиоты. Впрочем, это не имеет значения…
— Плохо будет, если эти поросята успеют вернуться к мосту раньше, чем мы его подорвем. Это будет очень плохо…
— Раньше нашего они не поспеют, — Верещагин посмотрел на часы. — Вертолеты — они летают очень быстро… Как правило.
Полковники молча переглянулись.
— Арт, — сломал тишину начальник отдела разведки. — Вертолеты сейчас где-то в Северном Крыму…
— Я что, не сказал вам? — Верещагин поднял голову. — Ведь говорил же… кажется…
— Арт! — Шлыков вскочил, отшвырнув стул.
— Я велел подполковнику Корабету лететь в Николаев и брать мост. Как только они пересекут линию Тендровской косы. Я что, действительно вам не сказал?
— Вы действительно нам не сказали, — глухо произнес Посьет.
— Вот идиот… — Артем с силой провел рукой по лицу. — Я думал, вы поняли о чем речь. Я же при вас вел переговоры…
Никто ничего не сказал — кроме Шлыкова, который, даром, что совершенно сухопутный человек, выдал несколько морских терминов — тех самых, кои не понимала матушка Екатерина.
— Они высадились там, — торопливо объяснил Верещагин. — Десять минут назад я выходил с ними на связь. Все в порядке… То есть, их обнаружили, но еще не атаковали. Если все пойдет хорошо, они взорвут мост… И, может быть, смогут долететь до Скадовска.
— Что вы нам еще не сказали? — полковник Посьет сжал правой рукой левое предплечье — так, словно это было горло врага.
— Это все, честное слово.
Ровенский нехорошо хохотнул.
— Будем надеяться. А что, если они не долетят до Скадовска? Вы думаете, вертолеты еще не в воздухе? Думаете, нас еще не ищут? Как только о ребятах Корабета становится известно красным, им становится ясен и конечный пункт нашего назначения…
— И что? — Верещагин прошелся по плешивому коврику, стукнул кулаком в стену, разворачиваясь, чуть ли не с размаху прислонился к ней лопатками и затылком. — Он же думают, что мы идем к мосту по трассе М-23. Или другой, я не помню. К Варваровке. Их не интересуют машины, которые следуют в Николаев с севера — на севере нас быть не может!
— У них уйдет пять минут на выяснение… — усмехнулся Шлыков.
— Черта с два! — Арт прицелился в него указательным пальцем. — Я ставлю свою голову против банки пива, что вертолетчики не знают рабочих частот мотострелковых дивизий, а те не знают рабочих частот вертолетчиков! Безлунная ночь, пыль стоит столбом — да никто не отличит, чьи это машины!
Он коротко и страшновато засмеялся.
— Особенно будет здорово, если какая-то часть уже следует по этой дороге в Николаев…
* * *
Договорившись с командиром полка Ми-24 подполковником Рогозой, Шарламян и Дударев разъехались по штабам своих дивизий. Там их и застала новость: белые высаживаются в Скадовске, где остался всего один мотострелковый полк и один артиллерийский. Причем, судя по паническому характеру радиосообщения, сорвать высадку они не смогли. Следовало срочно исправить положение: направить в Скадовск мотострелковый полк из Херсона и вернуть туда два “родных” полка, уже успевших переправиться на тот берег Южного Буга.
Едва Дударев добрался до штаба дивизии, его огорошили новым известием: белые высадились в Николаеве, а точнее — а Варваровке. Их не могло быть много — высаживались с вертолетов — но мост они заняли. Не иначе как к подходу своей дивизии, которая вынырнула где-то между Березанским Лиманом и Южным Бугом…
Был уже четвертый час ночи, когда позвонил подполковник Рогоза: воздушная разведка обнаружила и расстреляла колонну белой бронетехники на шоссе М-23 на подходах к Варваровке.
Через пятнадцать минут был еще один панический звонок из Скадовска, от тамошнего командира дивизии: белые вертолеты расстреляли его танковый полк на шоссе М-23 у Варваровки.
Дударев взялся за голову. Паника была недолгой: потери действительно можно списать на белых, кто там будет разбираться… Следовало немедленно захватить обратно мост… И не дать белым переправиться через него, в крайнем случае — взорвать.
…Для чего в первую голову было нужно выгнать с моста беляков и взять переправу в свои руки…
Справедливости ради нужно сказать, что это почти удалось Дудареву. Ради той же справедливости следует добавить, что заслуги комдива здесь не было. Заслуга, удайся эта операция, целиком и полностью принадлежала бы майору Степанчуку, командиру артполка.
Ситуация для подполковника Корабета сложилась пиковая: за дело взялся ас. Об этом говорил и выбор оружия, и точность попаданий: орлы из аэромобильного полка на собственной шкуре поняли, за что артиллерию называют “богом войны”. Сорок пять минут такой подготовки — и последующий штурм был бы не нужен.
Полковник Корабет вызвал штаб дивизии и объяснил ситуацию: если не сработает ультима рацио, он подрывает мост и пробует увести полк на север.
— Продержитесь час, — был ответ.
— Час? Эти парни накрывают огневую точку с трех выстрелов!
— Быть не может.
— Приезжайте и убедитесь, господин полковник! — Корабет в сердцах бросил наушник на пол пакгауза: полк закрепился в железнодорожном тупике.
Исход боя решили три человека: снайперы Шариф Леван, Константин Столяров и Касим Нуриев. Неизвестно, кто из них убил майора Степанчука:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80