— А также на Моисея, — подъелдыкнул капитан-блондин.— И на Моисея тоже. Но никто пока на святую землю не зовет!— Капитаны! Угомонитесь! Молчать! — Майор одним движением отодвинул в сторону обоих весельчаков-балагуров. — Молодой человек, повтори медленнее и внятно!Ромашкин вновь представился, объяснился. Попутно мельком выразил недоумение — по поводу немотивированной ярости начштаба.— Знаешь, как про таких говорят, Ромашкин? — сновап встрял неугомонный капитан-блондин. Жена плохо дает, или дает, но другим! Гы-гы!— Р-разговорчики! Прекратить! — майор-замполит в корне пресек циничные намеки подчиненных на семейные проблемы товарища Давыденко. — Значит, так, лейтенант. Я — Рахимов, замполит нашего третьего батальона. Вот этот… веселый — капитан Хлюдов. Пока что замполит седьмой роты.— Володя! — назвался блондин, протягивая руку для знакомства.— А этот — капитан Штранмассер. Всем говорит, что Миша, но никто не верит. С ним, в принципе, можно не знакомиться, а лишь поздороваться. Один хрен, сегодня тебе дела передаст и уедет в свою Иолатань!— Эх, жалко, не в свой Израиль. Дела передаст, но сам он не «передаст»! — Хлюдов со значением вскинул вверх указательный палец.— Штранмассер! — повторил Штранмассер. Не путать со «шмайсером» и «трассером». А то тут есть охотники до… У меня обычная русская фамилия — Штранмассер. Нужно просто заучить, она легко запоминается. Почти как Иванов.— С такой фамилией, и назначили заместителем командира батальона! Майором станет! — наигранно восхитился Хлюдов. — А я, вот, Хлюдов, потомок старинного офицерского рода — по-прежнему в капитанах!— Вовочка, — отбил Штранмассер, — Мне моя фамилия двенадцать лет мешала должностному росту! А тебе вредит имя!— Что в имени тебе моем?! — голосом трагика взвыл Хлюдов.Чувствовалось, что пикировка между капитанами, блондином и брюнетом, — этакое перманентное развлечение для них обоих, да и для окружающих.— Во-воч-ка! — нежно подчеркнул Штранмассер. — Да на тебя только начальство глянет и сразу вспомнит: «Вовочка»! Не человек, не офицер, а так, анекдот… про Вовочку. Вот подтвердите, товарищ майор!Товарищ майор, замполит Рахимов, не сказал, но с удовольствием промолчал.— Видишь, и товарищ майор согласен!— Почему согласен? Он не подтвердил!— Но и не опроверг!Замполит продолжал с удовольствием молчать. Со снисходительной привычкой к этим капитанским играм разума.— И фамилия у тебя, Вовочка, еще подозрительней, чем у меня! Хлюдов, блин! Белая гвардия! И вдруг в красной армии! Булгакова хоть читал? Да куда тебе! В твоем-то возрасте!— В ка-а-аком-таком моем возрасте?! Да мне уже тридцатник почти!— Я и говорю, молод ишшо. Вот стукнет тридцать три, тогда и станешь замкомбата. Не спеши, дай срок настояться «бражке» в твоей кровушке.Так они побалагурили. Затем с разрешения Рахимова увлекли Никиту в казарму. Там много и быстро говорили, размахивали руками, показывая тетради, конспекты, журналы, накладные на телевизор и радиоприемники, провели экскурсию по Ленкомнате… Ну, Ленкомната, как Ленкомната — как везде. Наполовину, правда, недооформленная.Никита слушал, кивал, «угукал». А в голове крутилась одна мысль: «Ни хрена себе! Тридцать три года! Дорасти до капитана и стать, наконец, замкомбатом! Переспективы воодушевляют! Гнить в этой глуши лет десять и все на одной должности!»— Коротко о наших офицерах!.. Потом подробней познакомишься. Ротный у нас новый, фамилия — Неслышащих. Чтоб кто запомнил! Витька Недумающий, Витька Непомнящий — как только ни называют… Невидящий, Неслышащий… Взводные с придурью, у каждого свой бзик. Карьеристов в роте нет, ни в прямом смысле (сволочей), ни в переносном (старых пердунов). Служат тут кто год, кто три, кто и пять лет. Первым взводом командует Вовка Мурыгин. Вторым — Мишка Шмер. Третьим — Сергей Шкребус, он же Глобус, он же Ребус. Четвертым — Ахмедка-туркмен, Бекшимов. Зампотех — лейтенант Шурка Пелько. Есть снятый ротный майор Леня Никешов. Этот «висит» за штатом, на него можно внимания не обращать. Он, как старый шкаф: места много не занимает, никому не нужен, а выбросить жалко. Ходит на службу и ходит, ждет, когда переведут в военкомат. В общем, Ромашкин, сам в процессе со всеми перезнакомишься. Со временем.Процесс пошел. И пошел, и пошел. Со временем.Штранмассер посодействовал Никите в перемещении вещей из общаги в квартиру. Майор Зверев облагодетельствовал, выделил комнату на пятом этаже — в благоустроенной квартире. Но в пятиэтажках оказался один недостаток: туалетом пользоваться можно лишь… по часам. Холодная вода поступает наверх в сливной бачок с полуночи и до раннего утра. Горячей воды не бывает вовсе — по причине отсутствия оной. И все же лучше чем в общаге с уличным сортиром и умывальником с пятью кранами на пятьдесят обитателей. Зато теперь в квартиру можно будет притащить койки из казармы, поменять белье и спать более-менее комфортно. Глава 2.Первый день службы Утром Никита едва не опоздал на службу. Ночь стояла душная, вечером долго ворочался, не мог уснуть. И под утро, конечно, проспал.Завтракать пришлось на бегу. Питались они с женой в гарнизонной столовке под громким названием «кафе» — ни кастрюль, ни тарелок у молодой семьи не было. Багаж еще путешествовал где-то по бескрайним просторам Средней Азии. В столовке завтрак уже завершился. Для опоздавших, кроме вчерашней котлеты «смерть желудку» да лапши — более ничего. Быстро проглотив это самое «более ничего», Ромашкин помчался в штаб для инструктажа и тотчас попал под горячую руку начальства.Начальство — хронически злобствующий Хомутецкий:— Лейтенант! Почему сапоги не чищены?!Никита взглянул на чуть запылившиеся во время пробежки сапоги:— Почему не чищены? — повторил Ромашкин претензию комполка с искренним недоумением.— Ма-алчать! Не чищены! Я сказал!.. На первый раз объявляю замечание!.. Вы сегодня в патруль заступили?— Так точно!— Слушайте мой приказ! Разыскать майора Иванникова и доставить ко мне! Будет вырываться — скрутите. Разрешаю.— А кто это? — осторожно поинтересовался Ромашкин.— Ты не знаешь Иванникова?!— Никак нет! Я ведь только вчера прибыл в полк…— Гм. Твоя проблема! Не моя забота! Найдешь! Шагом марш выполнять приказ!В подчинение Ромашкин получил двух молодых младших сержантов.— Как ваши фамилии, бойцы?— Наседкин, — ответил боец с рваной губой.— Магометов, — высокомерно произнес второй боец, с сильным кавказским акцентом.— Кто такой Иванников, знаете?— А! — сообразил Наседкин. — Это зампотех девятой роты. Разжалованный майор. Его за пьянки из штаба полка турнули к нам в батальон. А чего?— Надо найти, боец.— Да-а… В лицо-то я его знаю, но где искать, понятия не имею. В городке столько всяких… закутков.— Будем искать! — в манере Никулина из «Бриллиантовой руки» резюмировал Никита. «Такого же, но с крыльями», блин! Ангел, блин, Иванников.Где тут могут обитать ангелы типа Иванникова? Ой, где только ни…Буквально за забором стоял первый одноэтажный барак, на который указал сержант как на объект розыска Иванникова.Эти домишки-бараки были разделены каждый на четыре квартиры. Ворота палисадника перед входом в ветхую квартиру-четвертинку сломаны, дверь висела на ржавой петле. Мусор устилал весь двор неравномерным слоем — где гуще, где пуще. Рой мух взлетел при появлении людей и гулко зажужжал в воздухе. Вспугнутые крысы шмыгнули по щелям, злобно разглядывая оттуда незваных пришельцев.М-да. Если так грязно во дворе, то каково же в доме? Входить в лачугу н-не хотелось. А надо… Никита с силой дернул за ручку двери — гнилая доска треснула, ручка оторвалась и осталась в руке.— Не так надо! — Наседкин обошел офицера сбоку, схватился за дверное полотно, приподнял и отодвинул в сторону, освобождая проход. — Нежней, нежней.В образовавшееся отверстие хлынул дневной свет. Навстречу свежему воздуху наружу устремилась смрадная вонь.— О-о-о! — задушено протянул Никита, стараясь не дышать. — Наседкин! Ступай, посмотри, нет ли тут твоего… Иванникова.— Да почему ж он мой! — открестился сержант. — Какой он мне знакомец! Еще приятелем назовите! Или собутыльником!Однако приказы не обсуждаются, но выполняются. Наседкин нырнул внутрь — вынырнул через полминуты:— Пусто! Ни души! — гундосо доложился, прижав нос щепотью. — Ну, там и помойка! Тошниловка!— Все осмотрел?— А чего там смотреть? Пустые стены!Через дорогу стоял следующий такой же «гадючник», без стекол в оконных рамах и даже без дверей. Тоже пусто.В третьем «гадючнике» у входа обнаружились свежие следы чьего-то недавнего присутствия: огрызки, объедки, грязные стаканы. У калитки — огромная куча: бутылки, очистки, мятая бумага, тряпье. Куча, явно приготовленная к вывозу на свалку.— Это наша рота наводила на прошлой неделе порядок, — просветил Наседкин. — Тут жил прапор один… фамилию вот забыл… Друган Иванникова. Прапора выселили, никто тут пока не живет.— Проверим, — брезгливо морщась, Никита вошел внутрь и в инстинктивном испуге отпрянул.Из сеней с воплем «Ма-ао!!!» метнулся наружу между сапог полосатый бродячий кот.— Брысь, сволочь блохастая! — топнул Никита каблуком.Патрульные гоготнули.В кухне до края кирпичной печки — нагромождение из банок, бутылок, замшелой посуды, кастрюль и сковородок. В спальне — аналогично: гора мусора из тряпья, газет, окурков и черепков. В темном углу — железная армейская кровать. И на ней… труп? Не иначе, труп. Живой бы здесь не выжил! Никита с холодком в груди легонько пнул накрытое рогожкой тело носком сапога.Оп! Жив, курилка! Тело хрипнуло, закашлялось до слюней, приподнялось и даже село на кровати. Отвратное тело, честно сказать! В трусах и майке, исхудавшее до синевы. А запах! Перегар плюс кисло-прелый пот. Борода. Не щетина, нет. Уже полноценная борода. «Давно сидим, отцы?»— Ты кто? — Никита чуть отвернулся, чтобы «аромат задов» от этого… существа прошел от него по касательной. — Иванников? Ты Иванников? Майор?— Пинчук я. Бывший прапорщик Пинчук.— Пень-чук? Чук и пень. Взять его, хлопцы! На гауптвахту! Там разберемся, что за пень! — распорядился Никита.— Не имеете права! Уволен с военной службы в прошлом годе! Не пойду на «губу». Я вольный казак! — слово «вольный» существо Пинчук выдохнуло аккурат в лицо Никиты. Не получлось увернуться, чтоб хотя бы по касательной.— Скот ты смердючий, а не вольный казак! — озлился Никита. — Да нет, скоты и те живут в лучших условиях.Сильно кавказский боец Магометов из-за спины Никиты высокомерно буркнул на своем-тарабарском что-то типа «говно».— Молчать, боец! — окоротил Никита. — Я говорю! Команды «голос» не было!.. Кем работаешь, Пинчук? Где?— Никем и нигде? Я свободный человек, скиталец. Странник.— Ну да?! И что ты, скиталец, делаешь в закрытом гарнизоне?! Если уволен с военной службы, а?! Больше негде скитаться?!— А негде, негде! Туточки меня хоть милиция не заметет. Мне туточки хорошо.Все-таки до чего ж широкое понятие — «хорошо»!— Семья твоя где, зассанец? Есть семья? Жена?— Какая семья, ты чо?! Один я… Жена была. Ушла. Три года уже как. И детей увезла. В Расею… А мне в Расее делать нечего. Здесь мой дом. Двадцать пять лет отслужил, оттрубил в Педжене, тут и схоронят! Нету семьи! Никого нету!Действительно, какая семья?! Какая жена?! Распоследняя бродяжка-синюха рядом и вместе с таким не ляжет — даже из пьяной жалости. Мочой от него — как из привокзального сортира!— Хоть бы матрас подстелил поверх пружин! — чтобы что-то сказать, проворчал Никита.На стальной кроватной сетке валялась старая рваная шинель.— Был матрас! Сперли, сволочи! Неделю назад. Найду, кто — нюх начищу!Во-во. Нюх. Начистит он!— Кому твой матрас нужен! Вонючка!— Ты, это, лейтенант… слова выбирай! А то щас и тебе нюх начищу! Думаешь, я тут один такой? Нас много шхерится по городку. Ехать мужикам некуда, не на что и незачем. Живем мало-помалу, хлеб жуем.— Живем? Это ты называешь жизнью?— Послужи тут лет пятнадцать, и посмотрим, каким станешь. Могет, тож опустишься, — существо потеряло интерес, снова улеглось на кровать и зарылось в тряпье.Никита махнул на существо рукой. Вот не было у него хлопот — доставлять гражданского, если на слово ему поверить, на «губу». Да и Пинчуком назвалось существо, не Иванниковым. А лейтенант Ромашкин получил приказ насчет майора Иванникова, никак не насчет прапорщика Пинчука. Ну его! Пошли отсюда!Прошли… Обошли еще с дюжину подобных вместилищ той или иной степени загаженности. Обнаружили еще с полдюжины субъектов той или иной степени деградации. М-да, такие могли и на пинчуковский матрас покуситься, могли. Переходящий матрас имени Советской Армии, теплыми изблевавшей чад своих из уст своих!Майор Иванников среди «чад» так и не нашелся. Всё, бойцы, отбой. Свободны. Перекур и на обед. Если кусок в горло полезет после насыщения эдаким амбре. Фу, аж подташнивает!— Товарищ подполковник! — доложился Никита. — Иванникова… не нашли!Вот блин, жди очередного разноса!— Плохо! — констатировал Хомутецкий. И конкретизировал: — Плохо начинаешь службу, лейтенант! Элементарное поручение и… Плохо, очень плохо! Шагом марш!— Куда?— Отсюда!Вот блин, элементарное поручение! Сам бы попробовал, командир!— Да, лейтенант! — в спину дослал Хомутецкий. — Иванникова больше не ищи. Он сам явился. Через пять минут как ты ушел.Вот блин!!! Ну, куда это годится?! Никуда это не годится! И что, вот тут и так — годы и годы?! Прощай молодость, и карьера. Судьба-злодейка, за что ты лейтенанта Ромашкина?!Ну, не люблю я тебя, лейтенант, не люблю! — злорадно и ехидно ответила судьба.Жена уехала от него через несколько дней. Поначалу (то бишь эти самые несколько дней) пыталась перетерпеть тяготы неустроенного быта, часами сидела, глядя в окошко, думу думала. Наконец, собрала вещи, объявила, что ей нужно ехать прерывать беременность, а там и сессия не за горами. Разлука укрепляет любовь! Сам выбрал этот округ. А она домой хочет, к маме! Большой привет! Не скучай…Никита поначалу даже где-то обрадовался. Сам же начинал тяготиться — развестись, что ли? Теперь всё разрешилось как бы само собой. У нас нет намерений, мы следуем за обстоятельствами.Однако обстоятельства — не сахар. Он уходил с утра в казарму и возвращался домой только спать. Иногда и не возвращался, ночевал в роте. А что делать в пустой квартире? Да и не пустой вообще-то! Зампотыл Зверев подложил свинью. В квартире, где Ромашкину выделена комната, оказывается, проживало еще и семейство уволенного капитана. Уволенный капитан Карпенко все сдавал и сдавал должность, но его не рассчитывали и не рассчитывали. Потому что капитан Карпенко все ротное имущество частично разбазарил, частично пропил. Теперь покрывал недостачу по ночам: что-то где-то добывал, а утром сдавал по накладным на склад. Семейка в количестве четырех человек голодала. Дети днем питались в школьной столовой, а вечером смотрели несчастными глазами на родителей, шарили по кастрюлям, стучали ложками, гремели тарелками.Никита вскоре после отъезда жены получил контейнер с вещами от родителей: холодильник, стиральную машину, старенький телевизор, кресло и несколько заколоченных ящиков, в которых обнаружились картошка, лук, грибы, соленые огурчики в банках, варенье, тушенка, крупы. Отлично! Хоть изредка можно будет самому покухарничать, а не в столовке язву желудка наживать.Ночи уже стояли на удивление промозглые и прохладные. Днем — пекло, а ночью — холодрыга. Его пятый этаж продувался через щели рассохшихся оконных рам и дверей. И вот открытие: батареи отопления имели место быть, висели на стенах, но парового отопления, как такового, по проекту вообще не предусматривалось. Туркестан ведь! Жара! И гарнизонная котельная отапливала казармы, а для пятиэтажек в городке подразумевалась только горячая вода. На самом деле и холодная вода, выше второго этажа почти не поднималась — не хватало напора старенькой водокачки. Горячей воды не было вовсе.Из-за вечной мерзлоты лишь две из трех комнат в квартире были обитаемы. В одной — Ромашкин и тараканы. В другой — семейство Карпенко и, наверное, тоже тараканы. Изредка к Никите приходил полосатый котяра. Не тот ли, что пуганул его на пороге «гадючника»? Вроде тот. Похож. Котяра с энтузиазмом охотился на тараканов, за что Никита простил ему вероломно сожранные сосиски. Запирал на ночь в комнате вместе с собой: охоться на здоровье, полосатик! Уж лучше мягкие «топы-топы» в темноте, чем насекомное шуршание.Пришедшие багажом шмотки стояли в третьей, дальней комнате. Что-то распаковал, до чего-то руки не доходили. У него не доходили, а у кого-то дошли. Обнаружил, что один из ящиков вскрыт: крышка оторвана, но аккуратно приставлена обратно. Заглянул внутрь — пусто. А вроде должна быть картоха. Никак соседи подсуетились. Ругаться с ними? Дети голодные…— Сосед! Сосе-ед! — позвали с кухни. — Ромашкин! Никита!Ну, он сосед, он Ромашкин, он Никита.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28